Дженнифер Линч
Твин Пикс: Тайный дневник Лоры Палмер
Твин Пикс – 1
«Твин Пикс»: Вагриус; Москва; 1993
ISBN 5‑7027‑0061‑9
Аннотация
В маленьком городке Твин Пикс при загадочных обстоятельствах погибает юная красавица Лора Палмер. Следствие ведет специальный агент ФБР Дэейл Купер. Его незаурядный талант сыщика, а также найденный дневник Лоры позволяет нащупать ключ к разгадке целой серии таинственных и противоречивых событий, происходящих в Твин Пикс.
Дженнифер Линч
Тайный Дневник Лоры Палмер
22 июля 1984
Дорогой Дневник!
Меня зовут Лора Палмер, и если быть точной, то всего три минуты назад мне исполнилось двенадцать лет. Сегодня 22‑е июля 1984 года, и день был таким замечательным! Ты последний подарок, который я развернула, и я еле дождалась, пока смогу подняться к себе и начать рассказывать тебе все обо мне и моей семье. Тебе я буду доверять больше всех. Обещаю рассказывать все, что произойдет, все, что я чувствую, все, о чем мечтаю. И все свои мысли до единой. Есть вещи, которыми я не могу поделиться ни с кем. Обещаю делиться ими с тобой.
Итак, спустившись этим утром к завтраку, я увидела, что мама развесила по всему дому гирлянды и даже мой серьезный папа надел парадный цилиндр и вовсю дудит на дудочке в мою честь. Мы с Донной так и покатывались со смеху!
Да, Донна — это моя самая лучшая подруга на свете. Ее фамилия Хэйворд, и ее отец, доктор Хэйворд, помог мне родиться ровно двенадцать лет назад! Не могу поверить, что это, в конце концов, произошла. За столом мама прослезилась. Она говорит: не успеешь оглянуться, как я стану совершенно взрослой женщиной. Это уж точно! Хотя у меня нет месячных, и, может, пройдут годы, пока они появятся. Так мне кажется. Да она с ума сошла, если думает, что я вот‑вот стану взрослой, а сама продолжает дарить мне на день рождении плюшевых зверей!
|
|
Сегодня все было так, как я хотела: только Донна, мама и папа — и больше никого. И, конечно. Юпитер, моя кошка. На завтрак мама сделала мои любимые оладьи с яблоками, поставила большую банку с кленовым сиропом и целое блюдо из сдобного хлеба.
Донна подарила мне блузку, которую я видела в витрине универмага Хорна. Я знаю, она купила ее на свои деньги, долго копила их, но не говорила мне, для чего. Это самая потрясающая блузка из всех, какие только можно представить! Она белая, шелковая и вся усыпана маленькими вышитыми розами, но их не так много, чтобы испортить впечатление. Лучше не бывает. На день рождения Донны я обязательно подарю ей тоже что‑нибудь особенное.
Моя кузина Мадлен, мы зовем ее просто Мэдди, завтра приезжает к нам погостить и останется на целую неделю. Мы втроем, она. Донна и я, намерены построить в нашем лесу крепость и жить там, если только разрешит мама. Насчет папы я не сомневаюсь. Он, как и я, обожает лес. Как‑то ночью мне приснился сон, что папа увез нас в дом в самой гуще леса, и прямо напротив окна моей спальни росло большое дерево, где свили гнездо две певчие птицы.
Л сейчас. Дневник, я должна на минутку прерваться. Снизу меня зовет папа. Говорит, что у него для меня сюрприз! Все тебе расскажу, как только вернусь!
С любовью, Лора.
22 июля 1984 (позже)
Дорогой Дневник!
Ты даже представить себе не можешь, что произошло! Я спустилась вниз, и папа сказал, чтобы мама и я садились побыстрей в машину и не задавали вопросов, пока будем ехать. Мама, конечно, всю дорогу приставала к нему с расспросами. Я особенно не возникала, думая: вдруг папа проговорится. Но он не говорил. И я помалкивала, чтобы не испортить Себе предстояшлй сюрприз. Когда машина остановилась у конюшни «Броукен серкл», я поняла! Папа купил мне пони! Он такой красивый, даже в мечтах нельзя себе представить. Светло‑коричневый с переливами темно‑коричневого, а глаза большие и нежные. Мама просто поверить не могла, увидев его, и тут же начала спрашивать папу, как это ему удалось сохранить все втайне. Папа ответил, что если бы она заранее узнала о покупке, то весь сюрприз пропал бы. По‑моему, он прав.
|
|
У мамы чуть разрыв сердца не случился, когда она увидела, что я полезла ему под брюхо и заглядываю между ног, чтобы определить: мальчик это или девочка. Мне и секунды не понадобилось, чтобы понять: это мальчик. Что я, раньше такого никогда не видела! А мама‑то думает, что она все знает про свою доченьку, ха‑ха!
