Месяц ли прошел, два ли месяца, как убили князя Андрея, восстание народное начало стихать. А почему оно стихло, про то умолчал летописец. Вернее всего, не было у народа вожака, бояре, да дружинники, да тиуны порознь расправились с народными мстителями — кого убили, кого в темнице сгноили.
Собрались во Владимире-граде бояре из старших городов — Ростова и Суздаля. Приехали послы из соседней Рязани. Направил их Рязанский князь Глеб — давно он зубы точил на многообильную Суздальскую землю.
— Кого позовем князем?. — советовались меж собой бояре.
Рязанские послы подсказали:
— Позовите Ростиславичей.
А были те молодые Ростиславичи — Ярополк и Мстислав — сыновьями давно умершего старшего брата Андрея, Ростислава. Жили они в ту пору изгоями обездоленными в городе Чернигове. Глеб Рязанский зятем им приходился — был на их сестре женат. Собирался он за шурьев в Суздальской земле править и свои порядки там наводить. Потому и подкупили послы Глебо-вы кое-кого из тех бояр, что на совет во Владимир съехались.
Бояре так судили:
— Походили мы под тяжелой десницей князя Андрея — теперь хватит. Поставим своих боярских князей, да не во Владимире, а в Ростове. Что скажет наше вече, то и назначится.
И в те же самые дни боярского совета владимирские посадские — ремесленники да купцы послали тайно в города «мизиньные» — Переславль-Залесский, Юрьев-Польской, Стародуб-Клязьминский звать тамошних посадских на свой совет — «кого будем искать князем?».
И решили они позвать брата Андреева, молодого Михалка. Он князь смелый, он наведет на Суздальской земле порядок и бояр припугнет.
А тот Михалко, как и его племянники Ростиславичи, вместе со своим младшим братом Всеволодом уже четвертый год также в Чернигове изгоем сидел. И была меж всеми четырьмя князьями — почти однолетками, как говорит летописец, «дружба великая».
Прибыли в Чернигов сразу два посольства — и от бояр и от посадских. Поехали вперед в Суздальскую землю Ярополк и его дядя Михалко. А другой дядя, Всеволод, осторожен был — он в Чернигове остался и племянника Мстислава с собой удержал.
В окраинном малом городке Москве встретили Михалка да Ярополка ростовские бояре. И сказали они Ярополку:
— Иди к нам княжить... — А Михалку путь преградили: — Ты назад воротись в Чернигов.
Ярополк поехал в Ростов, но Михалко не послушал послов и повернул на Владимир.
Ростовцы и рязанцы осаждают город Владимир.
Больной Михалко отправляется княжить во Владимир, его несут на носилках.
Так два князя сели на Суздальской земле. И тотчас же ростовцы под водительством бояр большою ратью пошли на Владимир, повыжгли вокруг села и осадили город.
Начался во Владимире голод. Поняли осажденные — беда к ним пришла, сдаваться придется. И сказали они Михалку:
— Ступай куда хочешь.
Написал летописец, что проводили владимирцы своего недавнего князя «с плачем».
Пришел в Суздальскую землю Глеб Рязанский, ря-занцев да половцев поганых с собой привел. Говорил он, что хочет помочь своим молодым шурьям дела вершить, хочет заставить непокорных владимирцев головы склонить.
Начали рязанцы да половцы грабить Владимир, в церквах ризы с икон сдирали: «И златые ризы отодраша». Забрали они многие драгоценности, книги, иконы. Даже знаменитую икону Владимирской богоматери сняли со стены. Загорелись города и села по всей Суздальской земле. И увез Глеб все награбленное к себе в Рязань.
Вновь направили владимирцы тайных послов к Михалку в Чернигов:
— Воротись, князь, мочи нам больше нет терпеть от рязанцев великое зло. Все города мизиньные грудью за тебя встанут.
Болен был Михалко, а все же поехал. На носилках его понесли. А брат его младший, Всеволод, хоть и здоров был, остался в Чернигове дожидаться, как дела в Суздальской земле сложатся.
Встретились на реке Колокше русские полки и русские полки, мизиньные города против старших городов. Но, видно, рязанцы столько досады на Суздальской земле содеяли, что только бояре со своими приспешниками хотели идти с мечами на владимирцев. Не успели с каждой стороны по одной стреле пустить, как побежали ростовцы.
Победитель Михалко изгнал своих племянников Ро-стиславичей.
Но не в гордый Ростов под вече боярское поехал он, а понесли его больного на носилках во Владимир. И сел он там княжить.
