Следы на дороге
На низком берегу Балхаша, поросшем тростниками, летом косили траву. Вдали на горизонте виднелась большая пирамида из тюков прессованного сена. Машины косарей основательно разбили дороги, они покрылись толстым слоем белой и легкой как пух пыли. Наша машина поднимает за собой громадное светло‑желтое облако. Пыль на дороге изрисована самыми различными следами животных: джейранов, сайгаков, лисиц и волков.
И вдруг вся дорога в мелких ажурных узорах, тянущихся узкими длинными дорожками, с отпечатком множества крохотных ножек. Здесь прошли тысячи, а может быть, и сотни тысяч таинственных обитателей пустыни. Я поражен увиденным. Кто бы это мог оказаться в этой мертвой, сухой, да и к тому же и осенней пустыне в таком величайшем множестве!
Впрочем, сколько раз так бывало. Встретится что‑либо непонятное, и воображение начинает рисовать загадку. А все оказывается самым обыкновенным. Вот и сейчас. Память работает быстро, и вскоре все становится ясным. Здесь, среди сухих саксауловых деревьев, всюду видны вертикальные норки. В них живут удивительнейшие создания – пустынные мокрицы рода гемилепистус. Я хорошо знаю их и подробно изучил их образ жизни.
В конце лета, когда родители погибают, молодые мокрицы, особенно после осенних дождей, расселяются, забиваясь в норки, где и зимуют. Обычно расселение происходит постепенно, сейчас же оно было массовым. Такому переселению способствуют неблагоприятные условия, сложившиеся на месте жизни колонии этих сухопутных ракообразных. Сейчас погода стояла сухая, и было непонятно, кто подал сигнал к шествию и как эти, в общем, медлительные создания смогли столь дружно собраться такой многочисленной армией.
По дороге ночью прошло громадное количество мокриц. По пути они постепенно расходились по сторонам, заползали во всевозможные укрытия, прячась на сухой и жаркий день. Судя по следам, немало мокриц забралось и в норки песчанок. В некоторые норки вели настоящие ручейки следов. Расселяясь, мокрицы все же продолжали держаться друг друга, не теряли контакта.
В главной причине переселения этого общественного создания сомневаться не приходилось. Длительная засуха в пустыне вызвала голод и побудила все население стронуться с места в поисках более раздольных угодий. Но найдут ли они такие в обездоленной пустыне?
Поспешное расселение
Слева от дороги, идущей вдоль озера Балхаш, показались обширные солончаки. Увидав их, я остановил машину, выключил мотор. Надо взглянуть на них, может быть, там что‑либо окажется интересным.
Большое, белое, сверкающее солью пятно солончака протянулось на несколько километров. Кое‑где по его краям синеют мелкие озерки, отороченные рамками низенького ярко‑красного растения солероса. Сейчас с наступлением жаркого лета они быстро сохнут.
Лавируя между корежистыми, приземистыми кустиками, я осторожно приближаюсь к одному озерку. Меня сопровождает любопытная каменка‑плясунья. Она садится на кустик гребенщика и, раскачиваясь на тоненьких его веточках, вглядывается черными глазами в незнакомого посетителя. Один раз, осмелев, она, трепеща крыльями, повисает в воздухе почти над самой моей головой.
По вязкой почве солончака отпечатал следы когтистых лап барсук. Здесь он охотился на медведок. Их извилистые ходы – тоннели, приподнявшие валиком чуть подсохшую поверхностную корочку земли, пересекают во всех направлениях солончаки.
Неожиданно раздаются тоскливые и зычные птичьи крики. Это переговариваются между собой утки‑отайки. К ним присоединяются короткие, будто негодующие, возгласы уток‑пеганок. Завидев меня, они снимаются с воды, облетают на почтительном расстоянии и уносятся в пустыню.
Небольшое темно‑синее озерко в красном бордюре растений все ближе. От него доносятся тревожные крики ходулочников, и вот надо мною уже носятся эти беспокойные кулички, оглашая воздух многоголосым хором.
На солончаках немало высоких холмиков, сооруженных муравьями‑бегунками. Они переселились сюда с бугров недавно, как только весенние воды освободили эту бессточную впадину.
Вот и озерко. Вокруг него носится утка‑пеганка, то ли ради любопытства, то ли из‑за беспокойства. Где‑то находится ее потомство. Ходулочники устали, разлетелись в стороны. Иногда кто‑либо из них для порядка проведает меня, покричит и улетает. С воды молча снимается стайка куличков‑плавунчиков и уносится вдаль.
