Я поел, напился из ручья, сел верхом и поехал дальше. Я думал о тех, кого оставил в замке: о графе и графине, рыцарях и оруженосцах, с которыми я познакомился, и об Элоизе. Я был убежден теперь, что они меня не найдут: копыта Аристида не оставляют следов на короткой траве и сухой земле, а они не смогут надолго оторваться от турнира для поисков. Они казались, так далеко от меня, не по расстоянию, а как люди. Я помнил их доброту – нежность и деликатность графини, смех графа и его тяжелую руку на своем плече, – но было что‑то нереальное в моих воспоминаниях о них. Кроме Элоизы. Я ясно видел ее, слышал ее голос, как слышал и видел ее много раз за прошлые недели. Но резче и больнее всего вспоминалось мне выражение ее лица, когда она сказала, что идет служить треножникам, и добавила: «Я счастлива, так счастлива!». Я пнул Аристида, он коротко фыркнул в знак протеста, но перешел на галоп.
Холмы впереди вздымались все выше и выше. На карте был обозначен проход, и если я не сбился с пути, то скоро должен увидеть его. Я натянул поводья на вершине холма и огляделся. Мне показалось, что я вижу впереди в нужном месте проход, но все дрожало в жаркой дымке и трудно было разглядеть подробности. Однако внимание мое привлекло кое‑что поближе.
Примерно в полумиле впереди что‑то двигалось. Пешеход, два пешехода. Я еще не мог их узнать, но кто еще мог оказаться в этом пустынном месте? Я снова пустил Аристида в галоп.
Они повернулись, встревоженные топотом копыт, но задолго до этого я уверился, что это они. Боюсь, что когда я остановился перед ними и спрыгнул со спины лошади, я испытывал гордость своим мастерством всадника.
Генри удивленно смотрел на меня. Бинпол сказал:
– Значит, ты пришел, Уилл?
– Конечно. А ты думал иначе?
Глава 8
Бегство и преследование
Я ничего не сказал им об Элоизе и о том, что изменило мои планы. И не потому, что мне было стыдно признаваться, насколько я серьезно решил остаться и дать надеть на себя шапку из‑за всего того, что меня ожидало, – конечно, мне было очень стыдно. Я ни с кем не хотел говорить об Элоизе. Генри сделал одно или два замечания о ней, но я промолчал. Впрочем, он был так поражен моим появлением, что почти ничего не говорил.
Я рассказал им о моей встрече с треножником. Я надеялся, что они прольют хоть какой‑то свет на это происшествие; может быть, Бинпол выработает какую‑нибудь теорию, объясняющую это, но они были в таком же недоумении, как и я. Бинпол просил меня вспомнить, действительно ли я оказался внутри треножника и что я там увидел, но я, конечно, не мог.
Именно Бинпол сказал, что нужно отправить Аристида. Я не думал об этом, только смутно представлял себе, как, найдя их, я великодушно предложу им ехать по очереди, оставаясь владельцем Аристида. Но Бинпол справедливо заметил, что три мальчика и лошадь – совсем не то, что три пеших мальчика. Нас все заметят и будут задавать вопросы.
Я неохотно признавал, что нельзя оставлять Аристида с нами. Мы сняли седло, потому что на нем был герб графов де ла Тур Роже, и спрятали его под скалой, забросав землей и камнями. Когда‑нибудь его найдут, конечно, но не так быстро, как Аристида… Он хороший конь, и тот, кто найдет его, без всадника и упряжки, не будет очень уж старательно искать владельца. Я снял с него уздечку, и он закачал головой, благодаря за свободу. Потом я резко шлепнул его по боку. Он отскочил на несколько ярдов и остановился, глядя на меня. Я думал, что он не захочет уйти, и старался придумать хоть какой‑то предлог, чтобы он подольше оставался с нами, но он заржал, снова замахал головой и поскакал на север. Я отвернулся, не в силах смотреть на него. И вот мы снова в пути втроем. Я был очень рад их обществу и придерживал язык даже в отношении Генри, который, оправившись от изумления, сделал несколько ехидных замечаний о том, как трудно мне будет теперь после роскоши, к которой я привык в замке. Бинпол вмешался, остановив его. Мне кажется, Бинпол решил, что поскольку в каждой группе должен быть предводитель, в нашей таким предводителем будет он. Я не хотел возражать ему, по крайней мере, в этот момент.