Но вернемся к моему пони. Я решила назвать его Трои, как в фотоальбоме миссис Ларкин. Конюх Зиппи обещал сделать табличку, где большими буквами будет написано имя «ТРОИ», и повесить ее на шею пони, чтобы все знали, как его зовут. Трои еще очень маленький, чтобы ездить на нем верхом, но через два месяца я смогу его оседлать и скакать по полям. Сегодня я уже водила его и кормила морковкой (папа захватил ее с собой и держал в багажнике) и кусочком сахара, который дал мне Зиппи. Трои с удовольствием все это съел. Прежде чем расстаться, я прошептала в его теплое мягкое ухо, что завтра мы увидимся, а пока я все напишу о нем в дневнике. Не могу дождаться, когда его увидит Донна! Чуть не забыла:
|
|
Мэдди ведь тоже его увидит!
На обратном пути папа сказал, что у меня с Троем один день рождения, потому что когда пони дарят кому‑нибудь, кто будет его по‑настоящему любить, то у них отныне все общее. Так что с днем рождения и тебя. Трои!
Я от души рада, что ничего не знаю о том, откуда он взялся, потому что теперь я могу думать о нем как о посланце небес.
Итак, Дневник, завтра предстоит большой день, а сегодня ночью я буду хорошо спать и видеть во сне Троя и все то время, которое мы будем проводить вдвоем. Счастливее меня нет никого в целом мире!
С любовью, Лора.
P.S. Надеюсь, БОБ сегодня не появится.
23 июля 1984
Дорогой. Дневник!
Уже поздняя ночь, а мне все не спится. Перед этим мне снились какие‑то кошмары, так что я решила, что больше не сомкну глаз. Ничего, сегодня приезжает Мэдди, и после утомительного путешествия ей наверняка захочется отдохнуть. Тогда я тоже смогу поспать. И если дней небо будет светлым, то и мои сны станут не такими мрачными.
Один из кошмаров был особенно страшным, и я проснулась вся в слезах, тут же испугалась, что мой плач может услышать мама. Она, конечно, явится сюда, чтобы меня утешать, а мне как раз хочется побыть одной. Но она этого не понимает. Она всегда приходит ко мне, когда я не сплю, и поет «Матильдин вальс». И сейчас бы она тоже его спела. Не то чтобы я не хотела услышать, как она будет петь, но все дело том, что в моем сне этот же вальс маминым голосом пел один человек — и я так перепугалась, что от страха не могла пошевелиться.
Мне снилось, как я иду в лесу мимо Жемчужного озера, а ветер такой сильный, что прямо с ног сбивает, но почему‑то только возле меня. Жара. Ветер. И в двадцати футах от меня этот человек с длинными волосами я огромными мозолистыми ручищами. Такими ужасными и грубыми. Он пел, и все время протягивал их ко мне. Борода его не колыхалась от ветра, потому что ветер дул только на меня. Кончики его больших пальцев были черны, как уголь. Он, не переставая, описывал ими круги в воздухе, а руки подбирались ко мне все ближе и ближе. Несмотря на весь свой страх, я продолжала медленно двигаться ему навстречу. Это происходило как бы помимо воли.
— У мена твоя кошка, — произнес он, и при этих словах у него за спиной промелькнул Юпитер и тут же исчез в лесной чаще, как белое пятнышко на листе черной бумаги.
А человек все продолжал петь, и хотя я пыталась сказать ему, что мне хочется поскорее пойти домой вместе с Юпитером, я не могла произнести ни звука. Тут он вдруг поднял руки высоко‑высоко, и мне показалось, что он растет прямо на глазах, превращаясь в настоящего великана. И по мере того как его руки тянулись вверх, я чувствовала, что ветер вокруг меня стихает и наступает тишина. Мне показалось, что он меня отпускает, потому что прочел мои мысли. Во всяком случае, так я решила. Так что, когда он остановил ветер свою руками, я подумала: он меня освободил, и я могу теперь отправляться домой.
Потом мне пришлось поглядеть вниз: между моих ног полыхала какая‑то ужасная жара. Именно жара, а не просто тепло. Меня прямо жгло, так что пришлось раздвинуть ноги, чтобы хоть немного остыть. И чтобы, наконец, перестало так жечь. В. этот момент мои ноги сами собой начали раздвигаться, как будто хотели оторваться от тела. Я испугалась, что сейчас умру, а никто и не узнает, почему. Я хотела не дать им оторваться, но они так горели, что у меня ничего не вышла. Тогда этот человек взглянул на меня, и улыбнулся своей жуткой улыбкой, и пропел маминым голосом: «Ко мне ты придешь, Матильда, только как кончится вальс…» Я снова попыталась ему ответить, но опять не смогла. Попыталась шевельнуться, но тоже не смогла. Тогда он произнес: «Лора, ты уже дома». И я проснулась.