На воде у берега хорошо видна издали темная полоска мушек‑береговушек. Иногда они, испугавшись меня, поднимаются тысячным роем, и тогда раздается громкий гул жужжания множества крыльев.
Я досадую на себя: птицы отвлекли, загляделся на них. Давно следовало, как и полагается энтомологу, не спускать глаз с земли. На ней творятся сейчас интересные дела. Масса маленьких, не более полусантиметра, светло‑желтых насекомых мчится беспрерывным потоком от мокрого бережка с солеросами в сухую солончаковую пустыню. Мчатся без остановки и промедления все с одинаковой быстротой, как заведенные механизмы.
От неожиданности я опешил. Сперва мне показалось, что я вижу переселение мне неведомых желтых муравьев. Но странные легионеры оказались везде. Они выбрались по таинственному сигналу из мокрого бережка и теперь широким фронтом дружно двигались от своего родного озерка с синей и горько‑соленой водой к местам получше, которым не грозило высыхание.
С каждой минутой их все больше и больше, поток их растет и ширится. Несколько десятков созданий, оказавшись в эксгаустере, все также быстро‑быстро семеня ногами, бегут по стеклянной стенке, скользя и скатываясь обратно. Они так поглощены своим движением, что, оказавшись на походной лопатке и домчавшись до ее края, не задерживаются ни на мгновение, сохраняя все тот же темп, срываются и падают вниз. Ими управляет твердый закон: никакого промедления или задержки, никаких даже мимолетных остановок, вперед и только вперед!
Я всматриваюсь в незнакомцев. У них продолговатое, сильно суживающееся тело с двумя длинными хвостовыми нитями, тоненькие, распростертые в стороны слабенькие ножки. Голова спереди с большим, направленным вперед отростком, к которому снизу примыкают две острые и загнутые, как серп, челюсти. Сверху на голове мерцают черные точечки глаз. Я узнал в них личинок веснянок.
Личинки некоторых видов веснянок обитают в мокрых илистых берегах водоемов и так сильно истачивают их своими ходами, что вызывают разрушение береговой линии. Подобных личинок я встречал в низеньких обрывчиках горько‑соленого озера Кызылкуль недалеко от хребта Каратау. Там земля была сильно изрешечена этими насекомыми. В почве они охотятся за всякой мелочью. Но тогда они все сидели по своим местам. А здесь будто произошло помешательство. Внезапно по какому‑то негласному сигналу вся многочисленная братия, оставив родной бережок, в исступлении бросилась бежать.
Вскоре поток личинок веснянок захватывает еще большую полосу земли. Прошло минут двадцать, и они уже растянулись вдоль озера фронтом шириной около тридцати метров и длиной около шестидесяти. Сейчас на каждый квадратный дециметр приходится примерно от десяти до пятнадцати насекомых, на всей же ими занятой площади – около полумиллиона! И кто бы мог подумать, что такое великое множество личинок незримо обитало в почве мокрого бережка соленого озерка!
Сегодня пасмурно, солнца не видно за густыми облаками. После изнурительных знойных дней в воздухе влажно и душно. Рано утром, на восходе, выглянув из‑под полога, я увидал вокруг солнца круг и два ярких галло. Личинки веснянок отлично сориентировались в метеорологической обстановке и выбрали подходящую погоду для своих путешествий. Что с ними, такими тонкокожими обитателями сырой почвы, случилось бы сейчас, если бы из‑за туч выглянуло солнце и его жаркие лучи щедро полились на солончаковую пустыню.
Почему личинки не совершили свое путешествие ночью?
Видимо, необходимым условием переселения было точно согласованное движение всех в одном направлении, чтобы не растеряться. Взрослые веснянки живут недолго и роятся массами в течение короткого времени. Днем же есть ориентир – солнце, а когда оно скрыто облаками – поляризованный свет.
Веснянки будто никому не нужны. Наоборот, жители пустыни обеспокоены внезапным нашествием лавины пришельцев, бегут во все стороны паучки, заметались на своих гнездах‑холмиках муравьи‑бегунки. Как отделаться от неожиданных посетителей! А они валят валом мимо жилища, заползая по пути во все норки и щелочки и не обращая внимания на удары челюстей защитников муравьиной обители. Один храбрый вояка – крошечный муравей‑тетрамориум уцепился за хвостовую нить личинки, и та поволокла его за собой, не замедляя своего бега. Прокатившись изрядное расстояние, муравей бросил свою добычу.