Ходьба показалась мне утомительной. Для езды верхом нужны совсем другие группы мускулов, да и отвык я от напряжения во время болезни и последующего выздоровления. Я сжал зубы и держался наравне с остальными, стараясь не показать своей усталости. Но обрадовался, когда Бинпол предложил остановиться для еды и отдыха.
Ночью, когда мы спали под звездами, а подо мной был не мягкий матрац, к которому я успел привыкнуть, а жесткая земля, мне стало даже немного жаль себя. Но я так устал, не спав предыдущую ночь, что не долго бодрствовал. Утром у меня болело все тело, как будто кто‑то всю ночь бил меня. День был снова ярким и тихим, и не было даже легкого ветерка, освежавшего нас вчера. Это четвертый, последний день турнира. Будет общая схватка и езда по кругу. Элоиза по‑прежнему носит свою корону и раздает награды победителям. А завтра…
Вскоре мы достигли прохода, обозначенного на карте. Двигались мы вдоль реки, спускавшейся вдоль холмов, ее течение прерывалось время от времени водопадами, иногда довольно большими. Карта показывала, что выше есть еще одна река, и на некотором расстоянии эти реки текут параллельно. К этому месту мы подошли вечером.
Вторая река, за исключением нескольких мест, где она разбила свои берега, была удивительно прямой и одинаковой по ширине. Больше того, она текла на разных уровнях, и границы между ними обозначались хитроумными приспособлениями – сгнившими балками, проржавевшими колесами и т.д., – видимо, работой древних. Бинпол, конечно, все рассмотрел в свое удовольствие. Люди сделали вторую реку, выкопали русло, и может быть, пустили в нее воду из главной реки. Бинпол показал нам под вокруг растущей травой и другой растительностью, покрывавшей берега, блоки, тщательно уложенные и скрепленные. А что касается приспособлений, то они предназначались для того, чтобы помочь лодкам проходить с одного уровня на другой, последовательно заполняя водой секции. В его объяснении это звучало разумно, но он умел правдоподобно выдумывать.
Эта идея все больше воодушевляла его, пока мы шли вдоль реки. Он был уверен, что перед нами водная шмен‑фе, лодки перевозили по ней грузы, а люди входили и выходили в тех местах, где были колеса и другие устройства.
– А лодки толкали твои паровые котлы, – сказал Генри.
– А почему бы и нет? Я сказал:
– Некоторые остановки совсем рядом друг с другом, другие – в милях. И ни признака того, что здесь когда‑то были деревни.
Бинпол нетерпеливо возразил:
– Невозможно понять все, что делали древние. Но они построили эту реку, это несомненно, и должны были использовать ее. И ее можно снова заставить работать.
Там, где прямая река резко сворачивала к северу, мы оставили ее: Дальше местность стала более неровной, следы человека там встречались гораздо реже. Пища снова стала проблемой. Мы съели то, что захватили в замке, а находить здесь что‑нибудь было трудно. Однажды мы набрели на гнездо дикой куропатки. В гнезде было четырнадцать яиц, десять из них мы смогли съесть; остальные оказались порчеными. Мы с большим удовольствием съели бы и саму куропатку, если бы поймали.
Наконец мы увидели с холмов широкую зеленую долину, по которой протекала большая река. В отдалении поднимались другие холмы. За ними, в соответствии с картой, находились горы. Там конец нашего пути. Но долина была покрыта полями, виднелись дома, фермы, деревни. Там была пища.
Но добыть ее оказалось труднее, чем мы ожидали. Три наши первые попытки ни к чему не привели: два раза из‑за яростно лающих собак, в третий раз из‑за самого фермера, который проснулся и выбежал с криком, когда мы бежали по его двору. Мы нашли картофельное поле и отчасти удовлетворили свирепый голод, но картофельная диета слишком бедна для путешествий и жизни. Я тоскливо думал о пище, которая пропадает в замке. Я рассчитал, что сегодня день надевания шапок, когда задается еще более великолепный пир, чем во время турнира. Но, думая об этом, я вспомнил и об Элоизе, которой на пиру уже не будет. Существует нечто худшее, чем голод, и из‑за него можно перенести и болезни, и физические неудобства.
На следующее утро нам повезло. Мы прошли уже половину долины (реку мы переплыли, а потом, когда мы, уставшие, лежали на берегу, солнце нас высушило) и снова начали подъем. На пути была деревня, которую мы решили обогнуть. Даже на расстоянии в ней виднелись флаги и вымпелы; отмечался какой‑то местный праздник. Я подумал о надевании шапок, но Бинпол заметил, что, скорее, это какой‑то церковный праздник – они более обычны в этой земле, чем в Англии.
