— Отец был для меня всем. Как бы ни был он занят своей работой, он ежедневно уделял мне эти полчаса. Когда я подросла, у меня появилось больше привилегий. Помню тот день, когда мне было впервые позволено поставить Императорскую печать на один из больших конвертов, лежавших стопками на столе. Печать была из золота и хрусталя и очень тяжелая, но какую гордость и восторг испытывала я в то утро. Я была потрясена тем объемом работы, которую Папа приходилось выполнять изо дня в день. Думаю, Царь был самым трудолюбивым человеком на всей земле. Помимо аудиенций и государственных приемов, на которых он присутствовал, каждый день на стол перед ним ложились кипы указов, приказов, донесений, которые ему следовало прочитать и подписать. Сколько раз Папа возмущенно писал на полях документов: "Болваны! Дураки! Ну, что за скотина!"
Иногда император отпирал особый ящичек в своем письменном столе и, радостно поблескивая глазами, доставал оттуда свои "сокровища" и показывал их своей любимице. "Сокровища" представляли собой коллекцию миниатюрных животных из фарфора и стекла.
— А однажды Папа показал мне очень старый альбом с восхитительными рисунками, изображающими придуманный город под названием Мопсополь, в котором живут Мопсы.
Альбом с рисунками, изображающими Мопсополь, представлял собой совместное произведение Александра III и его старшего брата Николая. У жителей города были лица, похожие на морды мопсов. Оба Великих князя нашли в себе, очевидно, достаточно вкуса, чтобы не сделать свою сатиру слишком уж очевидной, и предпочли вместо бульдогов изобразить мопсов. Рисунки относятся к 1856 году, когда Александру III, тогда еще Великому князю, было одиннадцать лет, и когда все россияне были ожесточены против Великобритании и Франции, затеявших Крымскую войну.
Показал он мне альбом тайком, и я была в восторге от того, что отец поделился со мной секретами своего детства.
Слушая воспоминания Великой княгини о ее раннем детстве, я был поражен одним обстоятельством: на первом плане у маленькой Ольги были Император, Нана, братья и сестра, за ними — целый сонм слуг, солдат, моряков и разных простолюдинов. Но о своей матери Великая княгиня говорила очень мало. Доверенные беседы с отцом начинались лишь после того, как Императрица покидала кабинет супруга. Затем огромный дворец снова наполнялся придворным штатом, но детские воспоминания Ольги не сохранили никаких впечатлений от этих людей. Должно быть, перед глазами маленькой девочки проходили целые вереницы представителей иностранных владетельных домов, фрейлин, дворецких, конюших. Всех их она видела часто. Должно быть, и слышала о них. Но для маленькой Царевны самые теплые воспоминания связаны не с роскошью и великолепием придворных церемоний. Утренние встречи с отцом отбрасывали свой яркий и чистый свет на всю дальнейшую жизнь Великой княгини.
— Отец обладал силой Геркулеса, но он никогда не показывал ее в присутствии чужих людей. Он говорил, что может согнуть подкову и связать в узел ложку, но не смеет делать это, чтобы не вызвать гнев Мама. Однажды у себя в кабинете он согнул, а затем разогнул железную кочергу. Помню, как он поглядывал на дверь, опасаясь, как бы кто-то не вошел!
Ранней осенью 1888 года Ольга впервые покинула дорогую ей Гатчину. Вся Императорская семья собиралась ехать на Кавказ. В октябре она должна была вернуться назад.
В день 29 октября длинный Царский поезд шел полным ходом к Харькову. Великая княгиня помнила: день был пасмурный, шел мокрый снег. Около часу дня поезд подъезжал к небольшой станции Борки. Император, Императрица и четверо их детей обедали в столовом вагоне. Старый дворецкий, которого звали Лев, вносил пудинг. Неожиданно поезд резко покачнулся, затем еще раз. Все упали на пол. Секунду или две спустя столовый вагон разорвался, как консервная банка. Тяжелая железная крыша провалилась вниз, не достав каких-то нескольких дюймов до голов пассажиров. Все они лежали на толстом ковре, лежавшем на полотне: взрывом отрезало колеса и пол вагона. Первым выполз из-под рухнувшей крыши Император. После этого он приподнял ее, дав возможность жене, детям и остальным пассажирам выбраться из изувеченного вагона. Это был поистине подвиг Геркулеса, за который ему придется заплатить дорогой ценой, хотя в то время этого еще никто не знал.