Среди животных часты случаи массового переселения. Такой же лавиной мчатся небольшие грызуны‑лемминги, обитатели тундры. Они кучками бросаются в реки, оказавшиеся на их пути, перебираются через населенные пункты, попадая под колеса автомобилей. Им все нипочем. У них одно стремление – бежать вместе со всеми в заранее взятом направлении. В годы массового размножения более разреженными массами переселяются белки. Молодая саранча собирается громадными кулигами и путешествует по земле, а став взрослой, тучами поднимается в воздух, отправляясь в неведомый маршрут и опустошая на пути своих остановок всю растительность. Цветистыми облачками носятся над землей многочисленные бабочки, совершая переселения.
Инстинкт, древний, давний, отработанный длительной эволюцией вида, повелевает животным расселяться, когда им становится тесно или когда условия жизни становятся плохими. Расселяться для того, чтобы не погибнуть от голода или от опустошительной заразной болезни, вспыхивающей там, где земля оказывается слишком перенаселенной. Расселяться для того, чтобы занять территории пустующие, пригодные для жизни. Пусть во время этого безудержного и слепого стремления разойтись друг от друга погибнут тысячи, миллионы, миллиарды жизней – оставшиеся в живых продолжат род. Вот и веснянкам длительный прогноз подсказал, что высохнут небольшие озерки по краю большой солончаковой впадины и надо спешить на поиски других мест, чтобы сохранить жизнь.
Края облаков, протянувшихся над пустыней, временами становятся тоньше, и на землю проникают рассеянные лучи солнца. Над Балхашем уже разорвались облака и проглянуло синее небо. Утки‑пеганки будто привыкли ко мне, облетывая, сужают круги, садятся на воду совсем близко. Ходулочники успокоились, замолкли, бродят по воде на своих длинных красных ножках.
Интересно, что будет с многочисленными путешественниками, когда проглянет солнце. Но они уже прекратили продвижение в сторону пустыни. Одни из них возвращаются обратно к родному топкому бережку, другие мечутся, заползают в различные укрытия. Здесь, под сухой соленой корочкой, земля влажная, а еще глубже – совсем мокрая, и если опереться хорошо телом на посох, он быстро погружается почти наполовину.
Проходит полтора часа с момента нашей встречи. Она уже не кажется мне такой интересной, и ожидание ее конца становится утомительным.
Толпы безумствующих личинок редеют, и земля, когда‑то кишевшая ими, опустевает. Вспышка расселения потухла.
Потом всходит солнце и сразу становится нестерпимо жарко. Пора спешить к машине!
Страшная погибель
Я люблю этот уголок пустыни, заросший саксаулом. Здесь по одну сторону синеет хребет Куланбасы, по другую – видна гряда песков с джузгуном и песчаной акацией. В этом месте особенно хорошо весной. Между кустиками саксаула земля украшена широченными и морщинистыми листьями ревеня, по нежно‑зеленому фону пустыни пламенеют маки. Между ними нарядные вкрапления крошечных цветов пустынной ромашки, оттеняющей своей скромной внешностью и чистотой кричащее великолепие горящих огнем маков. В это время безумолчно звенят жаворонки, несложную перекличку ведут желчные овсянки.
Еще хорошо это место тем, что от реки идет небольшой канал. Мутная, чуть беловатая вода не спеша струится на далекие посевы.
Но в эту весну пустыня бедна, дождей на нее пролилось слишком мало.
Рано утром на канале я застаю необычное событие. Что‑то здесь произошло, разыгралась какая‑то трагедия. Вся вода пестрит черными комочками, они тянутся по воде длинными полосами, местами у самого берега они образовали темный бордюр.
Что бы это могло быть такое? Надо спуститься к воде с крутого берега канала.
Вначале мне показалось, будто в воду попал овечий помет с какой‑либо кошары. Но оказалось, что эти жуки, небольшие чернотелки, все, как на подбор, одного вида. Как я впоследствии узнал, это были прозодес асперипеннис. Самки у них чуть крупнее, самцы – тоньше, стройнее. Почти все жуки были мертвы. Лишь немногие из них еще шевелили ногами, редкие счастливцы, запачканные в жидкой лёссовой почве, смогли выбраться на берег из предательского плена, они обсыхали или, набравшись сил, ползли наверх, подальше от страшной погибели.
Жуков масса, не менее десятка тысяч. Все они скопились только в небольшой части канала длиной около двухсот метров.
Настоящие жители сухих и безводных пустынь, они, попав в нее, оказались совершенно беспомощными.