Мы следили некоторое время и стали свидетелями исхода из фермы, находящейся в нескольких сотнях ярдов от кустарника, в котором мы лежали. К передней двери подвели две телеги, люди сели в них, лошади были украшены лентами, а люди одеты в праздничные костюмы. Они выглядели веселыми, и что гораздо важнее, сытыми.
Я голодно сказал:
– Как вы думаете, они все ушли?
Мы подождали, пока телеги не скрылись из виду, потом произвели разведку. Бинпол приблизился к дому, а мы с Генри ждали поблизости. Если в доме есть кто‑нибудь, Бинпол извинится и уйдет. Если нет никого…
Там не было даже собаки – может быть, их взяли с собой на праздник, – и нам не пришлось взламывать дверь. Оказалось открытым окно, через которое я влез и откинул задвижку на двери. Мы не стали тратить времени и направились прямо в кладовку. Мы съели половину жареного гуся, холодную свинину, сыр с хрустящим хлебом. Когда мы съели, сколько смогли, то наполнили и наши мешки и ушли, пресыщенные и сонные.
А чувство вины? Это было наше самое крупное воровство. В деревне звонили колокола, и вдоль главной улицы двигалась процессия: дети в белом в сопровождении взрослых. Там были и фермер с женой. Вернувшись, они обнаружат свою кладовку пустой. Я мог представить себе, как расстроилась бы моя мать, представить гневное презрение отца. В Вертоне странника не отправляли голодным, но правило «твое и мое» было священно.
Разница заключалась в том, что мы не были странниками – мы находились вне закона. Специфическим, жалким образом, но мы вели войну. Непосредственно – с треножниками, но не непосредственно – со всеми теми, кто, независимо от причины, поддерживал их. Включая – я вынужден был смотреть фактам в лицо – всех тех, кого знал и полюбил в замке де ла Тур Роже. Все были против нас в этой стране, через которую мы шли. Нам приходилось жить, опираясь на свои силы и средства: старые правила для нас недействительны.
Позже мы увидели идущий по долине треножник – первый, встреченный нами за несколько дней. Я решил, что Бинпол ошибался, что треножник направляется к деревне для надевания шапок, но он остановился в пустынной местности примерно в миле от нас. Он стоял тут неподвижно и мертво, как и возле замка. Мы пошли немного быстрее, чем раньше, и старались укрыться. Хотя в этом мало смысла: вряд ли он интересовался нами или даже просто видел нас. Через час мы потеряли его из виду.
Тот же самый или похожий треножник мы увидели на следующее утро. И опять он остановился на некотором расстоянии от нас и стоял там. Снова мы пошли и потеряли его из виду. Небо затянулось тучами, подул ветер. Мы прикончили пищу, взятую на ферме, и снова чувствовали голод.
К вечеру мы пришли к полю, поросшему растениями, которые поддерживались столбиками. На гибких ветвях виднелись гроздья маленьких зеленых ягод. Эти ягоды собирали, когда они достигали зрелости, и делали из них вино. Поблизости от замка было несколько таких полей, но я удивился, увидев, сколько их здесь и как эти поля – скорее террасы – были размещены, чтобы ловить дождь и солнце. Я был настолько голоден, что попробовал есть эти ягоды, но они оказались твердыми и кислыми.
Мы спали под открытым небом, но теперь погода менялась, и мы решили, что неплохо бы подыскать убежище. Мы даже нашли хижину, стоявшую на стыке трех полей. Помня наш последний опыт, мы подходили к ней осторожно, но Бинпол заверил нас, что ее используют, только когда собирают урожай. Поблизости не видно было никаких жилищ – только длинные ряды столбов и растений уходили в сумерки. Хижина оказалась абсолютно пустой, в ней не было даже стула или стола, только крыша, хотя местами и сквозь нее виднелось небо. Впрочем, от дождя она нас защитит.
