Надеюсь, мы все‑таки его раздобудем. Другого выбора нет. И так я уже несколько ночей не сплю, все из‑за этой сделки с БОБОМ, дерьмо поганое… Не могу спать. Это слишком опасно.
«ТАК ВОТ, ЛОРА ПАЛМЕР, УЖЕ ДВА, НЕТ, ТРИ ДНЯ, КАК ТЫНЮХАЕШЬ… СУКА, НАРКОМАНКА ВОНЮЧАЯ… Я ВСЕ ЕЩЕ ЗДЕСЬ».
Иди ты к такой‑то матери, БОБ! Да, я такая, как ты всегда обо мне и говорил. Грязная, похотливая сучка, которая трахается с кем попало, чтобы оплатить наркотики. Ты победил. Ты причинял мне страдания, которых у меня не должно было быть, а когда они появились, утверждал, что я сама виновата… Ты самый мерзкий, злобный обманщик, который влез в мою жизнь, когда тебя никто не звал и прав тебе таких никто не давал. Какого хрена ты от меня хочешь? Ты все время ловчишь, никогда не свяжешься с тем, кто сильнее тебя и может дать тебе сдачи. Сначала возьми и побори того, кто сильнее, тогда я признаю, что ты победил. Я даже пойду за тобой. Без всяких возражений.
Лора Палмер полагает, что ты мошенник.
Л.
Июня 1987
Дорогой Дневник!
Сейчас поздний вечер, но я никому не считаю нужным докладываться или предупреждать, где я и даже что со мной. Просто не хочется обо всем этом думать. Не желаю ничего про себя выслушивать ни от кого… слишком много лжи во мне накопилось, как будто это раны – следы от пуль… я медленно истекаю кровью. Пройдут годы, прежде чем я смогу осознать последствия. Начну чувствовать слабость. Провалюсь в наркотическую бездну. Мир секса обещает блеск и власть. Я думала, что ищу силу, но, оказывается, обращалась не к тем людям, к каким следовало.
Часть моего «я», способная решать, что хорошо, а что плохо, отнята у меня. Стоит мне принять такое решение, как не проходит и секунды, чтобы я тут же не начинала сомневаться в нем и проклинать себя: да как я вообще смела думать, что в состоянии отличить хорошее от плохого?.. Мне давным‑давно следовало бы научиться помнить о тебе. И тогда я, скорей всего, избавила бы себя от наиболее грустных моментов в своей жизни… от самых дурных снов и вдобавок от нескольких сот отчаянных попыток возродить в себе лучшие стороны своего «я». Того самого, которое от души приветствовало тебя. Того, которому ты обязан своим существованием.
От всей души надеюсь, ты получил то, что тебе было надо.
Я не могу быть хорошей. Во всяком случае, не сейчас. Я позабыла дорогу к ответственности, знакомую мне прежде. А как просто было по ней шагать!
Троя я прогнала. Несколько раз стеганула по заднице – и он убежал. Между прочим, тот же самый метод, которым пользовался ты, БОБ, чтобы заставить меня удирать.
Троя больше нет. Да я и не заслуживаю его. Впрочем, и он тоже не заслуживает такой жизни, каждый день которой начинается и заканчивается тесным деревянным стойлом. Это своего рода напоминание, что он не свободен и у него есть хозяин.
Итак, я отпустила своего пони. Одна из последних моих надежд исполнилась… прежде чем я расквитаюсь со всем своим дерьмом. Особого значения это не имеет, но все же.
Надеюсь, Трой понял, почему я его прогнала.
Я так боюсь, что все, к чему я прикоснусь, рискует каким‑то образом войти в контакт с БОБОМ. Не беспокойся, я собираюсь продумать вопрос о смерти. Чувствую, что ты уже решаешь за меня как и когда. Подонок!
Лора
Ноября 1987
Дневник!
Надеюсь, Господь прочтет это: мне может понадобиться его помощь.
Несомненно, моя жизнь кончена, я больше не верю себе… и никому… все пропало!
