Я выплюнул ремень и посмотрел то, что он держал в руке. Пуговица была серебряно‑серая, примерно полдюйма в диаметре, толще в центре и заострялась к краям. Она была цельной, но производила впечатление, будто внутри ее имеются сотни крошечных деталей. К ней были прикреплены окровавленные клочки моего тела, вырезанные Бинполом.
Бинпол потрогал пуговицу пальцем.
– Любопытно, – сказал он. – Я хотел бы изучить ее. Жаль, что мы должны ее оставить.
Во взгляде его отражался неподдельный интерес. У Генри, который тоже смотрел на пуговицу, позеленело лицо. И во мне, при виде клочков мяса, поднялась тошнота. Я отвернулся. Когда я пришел в себя, Бинпол все еще разглядывал пуговицу.
Тяжело дыша, я сказал:
– Выбрось ее. И нам лучше идти. Чем дальше мы отсюда уйдем, тем лучше.
Он неохотно кивнул и бросил ее на траву.
– Как твоя рука? Сильно болит?
– Не помешает идти час‑другой.
– Тут есть трава, которая залечивает раны. Я поищу ее по пути.
У меня уже вытекло немало крови, и она продолжала течь. Я вытирал рубашкой, а потом скатал ее в сверток и сунул под мышку. Так я и шел. Мое предположение, что ходьба отвлечет меня от боли, оказалось неверным. Болело даже сильнее, чем раньше. Но я избавился от пуговицы треножника, и каждый шаг уводил меня все дальше.
Мы продолжали подъем по неровной, большей частью открытой местности. Солнце садилось справа от нас: по другую сторону длинные тени почти поравнялись с нами. Мы молчали. Я сжимал зубы от боли. Если бы мы были в состоянии оценить, вечер стоял прекрасный и мирный. Тихо и спокойно. Ни звука, кроме…
Мы остановились и прислушались. Сердце у меня сжалось, боль на мгновение отступила, сменившись страхом. Звук, слабый, но постепенно усиливавшийся, доносился сзади – отвратительное улюлюканье, которое мы слышали в каюте «Ориона», – охотничий крик треножника.
|
|
Секунду спустя он вышел из‑за холма, несомненно, направляясь к нам. Он был на расстоянии нескольких миль, но приближался быстро, гораздо быстрее обычной своей походки.
– Кусты… – сказал Генри.
Больше говорить не потребовалось: мы уже бежали. Кусты представляли собой единственное убежище, куда мы успели бы добежать. Они доходили нам едва до плеча. Мы поползли, забираясь в центр поросли.
Я сказал:
– Не может быть, что он по‑прежнему идет за мной.
– Пуговица, – объяснил Бинпол. – Мы вырезали ее и тем самым подняли тревогу. И он пошел за тобой, на этот раз охотясь.
– Как ты думаешь, он нас видит?
– Не знаю. Он далеко, а света мало.
В сущности, солнце уже зашло; небо над нашим убежищем окрасилось золотом. Но все же было ужасно светло, гораздо светлее, чем когда я покидал замок. Я старался успокоить себя тем, что был тогда гораздо ближе к треножнику. Вой раздавался все ближе и громче. Должно быть, треножник уже миновал место, где Бинпол сделал операцию. А это значит…
Я почувствовал, как земля подо мной дрожит, снова и снова, с все большей силой. Мимо мелькнула нога треножника, и я увидел полушарие, черное на фоне неба, и постарался втиснуться в землю. В этот момент улюлюканье прекратилось. В тишине послышался другой звук – что‑то пронеслось по воздуху. Щупальце ухватило два‑три куста, вырвало их с корнем и отбросило прочь.
За моей спиной Бинпол сказал:
– Он знает, что мы здесь. Он может вырвать все кусты, и мы будем видны.
|
|
– Или убьет нас, вырывая кусты, – добавил Генри. – Если эта штука ударит тебя…
Я сказал:
– Я покажусь.