Глеб Рязанский испугался победителя-соседа и тотчас вернул все награбленные драгоценности. «До золотника последнего», — говорит летописец.
Как узнал осторожный Всеволод, что брату его легкая победа досталась, тотчас же прибыл он из Чернигова. И дал ему Михалко в удел не Ростов, не Суздаль, а мизиньный город Переславль-Залесский.
Все болел Михалко. И хоть не мог он вставать с постели, объявил суд над убийцами брата своего Андрея.
Привели к нему Кучковичей и их сообщников — пытать начали. Признались злодеи, как убили они князя. И приказал Михалко казнить их лютой казнью. Связали всех, положили в долбленые колоды и пустили колоды в озеро. И с тех пор зовется то озеро Пловучим. А княгиню Улиту утопили в соседнем озере, и доныне зовется оно Поганым. А что сделали с пленной болгаркой — про то не говорится в сказании [Предание о суде над Кучковичами записал со слов стариков в середине прошлого века известный исследователь владимирской старины В. Доброхотов. В летописях нигде об этом не говорится,].
Вскоре умер Михалко. Было это в 1176 году. И тотчас же позвали владимирцы брата его Всеволода из Переславля. Опять Владимир стал стольным градом в Суздальской земле.
Всеволод был самым младшим из одиннадцати сыновей Юрия Долгорукого и моложе своего брата Андрея на целых сорок лет.
Совсем маленьким он был, когда пришлось ему покинуть Суздаль. Изгнал его Андрей с тремя братьями и матерью — греческой царевной. Дядя — император Византийский Мануил Комнен дал им четыре города на Дунае. Всеволод, как самый младший из братьев, нередко вместе с матерью гостил у своего дяди. С самого раннего детства испытал он горечь изгнания среди невиданной роскоши Царьградского дворца.
Многому научился в Царьграде умный и наблюдательный мальчик. Только издали на торжественных выходах видел он толпы народные. Радостными, как ему казалось, криками приветствовали они своего повелителя. Он решил, что византийцы живут ради прославления императора, ради его удовольствий, ради его счастья.
Узнал мальчик, как побеждает император своих врагов. Это русские князья добывают победу и славу в открытом бою на поле брани. А византийские повелители расставляют невидимые сети, ссорят одних врагов с другими, иных переманивают на свою сторону, подкупают их, сулят несметные богатства и почет, а потом обманывают. А бывало и такое: после пира падал нежданно иной вельможа мертвым, а другого находили зарезанным в постели. И тогда забирал себе император все добро покойников.
Учился мальчик науке жить, никому не открывать своих мыслей. Учился он и добрым наукам, на многих языках мог разговаривать, книги любил читать.
Вернулся он в земли Русские о ту пору, когда после смерти брата Глеба пошли на Золотом Киевском столе меняться князья один за другим. Андрей своею властью поставил было и его в Киеве великим князем, да через сорок дней угодил Всеволод в темницу.
Хоть пришлось ему там сидеть недолго, но запомнил он тот урок на всю жизнь. Вот почему медлил он ехать во Владимир из своего черниговского изгнания.
Когда после смерти Михалка стал Всеволод князем над всей Суздальской землей, сразу пришлось ему туго.
Узнал он, что ростовские бояре послали за Ростиславичами звать их княжить, и понял — надо торопиться, опередить соперников; иначе грозит ему опять изгнание, а то и погибель.
Направил он тайно верных людей и в Ростов, и в Суздаль. Рыскали его люди по дворам посадским, с одними, с другими перешептывались, кое-кому из бояр подарки сулили.
Глеб Рязанский привел войско на Суздальскую землю и соединился с дружинами своих молодых шурьев.
Опять на реке Колокше встали друг против друга полки старших и полки младших городов. Владимирцы требовали от Всеволода, чтобы приказал им броситься в бой. А тот предпочитал ждать.
Целый месяц стояли полки. Ни та, ни другая сторона не решалась перейти через реку.
От лазутчиков Всеволод узнал, что в стане его врагов пошли ссоры: надоело рязанцам воевать на чужой земле безо всякой для себя выгоды. Дождался Всеволод темной ночи, тайно переправил свои полки через Колокшу, ударил по врагам и в короткой сече победил их.
«Всеволод погна в след их со всею дружиною, овы секуще, овы вяжуще...» — пишет летописец. А тремя строками ниже: «И ту самого Глеба яша руками и сына его Романа и шюрина его Мстислава». Пленники были приведены во Владимир и заточены в «поруб» — в подземную темницу. Побежденные рязанцы выдали Всеволоду и второго Ростиславича, Ярополка.