Приятно было отыскать убежище, а, покопавшись, мы обнаружили и еду, хотя и не очень съедобную. Это были связки лука. Такой лук люди в синих костюмах привозили иногда в Вертон из‑за моря, но этот лук оказался высохшим, а местами и гнилым. Должно быть, его принесли с собой рабочие во время последнего сбора, хотя трудно было понять, почему они его оставили. Во всяком случае, протест наших желудков был до некоторой степени удовлетворен. Мы сидели на пороге хижины, жевали лук и смотрели, как темнеет в долине. Даже после ужина из высохшего лука с перспективой провести ночь на голом полу я чувствовал себя более довольным, чем, живя в замке. Теперь я меньше думал о том, что недавно волновало меня, – все это отдалилось и поблекло. И мы двигались довольно быстро. Еще несколько дней – и мы достигнем гор.
Генри обошел вокруг хижины и позвал нас. Ему не понадобилось ничего показывать. На холме, не более чем в миле от нас, стоял треножник.
– Вы думаете, это тот же самый? – спросил Генри. Я ответил:
– Его не было видно, когда мы входили в хижину. Я все время осматривался.
Генри с беспокойством сказал:
– Конечно, они все выглядят одинаково.
– Нужно идти, – сказал Бинпол. – Может, это и случайность, но лучше принять меры.
Мы оставили хижину и побрели по холму. Ночь мы провели в канаве. Я спал плохо, к счастью, не было дождя. Но сомневаюсь, чтобы я мог спать в хижине, зная, что снаружи стоит чудовищный часовой.
Когда мы утром пустились в путь, треножника не было видно, но вскоре после того, как мы остановились поесть, он – или другой такой же – вырисовался над вершиной холма и застыл примерно на таком же расстоянии от нас". Я почувствовал, как у меня дрожат ноги.
Бинпол сказал:
– Мы должны скрыться от него.
– Да, но как?
– Может, мы помогаем ему тем, что идем по открытой местности.
Перед нами расстилалось поле и виноградники. Слева, немного в стороне от нашего курса, виднелись деревья – по‑видимому, край леса.
– Посмотрим, сможет ли он следить за нами сквозь ветви и листву, – сказал Бинпол.
Перед входом в лес мы увидели поле репы и заполнили ею мешки: впереди могло не быть возможности раздобыть пищу. Но какое облегчение оказаться в укрытии: толстый и зеленый потолок раскинулся над нашими головами. Видны были лишь кусочки неба, но солнца не было.
Идти стало, конечно, труднее и утомительней. Местами деревья росли очень густо, а подлесок так сплетался, что приходилось искать обход. Вначале мы почти ожидали услышать треск ломающихся под ногами треножника деревьев, но проходили часы, а слышны были лишь обычные лесные звуки: пение птиц, лепет белочки, отдаленное хрюканье, вероятно, дикой свиньи. И мы были довольны. Хотя точно не знали, преследовали ли нас, теперь мы положили этому конец.
Мы провели время в лесу, остановившись немного раньше обычного, потому что набрели на хижину лесника. Тут были дрова, и я развел огонь, а Генри снял со стены несколько веревочных ловушек и расставил их поблизости от входа в норы кроликов. Позже, проверив ловушки, он нашел одного кролика. Мы выпотрошили его и зажарили. У нас еще оставалась репа, но тошно было даже смотреть на нее.
На следующее утро мы направились в открытую местность и спустя час достигли ее. Треножника не было видно, и мы в хорошем настроении пошли по местности, гораздо менее обработанной. Тянулись луга, на которых паслись коровы и козы, изредка попадались картофельные поля. Иногда встречались деревья с маленькими синими плодами, обладавшими сладким терпким вкусом. Мы наелись их и наполнили мешки мелкой картошкой.
Местность постоянно поднималась и становилась все более пустынной. Лес остался на востоке, но попадались сосновые рощицы. Мы шли в тишине, даже птиц не было слышно. К вечеру мы поднялись на вершину хребта; под нами на склоне холма лежали срубленные сосны; белели пни.
Это был хороший наблюдательный пункт. Мы видели окружающие холмы, покрытые темным лесом, а за ними… такие далекие, что казались крошечными и все же величественными… белые вершины, окрашенные в розовый цвет заходящим солнцем, вырисовывались на фоне голубого неба… Мы увидели Белые горы.
Генри ошеломленно сказал:
– Да ведь они в мили высотой!
– Наверно.
Я чувствовал себя лучше, глядя на них. Они сами по себе, казалось, бросали вызов металлическим чудовищам, которые беспрепятственно шагали по низинам. Теперь я верил, что люди смогли найти в горах убежище и жить там свободно. Я думал об этом, когда Бинпол неожиданно шевельнулся.
– Слушайте!