– Бесполезно. Он знает, что нас трое.
– Можно разбежаться в разных направлениях, – предложил Генри. – Один из нас может уйти.
Я видел, как взлетают в воздух кусты. К страху невозможно привыкнуть: он охватывает все сильней.
– Мы можем сразиться с ним, – сказал Бинпол. Он сказал это с безумным спокойствием, от которого я чуть не застонал.
– Чем? – спросил Генри. – Кулаками?
– Металлическими яйцами. – Бинпол уже открыл свой мешок и рылся в нем. Щупальце треножника снова опустилось. Оно систематизировано вырывало кусты. Еще немного – и оно будет рядом. – Может, именно для этого их использовали наши предки. Они ушли под землю, чтобы сражаться.
– И погибли, – сказал я. – Как ты думаешь? Но он уже доставал яйца.
Генри сказал:
– Я их выбросил. Слишком тяжело.
Щупальце скользнуло вниз, и на этот раз вырванные кусты осыпали нас землей. Бинпол сказал:
– Четыре яйца. – Он протянул по одному Генри и мне. – Я возьму остальные. Потянув за кольцо, считайте до трех. И бросайте. В ближайшую ногу. Полушарие слишком высоко.
На этот раз я увидел щупальце в непосредственной близости от себя.
– Давай! – крикнул Бинпол.
Он потянул за кольцо, Генри сделал то же самое. Я держал яйцо в левой руке и должен был переложить в правую.
Боль рванула мне руку, и я уронил яйцо. Я наклонился, отыскивая, когда Бинпол крикнул: «Кидай!». Они выскочили, а я подобрал яйцо, не обращая внимания на боль в руке, и тоже встал. И тут же выдернул кольцо.
|
|
Ближайшая нога треножника находилась на склоне, примерно в тридцати ярдах от нас. Бинпол бросил первым и промахнулся: яйцо на целых десять ярдов не долетело до цели. Его второй бросок и бросок Генри были ближе к цели. Одно яйцо со звоном ударило о металл. Почти тут же они взорвались. Послышалось три почти одновременных взрыва, и столбы земли и пыли взлетели в воздух.
Но они не могли скрыть очевидного факта – яйца не причинили никакого вреда треножнику. Он стоял прочно, как и раньше, и щупальце его снова опускалось, на этот раз прямо к нам. Мы побежали, вернее в моем случае приготовились бежать. Прежде чем я успел шевельнуться, щупальце ухватило меня за талию. Я отрывал его левой рукой, но это было все равно, что пытаться сдвинуть скалу. Оно держало меня с удивительной точностью, прочно, но не больно, и поднимало так, как я мог бы поднять мышь. Но мышь может укусить, а я ничего не мог сделать державшей меня жесткой сверкающей поверхности. Меня поднимало … вверх, вверх. Земля внизу уменьшалась, я увидел маленькие фигурки Бинпола и Генри. Они убегали, как муравьи. Я посмотрел вверх и увидел отверстие в боку полушария. И вспомнил, что в правой руке у меня сжато железное яйцо.
Много ли времени прошло с тех пор, как я выдернул кольцо? В страхе и сомнении я забыл считать. Несколько секунд, оно сейчас взорвется. Щупальце теперь втягивало меня внутрь. Отверстие в сорока футах, тридцати пяти, тридцати. Я откинулся назад, борясь против сжимающей меня ленты. Руку мою снова пронзила боль, но я не обратил на это внимания. Изо всех сил я бросил яйцо. Вначале я промахнулся, но яйцо ударилось о край отверстия и отскочило внутрь. Щупальце продолжало нести меня вперед. Двадцать футов, пятнадцать, десять…
Хотя я находился близко, взрыв прозвучал не так громко, как остальные три, должно быть потому, что произошел внутри полушария. Послышался глухой звук, похожий на звон. Меня снова охватило отчаяние – последняя возможность не удалась. Но в тот же момент я почувствовал, что металлические объятья разжимаются, и я падаю.