Иногда во время сна я чувствую, что пропала — мне так страшна. Но сейчас, перечитывая свое описание, я вовсе не нахожу его таким уж страшным. Может, теперь я буду записывать свои сны и перестану их бояться.
Как‑то ночью в прошлом году мне приснился такси ужасный сон, что весь день в школе я ничего не соображала. Донна подумала, что я схожу с ума: каждый раз, когда она шепотом звала меня или дотрагивалась до плеча, чтобы передать записочку, я тут же вскакивала с места. Конечна я не сумасшедшая, как Надин Хорли, но мне казалось, что я еще продолжаю видеть свой сон. Отчетливо он мне не запомнился. Все, что осталось в памяти, так это нависшая надо мной беда — из‑за того, что я не выдержала одно предназначенное мне странное испытание: надо было помочь нескольким людям переправиться через реку на лодке, а я не могла сделать этого, потому что мне хотелось только плавать или еще что‑то в этом роде; и тогда послали за мной кого‑то, чтобы тот схватил меня и трогал везде, где не положено. Больше я ничего не помню — и, слава Богу.
Я так устала ждать, когда же я, наконец, вырасту. Настанет день, и я буду взрослой. И сама начну оценивать свои поступки — хорошие они или плохие.
Поговорим с тобой завтра. Сейчас я слишком устала
Лора.
23 июля 1984
Дорогой Дневник!
Кузина Мэдди должна приехать с минуты на минуту. Папа отправился на станцию встречать ее один, потому что мама не разрешила ему будить меня. Я проснулась всего пятнадцать минут назад. Никаких снов, но мама говорит, что слышала, как я звала ее, а потом кричала по совиному! Я чувствую себя так глупо. По ее словам, она зашла в комнату, когда я еще не совсем проснулась, но тут… уханье повторилось, а потом, как она говорит, я захихикала, перекатилась на другой бок и опять заснула. Надеюсь, она никому об этом не расскажет. Вообще‑то она любит рассказывать о таких вещах за ужином с Хэйвордами или другими гостями. Всегда начинается со слов: «С Лорой приключилась одна забавная, чрезвычайно странная история…» И я знаю: сейчас все выложит.
Однажды она при всех рассказала за ужином, как я в лунатическом сне забрела на кухню, как раз когда она сама собиралась идти спать. Я спокойно сняла пижаму, засунула ее в духовку и голая пошла обратно в свою комнату. И теперь каждый раз, когда я подхожу к плите в доме Хэйвордов, если мы с Донной помогаем готовить ужин, миссис Хэйворд в шутку напоминает мне, что плита — это плита, а не стиральная машина.
В тот злополучный вечер мама выпила больше чем надо, так что я ее простила. Но если расскажет кому‑нибудь про совиные крики, я просто умру. Не уверена, что вообще бывает так, что родители своими рассказами не заставляли бы своих детей постоянно сгорать со стыда. И мои не исключение.
Но может, если бы я перестала делать всякие глупости во сне, то ей бы и рассказывать тогда было не о чем.
Остальное потом.
Лора.
27 июля 1984
Дорогой Дневник!
У меня так много новостей для тебя. Я пишу это, сидя внутри крепости, которую мы построили втроем — Донна, Мэдди и я. Мама и папа разрешили нам жить здесь при условии, что мы не будем отсюда убегать. Крепость мы построили из досок, которые дал нам Эд Хорли, а папа нам помог их сколотить. Донна, правда, говорит, что если начнется настоящая гроза, то нам крышка, но я лично считаю: что бы ни случилось, наше жилище устоит.
Мэдди сейчас такая красотка. Ей шестнадцать, и я так завидую ее жизни… Как бы я хотела, чтобы и мне было шестнадцать! У нее есть свой мальчик, и она по нему скучает. Он звонил ей сюда, чтобы узнать, хорошо ли она доехала. Папа стал над ней подшучивать. Говорит, по телефону она была прямо милашка, но Мэдди на него не обижается. Донна думает, что, когда у нее появится свой парень, ей будет не меньше сорока и она уже начнет глохнуть. Я сказала ей, что она просто ненормальная. Мальчишки уже сейчас так и вьются вокруг нас, и это мы сами не обращаем на них внимания. Интересно, как это будет выглядеть, когда меня полюбит еще кто‑нибудь, кроме моих собственных родителей. Станет ли он звонить, если я уеду в путешествие, чтобы узнать, все ли у меня в порядке.
До того как мы перебрались в свою крепость. Донна, Мэдди и я побывали в конюшне, чтобы посмотреть Троя. Девочки сказали, что ничего подобного в своей жизни не видели, такой он красивый. Мы вместе его там покормили. И чем только я заслужила такое счастье — получить Троя! Донна годам мечтает о пони, а отец ей так его и не купил. Сколько интересно, лет проживет Трои? Наверно, я бужу плакать после его смерти всю жизнь.