Я вслушался и обернулся. Он был за нами… далеко, конечно, но я знал, что это он – слышался треск и грохот деревьев под ударами массивных ног: гигант шел по сосновому лесу. Потом шаги смолкли. И в разрывах листвы мы увидели на фоне неба треножник.
– Мы не были на виду с утра, – сказал Бинпол. – Да и сейчас нас не видно. И, однако, он знает, что мы здесь.
С тяжелым сердцем я ответил:
– Возможно, это совпадение.
– Дважды – может быть. В третий раз – вряд ли. Но если то же самое происходит раз за разом… Он идет за нами, и ему даже не нужно нас видеть. Как собака идет по запаху.
– Это невозможно! – сказал Генри.
– Там, где другие объяснения не подходят, невозможное становится истиной.
– Но почему он идет за нами? Почему он просто не схватит нас?
– Кто может сказать, что у него на уме? Может, ему интересно, куда мы идем.
Недавнее радостное настроение исчезло… Белые горы существовали. Они могли бы нам предоставить убежище. Но до них еще много дней пути, а треножник лишь в нескольких гигантских шагах.
– Что же нам делать? – спросил Генри.
– Надо думать, – ответил Бинпол. – Пока он ограничивается тем, что идет за нами. Это дает нам время. Но, возможно, не так уж много.
Мы начали спускаться по склону. Треножник не двигался, но у нас на этот счет не было больше иллюзий. Мы тащились в отчаянном молчании. Я пытался придумать хоть какой‑то способ отделаться от него, но чем больше я думал, тем безнадежней мне казалось наше положение. Может, товарищи что‑нибудь придумают. Бинпол, скорее всего. Конечно, он что‑нибудь придумает.
Но к тому времени, как мы остановились на ночь, он ничего не придумал. Мы спали под соснами. Здесь было сухо и сравнительно тепло, а постель из игл была мягче, чем все, на чем я спал после замка. Но в этом было мало утешения.
Глава 9
Мы даем бой
Утро было пасмурное и соответствовало нашему настроению. У подножья сосен стоял тонкий серый холодный туман: мы проснулись, дрожа от холода, когда еще едва рассвело. Мы брели меж деревьев, стараясь согреться в движении, и грызли сырую картошку. Вечером мы не смогли разглядеть долину, а сейчас вообще ничего не было видно. Стало светлее, но туман ограничивал видимость. Видно было на несколько ярдов, а дальше стволы деревьев исчезали в дымке.
Конечно, мы не видели треножника. И ничего не слышали; слышались только звуки наших шагов, но и те на ковре опавших игл звучали так тихо, что вряд ли выходили за пределы видимости. Днем раньше это подбодрило бы нас, но теперь мы знали, что это безразлично. Сейчас наш преследователь за пределами видимости и слышимости. Но он был там и двадцать четыре часа назад и все же нашел нас в лесу.
Мы вышли из сосен на высокую влажную траву, которая тут же промочила нам ноги. Было очень холодно. Мы шли быстрее, чем обычно, но это не согрело нас. Я дрожал, зубы у меня слегка стучали. Мы почти не разговаривали. Не было смысла спрашивать Бинпола, не придумал ли он что‑нибудь. Достаточно было взглянуть на его несчастное длинное лицо, розовое от холода, чтобы понять: нет, не придумал.
Спуск в долину был крутым, и мы двинулись на запад. Карта показывала, что если мы пройдем несколько миль вдоль долины, спуск будет легче. Мы автоматически продолжали идти по карте, за неимением другого выхода. Слышался отдаленный плеск воды. Мы пошли на него, увидели реку и двинулись вдоль нее. Мы шли уже несколько часов, но мне было так же холодно и сыро, как и в самом начале, голод усилился. Вокруг не было признаков пищи или жизни.
Постепенно туман рассеивался. Грязноватая серость белела, становилось прозрачно, и время от времени появлялись яркие полосы, отражавшиеся от серебряной поверхности воды. Настроение наше слегка улучшилось, а когда появилось солнце, вначале как туманное серебряное пятно, а потом уж как сияющий огненный диск, мы почувствовали себя сравнительно хорошо. Я говорил себе, что, может, мы ошиблись и у треножника нет никакого волшебного способа выслеживать нас. Может, он руководствовался чувствами – слухом, зрением, которые просто тоньше, чем у нас. Но если это так, то долгий путь в тумане должен был сбить его со следа. Этот оптимизм был не очень разумен, но я почувствовал себя лучше. Последние клочья тумана рассеялись, и мы шли по широкой долине, освещенной солнцем. Пели птицы. Мы были совершенно одни.