Миссис Франклин и маленькая Ольга находились в детском вагоне, находившемся сразу за столовым вагоном. Они ждали пудинга, но так и не дождались.
— Хорошо помню, как со стола упали две вазы из розового стекла при первом же ударе и разбились вдребезги. Я испугалась. Нана посадила меня к себе на колени и обняла. — Послышался новый удар, и на них обеих упал какой-то тяжелый предмет. — Потом я почувствовала, что прижимаюсь лицом к мокрой земле...
Ольге показалось, что она совсем одна. Сила второго взрыва была так велика, что ее выбросило из вагона, превратившегося в груду обломков. Она покатилась вниз по крутой насыпи, и ее охватил страх. Кругом бушевал ад. Некоторые вагоны, находившиеся сзади, продолжали двигаться, сталкиваясь с передними, и падали набок. Оглушительный лязг железа, ударяющегося о железо, крики раненых еще больше напугали и без того перепуганную шестилетнюю девочку. Она забыла и про родителей, и про Нана. Ей хотелось одного — убежать подальше от ужасной картины, которую она увидела. И она бросилась бежать, куда глаза глядят. Один лакей, которого звали Кондратьев, кинулся за нею вслед и поднял ее на руки.
— Я так перепугалась, что исцарапала бедняге лицо, — призналась Великая княгиня.
Из рук лакея она перешла в отцовские руки. Он отнес дочурку в один из немногих уцелевших вагонов. Там уже лежала миссис Франклин, у которой были сломаны два ребра и серьезно повреждены внутренние органы. Дети остались в вагоне одни, в то время как Государь и Императрица, а также все члены свиты, не получившие увечий, стали помогать лейб-медику, ухаживая за ранеными и умирающими, которые лежали на земле возле огромных костров, разведенных с тем, чтобы они могли согреться.
— Позднее я слышала, — сообщила мне Великая княгиня, — что Мама вела себя, как героиня, помогая доктору как настоящая сестра милосердия.
Так оно и было на самом деле. Убедившись, что муж и дети живы и здоровы, Императрица Мария Федоровна совсем забыла о себе. Руки и ноги у нее были изрезаны осколками битого стекла, все тело ее было в синяках, но она упорно твердила, что с нею все в порядке. Приказав принести ее личный багаж, она принялась резать свое нижнее белье на бинты, чтобы перевязать как можно больше раненых. Наконец, из Харькова прибыл вспомогательный поезд. Несмотря на всю их усталость, ни Император, ни Императрица не захотели сесть в него, прежде чем не были посажены все раненые, и убитые, пристойно убранные, погружены в поезд. Число пострадавших составило 281 человек, в том числе 21 убитый.
Железнодорожная катастрофа в Борках явилась поистине трагической вехой в жизни Великой княгини. Причина катастрофы так и не была установлена следствием. Все были уверены, что крушение произошло из-за халатности Железнодорожного полка, в обязанности которого входило обеспечивать безопасность Императорских поездов, и что в железнодорожном полотне находились две бомбы. По слухам, руководитель террористической группы сам был убит при взрыве, но доказать это определенно не удалось.
Сама Великая княгиня была склонна полагать, что катастрофа произошла вследствие того, что поезд наехал на поврежденный участок пути. Однако, ее же собственные слова не подтверждали этой теории:
— Мне было всего шесть лет, но я почувствовала, что над нами повисла непонятная угроза. Много лет спустя кто-то мне рассказывал, что когда я кинулась бежать от изувеченного вагона, то все время кричала: "Теперь они придут и убьют нас всех!" Это вполне вероятно. Я была слишком молода, чтобы что-то знать о революционерах. "Они" имело собирательное значение, слово это обозначало какого-то неведомого врага.