Донна только что увидела, что я тут написала насчет гибели Троя. Она говорит, что я слишком зациклилась на грустных вещах — неизвестно, что произойдет, если все это будет продолжаться. Но Донна не знает и половины того, что знаю я. Поэтому мне просто невозможно иногда не думать о грустном. Потому что в такие минуты оно мне дороже всего.
Мама дала нам с собой бутерброды и два термоса. Один с холодным молоком, другой — с горячим шоколадом. Мэдди больше одной чашки горячего шоколада не пьет. У нее, видите ли, от него все лицо покрывается прыщами. Откуда она это взяла? Сколько ни смотрю, ни одного прыщика у нее на лице не вижу. Месячные начались у Мэдди три года назад, и послушать ее, так это прямо кошмар какой‑то: и диатез, и спазмы, и усталость, и Злость… Словом, прелестно. Еще одна радость, которая меня ожидает! Кстати, у мамы месячные начались как раз в моем возрасте, хотя я все же надеюсь, что вовсе не обязательно, чтобы и у меня они начинались тогда же, то есть в этом году. После того как Мэдди мне их описала, я совсем не горю желанием заиметь нечто подобное.
В своей крепости мы все едим мамины бутерброды, пьем молоко и делаем записи в дневниках. У Медди он такой большой и толстый. У Донны не такой, но все равно толще моего. Ничего, обещаю, что ты у меня будешь даже больше, чем у Мэдди. Мне нравится, что все мои мысли отныне будут собраны в одном месте, как будто в голове, чтобы туда всегда можно было при желании заглянуть. К потолку нашего жилища мы подвесили фонарь, чтобы у нас было светло и мы могли все видеть. Правда, немного света проникало и через окна, но мы их завесили, чтобы, как было решено, не разрушать впечатления от нашего лесного затворничества. Одеяло и провиант, которые мы с собой прихватили, заставляют нас чувствовать себя настоящими лесными жителями. Хотя находимся мы совсем рядом с домом, на задворках! Мэдди говорит, что у нее с собой пачка сигарет и, когда мама с папой уснут, мы сможем, если захочется, выкурить по одной. Правда, сигареты, по ее словам, уже старые, потому что они давно лежат: все это время она до них ни разу не дотронулась, так как боялась, что родители могут ее застукать. Может, я рискну и попробую. Донна говорит, что она не хочет курить, и мы с Мэдди не собираемся ее к этому принуждать, потому что между друзьями так себя вести не положена. Но ручаюсь, что смогу заставить Донну изменить свое решение, стоит мне только на нее посмотреть, как следует, Вот увидишь.
Остальное потом.
Ну, вот я и вернулась к тебе.
Мы так хохотали, что у нас до сих пор животы болят. Мэдди рассказывала нам, как они целовались со своим мальчиком языками, и мы с Донной прямо с ума посходили. Донна скривилась и заявила, что ей противно об этом думать, и я притворилась, что мне тоже… но если по честному. Дневник, то, когда я услыхала, как это делается, у меня в животе появилось странное, совершенно особенное ощущение. Совсем не похожее на… впрочем, неважно. Словом, мне показалось, что целоваться языками может быть очень приятным делом, и я смогу заняться им, как только у меня появится любимый мальчик. Мэдди сказала, что сперва она ужасно боялась. Но теперь она целуется таким способом уже несколько лет — и ей нравится. Я рассказала им, как в прошлом месяце вошла в спальню к родителям — они не ждали моего появления, потому что у меня тогда была высокая температура, и я не вставала с кровати, — и увидела их обоих голыми. Папа был сверху. Я сразу же вышла из комнаты, а через несколько минут ко мне пришла мама и принесла аспирин и шипучку «7‑Ап». О том, что было, она не сказала ни слова. Донна говорит, что они определенно занимались сексом, я это и сама уже знала, но, похоже, им это не слишком нравилось. Мне показалось, что они просто медленно двигаются и при этом даже не смотрят друг на друга.
Мэдди предположила, что это у них скорей всего было «легкое баловство». Уф‑ф‑ф! Надо же, мои родители — и занимаются сексом. Какая грязь! Мне, конечно, известно, что именно из нее‑то я и появилась на свет, но если я больше этого не увижу, то не стану особенно переживать. Даю тебе слово: если когда‑нибудь мне придется заниматься сексом, то я постараюсь извлечь из него гораздо больше удовольствий, чем они.
Только что у нас были мама с папой, чтобы пожелать спокойной ночи. Они сказали Донне, что ее родители по телефону просили передать, что завтра ей не надо будет идти в церковь, так что она может остаться у нас ночевать. Мы все очень обрадовались этому.