Лео и Бобби зашли за мной на конюшню, потому что сама я с трудом могла передвигаться. Бобби, оказывается, звонил мне домой и сказал родителям, что забирает меня на ужин, куда нас неожиданно пригласили… и вернемся мы поздно.
Должна признать, что с его стороны это весьма мило и трогательно. Что я и сказала Лео и Бобби с заднего сиденья машины, где я переодевалась (снова спасибо Бобби, что он принес мне кое‑что из одежды Донны, которая, как он заметил, обо мне беспокоится). Это меня удивляет – не то чтобы я сомневалась в верности Донны и ее дружбе, но я уже во всем склонна видеть руку БОБА. Ребятам я сказала, что сейчас меня мучит беспокойство и лучше всю ночь никуда не отлучаться, а быть в каком‑нибудь одном месте. Я это совершенно серьезно, и если они согласны, то можно вернуться обратно и забыть про коку до завтрашнего дня. В ответ Бобби рассмеялся, а Лео похлопал меня по руке, как будто я говорящая кукла, щебечущая одно и то же. Как будто у меня за спиной нитки, за которые можно дергать. С чего это они взяли?
– Не думаю, чтобы это было безопасно для тебя, – ответил Лео.
Мы проехали мимо Мидл‑Тауна и углубились в Лоу‑Таун. Никогда еще не видела я такой темной ночи. На Луну и намека нет. Даже Лео и то забеспокоился, хотя я уверена, он все равно будет моим защитником, пока я с ним. Все, что мне нужно сейчас, – это иметь или порошок, или деньги, чтобы его купить. Мой любимый белый друг! Очередная ложь, но, по крайней мере, я смотрю ей прямо в глаза и говорю себе, что так оно и есть. Счастье, пусть временное, все‑таки лучше, чем позволять друзьям, семье, любовникам с ужасом наблюдать, как близко подошла я к грани самоуничтожения. Не приближайтесь ко мне. Для вас это уже небезопасно. Я ручаюсь за это.
Тут мы подъехали к узкой боковой дороге без всяких указателей. Тем не менее нам показалось, что именно здесь надо сворачивать, потому что никакой другой дороги, куда ни глянь, в обозримом пространстве не было. Бобби остановил машину, вместо того чтобы ехать к дому, который был нам нужен. Лео подначивал его, говоря: «Давай, давай, Бобби, помчались!» Я тоже хотела чем‑то привлечь его внимание, но он, честно, пребывал в другом измерении. Лицо у него было такое, как будто он угодил в «Сумеречную зону»[4].
Как только он пришел в себя, он погнал машину, невзирая на кромешную тьму, скрывавшую дом, куда мы ехали. Там, я надеялась, кокаина будет под самую завязку. Да и выпивка может найтись, если только я смогу изобразить на лице улыбку… «Покажи‑ка им свои зубы», – подумалось мне.
Лео поглядел на меня так, словно вдруг засомневался: а правильно ли мы делаем, что едем в дом, где никого не знаем, а карманы у нас набиты тысячами долларов? Я откинулась на спинку сиденья и притихла, неожиданно осознав, что мое переодевание в данных условиях было просто смехотворно… И всегда‑то у меня так в Лоу‑Тауне с моими нарядами, которые только навлекают на меня беду. А тут еще эта тьма, о которой ничего не говорилось ни по радио, ни в вечерних выпусках газет. Они даже не сказали, что будет отключено электричество.
– Интересно, – говорю я, – сколько времени понадобится полиции добраться сюда после телефонного вызова?
Бобби залез во внутренний карман пиджака и достал отцовский пистолет. Он слегка отблескивал, и я сказала Бобби, что он, наверное, совсем потерял свои дерьмовые мозги, если таскает эту штуку с собой. Тогда я была уже совершенно уверена, что у меня болит не живот: это запрятанный глубоко внутри страх интуитивно требовал, чтобы мы развернулись и гнали отсюда, ко всем матерям, пока не очутимся дома.