Многие из свиты погибли или стали калеками на всю жизнь. Камчатка, любимая собака Великой княгини, была раздавлена обломками провалившейся крыши. В числе убитых оказался граф Шереметев, командир казачьего конвоя и личный друг Императора, но к боли утраты примешивалось неосязаемое, но жуткое ощущение опасности. Тот хмурый октябрьский день положил конец счастливому, беззаботному детству, в память девочки врезался снежный ландшафт, усеянный обломками Императорского поезда и черными и алыми пятнами. Шестилетняя Великая княжна вряд ли смогла подыскать слова, чтобы выразить те чувства, которые она тогда испытывала, но инстинктивно она понимала гораздо больше, чем должен был понимать ребенок в столь нежном возрасте и столь защищенный от внешних опасностей. Пониманию этому способствовало серьезное выражение, которое она не раз видела на лице отца, и озабоченный взгляд матери.
Родители Ольги видели, как умирал Император Александр II. Видели его изувеченное тело: результат взрыва бомбы, брошенной террористом в Государя, который в день покушения на него принял важное решение о введении в России суда присяжных.
Покушение на Александра II было совершено средь бела дня на набережной Екатерининского канала в Петербурге 13 марта 1881 г. От взрыва первой бомбы пострадали несколько казаков конвоя и прохожих. Карету Императора разнесло в щепы, но сам он остался невредим. Не заботясь о своей безопасности, Император стал помогать раненым. В этот момент подбежал второй убийца и бросил бомбу. Этим взрывом был смертельно ранен Император, убито десять и изувечено четырнадцать человек. Первой бомбой оторвало голову мальчику-разносчику.
Александр III не тешил себя надеждой, что террористы обойдут его своим "вниманием", но продолжал появляться на людях, хотя прекрасно понимал, что самые строгие полицейские меры не могут полностью гарантировать его безопасность.
В Гатчине, куда вернулась Императорская семья, жизнь шла по заведенному распорядку, но маленькая Ольга знала, что все для нее изменилось.
— Именно тогда я стала бояться темноты, — призналась мне Великая княгиня.
Она стала избегать темных углов в галереях и коридорах и впервые в жизни поняла, почему вдоль парковой ограды разъезжают конные полицейские. Поздним вечером можно было видеть, как подпрыгивают фонари, привязанные к шеям их лошадей. Ей также стало понятно, почему знаменитый полк Синих кирасир был расквартирован неподалеку от Гатчинского Большого дворца. Кроме того, Царя охранял Сводно-пехотный полк. В него входили представители всех гвардейских полков. Казармы его также находились в Гатчине. У Великой княжны была такая натура, что ко всем воинам, охранявшим их семью, она стала относиться, как к своим друзьям. Их присутствие как бы исцелило в какой-то степени раны, полученные ею в Борках.
— Я подружилась с очень многими из них, — рассказывала Великая княгиня. — До чего же нам было весело, когда мы с Михаилом убегали к ним в казармы и слушали их песни. Мама строго-настрого запретила нам общаться с солдатами, так же, как и Нана, но всякий раз, возвращаясь из казарм, мы чувствовали, будто что-то приобрели. Солдаты играли с нами в разные игры, подбрасывали нас в воздух. Хотя это были простые крестьяне, они никогда не позволяли себе никаких грубостей. Я чувствовала себя в безопасности, находясь в их обществе. После крушения в Борках я впервые обратила внимание на то, что у входа в наши апартаменты в Гатчинском дворце дежурят казаки Императорского конвоя. Слыша, как они на цыпочках проходят мимо моей двери в своих мягких кожаных чувяках, я засыпала с удивительным чувством безопасности. Все они были великаны, как на подбор, и я ощущала себя одним из персонажей "Путешествий Гулливера".
Солдаты и матросы, ибо река и многочисленные озера Гатчины находились в ведении Адмиралтейства, были настоящими друзьями Императорских детей. Но были и такие люди, которых присутствие их раздражало: детективы в штатском встречались на каждом шагу, и никто не мог укрыться от их внимания. Мне показалось, что в зиму 1888-1889 годов маленькая Ольга впервые осознала их назначение.
— Полагаю, присутствие их было необходимо, но отец не мог их терпеть, они всем бросались в глаза. Мы дали им прозвище "натуралистов", потому что они то и дело выглядывали из-за деревьев и кустарников[7].
Маленькой Ольге не было и семи. Она ни разу не появлялась в обществе. Великолепные приемы, устраиваемые ее родителями в Петербурге и Гатчине, для нее ничего не значили. Она обитала в своем мирке — хорошо налаженном мире своих детских апартаментов, рабочего кабинета отца, дворцовых галерей и парка. Однако на эту пронизанную солнцем простую жизнь под мудрым присмотром няни англичанки, уже набегали тучи. И это будет повторяться вновь и вновь.