Я находился втрое выше вершин сосен: кости мои разобьются о землю, когда я упаду. Я отчаянно ухватился за металл, с которым несколько секунд назад столь же отчаянно боролся. Руки мои цеплялись за щупальце, но я продолжал падать. Я посмотрел на землю и закрыл глаза, чтобы не видеть, как она летит мне навстречу. Но последовал толчок, и движение прекратилось. Ноги мои повисли в нескольких футах от земли. Мне осталось только выпустить щупальце и спрыгнуть.
Бинпол и Генри подбежали ко мне. Мы со страхом смотрели на треножник. Он стоял внешне невредимый. Но мы знали, что он разбит, уничтожен, лишен жизни.
Глава 10
Белые горы
Бинпол сказал:
– Не знаю, сообщил ли он другим перед смертью, но нам лучше уходить.
Генри и я радостно согласились. Что касается меня, то, даже зная, что он мертв, я боялся его. Мне казалось, что он вот‑вот обрушится на нас, раздавит своим чудовищным весом. Мне отчаянно хотелось побыстрее уйти из этого места.
– Если придут другие, – сказал Бинпол, – они обыщут все окрестности. Чем мы дальше успеем уйти, тем лучше для нас.
Мы побежали по холму и бежали, пока хватало дыхания. Рука у меня болела, но я как‑то меньше ощущал эту боль. Однажды я упал, и было так хорошо просто лежать, прижавшись лицом к траве и к пыльной земле. Мне помогли встать, и я был отчасти благодарен, а отчасти недоволен.
Нам потребовалось полчаса, чтобы добраться до вершины. Тут Бинпол остановился, и мы вместе с ним – не думаю, чтобы я мог сделать еще хоть несколько шагов, прежде чем снова упаду. И никакая помощь не поставит меня на ноги. Я глотал воздух, который резал мне легкие. Постепенно теснота в груди прошла, и я смог дышать без боли.
Я посмотрел вниз, на длинный склон, по которому мы поднялись. Наступала тьма, но треножник был еще виден. Неужели я убил его? Я начал понимать всю невероятность того, что сделал, не с гордостью, а с удивлением. Неуязвимые, непобедимые хозяева Земли – и моя рука принесла одному из них смерть. Я подумал, что теперь знаю, что чувствовал Давид, когда увидел Голиафа, падающего в пыль в долине Элах.
– Смотрите, – сказал Бинпол. Голос его звучал тревожно.
– Куда?
– На запад.
Он указал. В отдалении что‑то двигалось. Знакомая ненавистная форма вырисовывалась на фоне неба, за ней вторая, третья. Они были еще далеко. Но приближались.
Мы снова побежали вниз, по другому склону хребта. Тут же треножники исчезли из виду, но это было слабым утешением; мы знали, что они в соседней долине, и понимали ничтожность нашей быстроты сравнительно со скоростью их передвижения. Я надеялся, что они некоторое время останутся с мертвым треножником. Но, казалось, их немедленной задачей было отыскать убийцу и отомстить ему. Я споткнулся на неровной земле и чуть не упал. Но ведь сейчас темно и становится все темнее. Если только у них не кошачье зрение, наши шансы намного улучшаются.
В долине не было никакого укрытия, я не видел ни одного куста. Лишь жесткая трава и выступы камня. Около одного из них мы отдыхали, когда усталость заставила нас остановиться. Вышли звезды, но луны не было; она не взойдет еще несколько часов. Я радовался этому.
Луны нет, но над хребтом появился свет, он двигался, менял форму. Несколько огней? Я обратил на них внимание Бинпола. И он сказал:
– Да. Я уже видел такое.
– Треножники?
– А что же еще.
Огни превратились в лучи, протянувшиеся по небу, как руки. Они укорачивались, а один из них изогнулся, так что один конец его опускался вниз. Я не видел, что находится за лучом, но это легко было представить. Лучи света исходили из полушария и освещали треножникам путь.