Но машина не развернулась и даже не замедлила ход. Дорога выглядела совершенно безжизненной, впереди не было видно ни одного дома. И вообще ни хрена… ну, может, один‑два человека за все время и попались… еще одна причина, почему нам следовало тихо удрать, пока оставался шанс сделать это всем вместе.
Ни с того ни с сего Бобби резко тормознул. Наш грузовичок дважды крутанулся на месте, взметнув целый столб пыли, который высветили фары, и наконец замер. Все мы были слегка ошарашены. Мне показалось, я кого‑то увидела.
– Я не хотел его сшибить, – сказал Бобби.
Мы все выскочили из машины и медленно шагнули в темноту.
Неожиданно кто‑то схватил меня сзади и начал душить. Сразу мелькнула мысль: неужели я так вот и умру… здесь, в Лоу‑Тауне, когда, наверное из‑за аварии, отключился свет, хотя почему‑то никто этого не признает, умру, пытаясь раздобыть наркотики, точнее, кокаин, а ни один из моих сопровождающих, крепких, здоровых парней не знает, что какой‑то хрен меня душит! Все кончено, подумала я… здесь мне и лежать, в этой проклятой земле. За место на кладбище все уплачено. До последнего цента.
Тут тиски на моей шее ослабели, в глазах у меня помутилось, и я потеряла сознание.
Очнулась я в доме этого дилера и со страшной головной болью – я даже подумала, не аневризма ли у меня. В комнату вошли Бобби и Лео, и Бобби покорно опустился рядом со мной. По лицу было видно, что его беспокоит моя голова. Озабоченный вид Бобби заставил меня вспомнить, как все случилось. Стараясь вложить в свои слова как можно больше сарказма, я спросила:
– И в чью это дерьмовую голову пришла такая блестящая мысль – душить меня, пока я не вырублюсь?
Никто не ответил.
– Тогда, выходит, так всегда в Лоу‑Тауне встречают девочек? – В ответ опять молчание. – Классно, – заключила я.
Самый толстый из четырех жиртрестов достал из‑за пазухи пистолет и навел прямо на меня. Взглядом я дала ему понять, что он явно перебарщивает… достаточно было бы сказать мне «заткнись» или «отвали». Я бы вполне поняла. Он взвел курок и приставил свою хренову пушку к моему лицу.
– Прошу прощения, красотка. Не так уж часто бывает, что под платьем скрывается такая девочка. – Он посмотрел на меня и лизнул свою пушку. – Клевые у тебя титьки.
– Я знаю, – ответила я.
Не могу сказать, чтобы его объяснение причины, зачем потребовалось меня душить, имело хоть какой‑нибудь смысл. Однако его извинение было принято: как бы то ни было, уж лучше это, чем дырка в голове. Я протянула ему руку и поблагодарила за то, что он меня не убил. Это бы мне весь вечер испоганило.
В комнате повисло молчание. Мою руку он так и не пожал.
Медленно, с явным удовольствием уголки его рта поползли вверх, пока на лице не застыла гнусная ухмылка. «Нажрись дерьма и подохни!» – говорила она. Такое в своей жизни я видела раньше только раз. Я поняла, что перемирие не состоялось. Теперь уже четыре револьверных дула было приставлено к разным местам моего лица, что не позволяло мне терять бдительность и нарушать этикет молчания.
Холодное прикосновение металла. Бегущие по спине мурашки. Ужас. Хотите назвать меня сумасшедшей – называйте. Но при виде оружия у меня появляется удушье и потребность глотнуть побольше свежего воздуха. И как можно скорее.
Я сказала им, что пойду к машине. Спиной я чувствовала, что одна из пушек вот‑вот может выстрелить и пуля прямиком войдет в меня. Я задыхалась, идти и так было трудно, а тут еще эта стянувшая мою шею боль. Кроме того, я боюсь пуль и готова держать любое пари, что когда одна из них впивается в тебя с бешеной скоростью, то удовольствие это весьма сомнительного свойства и радости не доставляет.