Классная комната и внешний мир
Спальня у Ольги в Гатчинском дворце осталась прежней, но как только девочке исполнилось семь лет, ее столовую превратили в классную комнату. Там она вместе с одиннадцатилетним Михаилом занималась с девяти утра до трех дня. С той поры брат и сестра стали неразлучными.
— У нас с ним было много общего, — рассказывала мне Великая княгиня. — У нас были одинаковые вкусы, нам нравились те же люди, у нас были общие интересы, и мы никогда не ссорились.
Когда ее разлучали с братом, Ольга приходила в отчаяние. В таких случаях она умудрялась переслать брату записку через кого-то из слуг. Подобный способ общения перерос в привычку. Иногда она посылала Михаилу два или три письма в день. Однажды Великая княгиня показала мне несколько записок, нацарапанных на бумаге с Императорским гербом, какие она писала брату в Гатчине:
"Мой милый старый Миша! Как твое горло? Мне не разрешают видеться с тобой, я тебе кое-что пришлю! А теперь прощай. Целую тебя, Ольга".
"Милый Миша! Мама не разрешит мне выходить гулять завтра, потому что я гуляла сегодня утром. Пожалуйста, поговори с ней еще раз. Страшно извиняюсь. Ольга".
У маленькой Ольги было несколько ласкательных прозвищ для Михаила, но чаще всего она называла его "милый дорогой шалунишка", которое так и осталось за ним на всю жизнь. Позднее, став уже взрослыми, они бывали на официальных приемах, и Ольга Александровна, зачастую забываясь, в присутствии онемевших от изумления сановников, обращалась к брату: "милый шалунишка".
Слушая рассказы Великой княгини о далеких ее школьных годах, я ловил себя на мысли о том, что, несмотря на превосходное воспитание, которое получили дети Александра III, образование их оставляло желать много лучшего.
Лишь двое представителей царствующего Дома Романовых из девятнадцати получили соответствующее своему высокому положению образование: Александр I, ученик Фредерика Лагарпа, и Александр II, наставником которого был поэт В. А. Жуковский. Основными предметами в обучении младших сыновей Императора были языки и военные дисциплины.
Великая княгиня называла мне имена многих наставников, которые все до одного были выбраны ее родителями. В их числе были мистер Хит, учитель английского, и месье Тормейе, учитель французского языка, и один безымянный господин, который преподавал Царским детям географию и раздражал их тем, что слишком серьезно относился к самому себе. Хотя он никогда не покидал пределов Петербурга, он имел обыкновение с большим апломбом рассказывать о заморских странах, подробно описывая ландшафты и растущие в этих странах цветы, словно успел объездить весь мир. Великий князь Георгий всякий раз охлаждал рвение бедняги. Стоило географу заговорить о каком-то очередном памятнике скульптуры или цветке, Георгий вежливо спрашивал: "А вы сами его видели? А сами вы нюхали этот цветок?" — на что бедняга мог лишь робко ответить: "Нет".
По словам его сестры, Георгий был большим проказником. Его классная комната находилась рядом с комнатой брата Николая, Наследника престола, который хохотал до слез, слушая, как терзает учителей Георгий. Николаю часто было трудно сосредоточиться во время занятий, потому что Георгий то и дело отвлекал его.
— Вообще говоря, у Георгия было особое чувство юмора. Всякий раз, как он выдавал особенно удачную шутку, Ники записывал ее на клочке бумаги и прятал в "шкатулку курьезов" вместе с другими памятками своего отрочества. Шкатулку эту он хранил у себя в кабинете, когда стал царем. Зачастую оттуда слышался его веселый смех: Ники перечитывал извлеченные из тайника шутки брата.
В довершение всего, у Джорджи был соучастник его проделок, причем, весьма живописный. Это был зеленый попугай Попка, который почему-то не любил мистера Хита. Всякий раз, как бедный учитель входил в комнату Джорджи, попугай начинал злиться и затем передразнивать мистера Хита, щеголявшего своим британским произношением. В конце концов мистер Хит до того рассердился, что перестал давать Джорджи уроки до тех пор, пока Попку не унесли в другое место из классной комнаты брата.