Папа попросил, чтоб мы все закрыли глаза и держали ладонь открытой, а потом вложил в каждую протянутую руку по шоколадке. Попросил только, чтоб мы ничего не говорили маме. После него пришла мама и дала мне небольшой пакет, предупредив, что отец не должен про это узнать. В пакетике оказались еще три шоколадных батончика! Мэдди взглянула на свою шоколадку и с грустью вздохнула: «Прыщи». Больше она ничего не смогла произнести. Тем не менее, она развернула обе шоколадки и, как мы все, засунула их в рот. После этого с набитыми шоколадом ртами мы попытались исполнить «Плыви, плыви наша лодка». Тут Донна сказала, что разжеванный шоколад похож на то, что оставляет после себя Трои, и вам всем пришлось его выплюнуть.
Представляешь, какую жуткую историю рассказала нам Мэдди. Одна семья на ночь ушла из дому, а когда они вернулись, то застали у себя убийц, только и ждавших их возвращения. Там было еще много страшного, но мне не слишком, честно говоря, хотелось это запоминать. А то потом мне будут сниться кошмары. Донна вышла пописать, и Мэдди призналась, что и она тоже видит дурные сны. Ей просто не хотелось говорить об этом в присутствии Донны, потому что та может неправильно это понять. Так, однажды ей приснилось, что я блуждаю в темном лесу. Но тут вернулась Донна, и Мэдди замолчала. Интересно, видела ли Мэдди длинноволосого? Чувствовала ли дыхание ветра? Мэдди записывает в дневнике свои стихи, потому что, как она говорит, это куда веселее, чем все время пользоваться теми же самыми скучными, обычными словами. И потом, если кому‑нибудь в руки попадет дневник, то этот человек навряд ли сумеет понять все, что там написано. Одно дело проза, а другое — стихи. Надо будет завтра самой попробовать.
Остальное потом.
Ха! Говорила же я, что сумею заставить Донну закурить. Мэдди вытащила из пачки одну сигарету и закурила сама, потом протянула ее мне, чтобы я попробовала. Мне понравилось выдыхать изо рта дым. Как будто я выпускаю из себя колышущегося, струящегося, танцующего Духа. Мне казалось, что я совсем взрослая женщина, вокруг меня сидят люди, глазеют — и завидуют. Даже Донна сказала, что я выгляжу по‑настоящему взрослой, когда курю. А ведь я даже не затягивалась! Интересно, что бы я почувствовала, если бы на самом деле сделала затяжку?
Очередь была за Донной, и, прежде чем она успела отказаться, я выпалила: «Я рада, что попробовала, и вовсе не обязательно повторять, если не захочется». Тогда она взяла сигарету и выпустила вверх несколько колечек дыма. Донна тоже неплохо смотрелась с сигаретой, во рту, во тут она чего‑то испугалась, глотнула дым и громко закашлялась, так что нам пришлось срочно погасить сигарету и проветрить нашу крепость — на случай, если бы мама и папа вдруг проснулись и решили к нам заглянуть. Для себя я решила, что как‑нибудь куплю пачку сигарет и буду держать ее, как это делает Мэдди. Уверена, что у меня курение не войдет в привычку. Для этого я слишком осторожна.
А сейчас мы ложимся спать, и все прощаемся со своими дневниками. Спокойной тебе ночи. Думаю, что мы с тобой станем хорошими друзьями.
С любовью, Лора.
29 июля 1984
Дорогой Дневник!
Вот мое стихотворение:
Хватит света ему, чтоб в меня заглянуть,
Я ж его различить вдалеке не могу.
Под окном он стоит,
Чтоб с улыбкой схватить,
Закружить, завертеть.
Выходи, говорит, поиграй;
Нет, лежи, нет, лежи — не вставай.
Мое платье и все мои волосы ‑
Тот же лес и обрывки стихов.
Вот он радом совсем,
Но его ведь здесь нет,
Вот он рядом — зову,
Но ни слова в ответ.
Я кричу, а меня
Не услышит никто.
Я шепчу, а он думает,
Только ему.
В горле сами собой застревают слова
Мне все кажется это расплатою за
Мой будущий грех.
И никто, и никто не приходит помочь.
Он смеется:
Спи, крошка, теперь уже ночь.
30 июля 1984
Дорогой Дневник!
Мэдди привезла с собой целую кучу одежды и заставила меня все перемерить перед зеркалом. Она, должно быть, чувствовала, что я чем‑то удручена… так мне кажется. Некоторые из ее вещей были очень красивые. Мне нравилось, как они на мне сидят. Особенно хорошо я смотрелась в туфельках на высоком каблуке, короткой юбке и таком прелестном белом пушистом свитере.