Тут поднял свой властный голос Святослав — великий князь Киевский. Сын Глебов, Роман был на его дочери женат. Вознегодовал Святослав, когда узнал, что его сват в беду попал. Как же за него и за его сродников не заступиться? Направил он послов во Владимир.
— Выведи из поруба князей, тобой плененных.
Всеволод медлил, тянул с ответом, пока Глеб не умер в сыром подземелье. «Он ко Господу отыде», — равнодушно говорит летописец, не поминая, своею ли смертью скончался строптивый князь, или подсыпали ему чего в хлебово.
Молодых Ростиславичей собрался Всеволод выпустить из поруба и изгнать из Суздальской земли.
Как узнали о том владимирские посадские, так несметной толпой подступили ко княжескому дворцу, начали кричать:
— От них, от Ростиславичей, вся смута на земле нашей. Ослепить их, ослепить!
Всеволод понимал, что ослепить узников нетрудно. Но покровительствует им сам великий князь Киевский Святослав. Не годится с ним ссору затевать. И знал Всеволод другое: лет восемьдесят назад было страшное дело, когда ослепили князья своего племянника Василька Теребовльского. Сказание о том злодействе гусляры по торжищам поют. И народ их слушает. А Всеволод хотел, чтобы гусляры прославляли его добрые дела.
И надумал он такое, что только потомок императоров византийских мог надумать.
На другой день вывели обоих Ростиславичей на площадь, и все увидели на их глазах окровавленные повязки.
Повезли ослепленных на телеге. Как миновали они городок Москву и вступили на землю Смоленскую, так повели их в церковь. Далее летописец пишет, что, помолившись, сняли они повязки с глаз и оказались прозревшими. Никто не осмелился усомниться в таком «чуде».
Войска Всеволода побеждают рязанцев в битве при Колокше.
Был у Всеволода племянник — последний оставшийся в живых сын Андрея Боголюбского Юрий. Опасался его Всеволод: как бы не пожелал тот отцовского стола, и изгнал он его из пределов Суздальских.
Долго скитался Юрий по разным странам, пока не привела его дорога в далекую Грузию, где царствовала тогда славнейшая и прекраснейшая царица Тамара. Показался ей знатный изгнанник краше других, домогавшихся ее руки женихов. И стал Юрий ее мужем.
Так исполнился тот замысел, чтобы русский князь стал зятем Грузинского царя, о чем впервые поведал посол Грузии Андрею Боголюбскому.
Но недолго был Юрий мужем царицы Тамары. Ее вельможи увидели в нем соперника, и по их настоянию он был изгнан. А что с ним дальше сталось — про то и грузинские и русские летописи молчат.
Крепко взял власть в свои руки Всеволод. Присмирели бояре ростовские и суздальские. У иных он отобрал села и стада, а других помиловал, позвал с собой в походы на поволжских болгар и на мордву. И после каждого похода делился с ними добычей.
В первые годы после убийства Андрея из-за смуты и междоусобий ослабла Суздальская земля, но при Всеволоде постепенно оправилась.
Всеволод пошел по стопам старшего брата. Лелеял он его заветные чаяния — объединить под своей властью все русские княжества. Но Андрей смело водил свои полки на Киев и на Новгород и терпел поражения.
А Всеволод осторожен был, исподволь готовил войска, предпочитал переговоры, мирные пути к осуществлению своих замыслов.
В Киеве все сидел великим князем Святослав Всеволодович Черниговский из рода Ольговичей. За свою долгую жизнь довелось ему совершить много подвигов ратных, знал он и горечь поражений. Создатель «Слова о полку Игореве» любит и чтит его, неоднократно называет «Великим».
У него в Чернигове провел когда-то Всеволод четыре года изгнания. За то, что приют он там нашел, по гроб жизни благодарить бы надо.
До поры до времени мирно сидели оба князя — Святослав и Всеволод по своим золотым столам, добрыми грамотами пересылались.
За смерть свата Глеба Рязанского Святослав зло на Всеволода про себя держал.. Никак нельзя было ему зачинать ссору с могучим князем Суздальским, во многих соседних с Киевом городах сидели враждебные Святославу князья — Мономаховичи.
Казалось, настал долгий, хотя вряд ли добрый, мир меж обоими княжествами.
Из Киева во Владимир шли товары заморские — ткани многоцветные, имбирь, перец, вино, хитрые изделия киевских златокузнецов. А из Владимира в Киев везли купцы меха собольи да бобровые, мед, воск, смолу, пеньку. И радовались такой торговле и купцы, и бояре, и ремесленники.