Царских детей обучали танцам, русскому языку и рисованию.
— Танцы были одним из важных "предметов", которым мы занимались вместе с Мишей. Учителем танцев у нас был господин Троицкий, натура артистическая, очень важный, у него были белые бакенбарды и офицерская осанка. Он всегда ходил в белых перчатках и требовал, чтобы на рояле его аккомпаниатора всегда стояла ваза со свежими цветами.
Прежде чем начать па-де-патинер[8], вальс или польку, которую терпеть не могла, мы с Мишей должны были сделать друг другу реверанс и поклониться. Мы оба чувствовали себя такими дураками и готовы были провалиться сквозь землю от смущения, тем более что знали: вопреки нашим протестам, казаки, дежурившие возле бальной комнаты, подсматривают за нами в замочные скважины. После уроков они всегда встречали нас широкими улыбками, что еще больше увеличивало наше смущение.
Похоже на то, что лишь уроки истории и рисования по-настоящему привлекали юную Великую княжну.
— Русская история, — признавалась она мне, — представлялась как бы частью нашей жизни — чем-то близким и родным — и мы погружались в нее без малейших усилий.
Утренние визиты в рабочий кабинет отца становились все короче, зато интереснее и разнообразнее. Ольга была достаточно взрослой, чтобы слушать рассказы о прошлом — о Крымской войне, об успехе отмены крепостного права, о великих реформах, которые проводил ее дед, несмотря на отчаянное сопротивление со стороны различных кругов, о русско-турецкой войне 1877 года, в результате которой Балканы освободились от турецкого владычества.
Но в ее познаниях оставалось много пробелов. Как мы увидим дальше, вместе со своей семьей Ольга переезжала из одного дворца в другой, расположенный в северной части Империи; изучила Крым, познакомилась с Данией, куда ездила каждый год в гости к деду, датскому королю Христиану IX, и бабушке, королеве Луизе.
Однако дворцы Петергофа, Царского Села и Гатчины были расположены в том регионе империи, который был захвачен у шведов Петром I[9].
Сельское население здесь составляли так называемые чухонцы. Это древнерусское определение относилось к обитателям восточной оконечности Балтийского побережья. Ни Ольга, ни остальные Царские дети не вполне представляли себе, как живет население центральной части России. Знакомству с условиями жизни подданных препятствовали скорее принимаемые меры безопасности, чем вопросы этикета. Члены Императорской семьи во время поездок из Санкт-Петербурга в Крым пересекали всю Россию, но путешествовали они в тщательно охраняемых Императорских поездах под бдительным оком солдат Собственного Его Величества Железнодорожного полка. Одним словом, у них не было возможности изучить свою родину. Можно только удивляться, что юная Царевна с младенческих лет полюбила простой народ. Она знала простых людей потому что никогда не упускала возможности приобрести себе друзей.
— Моего отца они называли мужицким Царем, — сказала мне однажды Великая княгиня, — потому что он действительно понимал крестьян. Подобно Петру Великому, он не переносил помпезность и роскошь, у него были простые вкусы и, по его словам, он чувствовал себя особенно свободно, когда мог облачиться в простое крестьянское платье. И я знаю, что бы о нем ни говорили, простые люди любили его. Видели бы вы эти радостные лица солдат во время маневров или после какого-нибудь смотра! Такое выражение не появляется у солдата по приказу офицера. Даже в раннем детстве я знала, как они были ему преданы.
После 1889 года Ольга каждый день уже обедала и ужинала не в своей детской столовой. Часто случалось, что по приказу Императрицы миссис Франклин надевала на девочку новое платье, особенно тщательно расчесывала ей волосы, и младшая дочь Императора отправлялась в дальнее путешествие в одну из дворцовых столовых, где ей предстояло обедать с родителями и приглашенными в тот день гостями. За исключением званых обедов, когда хозяева и гости трапезничали в Мраморной столовой, что была рядом с Тронным залом Павла I, живя в Гатчине, императорская семья обедала в просторной ванной комнате на первом этаже, выходящей окнами в розовый сад. Комната эта действительно использовалась в качестве ванной комнаты Императрицей Александрой Федоровной, супругой Николая I. У одной из стен стояла огромная мраморная ванна, позади которой укреплены были четыре больших зеркала. Мать Великой княгини велела наполнить ее горшками с разноцветными азалиями.
