«Постепенно начали гаснуть огни на бульварах и в окнах домов. Городские власти и некоторые командиры звонили в штаб, с недоумением спрашивали:
— Зачем потребовалось так спешно затемнять город? Ведь флот только что вернулся с учения. Дали бы людям немного отдохнуть.
(Как, только что вернулся? Адмиралы же уверяли, что 19 июня? А они всегда, вроде бы, правду говорят? — В.М.)
— Надо затемниться немедленно, — отвечали из штаба. Последовало распоряжение выключить рубильники электростанции. Город мгновенно погрузился в такую густую тьму, какая бывает только на юге. Лишь один маяк продолжал бросать на море снопы света, в наступившей мгле особенно яркие».
Правда, еще поблескивал огнями Приморский бульвар, с Офицерским и Матросскими клубами и прочее, и прочее, что должно было светить ночью в Севастополе. Но это так, мелочь. В остальном, действительно, всё было «погружено во тьму».
Закончим с данной лирикой. Теперь настало время вернуться к упомянутому ранее сообщению адмирала Кузнецова, где он приводил дату возвращения эскадры в Севастополь. Как помните, бывшего наркома ВМФ тоже подправляли в воспоминаниях, но ему, как подводной лодке, ловко удалось ускользнуть от атаки надводных кораблей-фальсификаторов. Он и здесь фразой «флот только что вернулся с учения» дает понять, что флот прибыл в Севастополь накануне войны. Но более раннее упоминание о возвращении Черноморской эскадры еще точнее.
Вот что сам Николай Герасимович написал еще в книге «На флотах боевая тревога»:
«Наш Черноморский флот развивался быстро и к началу Великой Отечественной войны состоял из линкора, 6 крейсеров (и т. д.)…
Как и на других морях, одной из важнейших задач флота считали обеспечение флангов армии. Чем ближе шло дело к войне, тем больше внимания уделялось взаимодействию флота с войсками приграничного Одесского военного округа. Именно отработке такого взаимодействия было посвящено и последнее, закончившееся в канун войны учение…
|
|
Как и на Балтике, где мысль о потере Либавы, а тем более Риги казалась совершенно недопустимой, на Черном море не предполагали, что Одессу придется защищать от сухопутного противника.
Хотя флот вернулся с учений за сутки до войны, и в море оружие на кораблях находилось в полной боевой готовности, тема учений не соответствовала обстановке, которая могла возникнуть с началом военных действий».
Яснее ясного написано. За сутки, значит, точно 21-го июня. Хвала советским цензорам, допустившим такую промашку.
Николай Герасимович еще и сами предвоенные учения подцепил, с целью критики, но о них мы уже вели речь, когда рассматривали события на Северном флоте, да к тому же, водить пером после войны, значительно легче, чем отстаивать интересы флота с глазу на глаз с наркомом обороны.
Кузнецов продолжает свой рассказ о последней предвоенной Севастопольской ночи. Желания автора перехлестывают через край реальных событий на флоте.
«Связь с маяком оказалась нарушенной, может быть, это сделал диверсант. Посыльный на мотоцикле помчался к маяку через темный город.
В штабе флота вскрывали пакеты, лежавшие неприкосновенными до этого рокового часа. На аэродромах раздавались пулеметные очереди — истребители опробовали боевые патроны. Зенитчики снимали предохранительные чеки со своих пушек. В темноте двигались по бухте катера и баржи. Корабли принимали снаряды, торпеды и все необходимое для боя. На береговых батареях поднимали свои тяжелые тела огромные орудия, готовясь прикрыть огнем развертывание флота».
|
|
Воспоминания Николая Герасимовича по литературной яркости, ничуть не уступают лучшим произведениям о моряках Валентина Пикуля. Может известный писатель-маринист редактировал мемуары адмирала? Что сказать по поводу прочитанного: красиво врать — не запретишь!
«В штабе торопливо записывали донесения о переходе на боевую готовность с Дунайской военной флотилии, с военно-морских баз и соединений кораблей.
«Примерно к 02 часам 00 минутам 22 июня весь флот находился в готовности», — записано у Н.Т.Рыбалко».
Кузнецов, так все детально описывает, словно смотрел на экран монитора, к сожалению несуществующего в то время, телевидения. Кстати, можно вспомнить и повторить воспоминания Николая Михайловича Кулакова из главы о Черноморском флоте.