С каждым годом все могучее и богаче становилось княжество Суздальское, повелел Всеволод именовать свои земли, как и Киевские, «великим княжеством». И эту обиду вытерпел молча Святослав.
Захотел Всеволод под свою руку положить соседнюю Рязань, своего сына там князем поставить. А Святослав своего сына Глеба в Рязань на подмогу направил. Всеволод взял Глеба в плен.
Такого самоуправства Святослав допустить не мог. Помирился он с южными Мономаховичами и позвал на помощь половцев.
Великая сила полков нагрянула в пределы Суздальские. Загорелись деревни и посады. Было это зимой 1180 года.
Понял Всеволод: не удастся тянуть мирные переговоры, надо меч обнажать. Собрал он свои полки и пошел навстречу полкам Святославовым.
На реке Влене, в сорока верстах от Переславля-За-лесского, встретились обе рати. Полки Всеволодовы встали на высоком берегу реки, полки Святославовы на низком.
Всеволод ждал, когда Святослав начнет по льду переправляться, а Святослав не решался — снизу на снежную гору лезть было несподручно и скользко. Долго стояли друг против друга полки. Суздальские воины подступили к шатру Всеволодову с такими речами:
— Мы не целоваться сюда пришли, а землю родную боронить. Ударим с горы на киевлян.
А Всеволод им говорил:
— Погодите, мы их пересидим.
Половцам надоело у костров греться да ждать обещанной добычи. Роптать они начали на Святослава.
Направил Святослав послов ко Всеволоду, как по обычаю тех времен князья друг ко другу направляли.
— Выходи на чистое поле. Биться будем. Бог нас рассудит.
Ни один князь на Руси никогда бы не решился поступить так, как поступил в тот раз Всеволод. Ничего не ответил он Святославу, а приказал тех послов связать и отправить во Владимир.
Ждет Святослав ответа и день, и неделю, и месяц, пока весенняя оттепель не наступила. Пришлось ему бросить весь санный обоз и с великим позором верхами на отощалых конях и пешими отступить. Пересидел-таки его Всеволод, и победа ему досталась бескровная.
Ни об одном князе столь почтительно не пишет создатель «Слова о полку Игореве», как о Всеволоде: «Не мыслию ти прелетети издалеча отня злата стола поблюсти. Ты бо можеши Волгу веслы раскропити, а Дон шеломы выльяти!»
Конечно, это поэтический образ. Да, войска у могучего князя Суздальского было много. И потому склоняли перед ним свои гордые головы все князья русские и даже Святослав Великий, на Золотом Киевском столе сидящий, и даже далекие от города Владимира князья Галицкие.
Говорит о Всеволоде летописец:
«Сего имени токмо трепетаху вся страны и по всей земле изыде слух его».
Достиг Всеволод такого могущества не столько победами на поле брани, сколько осторожностью, обманом, посулами, подкупом.
Подобно императору Византийскому, он редко показывался на людях. А коли ездил куда — в походы ратные, в ближние города или на охоту, то выезжал на белом коне. А княгиня его Мария Шварновна ездила в золоченой колеснице, или несли ее на носилках. Сопровождавшие их бояре и дружинники были одеты в парчу, и каменья горели на их кафтанах и на конских сбруях. Никогда Андрей так богато не одевал своих приближенных. Во всем Всеволод хотел затмить старшего брата и сравняться в роскоши с византийским двором.
Андрея только после смерти стали называть великим князем, а Всеволод при жизни требовал, чтобы его наравне с Киевским так величали, чтобы все его родичи, обращаясь к нему, не смели бы называть его «брате», а только: «отче» и «господине».
В 1194 году умер Святослав Киевский. Вновь пошли сменяться в Киеве великие князья, ни один из них долго не сидел на Золотом столе. Словно коршун за стаей куропаток, следил Всеволод за этими перемещениями, ссорил южных князей одного с другим; он знал — от их розни растет могущество Суздальской земли.
Так волею Всеволода сел на Киевском великокняжеском столе его двоюродный племянник и сват Рюрик Ростнславич. Летописец прямо говорит, что «посла великий князь Всеволод муже свое в Кыев и посади в Кыеве Рюрика Ростиславича». Чтобы удержаться в Киеве, Рюрик позвал половцев, и те сожгли стольный город, а Всеволод не однажды посылал ему на помощь полки суздальцев.
В первую половину своего княжения Андрей считался с боярами Ростова и Суздаля, когда же посягнул на их права, то был ими убит.