Выглянув из окна машины, я сразу же различила людей в военной форме, окруживших дом, подобно застывшим изображениям из какого‑нибудь фильма ужасов. Один из солдат приблизился к оконному стеклу – и я вся сжалась от пробиравшего меня холода и страха.
– Ты, вообще‑то, о смерти думала? – обратился ко мне этот человек с таким невозмутимым выражением на лице, которое мне редко приходилось видеть.
– Не в подобной ситуации, сэр, – ответила я.
Он посмотрел на меня так, словно мой ответ мог означать, что предстоявшее ему повышение по службе объявлено досрочно, и попросил:
– А вы не будете добры выйти из машины, мисс?
– Что, собираетесь меня расстрелять на месте или потом?
– Дело в том, что из дома украдена большая партия кокаина. Мне подумалось, вы захотите, наверное, представить мне доказательства, что с грузовиком все чисто и мы можем заниматься своим делом и дальше… по норме.
Я вышла из кабины, чуть не рассыпавшись на мелкие кусочки от ужаса.
– Ну как, все в порядке? – поинтересовался он.
– На моем конце ствола вроде бы да.
Я боялась пошевелиться.
– Но вечеринка вроде не совсем по вам, а?
– Да, вечеринка не в моем духе… больше похожа на поминки, какое там веселье, сэр.
– Можете залезать обратно в кабину и отдыхать.
– А что сейчас происходит в доме?
– В доме? – пожал он плечами. – Похоже, парни собрались в кружок и обсуждают, проделать в твоих приятелях пару дыр или пусть возвращаются в Хай‑Таун целыми.
– Спасибо. Эта новость меня вполне успокоила.
Я проболталась в этом чертовом грузовике минут сорок, дожидаясь, в каком виде появятся Бобби и Лео – целыми или дырявыми. Но вот наконец они вышли из парадной двери, хохоча и похлопывая этих жиртрестов по спине, как будто им и уходить‑то не хотелось. Ну дерьмо, подумала я. Сидишь тут, в тебя того и гляди разрядят обойму и уложат на месте за кражу целого килограмма кокаина (я аккуратно засунула его под платье, по‑прежнему плотно облегавшее меня и свидетельствовавшее тем самым о моей невиновности), а что я имею вместо благодарности? Тащатся к грузовику, как улитки! Да, вот она какая, мужская привязанность, черт бы ее подрал.
И тут из глаз Бобби на меня полыхнуло таким неприкрытым ужасом, который лучше всяких слов сказал мне: «Берегись!» Сразу же со всех сторон началась дикая пальба, как будто Национальная стрелковая ассоциация устроила соревнования для слепых. Казалось, никто не знает, куда и как ему стрелять… параноики поганые, до того удолбались, что, попади в них пуля, они поймут это только назавтра.
Я перелезла на место водителя и развернула машину к тому месту, где притаился Лео. Он был без оружия и как ненормальный шептал слова молитвы. Подобрав его, мы что есть духу рванули обратно к городу.
Теперь пришла моя очередь взглядом предупредить Бобби об опасности. Мы промчались уже половину дороги, и тут в зеркале заднего вида я с ужасом обнаружила: в кузове, кроме Лео, есть еще кто‑то. Они боролись, и Лео, похоже, совсем выдохся. Бобби вытащил из‑за пазухи пистолет, свободной рукой уцепился за окно, привстал и, высунувшись, заорал тому парню, что дает ему две секунды на размышление. Или исчезнуть, или подохнуть…
Парень рывком сел. Тогда Бобби выстрелил ему в грудь с расстояния трех, может, четырех футов. Парня швырнуло о задний борт, и он, перевернувшись, упал на землю.
– Дуй отсюда, ко всем чертям. Гони! – заорал Бобби.
Как только мы снова выехали на шоссе, Бобби опустился на сиденье, все еще продолжая держать в руке свою пушку, будто ему предстоит снова стрелять.
Весь путь до дома Бобби промолчал. Лео оставался в кузове, не переставая благодарить Бога, что он услышал его молитвы. Я все время думала, не остались ли на грузовике следы крови, и убит ли тот парень или нет.