Пустыня – царство жуков‑чернотелок. Здесь живет много разнообразных видов чернотелок… Они все потеряли способность к полету, зато их толстая и прочная броня срослась на спине и образовала своеобразный футляр, предохраняющий насекомое от высыхания, – качество важное в сухом климате пустыни. Вот и сейчас бродят возле меня самые разнообразные чернотелки. Некоторые из них подползают к воде, но решительно заворачивают обратно. Вода им чужда или даже неприятна. Они не умеют ее пить, а необходимую для организма влагу черпают из растительной пищи. Но эти странный небольшие чернотелки не сумели различить опасность и попали в непривычную для себя стихию.
Наверное, жуки, подчиняясь воле неведомого и загадочного инстинкта, ночью все сразу отправились в одном направлении и, встретив на своем пути воду, не смогли преодолеть чувство заранее взятого пути. Без сомнения, это переселение было вызвано наступившим зноем и недостатком излюбленной пищи в пустыне.
Я брожу вокруг канала, фотографирую печальную процессию утопленников, протянувшуюся длинными полосами, и вижу одного, за ним другого, беспечно ползущих к каналу. Это те, кто отстал от своих собратьев. Они опускаются вниз, бездумно вступают в воду и беспомощно в ней барахтаются. Они – тупые механизмы, неспособные разглядеть своих же погибших собратьев.
Встреча с чернотелками напомнила мне одну из поездок в урочище Сорбулак. Большая бессточная впадина располагалась в пустыне километрах в ста от Алма‑Аты. В дождливую весну 1973 года она была затоплена водою. Обычно летом здесь под жарким солнцем сверкает солью громадная ровная площадь влажной земли.
Увязая по щиколотку в илистом грунте, я бродил по берегам этого временного озерка, мелкого и соленого, разглядывая следы барсуков, косуль и лисиц.
Кое‑где к озерку со стороны холмов тянулись пологие овражки, издавна проделанные потоками дождевой воды. Не так давно вода озерка заходила в устья этих овражков, оставив следы в береговой линии. Один из овражков издалека привлек внимание. Очень странные полосы черного цвета тянулись вдоль его берегов. Они оказались скоплениями громадного количества крошечных черно‑синих жуков‑листогрызов. Здесь их было несколько миллионов. Они попали в воду, завязли в жидком иле и погибли.
Жуки‑листогрызы тоже с наступлением засухи отправились путешествовать и все сразу попали в беду, встретив на своем пути узкую полоску воды.
Почетный эскорт
День кончается. Вокруг прелестная пустыня, поросшая мелкими кустарниками: саксаулом, дзужгуном и тамарисками. Светлеют желтые такыры.
Я сворачиваю с дороги и веду машину по целине, стараясь лавировать между кустиками, к виднеющемуся вдали бархану. Рядом с машиной неожиданно раздается громкий скрежет, и со всех сторон поднимаются в воздух большие цикады. Они летят рядом, сопровождают нас и орут во всю силу своих музыкальных инструментов.
С каждой секундой цикад становится все больше и больше, они будто вознамерились составить нам компанию по путешествию, сопровождать почетным эскортом. Одни из них отстают, садятся на растения, тогда как другие взлетают им на смену. Так мы и подъехали к бархану в сопровождении громкого оркестра из нескольких десятков музыкантов.
Мотор выключен, цикады успокаиваются и рассаживаются по кустам. Теперь вокруг нас слышен только равномерный треск их цимбал с одиночными резкими и громкими вскрикиваниями.
Да, цикад здесь великое множество! Никогда не приходилось видеть такого их изобилия. Причина ясна. Три предыдущих года пустыня сильно страдала от засухи, и личинки цикад затаились в земле, замерли, не вылетали в ожидании лучших времен. Какой смысл выходить на свет божий, когда он обездолен сухим летом, а вокруг нет зеленой травки. Впрочем, тогда немного цикад все же выходило, остальные ожидали лучших времен, а сейчас составили армаду и веселятся.
Как же цикады угадывают, когда можно выходить из почвы, когда наступило хорошее время пустыни? По‑видимому, немалую роль в этом играет громкое пение первых смельчаков, приглашающих присоединиться к компании.
Наш фокстерьер Кирюша хорошо знает цикад. Он вообще знаком с некоторыми насекомыми. Например, терпеть не может, когда на мои брюки садятся комары, ловит их. С опаской пытается придавить лапой ос. Обожает цикад, разумеется только со стороны гастрономической. Отлично наловчился их ловить, с аппетитом похрустывая, ест их. Занятие это ему нравится. Мне кажется, что, кроме того, его прельщает независимость от своих хозяев в пропитании. Быть может, в этом виновен еще наш скудный экспедиционный рацион. Наедается он цикадами основательно и на наш ужин из опостылевшей мясной тушенки смотрит с явным пренебрежением.