Всеволод пренебрегал мнением боярским, редко звал их на совет, сам правил, сам вершил суд, в страхе и послушании держал бояр, но всякий раз после ратных походов на болгар, на мордву, на мелкие поволжские племена щедро одаривал бояр захваченной добычей.
О простом народе, о «черных людях» редко упоминают летописцы. Была «смута велика» после убийства Андрея Боголюбского. Было при Всеволоде после Владимирского пожара 1185 года народное «колебание пространее и страшнее», нежели сам пожар.
Видимо, Всеволод считался с народом. В летописи сказано, что он «суд судя истинен и нелицемерен, не обинуяся лица силных своих бояр, обидящих менших и работящих сироты». Насчет суда истинного и нелицемерного лучше умолчать, однако выходит, что в иных случаях Всеволод действительно брал «сирот» под защиту от боярского произвола.
Летописцы захваливают, прославляют его, называют «миродержцем», «благосердым». Подобно брату Андрею, хорошо знал Всеволод, что союз князя и церкви — это сила грозная. Но старший брат всю жизнь враждовал с Киевским митрополитом, а младшего митрополит боялся. Подобно брату Андрею, не допустил Всеволод во Владимир епископа-грека, назначенного Византией, а?воею властью поставил верного ему пастыря Луку.
Й митрополиту волей-неволей пришлось того Луку признать.
Андрей, особенно в конце жизни, был очень набожен, а Всеволод ходил в церковь, чтобы народ издали видел его, чтобы показать себя во всем блеске. Он понимал, что верующий народ в смирении своем будет почитать и слушаться его, богом поставленного властвовать на Владимирской и Суздальской земле.
Андрей искренне любил свою родину, любил все, что создали его зодчие из белого камня.
Всеволод, с детства мыкавшийся по чужим краям, вряд ли любил что-нибудь или кого-нибудь, кроме самого себя и своей власти.
Летописи упоминают, что он любил свою дочь Верхуславу. Но ее выдали замуж девятилетней за сына одного из южных князей, и девочка покинула отцовский дом. Где же тут любовь — один холодный расчет [Подобные чрезмерно ранние браки ради политических выгод между детьми тогдашних властителей были широко распространены. Так, венгерский король женил своего четырехлетнего сына на трехлетней дочери короля польского.].
У Всеволода было восемь сыновей, не сосчитать его потомков. Вот почему летописцы позднейших лет дали ему прозвание — Большое Гнездо. Но нигде не говорят летописцы о его любви к сыновьям, а о вражде со старшим сыном речь будет впереди.
Была у него одна любовь, хотя летописцы ни единым словом не обмолвились о той любви.
Всеволод много читал. Из Киева, из Византии, от сербов стекались рукописные книги в его княжеский дворец, но жаловал он не священное писание, а повести светские, сборники сказаний древнегреческих, персидских, сербских, армянских, грузинских. Назывались такие сборники — «Златоустами», «Златоструями», «Палеями».
Сидели на Всеволодовом дворе многие переписчики и с усердием похвальным переписывали для него редкостные книги, выводили на иных страницах золотом и алой краской затейливые заставки и буквицы с неведомыми чудищами и птицами.
Со всех концов земли Русской шли во Владимир сказители и, подобно соловью старого времени вещему Бояну, пели под перезвон гуслей старины о знаменитом пращуре Всеволода, о князе Владимире Святославиче Красное Солнышко и о его сланных богимрях.
Случалось, Всеволод долгими зимними вечерами слушал гусляров и сказителей, и, верно, грезилось ему, придет время, и о нем, о его деяниях будут слагаться песни да старины.
Но в пламени многих пожаров погибли книги, а песни да старины давно позабылись. А может, вовсе не думал народ русский возносить хвалу князю Всеволоду Большое Гнездо, и растаяла память о нем в сердцах людских, как льдины весной.
Откуда же мы знаем, что любил Всеволод книги?
А сбереглась до наших дней книга одна, что огня не боится. Книга та белокаменная.
Пять богатырей
В 1185 году случился великий пожар во Владимире. Выгорели все посады и самый город внутри дубовых стен. Начались в городе и по селам смуты.
Говорит летописец: «На крестьянском роде страх, колебание и беда упространися».
Сгорели тридцать две каменные и деревянные церкви, погибли в пламени многие терема боярские златоверхие, пестроцветным узорочьем украшенные. А сколько посадских лачуг огонь не пощадил, про то молчит летописец.
«Погоре бо мало не весь город», — пишет он и упоминает, что княжеский дворец «Богом соблюден бысть от пожара», то есть уцелел.