Они шли на расстоянии ста ярдов друг от друга, и лучи освещали всю местность перед и между ними. Шли они медленно, медленнее даже, чем обычно, но даже так мы не могли бы сравняться с ними. К тому же они, насколько нам было известно, не знали усталости. Они не издавали ни звука, слышались лишь тупые удары ног о землю, и это было даже ужаснее, чем охотничье улюлюканье.
Мы бежали, останавливались и бежали снова. Чтобы не тратить силы на еще один подъем, мы шли по дну долины на запад. В темноте мы спотыкались, падали и ушибались. За нами двигались столбы света, качаясь взад и вперед. Во время одной из остановок мы увидели, что треножники разделились. Один перевалил через хребет в соседнюю долину, другой пошел на восток. Но третий двигался за нами и постепенно нагонял нас.
Мы услышали плеск ручья и по предложению Бинпола устремились к нему. Поскольку треножники разошлись в разных направлениях, было маловероятно, чтобы они шли по запаху, как собаки, но, возможно, они увидят наши следы в траве и на мягкой земле. Мы вошли в ручей и двинулись по воде. Ручей был всего несколько футов шириной, к счастью, совсем мелкий и по большей части с ровным дном. Прекрасные кожаные башмаки, сшитые для меня сапожником в замке, не улучшились от воды, но у меня были более важные поводы для размышлений.
Мы снова остановились. Ручей плескался у наших ног. Я сказал:
– Бесполезно. Он догонит нас через четверть часа.
– Что же мы можем сделать? – спросил Генри.
– Остался только один треножник. Его свет покрывает все дно долины и немножко захватывает склоны. Если мы побежим вверх по склону, возможно, он пройдет мимо.
– Или увидит наши следы, ведущие от ручья, и тут же нас поймает.
– Нужно идти на риск. Иначе у нас нет шансов. О чем ты думаешь, Бинпол?
– Я? Я думаю, что уже немного поздно. Посмотрите вперед.
Впереди виднелся свет, который становился все ярче и вскоре превратился в луч. Мы смотрели в молчании и отчаянии. Другой свет, приближающийся по вершине хребта, и как раз там, куда я предлагал подняться. А в отдалении виднелись и другие лучи, на противоположном склоне. Не только один треножник безжалостно шел за нами сзади. Они все были вокруг нас.
– Разделимся? – предложил Генри. – Тогда у нас будет немного больше шансов.
– Нет, – ответил я. – Шансы те же. Просто их вообще нет.
– Нужно идти. На месте они нас тем вернее поймают, – сказал Генри.
– Подождите, – проговорил Бинпол. У – Чего ждать? – Еще несколько минут, и будет поздно.
– Вот эта скала.
Из‑за рассеянного света от лучей треножников видимость стала лучше. Мы видели друг друга и немного окружение, Бинпол указал вниз по ручью. В двадцати ярдах от нас виднелась скала выше головы.
– Она может дать нам укрытие, – сказал Бинпол. Я сомневался в этом. Мы могли бы прижаться к скале, но лучи все равно отыщут нас. Но ничего лучшего предложить я не мог. Бинпол с плеском пошел по ручью, мы за ним. Ручей протекал рядом со скалой. И скала достигала тридцати футов в длину. Ее верхняя часть оказалась гладкой, слегка изогнутой и совсем не давала укрытия. Зато нижняя часть… Когда‑то ручей был больше, стремительней и подрыл скалу у основания. Мы наклонились, ощупывая углубление руками. В самом высоком месте оно достигало двух футов и проходило под всей скалой. С севера появилось еще два луча. Времени больше не оставалось. Мы втиснулись в щель, головой и ногами: Бинпол, затем Генри и в конце я. Правая моя рука была прижата к скале, но левый бок казался ужасно открытым. Я старался прижаться плотнее, даже причиняя боль руке. Стоило мне чуть‑чуть приподнять голову, как она касалась скалы. Звук моего дыхания, казалось, эхом отдавался во всем укрытии. Бинпол прошептал:
– Не разговаривать. Мы должны лежать совсем тихо. С час, может быть.