Но тут послышался треск на склоне долины. Я оглянулся и увидел его, далекого, но отвратительно реального.
В полдень мы набрели на заросли хрена. Мы нарвали его и съели. Во рту жгло, было горько, но все же это была пища. Мы оставили долину и начали подъем по длинному, но сравнительно пологому склону, и треножник снова исчез из виду. Но не из сознания. Чувство безнадежности, ощущение западни, которая в нужный момент захлопнется, становилось все сильнее. Даже солнце, которое согревало нас с ясного неба, не веселило меня. Когда оно начало склоняться к западу и Бинпол предложил остановиться, я упал на траву, опустошенный и измученный. Остальные двое, немного передохнув, отправились на поиски пищи, но я не мог пошевелиться. Я лежал на спине, закрыв глава и закинув руки за голову. По‑прежнему я не шевельнулся, когда они вернулись, обсуждая, можно ли есть змей – Генри видел одну, но не сумел убить. Я лежал с закрытыми глазами, когда Генри совсем другим голосом спросил:
– Что это?
Я был уверен, что это не имеет значения. Бинпол что‑то ответил, но так негромко, что я не разобрал. Они пошептались. Я не открывал глаза. Они еще пошептались. Наконец Бинпол произнес:
– Уилл.
– Да?
– У тебя рубашка порвана под мышкой.
– Знаю. Порвал, когда пробирался сквозь кусты у реки.
– Посмотри на меня, Уилл. – Я открыл глаза и увидел, что он стоит надо мной. На лице у него было странное выражение. Что у тебя под мышкой?
Я сел.
– Под мышкой? О чем ты говоришь?
– Так ты не знаешь? – Я сунул правую руку под мышку. – Нет, с другой стороны.
На этот раз я использовал левую руку и коснулся чего‑то, что не было плотью. И было оно гладкое и твердое, как маленькая металлическая пуговица. На поверхности ее пальцы мои нащупали нечто вроде тонкой сетки. Казалось, оно вросло в мое тело, никакого перехода не было. Я поднял голову и увидел, что они смотрят на меня.
– Что это?
– Это металл шапки, – ответил Бинпол. – И оно вросло в тело, как шапка.
– Треножник… – начал я. – Вы думаете, когда он поймал меня у замка…
Мне не нужно было кончать предложение… Их лица показали, что они думают. Я отчаянно сказал:
– Вы думаете, я веду его? Я под контролем?
– Он идет за нами уже несколько дней, с тех пор, как ты догнал, – ответил Генри. – Что еще мы можем подумать.
Я смотрел на него. Загадочная способность треножника находить нас и загадка маленькой металлической пуговицы, вживленной в мое тело, – их нельзя было разделить, они связаны. Но мозг оставался моим, я не был предателем. Я был уверен в этом, как в своем существовании. Но как мне доказать это? Я не видел выхода,
Генри повернулся к Бинполу.
– Что мы будем с ним делать?
– Нужно подумать, прежде чем решать.
– У нас нет времени. Мы знаем, что он с ними. Он посылал им сигналы. Он, наверное, уже сообщил, что его поймали. Треножник может быть на пути сюда.
– Уилл рассказал нам о треножнике, – ответил Бинпол. – Что он поймал его и выпустил, что он был без сознания и ничего не помнит. Если бы его мозг служил треножникам, зачем бы он стал нам рассказывать об этом? И разве он не стал бы осторожнее, порвав рубаху? Пуговица очень мала, не как шапка, и далеко от мозга.
– Но ведь треножник по нему следит за нами.
– Да, это так. Компас – он показывает на север. Наверное, там много железа. Но если поднести ближе железный предмет, компас укажет на него. Мы же видим, почему он это делает. Треножник поймал Уилла, когда тот уходил из замка. Все остальные спали. Уилл был без шапки, но треножник не надел на него шапку. Может, ему стало интересно, куда идет Уилл и что собирается делать. И он снабдил его этой штукой, за которой можно идти, как по стрелке компаса.
Разумно. Я был уверен, что так и есть… Теперь при каждом движении я ощущал под рукой эту пуговицу. Было не больно, просто я знал, что она там. Почему я не чувствовал ее раньше? Та же мысль пришла в голову и Генри.