Когда мы подъехали к дому Лео и вошли, я спросила, есть ли тут, кроме нас, еще кто‑нибудь. Лео ответил, что мы одни, и тогда я вытащила из‑под юбки весь килограмм кокаина в полиэтиленовой фабричной упаковке. Что ж, подумалось мне, для любителя вроде меня совсем неплохая работа! Впрочем, я тут же извинилась перед Бобби за то, что, возможно, именно из‑за меня в кузове прятался посторонний.
Вообще‑то, заметила я, меня обыскивали и все такое, и тот парень сказал, что я вне подозрений. Увидев, как вы с ними выходите из дома и обнимаетесь друг с дружкой, я решила, что нас больше уже не станут ни в чем таком обвинять.
– Знаешь, что они нам с улыбочкой в это время говорили? – спросил Лео. – Что из‑под земли нас достанут и по кусочкам начнут отрезать у нас яйца… тупым ножом. И если, мол, окажется, что эта ваша мандавошка сперла килограмм нашего кокаина, то не надейтесь, что попадете в больницу, – отправитесь прямиком в ад.
Я села и стала думать насчет этого слова «мандавошка».
– Слушайте, ребята, – начала я, – мне правда очень жаль. Я бы никогда в жизни не подумала это сделать, если бы не считала, что вы будете прыгать от радости, когда узнаете.
Молчание.
– Помните, ведь я предупреждала, что нечего нам туда ехать?
Оба улыбнулись.
Лео кивнул в сторону пакета с кокаином и сказал:
– Этого тебе хватит надолго.
Бобби повернулся ко мне, и неожиданно для себя я увидела в его глазах выражение гордости.
– Добыча, достойная Бонни и Клайда.
Одна драма осталась позади, но нам предстояла другая. Мы, конечно, решили тут же как следует нанюхаться, и в таких дозах, которые для людей непереносимы. И если уж нас не убили пули, то гора кокаина это сделает обязательно.
Вскоре мы были хороши. Мне потребовалось выйти. Я захотела купить кое‑что для себя в ближайшем магазинчике. Ребята и помыслить не могли, чтобы встать с дивана. Они смотрели телевизор, но самое главное, их удерживало чисто мужское наслаждение при виде горы кокаина с тремя соломинками, торчащими из дырки наверху мешка.
Оба они глазели на меня щенячьими глазами с расплывшимися зрачками, говоря одно и то же:
– Ты не возражаешь, если мы тут немного поваляемся?
Честно признаться, я была зла на Бобби за то, что он сам не вызвался проводить «свою» девочку, ту самую, которая как‑никак рисковала жизнью, пусть сейчас она не имела ровно никакого значения, – и все ради того, чтобы он мог пребывать в блаженном кайфе.
Да пошли они куда подальше, решила я. Ничего, и сама смогу добраться до магазина, благо это совсем рядом, всего каких‑то два квартала. Не рассыплюсь на куски и не особенно утомлю себя подобным путешествием.
Только я проехала два соседних с Лео дома – больше домов тут вообще не было, – как заметила на полу кабины номер журнала «Мир плоти», который почему‑то раньше не видела.
Вот это да! А что, если я в этом журнале смогу прочесть про себя какие‑то вещи, о которых не подозревала? И вдруг ни с того ни с сего – БЕМС!!!
Я вырулила к обочине и, еще до того как вылезла из машины, чтобы поглядеть, на кого я там наехала, увидела себя такой, как была четыре года назад, когда это случилось с моей любимой кошкой. Маленькая девочка, привлеченная шумом от удара, выбегает из дверей дома на улицу, постепенно замедляя шаги при виде лежащего на земле тела животного.
Она смотрит на него во все глаза, делает еще один шаг, но все равно остается от цели футах в пятнадцати, боясь окончательно убедиться в страшной реальности происшедшего.