— Робкой я не была, — рассказывала Великая княгиня, — но эти семейные обеды скоро стали для меня сущей мукой. Мы с Михаилом все время ходили голодные, а хватать куски в неурочное время миссис Франклин нам не разрешала.
— Голодные? — переспросил я, не скрывая изумления.
— Ну, разумеется, еды было достаточно, — принялась объяснять Ольга Александровна, — и хотя блюда были простые, выглядели они гораздо аппетитнее, чем те, которые нам подавали в детской. Но дело в том, что существовал строгий регламент: сначала еду подавали моим родителям, затем гостям и так далее. Мы с Михаилом, как самые младшие, получали свои порции в самую последнюю очередь. В те дни считалось дурной манерой и есть слишком поспешно, и подъедать все, что положили тебе на тарелку. Когда наступал наш черед, мы успевали проглотить лишь один или два куска. Даже Ники однажды так проголодался, что совершил святотатство.
Великая княгиня рассказала мне, что каждый ребенок из Дома Романовых при крещении получал золотой крест. Крест был полый и наполнен пчелиным воском. В воск помещалась крохотная частица Животворящего Креста.
— Ники был так голоден, что открыл крест и проглотил все его содержимое. Потом ему стало очень стыдно, но он признался, что это было аморально вкусно. Я одна знала об этом. Ники не захотел рассказать о своем проступке даже Георгию и Ксении. Что же касается наших родителей, то не нашлось бы слов, чтобы выразить их негодование. Как вы знаете, все мы были воспитаны в строгом послушании канонам религии. Каждую неделю служили литургии, а многочисленные посты и каждое событие общенационального значения отмечалось торжественным молебном, все это было так же естественно для нас, как воздух, которым мы дышали. Не помню ни одного случая, чтобы кто-то из нас вздумал обсуждать какие-то вопросы религии, и все-таки, — улыбнулась Великая княгиня, — святотатство моего старшего брата ничуть нас не шокировало. Я только рассмеялась, услышав его признание и впоследствии, когда нам давали что-то особенно вкусное, мы шептали друг другу: "Это было аморально вкусно", и никто нашего секрета так и не узнал.
Я снова выразил сомнение в том, чтобы наследник престола мог оказаться настолько голодным, живя во дворце, где в кухнях, кладовых, складах полно всевозможной еды.
— Это так, но существовал строгий порядок, — объяснила Великая княгиня. — Подавали завтрак, ленч, чай, обед и вечерний чай все в строгом соответствии с инструкциями дворцовым буфетчикам. Некоторые из этих инструкций сохранились без изменения со времен Екатерины Великой. Скажем, в 1889 году появились маленькие булочки с шафраном, которые ежедневно подавались к вечернему чаю. Такие же булочки подавались при дворе еще в 1788 году. Мы с моим братом Михаилом то и дело проказничали, но мы просто не могли зайти украдкой в буфет и попросить бутерброд или булку. Такие вещи просто не делались.
Несмотря на то, что из-за стола приходилось зачастую вставать голодной, такие семейные обеды были полезны для юной Великой княжны. Разговаривать за столом она не могла, зато могла слушать. И она с интересом прислушивалась к каждому разговору. Разговору, в котором участвовали члены императорской фамилии, иностранные владетельные особы, министры и дипломаты ее отца. И маленький ее мирок увеличивался с каждой неделей. Портреты отдельных лиц, которые она набрасывала для меня, разительно отличались от тех, которые изображали впоследствии историки. Тем не менее портреты эти основывались на личных впечатлениях Великой княгини и отражали ее собственные воззрения. Возьмем, к примеру, генерала Черевина, начальника наводившей на всех страх Охраны, который часто приглашался Императором к обеду[10].
Благодаря его личной преданности Государю и Императрице Черевин стал другом Императорской семьи, но я не могу не удивляться тому, что, зная, чем занимается Охрана, Великая княгиня, тем не менее, отзывалась о нем: "Дружелюбный, великодушный, скромный. Он был очень популярен в Петербурге".
Неужели она не знала, что тысячи матерей, живших в столице и ее окрестностях, пугали своих детей именем Черевина?
В столовой Гатчинского дворца Великая княгиня встречала и знаменитого Победоносцева, бывшего некогда наставником ее отца, теперь же могущественного Обер-прокурора Святейшего Синода. Ольга Александровна призналась мне, что его боялись во всех частях Российской Империи.