«В штабе флота уже почти все были в сборе. Здесь царила деловая сосредоточенность, все выглядело так, будто продолжалось флотское учение. Вице-адмирал Ф. С. Октябрьский находился в своем кабинете на втором этаже. Он протянул мне бланк с телеграммой наркома. Это был краткий, состоявший из нескольких слов, приказ всем флотам, кроме Тихоокеанского, о немедленном переходе на оперативную готовность номер один. Телеграмма, принятая в начале второго часа ночи, шла из Москвы считанные минуты, но за это время нарком Н. Г. Кузнецов лично передал этот же приказ по телефону (к аппарату подошел контр-адмирал И. Д. Елисеев, остававшийся в штабе с вечера).
|
|
Дав мне прочесть телеграмму, командующий спросил:
— Как думаешь, Николай Михайлович, это война?
— Похоже, что так, — ответил я. — Кажется, англичане не наврали. Не думали все-таки мы с тобой, Филипп Сергеевич, что она начнется так скоро…
Перевод флота на высшую боевую готовность был у нас хорошо отработан, и все шло по плану. Корабли и части приступили(?) к приемке добавочного боезапаса, топлива, продовольствия».
Наши мемуаристы из высшего морского командования, видимо, так прониклись содержанием предвоенной песни: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…», что реально воплотили ее в жизнь. Данные мемуары подтверждают сказанное. Кроме того, Кулаков уверял, что он вместе с Октябрьским, якобы, находился в штабе флота, что опровергается самим начальником штаба Елисеевым. Что, сказал бы известный сатирик М.Жванецкий по поводу мемуаров наших «героев»? — «Тщательнее, надо ребята. Тщательнее». Теперь начинается, своего рода, мероприятие, под названием: «Аттракцион в штабе флота».
«Около 3 часов дежурному сообщили, что посты СНИС (Служба наблюдения и связи) и ВНОС (Воздушное наблюдение, оповещение и связь) слышат шум авиационных моторов. Рыбалко докладывает об этом И.Д.Елисееву.
— Открывать ли огонь по неизвестным самолетам? Звонит начальник ПВО полковник Жилин.
— Доложите командующему, — отвечает начальник штаба. Рыбалко докладывает комфлоту. И тут у них происходит разговор, который воспроизвожу по записи дежурного».
Отредактировано, насмерть. С трудом можно связать концы с концами. Приношу читателю свои извинения, но в тексте мемуаров Кузнецова пришлось удалить один знак препинания — дефис. Иначе, терялся смысл сказанного. Если есть сомнения, прошу недоверчивых читателей обратиться к оригиналу. Знаковое слово, перед которым мною сделана данная «хирургическая» операция, выделено жирным шрифтом.
Мы знаем, что Елисеев пошел навестить свою семью на пару минут в город и, видимо остался там, разомлев от домашней обстановки. Не надо, только, забывать, что он, по его же словам, «облеченный правом в случае необходимости принимать ответственные решения» и был оставлен в штабе. Поэтому ему и позвонил домой, в первую очередь, дежурный офицер Рыбалко. Если бы Елисеев находился в штабе, ему, самому, достаточно было взять в руку телефонную трубку и ответить на звонок начальника ПВО. Но вопрос очень щекотливый и Елисеев, в телефонном разговоре, переводит «стрелку» на командующего, дескать, надо звонить командующему. Так как в штабе никого нет из начальственной троицы, то дежурный Рыбалко вынужден записывать в журнал их распоряжения и приказы, отданные по телефону. В случае чего, как он оправдается в своих действиях, если состоится служебное расследование? Было бы руководство флота в штабе, на кой черт, понадобились бы эти записи в Журнал боевых действий? По телефону Октябрьский лично отдал бы приказ начальнику противовоздушной обороны базы и всё. А вот когда подчиненное лицо получает приказ особой важности через посредника, (которым в данном случае, был дежурный по базе), тогда и возникает необходимость записи в Журнале. Мало ли кто, приказал? Потом не расхлябаешься. Поэтому и «всплыл» этот журнал с записями, который приводит Кузнецов. Конечно, его «подчистили» для массового читателя, но общий смысл понять можно.