Я видел, как снаружи становилось все светлее – это приближались треножники, – и слышал все более тяжелые удары их ног. Я постепенно стал видеть, как свет начал отражаться дальше по ручью. И тут прямо перед моим лицом ночь превратилась в день, я мог видеть даже камешки, стебельки травы, застывшего в неподвижности жука – все с ужасной ясностью. Земля затряслась, и нога треножника опустилась в нескольких ярдах от нас. Я еще плотнее прижался к скале. Предстоял долгий час.
И действительно, он оказался долгим. Всю ночь лучи света двигались над долиной, приближаясь и удаляясь, снова и снова пересекая местность. Наконец наступил рассвет, но охота не прерывалась. Треножники продолжали ходить взад и вперед. И хотя, возможно, мимо несколько раз проходил один и тот же, всего их тут собрались десятки.
Но они не видели нас, и по мере того, как медленно уходили часы, мы все более и более убеждались, что и не увидят. Даже днем щель в скале не видна с высоты полушария. Мы не осмеливались покинуть убежище. Лежали в увеличивающемся неудобстве, скуке, голоде, а у меня добавлялась еще и боль. Рука начала сильно болеть, и временами я закусывал губу и чувствовал, как щеки мои смачиваются слезами.
К середине дня интенсивность поиска стала ослабевать. Иногда на протяжении пяти‑десяти минут мы осмеливались выползти и вытянуть ноги, но всегда появлялся треножник, а иногда и целая группа. Мы не могли далеко отойти от щели: поблизости не было никакого другого убежища.
День сменился сумерками, сумерки ночью, и снова появились столбы света. Было их не так много, как раньше, но не было промежутка, чтобы не виделся хотя бы один из них, либо в долине, либо по хребтам. Иногда я начинал дремать, но ненадолго. Угнетающе действовало сознание нависшей над головой скалы, я замерз, рука у меня горела. Однажды я проснулся, застонав от боли. Уйдут ли они с рассветом? Я смотрел на небо, мечтая увидеть естественный свет. Наконец он наступил, серый, облачный рассвет, и мы, дрожа, выползли и осмотрелись. Уже с полчаса не видно было лучей. Но пять минут спустя мы торопливо заползли в щель: по долине шел треножник.
Так продолжалось все утро и большую часть дня. Я так одурел от голода и боли, что думал только о том, как бы продержаться от одного момента до другого, да и остальные были не в лучшем состоянии. Когда к вечеру треножники исчезли, мы не могли поверить, что охота окончена. Мы выползли из убежища, но несколько часов просидели у ручья, ожидая возвращения треножников.
Когда мы решились уходить, стало уже темно. Мы ослабели от холода и усталости. Пройдя с милю или две, мы упали и всю ночь пролежали на открытом месте, без всякой надежды скрыться, если вернутся треножники. Но они не вернулись, и рассвет показал нам пустую долину, обрамленную молчаливыми холмами.
Следующие дни были тяжелыми. Особенно для меня, потому что рука у меня воспалилась. В конце концов Бинпол вскрыл рану, и на этот раз, боюсь, я оказался менее терпелив и кричал от боли. Бинпол приложил к ране найденные им травы и перевязал обрывком рубахи. А Генри сказал, что это ужасная, должно быть, боль: он кричал бы еще сильнее. Я обрадовался его доброму отношению больше, чем ожидал.
Мы отыскали коренья и ягоды, но все время оставались голодны и дрожали в нашей тонкой одежде, особенно по ночам. Погода изменилась. Небо было затянуто облаками, с юга подул холодный ветер. Мы достигли плоскогорий, откуда надеялись увидеть Белые горы, но не увидели – только пустой серый горизонт. Иногда мне казалось, то, что мы видели раньше, – это мираж, а не реальность.