Кончается день, солнце скрывается за горизонтом, цикады смолкают, в пустыне воцаряется тишина, и сразу становится удивительно легко: все же музыка цикад незаметно действует на нервы.
Рано утром воздух чист и прохладен. Цикады молчат. Мы завтракаем, потом принимаемся за укладку вещей в машину.
Солнце еще выше поднимается над горизонтом и начинает слегка пригревать. И тогда внезапно, будто по уговору, пробуждаются цикады и вновь затевают свои безобразные скрипучие и громкие песни. Я смотрю на термометр. Он показывает 22 градуса. Очевидно, ниже этого предела цикады петь не могут.
Случилось так, что через год в то же самое время я проезжал место массового скопления цикад и, увидев его, свернул с дороги. Собака узнала и голую площадку, покрытую камешками, и бархан с саксаулом и, очевидно намереваясь поохотиться за цикадами и покормиться ими, принялась обследовать растения. Но цикад нигде не было. Ни одной!
Тогда я догадался. Личинки этой крупной цикады цикадатра кверула развиваются в земле несколько лет, и поэтому массовый лёт взрослых происходит не каждый год. Подобный ритм довольно част у насекомых, личинки которых развиваются в почве. Так массовый лёт обыденнейшего в лесной полосе нашей страны июньского хруща происходит каждые четыре года, хотя в перерыве между ними хрущи тоже появляются, но эти дополнительные потоки небольшие.
В Северной Америке обитают цикады, личинки которых развиваются в почве семнадцать лет. Так она и называется – семнадцатилетней. Годы массового лёта у этой цикады тоже бывают через определенные промежутки времени.
И все же, несмотря на существующий ритм, в пустыне массовый вылет цикад может задерживаться и зависит от состояния погоды. Во всяком случае, массовое появление этой крупной цикады не происходит в годы засушливые и голодные.
Пробуждение
Десять лет я не был в ущелье Тайгак. За это время оно мало изменилось. Все те же знакомые скалы, каменистые осыпи, распадки, все та же изумительная тишина да посвист ветра в острых камнях. Пройдет еще десяток лет, быть может, пройдут сотни, тысячи лет, и все будет по‑прежнему.
Но дорога, проложенная автомобилями, стала значительно торнее, меньше горных куропаток‑кекликов, и не слышно их криков, да на вершинах гор не видны горные козлы. Год выдался сухой, и теперь в сентябре вся растительность сухая. Пылит красная земля.
Я ищу муравьев возле стоянки машины, но не нахожу никого. Будто все вымерли. Но вот гнездо муравьев‑жнецов с шелухой от семян. Хозяев муравейника нет, они закрыли все ходы, засели в подземных камерах. Опустели и многочисленные тропинки, отходящие от гнезда во все стороны.
Под слегка разрушенной мною кучкой камешков, натасканных на самую середину голой площадки, открылся вход, из него выглянуло несколько блестящих головок и будто хором спросили меня: «Что случилось, зачем вы нас побеспокоили?»
В жизни жнецов существует строгий порядок. Когда пустыня голая, сухая, урожая трав нет и нечего собирать, все уходят в подземные камеры и впадают в дремоту, даже если еще тепло и щедро греет осеннее солнце. Зачем попусту тратить силы!
Жаль нарушать покой муравьев. Заделав вход камешками, я оставляю в покое общественное жилище. Уже поздно, пора идти на бивак.
Рано утром на муравейнике я застаю порядок, брешь тщательно заделана, а сверху, перетаскивая камешки, трудится крошечный муравей‑жнец. Когда все будет закончено, ему, малышке, будет легче по маленьким щелочкам пробраться в жилище. Я кладу перед муравьем‑крошкой несколько зерен пшена, но он, будто испугавшись, скрывается под землю. Не теряя времени, я насыпаю из пшена дорожку и веду ее как можно дальше.
Проходит несколько минут, камешки неожиданно раздвигаются, и на поверхности появляется сразу целая ватага муравьев. Они хватают зерна и скрываются с ними. Еще через две‑три минуты муравьи пробудились и на земле уже кипит дружная работа по уборке неожиданного урожая. Но что удивительно! Все сразу направляются к тропинке с пшеном, и никто не ищет урожая в других направлениях. Первые носильщики, видимо, указали, в какой стороне надо искать добычу. Вот что за сигналы они подают друг другу! У медоносной пчелы сигнал, указывающий направление, куда следует лететь за взятком, разгадан и хорошо изучен людьми. А у муравьев – нет.