…Я повернулась и увидела – Юпитера! Как две капли воды похожего на того кота, который был моим лучшим другом, пока какой‑то удолбавшийся водитель – вроде меня сегодняшней – не промчался мимо, нисколько не заботясь о том, кто там в этот момент перебегает дорогу. Возможно, его тоже, как и меня, куда больше интересовали статейки из порножурнала.
Я не могла удержаться от слез. А начав плакать, уже не имела сил остановиться. Ведь сейчас, через много лет, я была тем самым ненавистным мне человеком, который разлучил меня с моей любимой кошкой, чья дружба так помогала мне. Я сказала маленькой девочке, что сделаю все для нее, чего она пожелает. Ну, например, с удовольствием куплю ей другую кошку… В ответ она взглянула на меня – и попыталась даже подбодрить! Подумать только, ее кошка припечатана к асфальту из‑за того, что я заклинилась на этом чертовом сексе, а она еще хочет, чтобы я не терзалась из‑за случившегося.
Она подошла к окну кабины, где я сидела. Как я ни старалась, но так и не решилась встретиться с ней глазами.
Мне было так стыдно, что я боялась даже пошевелиться.
– Пожалуйста, перестаньте плакать! – попросила она.
Боже! Да у нее такой же голос, как у меня!
– Почему вы так переживаете? Я вовсе не хотела, чтобы вы так расстраивались.
Тут я взглянула на нее сверху вниз и увидела нечто, чего мне самой так недоставало, – желание прощать! Какое у нее большое сердце, у этой маленькой девочки! Сердце, готовое вместить сразу все Соединенные Штаты, не оставив в них ни одного человека, кто чувствует себя одиноким.
– Все дело в том, что, когда я была в твоем возрасте, – начала я, – у меня как раз был такой же кот, как у тебя. Его звали Юпитером, и мы никогда не разлучались. И вот кто‑то переехал моего Юпитера на дороге. Я услыхала шум и выбежала на улицу, чтобы помочь… но помогать было уже поздно. Я еще тогда подумала: как же быстро… смерть решает, что проголодалась.
На какой‑то момент вокруг не было слышно ничего, кроме ветра. Мы обе молчали.
Потом она взглянула на меня и тихо произнесла:
– А вы простили того человека, который сшиб вашу кошку?
Я присела рядом с ней на корточки и рассказала, что моего Юпитера убил человек, который тут же скрылся.
– Наверное, моя кошка попала в рай, но мне так ее недостает… Да, я простила убийцу, но не думаю, что когда‑нибудь смогу позабыть, что кто‑то раздавил моего друга и даже не остановился, чтобы посочувствовать мне.
Девочка протянула руку. Ее фланелевая ночная рубашка выглядела такой смешной, что я не могла удержаться от улыбки.
– Меня зовут Даниэль, – произнесла она серьезно, пожимая мне крепко руку.
– А меня, Лора Палмер, – ответила я, обнимая ее прильнувшее ко мне теплое тело. – Рада была с тобой познакомиться, Даниэль. – Я поднялась. – По‑моему, надо быть очень хорошим человеком, чтобы так легко прощать.
Она на минуту задержала свою руку в моей и, тщательно обдумывая каждое слово, сказала, глядя на меня в упор:
– Когда я услышала этот шум на дороге, то сразу забеспокоилась о своей кошке. Вдруг с ней что‑то случилось… Но вот я вышла, увидела вас. Вы так сильно плакали, гораздо сильнее меня. Вы вспомнили про свою кошку, и вам поэтому стало особенно грустно, что вы сшибли мою. Разве я могу позволить себе упрекать вас за какой‑нибудь из ваших поступков? По‑моему, вы очень милая, Лора Палмер.
– Ну а ты, по‑моему, не просто милая, а такая аппетитная, как пирог с глазурью, Даниэль! – Я взглянула на мертвую кошку, затем перевела взгляд на девочку.
– Ничего, моя мама сама уберет, – сказала она.
Маленькая Даниэль действовала на меня благотворно, как никто. Уже целую вечность я не испытывала ничего подобного. Мне вдруг померещилось, что все еще может в моей жизни уладиться. И новая кошка, которую я куплю, окажется не хуже прежней.