Мэдди, глядя на меня, сказала, что я напоминаю ей Одри Хорн. Это дочь Бенжамина Хорна, у которого работает мой отец. Бенжамин очень, очень, очень богатый. Одри — красивая девочка, но тихоня и бывает вредная. Ее отец не обращает на свою дочь особого внимания, и, может, потому она себя так ведет. Со мной же он всю жизнь, сколько я себя помню, всегда нежен. Каждый раз, когда, «Грэйт Нозерн» устраивает вечеринку или какое‑нибудь другое сборище, Бенжамин сажает меня к себе на колени и начинает тихонько мурлыкать мне песенку. Иногда я чувствую свою вину перед Одри: когда она видит это, то ей, должно быть, становится так нестерпимо грустно, что она часто убегает из комнаты и не возвращается до тех пор, пока ее мать не приведет ее обратно. Бывает, правда, что мне делается даже приятно, когда она убегает. Тогда я становлюсь как бы центром внимания, и для него я дороже собственной дочери. Понимаю, это не очень приятно говорить, но я хочу быть честной.
Если уж быть честной до конца, то признаюсь, что мне тоже понравилось, как я выгляжу в нарядах Мэдди. У меня внутри все так и потеплело. Совсем как на качелях, пока не привыкнешь к их движению вверх‑вниз. Ручаюсь: если бы я всегда носила эти веши, моя жизнь сложилась бы иначе.
Потом Мэдди и я пошли погулять, но уже, конечно, просто в джинсах и футболках. У нас в Твин Пиксе на каблуках и в короткой юбке ходят только по большим праздникам или во время фестивалей, когда повсюду развешаны транспаранты и гремит танцевальная музыка. Мы дошли до Истер‑парк и немного посидели в беседке на возвышении. Мэдди рассказала, что вполне довольна своей жизнью с родителями — «только вот ты и представить себе не можешь, как они шумят!» Я привожу ее высказывание дословно, потому что оно, по‑моему, очень хорошо передает суть дела. Еще она сказала, что в жизни много такого, к чему сперва трудно привыкнуть, но потом все равно привыкаешь, и ничего.
Может, и мне тоже пора так начать думать. Тогда я, может, стану гораздо лучше, чем сейчас, когда я беспрестанно размышляю над тем, что со мной происходит. Я очень надеюсь, что скоро настанет такое время, когда все именно тек и будет, и я сумею, наконец, избавиться от своих тревожных мыслей. Мыслей, которые я даже не могу связно выразить словами. Если я стану лучше, чем сейчас, и буду стараться каждый день, то, вероятно, все уладится.
С любовью, Лора.
30 июля 1984
КОГДА‑НИБУДЬ СТАТЬ ВЗРОСЛОЙ БУДЕТ ЛЕГЧЕ
Внутри у женщин скрыто два холма,
Им надоело оставаться в доме,
Спешат увидеть солнце и луну
И блестки звезд во тьме мужской ладони.
Оглядеть себя люблю я
По утрам, открывши веки:
Вот холмы, а вот долины
И подводные там реки.
Все снаружи
Расцветает,
Но, увы, мертво внутри.
О, если б я понять смогла
Причину своих слез,
И место уступил кошмар
Дыханью светлых грез.
2 августа 1984
Дорогой Дневник!
2 августа 1984
Я уже так давно ничего в тебя не записывала, я очень перед тобой виновата. Три дня назад уехала Мэдди, и все это время у меня в душе живет страх. Он вызван чем‑то, для меня самой еще не ясным.
Случилось, правда, и кое‑что хорошее. В середине прошлой ночи я вдруг ощутила непередаваемо прекрасное состояние. В груди было так тепло и между ног тоже. Впечатление такое, будто все мое тело вывернулось наизнанку, и я вот‑вот улечу куда‑то. Думаю, это был оргазм, который я испытала во сне. Понимаю, что писать об этом ужасно стыдно, но в то же время не могу не чувствовать и некоторого удовольствия.
Сразу после этого мне почудилось, что ко мне в спальню зашел мальчик, и сквозь ночную рубашку я ощутила его мягкое прикосновение. Он шептал мне ласковые, нежные слова, а потом сказал, чтобы я лежала очень тихо, а то он уйдет. Затем он потянул меня к краю кровати за ступни, и, когда мои ноги коснулись пола, он заставил меня закрыть глаза. Тут я почувствовала, как он раздвигает мне ноги — все больше и больше, так что мне пришлось посмотреть, что происходит, а когда я открыла глаза, его уже не было. Я взглянула на свой живот и увидела, что беременна. Он был внутри меня, но такой крошечный, совсем как младенец. Как жалко, что все так закончилось. И зачем только мой мозг так все оборвал? Мне больше нравилось, когда меня нежно тянули с кровати, и я вся отдавалась этому приятному ощущению.
Лора.
7 августа 1984
Дорогой Дневник!
Всю первую половину дня сегодня я провела с Троем — вылизывала, чистила и кормила. Меня восхищает, до какой степени он, кажется, понимает мои чувства. Пока я расчесывала ему гриву. Трои стоял, прижавшись ко мне носом, а когда я присела в уголке его загона, он тут же опустил голову и, с моего разрешения, принялся обнюхивать мою шею и дышать в лицо. Интересно, бывает ли, чтобы люди по‑настоящему влюблялись в своих лошадей, как я? Или, может, не следует предаваться такого рода мыслям и чувствам?
