Как и во всем, так и по этому факту с командующим ВВС округа Копцом, Мерецков лжив по определению. Дело в том, что Иван Иванович Копец будет застрелен в первые же минуты начала войны, с целью сразу обезглавить ВВС округа. А все эти байки о его самоубийстве будут своеобразным прикрытием начавшегося бардака в авиации округа. Я же пояснял, что важной составляющей позволявшей немцам благополучно перебраться на нашу сторону пограничных рек будет «пассивное» состояние нашей авиации. Вот ее и сделали такой, например, в Западном округе, сразу лишив руководства. Последним, кто видел живым командующего ВВС, был наш Худяков-Ханферянц, начальник штаба данной структуры. О его судьбе было рассказано чуть выше. Так как это дело было очень «темным», то во времена Хрущева говорить о «самоубийстве» командующего И.И.Копца было делом нежелательным. У Константина Симонова в его «Живых и мертвых» данный командующий ВВС выведен под фамилией Козырева. В истребителе он будет отправлен в свой «последний воздушный бой», где и будет подбит. При приземлении, якобы, сломает позвоночник и чтобы не попасть в плен, по его разумению, Козырев — Копец застрелится. Но это, как понимаете совсем другая история ничего общего не имеющая с реалиями жизни. Но факт «самоубийства» Копца, все же, будет обыгран и немного облагорожен.
Как следствие, и данное местное военное начальство Западного округа в ходе проверки по описанию Мерецкова, тоже, будет виновато по началу войны, хотя Кирилл Афанасьевич и внушал им строго о долге перед Родиной.
Однако глупо находясь в Белоруссии, заодно ни заглянуть к соседям справа: как, мол, там у них дела в Прибалтике?
Ошибочно мемуары Кирилла Афанасьевича взяли и издали в ПОЛИТИЗДАТе. Их место было бы в ДЕТГИЗе в серии: рассказы о войне для юношества. Соответственно подходящей выглядела бы глава с примерным названием: «На страже западных рубежей Родины».
«Вылетел в Прибалтийский особый военный округ. Приземлился на аэродроме одного истребительного полка, а сопровождавшего меня офицера послал на аэродром бомбардировщиков, приказав объявить там боевую тревогу».
Чего хотел Мерецков получить от летчиков тяжелой бомбардировочной авиации, тем более на другом аэродроме? Чтобы заправились по полной программе, взлетели, покружили над заместителем наркома, приветливо попахали ему крыльями и улетели обратно к себе на посадку?
«Командир полка истребителей сразу же доложил мне, что над зоной летает немецкий самолет, но он не знает, что с ним делать, так как сбивать запрещено. Я распорядился посадите его и не медля запросил Москву. Через четверть часа поступил ответ: самолета не сбивать. О посадке умолчали. А мы его уже посадили. Что случилось потом с самолетом и его экипажем, не знаю, так как вскоре грянула война».
Опять немецкий самолет. В этот раз трудно понять, какой именно: гражданский или боевой? Одно — точно: не истребитель, коли написано — экипаж. По приказу «смелого» Мерецков немецкий самолет все же посадили. Как он вывернется из этой истории по приезду в Москву, читателям не сообщает. На его «счастье» вскоре начнется война, а то бы не избежать международного скандала.
А что же потом, целую неделю до войны, делало с немецким экипажем командование округа, Мерецкова, видимо, уже не интересовало. Может и немецкое командование, уже само позабыло про свой экипаж? Их же, сколько было у них в Германских ВВС? Много! Подумаешь, одним меньше стало.
А у нас было главное, на тот момент, перед войной — провести в частях учебную тревогу, чтобы показать советскому читателю, что такие, как Мерецков, не зря ели хлеб на военной службе.
«Тревога прошла удачно. И истребители и бомбардировщики быстро поднялись в воздух и проделали все, что от них требовалось».
Ну, что от них потребовал Кирилл Афанасьевич, он так и не сказал, предоставив читателям самим домысливать, что положено делать советским летчикам в таком случае. Но, видимо, их действия произвели на московское начальство приятное впечатление.
«Но хорошее настроение тут же было испорчено. Заместитель командующего округом генерал-майор Е. П. Сафронов доложил мне о сосредоточении немецких войск на границе».
Не дали в полной мере порадоваться хорошему человеку. Но почему на встрече с заместителем наркома отсутствовал командующий округом Ф.И.Кузнецов? Куда же он подевался в такой ответственный момент, когда Мерецков у него устраивал учебные тревоги? Он, видимо, заранее знал, что своим сообщением о концентрации немецких войск на границе сразу испортит настроение посланцу из Москвы. Поэтому и перепоручил своему заместителю сообщить эту плохую новость Мерецкову, а сам, видимо, решил от греха подальше, не показываться тому на глаза.
Как Кирилл Афанасьевич сильно огорчился от полученных сообщений! Оказывается и здесь немецкие войска на границе! Срочно, домой в столицу с нехорошими новостями!
«Я вылетел в Москву. Ни слова не утаивая, доложил о своих впечатлениях и наблюдениях на границе наркому обороны».
Не мемуары военачальника, а школьное сочинение на свободную тему. «Ни слова не утаивая », как прикажите понимать? Значит, до этого момента можно было кое-что оставить про запас при разговоре с вышестоящим начальством?
Как видите, дело прикатилось к самому кануну войны. На календаре было уже, видимо, 20-е июня. Но ситуация в Кремле изменилась коренным образом. Если раньше, неделю назад, «честный» Мерецков рвался поделиться приграничными новостями со Сталиным, то теперь ограничился сообщением одному лишь Тимошенко. И от чего же Сталин второй раз не стал проявлять внимание к новостям привезенным Мерецковым, Кирилл Афанасьевич не стал посвящать в такие тонкости своего читателя. А нам и без него понятно, что доступ к телу товарища Сталина стал строго ограничен, в силу сложившихся неблагоприятных условий для вождя.
«С. К. Тимошенко при мне позвонил И. В. Сталину и сразу же выехал к нему, чтобы доложить лично. Было приказано по-прежнему на границе порядков не изменять, чтобы не спровоцировать немцев на выступление».
Куда на самом деле позвонил Тимошенко? — это знали только сам Семен Константинович, да Кирилл Афанасьевич, но эту тайну оба сохранили навек. А может Тимошенко никуда и не звонил? Вряд ли, чего нового он мог сообщить Сталину, а Молотову для выступления по радио и так бумагу напишут.
Кем было отдано приказание, сохранять все как есть, без изменения на границе, как всегда, осталось на уровне догадок. А если написано, что порядок сохранялся прежний, то следует, что никакой полной боевой готовности в частях Красной Армии проведено не было. Далее в мемуарах следуют красивые рассуждения о том, как много хорошего хотелось сделать для Родины. Правда, у таких людей, как Мерецков, почему-то, всегда для этого не хватает времени. А после войны было уже не до хороших дел. Маршальские заботы тяжелой обузой легли на плечи — не сбросить до самой смерти.