Мне вспомнилось, что я отпустила на волю своего пони. Как я хотела верить, что с ним все в порядке, что никто его не переехал и новые хозяева, у которых он окажется, будут заботиться о нем так, как он того заслуживает. Вообще‑то, мне следовало подумать обо всем этом прежде, чем решиться пойти на столь рискованный шаг – взять и отпустить свою лошадку на все четыре стороны, чтобы она сама поступала как ей вздумается… Совсем одну!
Что‑то сегодня, похоже, я не набираю особенно высоких баллов, подумала я. Такая уж, наверное, выдалась неделя. Мрачные события следуют одно за другим – да еще каждое из них служит чуть ли не предзнаменованием чего‑то. В чем дело?
Что, мне суждено в конце концов вернуться к нормальной жизни, поступить после школы на какую‑нибудь работу? Или же я по‑прежнему на всех парах лечу к собственной смерти? Не знаю, но мне ясно одно: сейчас же разворачиваюсь, еду обратно, отвожу грузовик на место, а сама пешком возвращаюсь к себе домой. Проветрю голову как следует, оклемаюсь. Может, мама сделает мне горячий шоколад, и весь вечер я смогу держаться на уровне и просто быть в доме вдвоем с матерью.
Решено! Отвожу грузовик к Лео, а потом тут же отправляюсь пешком домой.
Вернусь – и тогда все запишу.
Л.
Ноября 1987
Дорогой Дневник!
Итак, я дома. Еще рано. Лео и Бобби не очень‑то обрадовались, узнав, что я намерена идти домой. Похоже, у Лео были другие планы: он собирался попробовать в этот вечер что‑то «новенькое». Бобби был под очень сильным кайфом, и, я думаю, Лео уговорил его, пока я отсутствовала, убедить меня соглашаться со всем, что предложит Лео. Во всяком случае, я еще никогда не видела Бобби таким расстроенным из‑за того, что я не остаюсь с ними. Взгляды, которые он то и дело бросал в сторону Лео, показали мне, что Бобби явно чувствует себя виноватым или, быть может, не совсем уверенным в том, надо ли было вообще вовлекать меня в эти игры. Вроде как водить кусочком сыра перед носом мышки… светленькой, очень запуганной маленькой мышки. Видишь мышеловку? Видишь? Ну так вперед. Тем более что ты сама этого хотела, помнишь?
Лео покачал головой, когда я сказала, что решила уйти. Еще я добавила, что случилась одна вещь, и я почувствовала… в этом месте я остановилась, не докончив фразы, так как неожиданно увидела: оба они были в таком состоянии, что даже не могли притворяться, будто их способна взволновать судьба какой‑то раздавленной на дороге кошки. Может, бедное животное все еще там и лежит, а вокруг какая‑то белая жижа… По крайней мере, когда я медленно ехала обратно с выключенными фарами, я представляла, как мертвые глаза кошки смотрят на склонившееся над нею лицо матери Даниэль, вероятнее всего усталое, озабоченное лицо. Эта женщина наверняка думает о своей дочери: как она все перенесет? Она думает, а сама осторожно подбирает с земли мертвое тельце – ограничится ли смерть тем местом, где это приключилось? Еще она, наверное, думала насчет предстоящей ей назавтра работы и насчет того, долго ли ей придется провозиться на дороге… ведь она так устала, так устала.
Думается, это я про самое себя. Усталость моя не знает границ. И это же я задаю себе вопрос, не является ли смерть всего‑навсего застывшим в нашей памяти образом лежащего на дороге тела животного? Может, поместить его прах в урну, где покоится то, что осталось от дедушки? В конце концов, это только тело, так почему бы не предать останки земле как положено?
Меня, когда я умру, наверное, похоронят. Надеюсь, что кошку тоже похоронили. Сперва я думала, что мне следует остаться там, чтобы помочь матери той девочки, но все было слишком уж страшно. То тело на дороге – как знамение свыше.