Как бы мне хотелось, чтобы пришла Донна. И., конечно же, Мэдди, Надо будет обязательно позвонить Донне и узнать, не сможет ли она приехать ко мне с ночевкой или выбраться хотя бы на полдня. Если нет, то тогда я могла бы побыть у нее дома. Наверное, это было бы даже лучше. Иногда моя собственная спальня кажется мне самым чудесным местом в мире, но порой она похожа на тюремную камеру, где тебя медленно душат.
Хотелось бы мне знать, не то же ли самое испытывает человек умирая… то есть как будто бы его кто‑то душит.
Или он ощущает то, что говорят об умирающих в церкви на проповеди? Что они возносятся в небо, все выше и выше, пока Иисус не увидит их там и не возьмет за руку. Кстати, я совсем не уверена, что мне хотелось бы быть рядом с Иисусом, когда настанет мой черед умереть. Ведь я могу сделать что‑нибудь не так, пусть даже это будет маленькая ошибка, а его это огорчило бы. Я недостаточно про него знаю, чтобы быть уверенной, что именно может его рассердить. Библия, конечно, говорит, что он всепрощающий, и умер на кресте за мои грехи, и любит каждого человека независимо от его недостатков… но все кругом говорят, что я идеальная дочь, самая счастливая девочка на свете и у меня нет никаких неприятностей. Л это совершенно не соответствует истине. Так откуда же мне знать, что Иисус в действительности за человек и похож ли он на меня или нет? Может, ему иногда страшно и он совершает что‑нибудь дурное, хотя большинство людей может ничего не подозревать, как и когда он это делает? Скорей всего, я буду находкой для Сатаны, если не стану проявлять осторожность. Иногда, во время своих встреч с БОБОМ, я думаю, что и так нахожусь во власти Сатаны и мне никогда уже не выбраться из темного леса, чтобы снова можно было стать прежней Лорой — доброй, честной и чистой.
Иногда мне приходит на ум, что жизнь для всех нас была бы куда легче, если бы нам не приходилось думать о себе как о мальчиках или девочках, мужчинах или женщинах, молодых или старых, толстых или худых… если бы вместо этого мы могли бы считать себя совершенно одинаковыми. Да, нам могло бы такое скоро наскучить, но зато опасность, которую таит в себе наша жизнь, навсегда бы исчезла…
Я снова к тебе вернусь, после того как позвоню Донне.
Донна сказала, что ей очень хотелось побыть со мной вместе сегодня вечером, но как раз в этот день у них какое‑то «семейное торжество». Так что мы остаемся с тобой, Дневник, один на один. Может, удастся выбраться вместе в лес и выкурить там одну из тех сигарет, что оставила для меня Мэдди. Всего их четыре, и я надежно спрятала их в ножке кровати. Обычно там я прячу школьные записочки, когда мне не хотелось бы, чтобы они попались на Глаза маме, когда она приходит сюда ко мне убираться (или шпионить за мной)… ну, знаешь, мамины штучки. Я ее люблю, но она далеко не всегда понимает, что именно я пытаюсь ей рассказать. И если бы она узнала обо всем, что творится у меня в голове, с ней бы наверняка случился инфаркт. А прячу я свои секреты так: отвинчиваю набалдашник, и там внутри есть углубление. Папа бы назвал его «полостью». В ней дюйма четыре глубины, словом, просто идеальный тайник. А если на спинке кровати висит к тому же сумочка или, скажем, свитер, то догадаться, что набалдашник отвинчивается, абсолютно невозможно.
и похож ли он на меня или нет? Может, ему иногда страшно и он совершает что‑нибудь дурное, хотя большинство людей может ничего не подозревать, как и когда он это делает? Скорей всего, я буду находкой для Сатаны, если не стану проявлять осторожность. Иногда, во время своих встреч с БОБом, я думаю, что и так нахожусь во власти Сатаны и мне никогда уже не выбраться из темного леса, чтобы снова можно было стать прежней Лорой — доброй, честной и чистой.
Иногда мне приходит на ум, что жизнь для всех нас была бы куда легче, если бы нам не приходилось думать о себе как о мальчиках или девочках, мужчинах или женщинах, молодых или старых, толстых или худых… если бы вместо этого мы могли бы считать себя совершенно одинаковыми. Да, нам могло бы такое скоро наскучить, но зато опасность, которую таит в себе наша жизнь, навсегда бы исчезла…
Я снова к тебе вернусь, после того, как позвоню Донне.