– Но он должен был знать о ней. Почувствовать.
– А может, и нет. В вашей стране бывают люди, которые развлекают – с животными, прыгают в воздухе, силачи и все такое прочее?
– Цирк, – ответил Генри. – Я однажды видел.
– К нам в город приезжал цирк, и там человек делал странные вещи. Он приказывал спать, и люди подчинялись его приказам. Они совершали даже такие поступки, из‑за которых казались глупыми. Иногда приказ действовал спустя какое‑то время. Моряк со сломанным бедром целую неделю ходил без костыля, после чего боль и хромота вернулись.
– Сейчас я чувствую ее, – сказал я.
– Мы тебе ее показали, – ответил Бинпол.
– Наверно, это и уничтожило приказ. Генри сказал нетерпеливо:
– Это не меняет фактов. Треножник из‑за этой штуки может следовать за нами и поймать, когда ему вздумается.
Я видел, что он прав, и сказал:
– Остается только одно.
– Что?
– Если мы разделимся, и я пойду другим путем, вы будете в безопасности.
– Другим путем к Белым горам? Но ты все же приведешь его туда. Вероятно, это ему и нужно.
Я покачал головой.
– Я туда не пойду. Вернусь назад.
– И будешь пойман. И на тебя наденут… наденут шапку? Я вспомнил, как меня сорвали со спины Аристида, как отделялась земля внизу. Надеюсь, я не побледнел от страха, который испытал.
– Сначала нужно меня поймать.
– Поймает, – сказал Бинпол. – У тебя никаких шансов уйти.
– Я могу, по крайней мере, увести его в сторону.
Наступило молчание. Как я сказал, это единственный выход, и они должны будут согласиться. И говорить им ничего не нужно. Я встал и отвернулся.
– Уилл, – сказал Бинпол.
– Что тебе?
– Я сказал, что мы должны подумать. Я думал. Эта штука у тебя под мышкой, она маленькая, и хотя посажена прочно, не думаю, что она уходит глубоко.
Он помолчал. Генри спросил:
– Ну и что?
Бинпол посмотрел на него, потом на меня.
– Поблизости нет крупных сосудов. Но будет больно, если мы вырежем.
Сначала я не понял, к чему он ведет, а когда понял, от радости у меня закружилась голова.
– Ты думаешь, мы сможем?
– Попробуем.
Я начал стаскивать рубашку.
– Не будем тратить времени.
Бинпол не торопился. Он заставил меня лечь, подняв руки, и ощупал пальцами пуговицу и кожу вокруг нее. Я хотел, чтобы все поскорее кончилось, но был в его руках и понимал, что не должен проявлять нетерпения.
Наконец он сказал:
– Да, будет больно. Я постараюсь сделать это побыстрее, но тебе нужно что‑нибудь закусить. А ты, Генри, держи его руки, чтобы он не мог вырваться.
Он дал мне кожаную лямку от своего мешка, чтобы я зажал ее в зубах; я ощутил на языке кислый резкий вкус. Нож был тот самый, что мы подобрали в большом городе. Его лезвие было покрыто чем‑то вроде жира, и Бинпол немало времени провел, затачивая его. Но все же оно было, по‑моему, недостаточно острое. По знаку Бинпола Генри зажал мне руки. Я лежал на левом боку лицом к земле. Прополз муравей и исчез в гуще стебельков травы. Потом Бинпол навалился на меня всем весом своего тела, левой рукой он еще раз ощупал пуговицу у меня под мышкой. Я как раз закусил ремень, когда он сделал первый надрез. Тело мое дернулось, я чуть не вырвал у Генри свои руки. Боль была мучительной. Последовал еще один удар боли, и еще. Я старался крепче сжимать кожу, мне показалось, что я прокусил ее. Капли пота выступили у меня на лице; я видел, как они падали в пыль. Я хотел крикнуть ему, чтобы он прекратил, чтобы кончилась боль, и уже выпустил кожу, чтобы сказать об этом, как новый удар боли заставил снова прикусить ее вместе с языком. Горячий соленый вкус крови во рту и слезы на глазах. С огромного расстояния я услышал слова Бинпола:
– Отпусти его.
Руки мои были свободны. Боль была по‑прежнему сильна, но все же легче, чем только что. Бинпол встал, и я начал подниматься вслед за ним на ноги.
– Как я и думал, – сказал Бинпол, – оно только на поверхности. Смотри.