И объят был пламенем белокаменный Успенский собор, что с такой любовью и тщанием строили и украшали зодчие Андрея Боголюбского. Выгорели внутри собора дубовые связи, трещины пробежали по стенам, осели своды.
Со скорбью перечисляет летописец то несметное богатство, что погибло в соборе: «ссуды златые и, сребреные», «порты, золотом шитые», «иконы, золотом кованные», «куны (меха) и книги и паволокы — им же несть числа». Успели вынести из огня немногое, спасли и знаменитую икону Владимирской богоматери.
После смерти Андрея Боголюбского одиннадцать лет смуты и войны не давали ничего белокаменного строить на берегах Клязьмы. Иноземные мастера разъехались, а свои не сидели все эти годы без дела, многие боярские терема деревянной резьбой украшали; иные вернулись в родные деревни и там пахали и сеяли.
А настал день, и повелел Всеволод всем тем русским мастерам явиться во Владимир. Летописец особо отметил, что Всеволод «не ища мастеров от немець, и обрете их от работных в своей епископьи и от иных своих...»
Единственное в летописи изображение дворца Всеволода. Сам великий князь руководит тушением пожара.
Пришли мастера к закопченному собору, стали думу думать. И надумали они построить невиданное. В наше время о таком деле сказали бы: «Было принято исключительно смелое инженерное решение».
С трех сторон, с севера, с запада и с юга, решили мастера окружить прежний собор Андрея новыми стенами из белого камня, заключить обгорелый остов как бы в новый «футляр». Начали они старые стены разбирать, да не целиком, а проделали в них широкие проемы, оставляя от нижних частей этих стен столбы, связанные между собой арками.
Так, вместо шестистолпного встал новый храм невиданных размеров, на восемнадцати столбах. Прежние алтарные апсиды в сравнении со всем зданием выглядели малыми. Мастера их полностью разобрали и построили новые — словно три могучие, выдвинутые вперед, полукруглые башни. К одной большой средней главе добавили четыре поменьше по углам. Так встало над храмом пять глав — средняя в золотом шлеме, четыре по сторонам в серебряных.
Летописец пишет: «Князь великий Всеволод церковь Володимерскую сугубо округ ея упространи, укра-си, юже брат его Андрей поставил об едином верее «главе»... Всеволод же четыре верхи създа».
Поистине поразительно то умение и истинно русская смекалка владимирских «холопей-каменыциц», которые так искусно накрыли один собор другим.
Воздвигли Всеволодовы мастера из белого камня огромный храм. С ним могли соперничать лишь оба Софийских собора: один — в Киеве Златоглавом, другой — в Господине Великом Новгороде.
Каждая стена Владимирского храма выступающими вперед шестью лопатками делилась на пять неравной ширины прясел. Каждая лопатка опиралась внизу на соколиную когтистую лапу, а каждое прясло завершалось под крышей полукружием. Посреди стен протянулся аркатурный пояс — в семь, в шесть, в пять, а то и в четыре свисающие вниз полуколонки. Над аркатур-ным поясом пробежала дорожка поребриков, а еще выше посреди каждого прясла были оставлены высокие и узкие окна.
Совсем мало по стенам белокаменной резьбы.А ведь прежний собор Андрея был богато украшен узорочьем. Так неужели забыли мастера свое тонкое умение доло-тить на камне узоры?
Вряд ли Всеволод ходил смотреть, как возводятся стены собора. Он доверил надзирать за работами епископу Луке, сказав ему, что новый храм своим великолепием должен затмить все, что создавали раньше.
План Успенского собора Андрея (черный контур) и план обстройки его при Всеволоде (заштриховано).
О великолепии, о величии собора Всеволод помянул, но не помянул он о его красоте.
Таков был княжеский, как мы теперь выражаемся, «социальный заказ».
Священнослужители взялись руководить зодчими.
— Пусть стены собора останутся белыми и чистыми, подобно одеждам ангельским, — говорили они.
Когда разбирали проемы в прежнем соборе, многие резные камни лишними оказались, иные из них мастера помещали в стены тыльной стороной вперед, иные камни вовсе повыбрасывали, а иные композиции собирались уберечь, да не сумели, при переносе попортили, и пришлось резьбу совсем сбить.
Такая беда случилась с композицией «Вознесения Александра Македонского» — она погибла. И мы, пытливые изыскатели владимирской старины, с горечью рассматриваем теперь едва заметные неровности на тех трех огромных камнях южной стены собора. Вот все, что осталось от великолепного творения камнесечца.