Потом мы спустились в долину и увидели полоску воды, такую обширную, что конца ее не было видно, – Большое озеро карты. Земля была богатой и плодородной. Мы находили все больше и больше пищи, а с удовлетворением голода поднималось и настроение. Травы Бинпола подействовали: рука постепенно заживала.
Однажды утром, отлично выспавшись на сеновале, мы обнаружили, что небо снова голубое, а все предметы видны отчетливо и ясно. Равнина на юге оканчивалась холмами, а за ними, величественные и такие близкие, что, казалось, можно коснуться их рукой, возвышались снежные вершины Белых гор.
Конечно, они были не так близко, как казалось. Оставалось еще немало миль по равнине, а затем по холмам. Но мы могли видеть их и шли в хорошем настроении. Мы шли уже с час, и мы с Генри подшучивали над гигантским паровым котлом Бинпола, когда он остановил нас. Я подумал, что наши шутки рассердили его, но затем ощутил, как под нами дрожит земля. Они приближались с северо‑востока, слева и сзади от нас, – два треножника – двигаясь быстро и направляясь прямо на нас. Я отчаянно огляделся, но заранее знал, что увижу. Местность была плоской, без деревьев и скал, без изгородей и канав, а ближайшая ферма находилась в полумиле от нас.
– Побежим? – предложил Генри.
– Куда? – спросил Бинпол. – Не убежать. – И если уж он решил, что положение безнадежно, значит, оно действительно таково.
Через одну‑две минуты они нас настигнут. Я перевел взгляд от них на белые вершины. Уйти так далеко, так много вынести, увидеть цель – и все напрасно.
Земля дрожала все сильнее. Они уже в ста ярдах, в пятидесяти… Они шли рядом, и щупальца их странно извивались, описывая в воздухе причудливые траектории. А между и над ними что‑то двигалось, что‑то золотое подбрасывалось в ясное небо.
Они были рядом. Я ждал, что вот‑вот опустится щупальце и схватит меня, и ощущал не страх, а бессильный гнев. Огромная нога опустилась в нескольких ярдах от нас. И вот они прошли мимо, уходят…
Бинпол удивленно сказал:
– Они нас не видели. Слишком заняты друг другом? Брачный обряд? Но ведь они машины. Что же тогда? Я бы хотел знать ответ на эту загадку.
Он, как всегда, приветствовал и загадку и ответ на нее. А я чувствовал лишь слабость облегчения.
Долгое, трудное и опасное путешествие – сказал мне Озимандиас. Так оно и оказалось. А в конце ждала трудная жизнь. Он был прав и в этом. У нас не было никакой роскоши, да мы ее и не хотели: тела наши и ум были устремлены к решению главной задачи.
Но тут были свои чудеса, из которых величайшим был наш дом. Мы не просто жили в Белых горах, мы жили в одной из гор. Древние построили здесь шмен‑фе, высекли в сплошной скале тоннель. Зачем они сделали это, для какой цели, мы не знали; но этот тоннель стал нашей крепостью. Даже когда мы пришли летом, у входа в главный тоннель лежал снег. Но внутри горы было не так холодно, нас защищали толстые скальные стены.
У нас были наблюдательные пункты, откуда можно было видеть склоны. Иногда я приходил на один из таких пунктов и смотрел на зеленую солнечную долину далеко внизу. Там были деревни, крошечные поля, дороги, булавочные головки – скот. Жизнь казалась там теплой и легкой сравнительно с суровостью скал и льда, которые нас окружали. Я же не завидовал этой легкости.
Потому что неправда, будто у нас нет роскоши. Есть: свобода и надежда. Мы живем с людьми, чьи умы принадлежат им самим, Кто не признал господства треножников и кто, терпеливо вынеся многие лишения, готов был к войне с врагом.