Может, за случайной гибелью на дороге стоит куда больше, чем кажется на первый взгляд. Не такие ли это знамения, как сегодня вечером… Или примеры, на которые мы никогда не обращали внимания. Вот что это такое. Неподвижность. Вечный покой. Нет, не хотелось мне сегодня вечером оставаться с ребятами. А хотелось пойти домой, заснуть в своей кровати, снова стать маленькой девочкой. Напридумать себе какую‑нибудь болезнь, колики в животе, чтобы мама крутилась вокруг меня. Читала вслух «Спящую красавицу» или «Стюарта Литтла», а я буду попивать кофе маленькими глоточками, пока она переворачивает страницы, украдкой поглядывая на меня.
Я хотела, чтоб это было так, но знала: все кончится тем, что я останусь у Лео. И к себе вернусь перед рассветом, как всегда крадучись… перед самым звонком будильника. Разденусь догола и юркну в постель. Я знала, я расскажу тебе, что случилось дальше. Очень просто. С пером в руке – и при полной тишине. Эти последние несколько дней слова стали мне чужими. Родной для меня сделалась ложь, много лжи, снова и снова. Одна ложь кончается, как тут же приходит другая, чтобы помочь первой выжить… казаться правдой. Слова Бобби были для меня как маленькие ножи. Я знаю, он не хочет делать мне больно, но его явно поражает мое поведение: и позавчера, и вчера вечером он не может не видеть разницы между мною обычной и когда я впадаю в кайф… а это теперь так часто. Бобби говорит, он никогда не знал, что во мне скрывается такая бездна необузданности. Наверное, он имеет в виду, что никогда не подозревал, какая я испорченная. Никогда не видел ту Лору Палмер, какую видели деревья в лесу и земля: часто потрясенную и сердитую, запуганную, еле живую от страха, не имеющую сил убежать. Не видел или не хотел видеть?
Лоре Палмер в свое время было сказано, что она заслуживает того, чтобы ей причиняли боль. Заслуживает той степени интимности, о которой большинство людей стесняются говорить или даже думать, полагая, что это грех. Лора Палмер? Да она же родилась, не имея права выбора. Как‑то ночью давным‑давно ей тихо сказали, что все это она полюбит, а если нет, то должна будет умереть.
Словом, я осталась. Лео предложил мне что‑то выпить. Расслабиться. Сказал, что хочет видеть меня такой, какой я была когда‑то. Утверждал, что я это ему обещала. Ручался, что домой доставит вовремя. Никто ничего не узнает. Он опустился передо мной на колени и крепко сжал мои запястья. Я тут же вспомнила БОБА и закрыла глаза. Должно быть, я невольно поморщилась, тихонько вскрикнула или чем‑то еще выдала себя, потому что он сказал:
– Я знал это. Я знал: для тебя это что‑то значит. – Теперь он крепко и нежно держал мои пальцы. – Вот и прекрасно. Я чувствовал, что ты поймешь. Я видел это по твоим глазам.
Я услышала, как Бобби встал со стула и как Лео тут же его остановил.
– Садись, Бобби. Лора сейчас принесет тебе выпивку. Она откроет глаза, и тогда мы все будем пить.
Я медленно открыла глаза. Лео отпустил мои руки, и они безвольно упали на колени. Я поднялась и пошла в кухню принести Бобби что‑нибудь из выпивки. Мне был хорошо слышен их разговор в соседней комнате. Вначале они громко спорили. Думаю, из‑за меня. Речь шла о планах на сегодняшний вечер. Их возбужденные голоса болью отдавались у меня в голове и в ушах. Я не хотела, чтоб они ссорились, зашла к ним в комнату и велела им заткнуться. Сказала, что требую этого. И обещала подчиниться сегодня вечером любым правилам «игры». Пусть только не ссорятся. Я хочу, чтоб всем нам было весело. Сегодня я хочу настоящего кайфа. Как у них. Мне хочется поскорее забыть все то, что произошло на дороге.