Сперва муравьи‑носильщики на ходу постукивают головой из стороны в сторону встречных сожителей. Это – приглашение работать. Потом этот сигнал отменяется. Все и без того возбуждены, всем и без того известно, что возле муравейника появилась замечательная работа и богатая добыча.
Но сколько среди носильщиков неопытных! Они способны только к слепому подражанию и хватают что попало: камешки, шелуху от зерен, даже сухие испражнения грызунов – и волокут весь этот ненужный хлам в гнездо. Возбуждение так велико, так заразителен пример, что наружу выползло два совсем молодых, недавно выбравшихся из куколок муравья, бледно‑серых, прозрачных, с неокрепшими покровами. Им полагается еще сидеть дома.
Иногда муравьями – всеми сразу, как по мановению, – овладевает еще большее беспокойство. Но они быстро успокаиваются. Эти вспышки возбуждения непонятны. Потом оказалось, что чуткие муравьи взбудораживались от незнакомого запаха моего дыхания, доносившегося до них. Не поэтому ли вокруг гнезда стали носиться воинственные большеголовые солдаты. Один, самый большой и, видимо, самый храбрый, приподнялся на ногах, широко раскрыл челюсти и принял грозную осанку. На него никто не обращал внимания, все были очень заняты. Но три рабочих один за другим заметили вояку и на бегу отвесили каждый по тумаку. Видимо, это означало: «Ищи врага!»
Что тогда с ним стало! Как он заметался, на ходу и с размаху ударяя челюстями о землю. С какой яростью он сейчас бы набросился на врага и растерзал его на кусочки. Но врага нигде не было, лишь сверху издалека доносился незнакомый и враждебный запах.
В это время, когда все волокли зерна, одному муравью не понравилась незнакомая добыча, он потащил зернышко из гнезда наружу. Но у него нашелся противник. Разве можно выбрасывать добро, когда и без того голод. Муравьи вцепились в зерно, и каждый тащил в свою сторону. Тот, кому не нравилось зерно, был значительно крупнее и сильнее. Зато маленький часто отдыхал, а собравшись с силами, побеждал утомившегося противника. Все же большой постепенно одерживал победу над маленьким, и зерно медленно удалялось от муравейника.
Мне надоело следить за драчунами, и я разнял их.
Когда установилась процессия носильщиков с зерном, навстречу потоку помчался какой‑то странный солдат. Он приставал ко всем попадающимся ему на пути и пытался отнять у них добычу. Но никто не желал отдавать свой груз: по муравьиным обычаям, найденное полагалось обязательно самому принести в жилище. Так и полз муравей‑вымогатель все дальше и дальше, пока не добрался до лежащих на земле зерен. Тут было проще самому поднять находку и понести куда следует.
Пробуждение муравьев сказалось не только на заготовке зерна. Кое‑кто принялся за наведение порядка на тропинках и за расширение входов. Некоторые муравьи начали оттаскивать в сторону трупы давно погибших и выброшенных наружу собратьев. Быть может, и те и другие были специалистами своего дела, не умевшими ходить за урожаем и считавшими это дело обязанностью других. Уж если все взялись за работу, то не сидеть же самим без дела.
В общем, кончилось долгое бездействие, все муравьи оживились и мой подарок приняли как конец суровой засухи и бескормицы пустыни. После того как все зерна будут собраны, долго муравьи будут рыскать по пустыне в поисках урожая. Как бы ни было, все равно я им оказал добрую услугу и горсть пшена выручит их надолго.
Усердные землекопы
Вдали в обширном понижении среди желтых сухих холмов засверкало белое пятно. Унылая пустыня надоела, и мы с удовольствием свернули с дороги. Это был солончак. Весной он заливался водой, сейчас же к лету вода испарилась, и на еще влажной и ровной, как стол, поверхности земли сверкал налет соли.
Я прищурился от яркого солнца и сверкающей белизны и стал присматриваться к безжизненной площади, которая по размерам своим могла вместить несколько современных стадионов.
Как будто ничего не видно здесь примечательного. Хотя всюду виднелись маленькие темные кучки земли, кем‑то выброшенные наружу. На белом фоне они были хорошо видны. Все кучечки одинаковые, будто устроены по стандарту. Каждая в диаметре пять‑шесть сантиметров, а в высоту – два сантиметра.
На поверхности кучек нет никаких следов хода в норку, нет их и под ними, если аккуратно сдвинуть землю в сторону. Судя по всему, хозяева подземных сооружений никуда не отлучались и должны быть дома. Но кому понадобилось селиться в безжизненной почве, да и не как попало, а на одинаковых расстояниях друг от друга? Придется заняться раскопками.