Наши предводители создали совет, а мы были новичками и к тому же мальчишками – мы не знали, каковы планы и каково наше участие в них. Но мы знали, что будем участвовать, это несомненно. И еще одно несомненно: в конце мы уничтожим все треножники, и свободные люди будут наслаждаться добротой Земли.
Книга 2. Город золота и свинца
Глава 1
Трое избраны
Однажды Джулиус созвал совещание инструкторов, и все тренировки прекратились. Мы втроем: Генри, Бинпол и я – решили использовать свободное время для исследования верхних уровней тоннеля. Мы взяли на кухне продукты, с полдюжины больших, медленно сгорающих свечей и двинулись вверх по долгому извилистому склону от пещеры, в которой жили.
Вначале мы болтали, слыша, как эхо наших голосов отдается от скал, но по мере того, как продвижение становилось все более затруднительным, мы перестали разговаривать, сберегая силы. Древние разместили в пещере шмен‑фе – железную дорогу, как она некогда называлась на моем языке, и металлические полосы уходили вдаль, казалось, бесконечно. Свечи давали мало света, но зато он не мигал: тут не было даже ветерка, который мог бы задуть пламя. Мы взбирались в гору, но изнутри нее.
Я удивляюсь этому, как всегда раньше. И это одна из бесчисленных загадок, оставленных нашими предками. Даже с теми замечательными машинами, которыми, мы знали, они обладали, должны были уйти многие годы, чтобы прорубить туннель в самом сердце горы. И для чего? Чтобы построить железную дорогу, ведущую на вершину, которая всегда покрыта снегом и льдом? Я не видел в этом никакого смысла.
Они были странные и удивительные люди. Я видел руины одного из гигантских городов с широкими улицами, которые тянулись на мили, со зданиями, устремившимися к небу, с огромными магазинами, где могли бы поместиться все дома моей родной деревни, и еще бы осталось место. Они легко и свободно передвигались по земле, могущество их было безмерно, почти непостижимо. И, несмотря на все это, треножники победили и поработили их. Как это случилось? Мы не знаем. Знаем только, что, кроме нас, горсточки живущих в Белых горах, люди выполняют все приказы треножников, и выполняют с радостью.
С другой стороны, способ, которым они удерживают свое господство, совершенно очевиден. Это делается благодаря шапкам, сеткам из серебристого металла, которые плотно охватывают череп и врастают в тело. Шапку надевают в четырнадцать лет, обозначая этим превращение ребенка во взрослого. Треножник забирает тебя и возвращает. Вернувшиеся, за исключением вагрантов, несвободны, они не распоряжаются своим мозгом.
Мы шли все выше и выше по тоннелю. Изредка мы отдыхали, вытянув ноги. Иногда в этих местах были отверстия, сквозь которые видны горы и холодные, пустынные снежные поля, лежащие в их тени. Если бы мы знали, каким долгим и трудным будет подъем, мы бы, наверное, на него не решились, но теперь, уже зайдя так далеко, не хотели возвращаться. Изредка нам попадались разные предметы: пуговица, коробочка с надписью «Кэмел» и рисунком животного, похожего на горбатую лошадь, обрывок газеты, напечатанной на языке, который мы сейчас изучали. В обрывках речь шла о совершенно непонятных вещах. Всему этому было больше ста лет, это были реликвии мира до треножников.
Наконец мы достигли пещеры, где кончалась железная дорога. Каменные ступени вели в помещение, похожее на дворец. В огромном, обшитом деревом зале сквозь большие окна мы смотрели на удивительные картины. Снежные вершины окружали долину, через которую далеко внизу текла река. Вершины ослепительно сверкали на солнце, на них больно было смотреть. Жил ли здесь когда‑то король – король, правивший миром и выбравший своим жилищем его крышу?