Такая же участь постигла и четыре камня композиции «Сорок мучеников Севастийских».
Церковная легенда гласит: некогда в Армении, в городе Севастии, было гонение на христиан. Сорок римских солдат перешли в христианскую веру. Солдаты-язычники их обезоружили, связали, привели к берегу озера и потребовали, чтобы они поклонились мраморному богу. Солдаты-христиане отказались. Тогда их загнали в озеро и заставили стоять по пояс в ледяной воде. Один из сорока смалодушничал и поклонился статуе. Но в тот же час один из гонителей перешел добровольно в христианскую веру. Так снова оказалось сорок солдат-христиан, которые и погибли мученической смертью.
И эта композиция была погублена при переносе, и потому строители ее безжалостно сбили. Лишь на одном из камней остались заметны фигурки пятерых людей, стоящих в ряд по пояс в воде среди кудрявых завитков волн.
А композиция «Три отрока в пещи огненной» уцелела. Изображение трех юношей, из коих средний поднял вверх руки, и сейчас можно видеть на северной стене храма. Уцелели от собора Андрея вставленные по стенам кое-где отдельные женские и львиные маски. Да на концы иных аркатурин перенесли мастера Всеволода маленькие резные камни с львиными или женскими масками, с птичками в профиль.
Еще недавно возле собора то тут, то там находили резные камни. И глядят на них ученые да гадают: где, какие стены, какие лестничные башни [Л естн ичные башни — пристройки, каменные или деревянные, через которые князь и его свита попадали на «полати» храма] украшались тем узорочьем?
На ободвериях [К сожалению, в современной научной литературе нет красочного и понятного древнерусского слова «ободверие», очень точно обозначающего украшения вокруг входа в здание; теперь употребляется иностранное слово «портал»] разгулялось бойкое долото Всево-лодовых мастеров. По сторонам входных дверей выросли справа и слева как бы белоствольные березы. То не березы встали, а колонны с резными капителями. Мастера, видно, знали, как долотить податливое дерево и прежнюю свою сноровку на камень перенесли. Так над дверьми с одного ряда колонн к другому перекинулись резные арки из белого камня.
Прежний одноглавый собор Андрея был красив, изящен, строен и точно кружевом украшен многообразным узорочьем.
Собор Всеволода 1185 — 1189 годов тоже красив. Но красота его иная.
Празднично-торжественный, он поражает своим величием.
Великолепен собор, воздвигнутый повелением Всеволода.
«Я — великий князь Владимирский, Суздальский, Ростовский и прочая и прочая... Я и православная церковь, которая мне служит, правлю вами. Смотрите, какое белокаменное великолепие создано по моему повелению» — словно хотел сказать простому народу тот владыка, что лелеял честолюбивый замысел взять под свою руку всю тогдашнюю Русь, тот владыка, чьи воины могли Волгу веслами расплескать.
Девятый век стоят пять богатырей на высокой горе над излучиной Клязьмы — теперь все пятеро в золотых шлемах. Глядят они сверху на лесное бесконечное зеленое море. Где-то вдали по холмам на другой стороне Клязьмы протянулись чуть видимые деревни. Леса уходят в синюю дымку, сливаются с синим небом. Ширь. Красота...
Пять богатырей словно стерегут покой земли Русской. Они поднялись на гору, на простор, на свежий воздух, что веет с Клязьминской поймы, встали в глубокой тревоге о будущих судьбах своей родины и словно спрашивают один другого: «Высоко вознесся великий князь Всеволод, а дальше что будет на Руси?»
Внутри здания на уцелевших частях прежних стен храма Андрея сохранились кое-где колонки аркатур, некогда опоясывавших все четыре стены, и остались в пятах арок улыбающиеся белокаменные львы.
Одно не рассчитали мастера Всеволода, когда ставили новый собор. Стены его были чересчур толсты. И потому сквозь двадцать узких окон второго яруса, сквозь многие окна барабанов пяти куполов мало просачивалось света на медный и поливной пол.
Но епископ Лука и его преемники не жалели ярого воска на свечи, не жалели масла на лампады. И когда зажигались тысячи огней, сверкало, переливаясь, вдвое, втрое богатейшее, чем сокровища Андрея, драгоценное убранство собора.
И проступали из полутьмы золотые буквы надписей на гробницах князя Андрея, его сына, Михалко — его брата и умерших за те годы епископов. Гробницы были вделаны в ниши стен, назывались те ниши аркосолиями.