Почва солончака влажна, и ноги на ней оставляют заметные следы. Она прочно прилипает к лопате. Чем глубже, тем влажнее земля. На глубине тридцати сантиметров она почти мокрая. Под маленьким холмиком все же есть очень узкий ход, забитый землей. Чтобы проследить его, пришлось вскопать десяток подземных жилищ таинственного незнакомца. И попусту. Во всех холмиках ход терялся, будто кончаясь слепо.
Наконец удача вознаграждает поиски. Одна из едва заметных норок на глубине около сорока сантиметров все же заканчивается каморкой, в которой я вижу крохотную, около половины сантиметра длины, жужеличку, светло‑желтую с темными продольными пятнами на надкрыльях. Она недовольна тем, что ее глубокая и сырая темница вскрыта и в нее ворвались жаркие лучи солнца, и, энергично работая коротенькими ножками, пытается убежать. Я ловлю ее и с любопытством рассматриваю.
Поразительно, как такая крошка, не обладая никакими особенными приспособлениями для рытья почвы, смогла выбросить наружу столько земли, вес которой примерно в тысячу раз больше усердного землекопа. И для чего понадобилось так глубоко зарываться в эту совершенно бесплодную землю? Чтобы отложить яички? Но тогда чем же будут в этой соленой земле питаться ее личинки? Или, быть может, влажная почва солончака кишит разной живностью, микроскопически крохотными червячками или личинками водных насекомых, когда солончаковое пятно становится временным озером?
Никто не может ответить на этот вопрос, так как неизвестно, остается ли жизнь в почве такыров и солончаков, после того как с их поверхности испарилась вода. Наверное, есть жизнь, и, возможно, особенная, своеобразная и богатая.
Как жаль, что я не могу заняться разведкой этого маленького, но интересного мирка, нашедшего приют среди сухой пустыни!
Настойчивые поиски
Два года подряд не было дождей, и все высохло. В жаркой пустыне медленно умирали растения. Не стало ящериц, опустели колонии песчанок, исчезли многие насекомые. А бабочки оргия дубиа будто только и ждали такого тяжелого времени и размножились в массе. Все кусты саксаула запестрели гусеницами в ярко расцвеченной одежде с большими белыми султанчиками, красными и желтыми шишечками и голубыми полосками. Солнце щедро греет, зеленые стволики саксаула сочны, и гусеницы быстро растут, потом тут же, на кустах, плетут из тонкой пряжи светлые и просторные кокончики. Проходит несколько дней, и из уютных домиков вылетают маленькие оранжевые в черных полосках бабочки‑самцы. Самки остаются в коконах. Они не похожи на самцов и вообще на бабочек: светло‑серые комочки, покрытые коротенькими густыми волосками, без глаз, без рта, без ног, без усиков. Комочки, набитые яйцами.
Нарядные и оживленные самцы торопятся. Едва наступает ночь, как они взмывают в воздух и начинаются стремительные полеты. Бархатные комочки в коконах испускают неуловимый аромат, а перистые усики самцов издалека ощущают его. Вот найден кокон. Самец разрывает его оболочку и пробирается в домик бархатного комочка.
Затем продолжаются поиски другого кокончика. Самка же заделывает брешь в стенке кокона волосками со своего тела и начинает откладывать круглые, как перламутровые шарики, яички. С каждым днем кучка яиц увеличивается, а тело матери уменьшается и под конец превращается в крохотный комочек, едва различимую соринку. Дела все завершены, жизнь ее покидает.
Вскоре из яичек выходят маленькие гусенички, с такими же белыми султанчиками, оранжевыми шишечками и голубыми полосочками. И так за лето несколько раз.
Сегодня осенней ночью особенно ярко сверкали звезды и упругий холодный ветер пробирался в спальный мешок. Все спали плохо, мерзли. Когда посветлело, мы увидели, что машина покрылась инеем и тонкие иглы его легли даже на наши постели. Скорее бы взошло солнце и стало тепло!
Наконец солнце обогрело землю. Все мучения холодного ночлега остались позади, будто и не было их, и мы пустились на машине в стремительный бег по холмам, поднимая за собой длинный хвост белой пыли.
Вот и саксаульники. Здесь много отличного топлива, нам не страшен холод. И – какое везение! Всюду мечутся желтые в черных полосках бабочки. Они изменили поведение и теперь летают днем, будто зная, что ночь под сверкающими в темном небе звездами скует все живое холодом и погрузит в оцепенение.
На кустах саксаула кое‑где видны гусеницы. Успеют ли они развиться? Хотя поздней осенью еще выдаются теплые дни, почти такие, как летом. Ну, а кто не успеет, тот с наступлением зимы будет погублен морозами.