Но почему же королевский зал уставлен столиками и к нему примыкают кухни? Мы продолжали поиски, и нашли надпись: "Отель «Юнгфрау». Я знал, что такое отель, – большая гостиница, в которой останавливались путники. Но здесь, на вершине горы? Эта мысль была еще более невероятна, чем мысль о королевском зале. Не король и его приближенные ходили по этим гулким помещениям и смотрели на вечные снега, но обычные женщины и мужчины. Действительно, странный и удивительный народ. В те дни, подумал я, все были короли и королевы.
Я смотрел вокруг. Здесь уже столетиями ничего не менялось. А для меня изменилось так много.
Нас было одиннадцать, готовившихся к первой атаке на врага. Учение было тяжелым, и физически, и умственно, но мы мало знали о своем задании и о том, как ничтожны наши шансы на успех. Дисциплина и тренировки немного увеличивали наши шансы, но нам нужны были даже самые ничтожные.
Мы – вернее, некоторые из нас – должны были произвести разведку. Мы почти ничего не знали о треножниках, не знали даже, разумные ли это машины или средства передвижения других разумных существ. Нужно было узнать больше, прежде чем надеяться на успех, и существовал лишь один способ получить эти знания. Кто‑то из нас должен был проникнуть в город треножников, изучить их и вернуться с информацией.
План был таков. Город находится на севере, в стране, называемой Германия. Каждый год в него приносят некоторое количество только что надевших шапки, чтобы они служили треножникам. Отбирают их разными способами. Я сам был свидетелем одного способа в замке де ла Тур Роже, когда Элоиза, дочь графа, стала королевой турнира. Я пришел в ужас, узнав, что в конце своего короткого правления она станет рабыней врага, пойдет на это с радостью, считая честью.
Среди немцев каждое утро праздника проводились игры, на которые собирались молодые люди со всей земли. В честь победителей давали пир, после чего они тоже отправлялись служить в город. Мы надеялись, что на следующих играх один из нас выиграет и получит доступ в город. Мы надеялись… Что произойдет с ним потом, неизвестно. Для успеха придется целиком полагаться на себя, как в изучении треножников, так и в передаче информации. Последнее было, вероятно, труднее всего. Хотя ежегодно десятки, а может, сотни уходили в город, никто оттуда не вернулся.
И вот снег у входа в туннель, где проходили наши тренировки, начал таять, а неделю спустя лежал лишь островками, появилась свежая трава. Небо поголубело, солнце отражалось от белоснежных вершин, и мы быстро загорели в чистом, разреженном воздухе. В перерывах мы ложились на траву и смотрели вниз. В полумиле под нами виднелись маленькие фигурки. Нам они были видны, но от тех, кто мог бы заметить их из долины, они прятались. Это был наш первый отряд, отправившийся добывать продовольствие на богатых землях людей в шапках.
Я сидел с Генри и Бинполом немного в стороне от остальных. В горах жизнь всех тесно связана. Но у нас эта связь была еще теснее. Трудности, выпавшие на нашу долю, уничтожили ревность и вражду, которые сменились подлинной дружбой. Все ребята в нашем отряде были друзьями, но отношения между нами троими все же были особыми. Бинпол печально сказал:
– Я сегодня не взял метр семьдесят…
Говорил он по‑немецки. Мы изучали этот язык и нуждались в практике. Я ответил:
– Иногда выходишь из формы. Ты еще наверстаешь.
– Но у меня с каждым днем результаты все хуже. – А я сегодня обошел Родриго, – заметил Генри.
– У тебя все в порядке.
Генри тренировался в беге на длинные дистанции, и Родриго был его главным соперником. Бинпол упражнялся в прыжках в длину и в высоту. Я был одним из двух боксеров. Всего было четыре вида состязаний (четвертое – спринтерский бег), и они проходили в остром соперничестве. Генри хорошо шел с самого начала. Я был уверен в себе, во всяком случае, по отношению к здешнему противнику. Это был Тонио, смуглый юноша с юга, выше меня, с более длинными руками, но не такой быстрый. Бинпол же все пессимистичнее смотрел на шансы попасть в команду.