Донна сказала, что ей очень хотелось побыть со мной вместе сегодня вечером, но как раз в этот день у них какое‑то «семейное торжество». Так что мы остаемся с тобой, Дневник, один на один. Может, удастся выбраться вместе в лес и выкурить там одну из тех сигарет, что оставила для меня Мэдди. Всего их четыре, и я надежно спрятала их в ножке кровати. Обычно там я прячу школьные записочки, когда мне не хотелось бы, чтобы они попались на Глаза маме, когда она приходит сюда ко мне убираться (или шпионить за мной)… ну, знаешь, мамины штучки. Я ее люблю, но она далеко не всегда понимает, что именно я пытаюсь ей рассказать. И если бы она узнала обо всем, что творится у меня в голове, с ней бы наверняка случился инфаркт. А прячу я свои секреты так: отвинчиваю набалдашник, и там внутри есть углубление. Папа бы назвал его «полостью». В ней дюйма четыре глубины, словом, просто идеальный тайник. А если на спинке кровати висит к тому же сумочка или, скажем, свитер, то догадаться, что набалдашник отвинчивается, абсолютно невозможно.
Так что, может быть, мы еще выберемся с тобой вдвоем в лес, возьмем с собой фонарь и сигарету и побеседуем всласть. Я знаю, что ты можешь хранить тайну даже еще надежнее, чем Донна. Маме я бы ни за что не решилась рассказать обо всех своих сексуальных мыслях. Боюсь, что, если что‑нибудь подобное вдруг вылетело бы из моего рта, это наверняка услышал бы Бог. Во всяком случае, кто‑то мог догадаться, какая я испорченная, и сказать… Ну, например, так: «Никто, кроме нее, не о чем подобном не размышляет!''
Ручаюсь, что он был бы прав. Ручаюсь также, что у меня никогда не будет любимого, потому что всякий раз, когда мы захотели бы поцеловаться или просто повалять дурака, он бы не мог не подумать, что я какая‑то сумасшедшая — странный, больной человек. Искренне надеюсь, что не такова. Как бы я огорчилась, если бы все это было правдой! Но как, как мне избавиться от своих теперешних мыслей? Ведь я ничего не могу поделать со своей головой и запретить ей думать о чем захочется.
От этих мыслей мне становится до того тепло, а грудь так и вздымается, то наполняясь воздухом, то выпуская его, точь‑в‑точь как бывает в кино или в книгах, но все‑таки не совсем так, как у меня, потому что там героини никогда не говорят о своих фантастических грезах.
Сейчас мне предстоит спуститься к ужину. Жалко, что, уходя, я не могу спрятать и тебя в ножке кровати. Пока что мне придется прикрепить тебя клейкой лентой к стене за доской, где висит расписание уроков. Надеюсь, ты меня не подведешь и не выпадешь оттуда, пока меня не будет.
Остальное потом.
Лора.
11 августа 1984
Итак, Дневник!
Опять мы с тобой вдвоем. Примерно в миле от дома, в предвечерний час. Летом в это время суток лес еще не кажется таким страшным, как ближе к ночи. Здесь в лесу тепло, и вместе с тобой, Дневник, мы сидим, прислонившись к стволу большого дерева. Это сосна. Наша с Донной любимица. Когда я смотрю вверх, мне кажется, ее ветви качают меня как в колыбели.
Я думаю, что сейчас выкурю ту сигарету. У меня с собой жестянка из‑под содовой, чтобы можно было стряхнуть туда пепел и бросить окурок, то в лесу начнется пожар и сгорит весь наш Т. П.*(•Т. П. — сокращение названия городка, где проживает героиня. В тексте игра слов Т. П. означает также «туалетная бумага» (Тойлет пэйпер). — прим. перед.) В школе мы иногда так называем Твин Пике. Весь мир подтирает задницу Т. П., как любит говорить Бобби Бриггс. Он еще таскает всех девчонок за волосы и рыгает нам прямо в лицо. Конечно, мы все ему нравимся. Как‑то я зашла после уроков в туалет помыть руки, и он заскочил за мной и изо всех сил дернул меня за волосы.
Норма, которая стояла рядом, подмигнула мне и спросила, назначен ли у нас уже день свадьбы. Она просто спятила, если думает, что я могу даже близко к такому подойти. Мальчик, который мне понравится, так дергать меня за волосы наверняка не станет… Мне кажется, он будет делать это нежно, как происходит в моих снах. Он соберет мои волосы на затылке и медленно приблизит мою голову к себе, чтобы мы могли целоваться языками.
Интересно, члены у других мужчин такие же, как у папы, или нет? Я до сих пор не могу забыть, как мама в ту ночь старалась прикрыть его простыней. Мне он показался просто куском сырого мяса.
Может, через какое‑то время он и будет выглядеть ничего, а может, он и был вполне нормальным, пока с него не содрали кожу, так что он стал розовым и чудным.
Надеюсь, когда‑нибудь я смогу увидеть ч