— И все же люди были не вполне справедливы к нему, — сетовала она. — У него была внешность аскета, и иногда глаза его приобретали холодное, как сталь, выражение. Я знаю, что он был ревностным сторонником самодержавия, панславизма и антисемитом. Но в нем было и много хорошего. Я часто наблюдала, как он добр с детьми. И он мог быть забавным. Но в его внешней неуязвимости был один изъян: он боялся призраков. Они с женой занимали квартиру на Литейном в Петербурге. В доме, где они жили, водились призраки. Победоносцев приглашал священников с тем, чтобы они изгнали духа. Несмотря на это, невидимое чудовище то и дело своими когтями срывало с Победоносцева одеяла. Победоносцев был до смерти напуган, но продолжал оставаться в том же доме до тех пор, пока жена его не переехала в другое здание, куда последовал за ней и сам Победоносцев. Он сам рассказывал эту историю. Мне часто приходит в голову мысль, что если бы публика знала, что Победоносцев может чего-то бояться, то она бы изменила свое мнение о нем.
— Разве он не оказывал влияния на Императора? — спросил я.
— Полагаю, люди были склонны преувеличивать его влияние. Я действительно помню, что мой отец более внимательно выслушивал его, чем других министров, — возразила Великая княгиня. — Однако отец обычно сам принимал решения, независимо от чьих-либо советов. Вы знаете, сколько он работал! Те короткие утренние встречи с отцом врезались мне в память. Его рабочий стол был буквально завален кипами бумаг. Уже потом я узнала, что он частенько засиживался за работой далеко за полночь. Днем он принимал у себя министров, иерархов церкви, губернаторов и других лиц. Даже в Крыму, где он, казалось, должен был бы отдыхать от государственных забот, к нему то и дело приходили государственные бумаги, а приезжавшие нескончаемой вереницей курьеры и фельдъегеря обеспечивали его постоянную связь с правительством. — Не могу сказать, — добавила Великая княгиня, — чтобы я разбиралась во всех сторонах его работы, но я твердо знаю, что она ложилась нечеловеческой нагрузкой на него, отнимая у отца все его время и силы. Он так любил находиться в кругу семьи, но зато как жалел тратить часы на разного рода официальные развлечения! В этом он походил на Петра Великого. Настоящими праздниками были те дни, когда, услышав, как часы на башне дворца бьют три раза, Великая княжна и ее брат Михаил получали сообщение о том, что Его Императорское Величество изволит взять их с собой в гатчинские леса. — Мы отправлялись в Зверинец — парк, где водились олени — только мы трое и больше никого. Мы походили на трех медведей из русской сказки. Отец нес большую лопату, Михаил поменьше, а я совсем крохотную. У каждого из нас был также топорик, фонарь и яблоко. Если дело происходило зимой, то отец учил нас, как аккуратно расчистить дорожку, как срубить засохшее дерево. Он научил нас с Михаилом, как надо разводить костер. Наконец мы пекли на костре яблоки, заливали костер и при свете фонарей находили дорогу домой. Летом отец учил нас читать следы животных. Часто мы приходили к какому-нибудь озеру, и Папа учил нас грести. Ему так хотелось, чтобы мы научились читать книгу природы так же легко, как это умел делать он сам. Те дневные прогулки были самыми дорогими для нас уроками.
После прогулки, часов в пять пополудни, дети пили чай в обществе Государыни Императрицы. Иногда в гости к Императрице приезжала компания дам из Петербурга, и тогда семейное чаепитие превращалось в нечто, напоминающее официальный прием. Дамы садились полукругом вокруг Государыни, которая разливала чай из красивого серебряного чайника, поставленного перед нею безупречно вышколенным лакеем, Степановым. Правда, однажды торжественность чайной церемонии нарушил неисправимый проказник Георгий, причем весьма живописным образом. В тот момент, когда Степанов с обычным своим величественным видом вошел в комнату, Георгий выставил ногу. Неожиданно лицо Степанова исказилось от боли и изумления: он оказался на полу, а кругом валялись чашки, тарелки, предметы серебряного сервиза, пирожные. На картину эту с ужасом смотрели знатные дамы и Императрица.