При огне свечей и лампад показывались многие настенные фрески, изображавшие святых и юных ангелов в длинных, с ниспадающими складками одеждах. Очи у тех святых и ангелов были большие и с печалью глядели на богомольцев.
Эти фрески были писаны греческими искусными мастерами, коих позвал Всеволод из Царьграда.
Русские ученики перенимали у греков их умение и приемы, учились, как рисовать, какие разноцветные камни толочь, из каких глин, руды и трав изготовлять краски, как их смешивать и накладывать. Но пока еще не было у тех учеников достаточной сноровки, и нетвердо держала кисть их рука. Лишь два столетия спустя ученики учеников и самый первый из них — великий Андрей Рублев превзошел своих учителей.
Много строил Всеволод в стольном своем граде Владимире. На том же холме над Клязьмой, где стоит Успенский собор, но в противоположном юго-восточном углу его, в ограде Рождественского монастыря, в 1192 году был воздвигнут белокаменный одноглавый собор-крепость.
Вся дальнейшая история этого памятника старины служит скорбным примером преступного равнодушия людей, ученых и неученых, безбожников и верующих, к наследию прошлого. А ведь в том соборе был похоронен внук Всеволодов, знаменитый князь Александр Невский.
Собор неоднократно перестраивали, переделывали, одни части ломали, пристраивали кирпичные паперти, галереи, притворы. По прихоти царя Петра Первого прах Александра был перенесен в Петербург.
Рождественский собор продолжали перестраивать и переделывать. К середине прошлого века его первоначальный облик исказился до неузнаваемости. Все эти переделки довели собор до такого состояния, что он грозил обрушиться.
В таких случаях современные реставраторы осторожно разбирают позднейшие пристройки и, найдя древнее, пусть лишь частично уцелевшее «ядро», пытаются восстановить здание в первоначальном виде.
В 1859 году с Рождественским собором поступили иначе: его просто разрушили.
Это, верно, было очень страшно, когда погибал славный памятник старины. Можно себе представить такую картину.
Купчина-подрядчик, довольный договором с монастырским игуменом, нанял артель рабочих. Один из них — самый шустрый удалец — забрался на купол, закинул за крест веревку. Стоявшие внизу потянули: «Раз-два — взяли!» Крест, прыгая по карнизам, со звоном упал. Забрались с ломами наверх другие удальцы, содрали медные листы с купола, сшибли железный каркас, принялись за крышу, за стены позднейшей кирпичной надстройки. Выламывать кирпичи было не так уж трудно. Когда подошел черед притворов, отваливались целые глыбы. Постепенно обнажались белые камни первозданного собора.
По сохранившемуся остову выяснилось, что зодчие Всеволода построили его почти без украшений. Даже вместо аркатурного пояса мастера пустили поперек стен однообразный рядок колючих зубчиков.
Покряхтели удальцы над каждым белым камнем. Не хотел собор умирать. Камни, падая сверху, словно стонали. И разрушен был собор до основания. На том же месте построили новый, в стиле сухо-академическом, придерживаясь якобы очертаний XII века. Красиво стоял тот белокаменный собор с золотым, потускневшим куполом на высоком холме за белыми стенами монастыря и прекрасно сочетался с зелеными садами и подлинно древними памятниками города. Восемьдесят лет спустя он также был разрушен.
Исчез безвозвратно и другой свидетель той эпохи — рубежа XII — XIII веков.
Жена Всеволода Мария Шварновна основала во Владимире свой монастырь, называемый Княгинин. Впервые со времен Мономаха там построили собор не из дорогого белого камня, доставлявшегося с отдаленных берегов Москвы-реки, а из дешевого кирпича — плинфы, который обжигался на месте. В том соборе похоронены многие княгини, в том числе Мария Шварновна, жена и дочь Александра Невского.
Недавние раскопки обнаружили только остатки фундамента когда-то сгоревшего собора. Он был одноглавый, четырехстолпный и очертаниями своими, верно, напоминал строгий Рождественский собор. Теперь на его месте стоит также одноглавый, своеобразно нарядный, опоясанный под куполом гирляндами кокошников, кирпичный и побеленный храм первой половины XVI века, восстановленный по проекту страстного охранителя владимирских древностей архитектора Столетова Александра Васильевича и нынешнего главного реставратора владимирской старины его сына Игоря Александровича.
Всеволод боялся народа. Он приказал окружить свой дворец и близлежащие здания белокаменной зубчатой стеной. Получился укрепленный городок в городе, называемый «детинец».
На верху ворот этого детинца стояла церковь Иоакима и Анны. При р