Многие гусеницы застыли в странных позах, безвольно повисли на верхушках ветвей. Они мертвы, погибли от какой‑то заразной болезни, и тело их под шкуркой превратилось в жидкую коричневую массу. Если выделить микроба, возбудителя болезни гусениц, и опрыскать им саксаул, тогда можно будет предупредить массовое размножение вредителя и предотвратить вред, который наносит саксауловым зарослям армия этих насекомых.
Самцы без устали носятся в воздухе, совершая замысловатые зигзаги. Так труднее попасться птице или хищной мухе‑ктырю и легче обнюхивать воздух.
Я замечаю, что все бабочки летят поперек ветра. И в этом тоже заложен определенный смысл: только так можно скорее найти по запаху самку.
Временами неуемные летуны падают на землю и, мелко‑мелко трепеща крыльями, что‑то ищут на ней. Что им там нужно? Их странные супруги должны быть в светлых кокончиках на ветвях саксаула! Неужели самки изменили обычаям, покинули саксауловые кусты и спустились вниз? Надо внимательней присмотреться. Да, на кустах всюду видны только пустые и старые коконы, а свежих нет. Ни одного! Но для того, чтобы узнать, где сейчас находятся самки, надо проследить за бабочками‑самцами.
Вот четыре кавалера слетелись вместе под кустиком полыни и, хотя между ними нет и тени враждебности, явно мешают друг другу. Вскоре три бабочки улетают, остается одна. Целый час бабочка не покидает избранного ею места, и за это время она выкопала в земле едва заметную лунку. Скучно наблюдать за нею. День же короток, и так мало времени.
К бабочке‑труженице все время подлетают другие. Покрутятся, попробуют нежными ножками рыть холодную землю и исчезают. Что‑то тут творится несуразное, какая‑то скрыта загадка!
Осторожно прикасаюсь пером авторучки к светлой каемке крыла бабочки и делаю на ней черную меточку. Бабочка так занята, что ничего не замечает. Теперь пусть продолжает свои поиски, я же посмотрю за другими самцами. Нелегко за ними следить, такими быстрыми. Но мне сопутствует удача. Вот самец после сложных пируэтов в воздухе упал на землю, трепеща крылышками, пополз против ветра, закрутился на одном месте в каком‑то невероятно быстром танце, потом ринулся в основание кустика полыни и там исчез. Что он сейчас делает? Прошло десяток минут, и бабочка вылетела обратно, взмыла в воздух, исчезла. Под кустом среди мелких соринок ловко спрятан совсем невидимый кокон, и в нем притаился бархатный комочек.
А самец с черной меткой на крылышке все там же, на прежнем месте, и, кроме того, возле него беспрестанно крутятся временные посетители. Вот, кажется, истощилось его терпение. Или, быть может, он убедился, что его труды напрасны, он жертва инстинкта. Бабочка взлетает в воздух и, свернув зигзагом, уносится вдаль.
Но место не остается пустовать. Вскоре находится другой самец и с таким же рвением принимается рыть землю слабыми ножками. И все снова повторяется. Долго ли так будет?
Скоро кончится день. На горизонте заголубели далекие горы Анрахай, застыл воздух, и вся громадная пустыня Джусандала с саксауловыми зарослями затихла, замерла, готовясь к долгой холодной ночи. Разгорается костер.
Самец все еще толчется у ямки. Это уже третий неудачник. Окоченевающий, слабеющий с каждой минутой, он все еще пытается рыть землю. Я осторожно кладу его в коробочку и ковыряю ножом землю. Появляется что‑то желтое, и я вижу кокон с бархатистым комочком!
Не было никакой ошибки инстинкта, не обманывало самцов обоняние, не зря они тратили силы, пытаясь проникнуть к бархатистому комочку. Просто тут была какая‑то особенная самка, глубоко закопавшаяся в землю. Быть может, она собиралась проспать лишний год? Такие засони часто встречаются среди насекомых пустыни, когда наступает длительная засуха. Возможно, она, эта засуха, изменила поведение бабочек. Их много появилось потому, что от бескормицы погибли наездники – враги гусениц. Им негде было кормиться. Цветов с живительным нектаром не стало. Вот и оказалось, что для некоторых тяжелые годы пустыни выгодны.
Вражда по привычке
Тугаи у реки Или стали необыкновенными. Дождливая весна, обилие влаги – и всюду развилась пышная растительность. Цветет лох, и волнами аромата напоен воздух. Местами фиолетово‑алые цветы чи<