Конкретные нравственные принципы не имеют абсолютного значения, исходя из которого мы могли бы судить всех и вся. В силу конечности человеческого духа эти принципы всегда ограничены, особенно тогда, когда они определяют достижимую цель нравственной деятельности. Роняет ли это их ценность для нас, да и в глазах Бога? Никоим образом, потому что без нравственных принципов, без ясной цели нравственной деятельности мы перестаем быть людьми, изменяем самим себе и своей богоподобной сущности.
А во-вторых, если конкретные цели нравственной деятельности не имеют того абсолютного значения, которое имеет самое различие добра и зла, то эти цели вовсе не должны быть тождественными дли всех людей. Люди не только фактически имеют различные нравственные идеалы, если брать их в конкретном, а не отвлеченном виде, но так и должно быть по существу дела.
Основным вопросом этики является вопрос о конечной цели нравственной деятельности, или вопрос: "в чём состоит высшее благо?", поскольку понятия “высшего блага” (summum bonum) и верховной, или конечной цели являются, по существу, синонимами.
Рассматривая различные этические учения, можно определить, что их наиболее распространенный недостаток - уклонение от конкретизации верховной цели; поэтому они, в сущности, ни к чему не обязывают своих сторонников, хотя и снабжают их возвышенно звучащими фразами.
Такова, например, этика Канта с её совершенно формальным требованием: "поступай так, чтобы ты всегда относился к человеку и в своём лице, и в лице всякого другого так же, как к цели, и никогда не относился бы к нему только как к средству".
Стоит внимательно вчитаться в эти знаменитые слова, чтобы увидеть, что здесь ничего не сказано о главном - о том, как именно надо поступать и к чему конкретно надо стремиться. Ведь если человек есть цель нравственной деятельности, то требование Канта звучит, фактически, так: относись к цели, как к цели. А это, мягко говоря, не слишком содержательный совет.
Конечно, только человек как свободно-разумное существо "может быть субъектом нравственного действия. Но следует ли отсюда, что только оно составляет и цель этого действия?". Куда более естественно видеть в человеке именно средство осуществления нравственного закона, и это отнюдь не роняет достоинства человека, потому что без его сознательного волевого усилия никакая нравственность невозможна. Понятие человека "указывают лишь область господства нравственных интересов, но не верховную их цель".
Немногим лучше обстоит дело с формулировкой верховной цели у философов после Канта. Фихте-старший перенёс центр тяжести с человека на его свободу, и в том же ключе Гегель определил цель исторического развития, как "прогресс в сознании свободы". Но и эти формулировки, при несомненно содержащейся в них доле истины, в сущности, бесплодны и вращаются в порочном круге. Действительно, "свобода есть самоопределение духа", но задача нравственной философии как раз и заключается в том, чтобы раскрыть, "к чему же самоопределяется осознавший свою свободу дух". Сказать же, что свобода нужна человеку ради неё самой - значит утверждать "деятельность ради деятельности", то есть, по существу, бесцельную деятельность.
Впрочем, Гегель, в отличие от своих предшественников, понял, что нравственный закон "наполняется содержанием из объективной действительности, данной не в самозаключённом и отрешённом от мира субъекте, а в объемлющем его действительном союзе с другими субъектами - в семье, в гражданском обществе, в государстве".
Но довести это понимание до содержательной концепции высшего блага Гегель не сумел - во многом из-за своего крайнего универсализма, связанного со слиянием духа человеческого и Духа Божьего в едином "мировом духе".
Итогом явилось "отождествление высшей цели с целью мировой", а такое отождествление "неминуемо убивает нравственную оценку". Действительно, "основою всякой нравственности служит стремление к добру и уклонение от зла. Следовательно, как бы не определял человек добро и зло, безусловная противоположность этих понятий есть первая посылка нравственного учения, и всякое учение, которое снимает эту противоположность, тем самым отрицает и нравственные цели". Но так называемый "мировой процесс" совершается с участием всех факторов, как тех, которые человек считает добром, так и тех, в которых он видит зло. А тогда остается только сделать вывод, что "все в этом развитии, как добро, так и зло, ведет к благу", и, следовательно, различие добра и зла не имеет принципиального значения.
Итогом является нравственный индифферентизм, а то и прямая "софистика в пользу зла", характерная далеко не для одного Гегеля.
Совершенно ясно, что эти замечания направлены против весьма распространенного типа мировоззрения, связанного с претензией на знание "замыслов Бога" о цели мирового развития, о характере "богоугодного мирового порядка" и т.п. Такой тип мировоззрения весьма ярко обрисован в Ветхом Завете и бесповоротно осуждён в Новом, что не мешает попыткам выдавать его за "христианское понимание истории" - со стороны римских пап, американских президентов, да и иных "православных" идеологов.
Философское осмысление нравственной деятельности человека должно начаться с исследования понятия "верховной цели" и определения её несомненных признаков. И, прежде всего, надо ответить на вопрос: возможна ли такая цель вообще? Ведь каждый человек преследует весьма различные цели - и по сравнению с другими людьми, и даже по сравнению с самим собой, в различных жизненных ситуациях.
Не имеем ли мы здесь некий хаос, приговор которому вынесен в рассуждениях ветхозаветного "Экклезиаста" о тщетности всего земного или в аналогичных, пусть метафизически и более тонких, размышлениях основателя буддизма? Существует устойчивая тенденция выдавать эти рассуждения пресыщенных земными благами владык за нечто близкое к христианству, забывая, что Основатель последнего прожил земную жизнь простого человека - и благословил эту жизнь, во всех се естественных проявлениях. Впрочем, нелишне отметить еще раз - христрианство даёт земной жизни человека именно религиозную санкцию, а не религиозную регламентацию, освящает эту жизнь, но не сливается с нею. И такая санкция была бы невозможна, если бы в хаосе человеческих стремлений отсутствовало их основное нравственное ядро.
Осмысленный и притом нравственный характер человеческой деятельности проявляется, прежде всего, в том, что вся эта деятельность определяется и регулируется специфическим актом предпочтения одних целей по отношению к другим. Заметим, что в отличие от близкой по смыслу категории "выбора" категория "предпочтения" ясно указывает на неравноценность целей, на их различное достоинство ("честь"). Поэтому предпочтение не может быть произвольным и немотивированным, оно должно иметь основание, определяющее преимущество одних целей перед другими. Но здесь учение о нравственности сталкивается с первым "подводным камнем".
А именно, очень велик соблазн считать, что одни цели являются "сами по себе хорошими, а другие сами по себе дурными, независимо от их отношения к прочим целям". На этом камне постоянно разбивались и т.н. "материальные" системы этики, стремившиеся указать конкретное содержание понятий добра и зла; именно по причине явной условности этих противопоставлений расцвёл т.н. "формализм" в этике, избегающий конкретизации высшего блага, содержательной формулировки нравственного императива.
Бесплодным разногласиям о "хороших" и "дурных" целях необходимо положить конец, то есть "признать, что все цели сами по себе "хороши" и, однако, "не все равно хороши, но одни имеют преимущество перед другими".
Заключение
Наша жизнь получает нравственный смысл и достоинство, когда между нею и совершенным Добром установляется совершенствующаяся связь. По самому понятию совершенного Добра всякая жизнь и всякое бытие с ним связаны и в этой связи имеют свой смысл. Разве нет смысла в животной жизни, в ее питании и размножении?
Но этот несомненный и важный смысл, выражая только невольную и частичную связь отдельного существа с общим добром, не может наполнить жизнь человека: его разум и воля, как формы бесконечного, требуют другого. Дух питается познанием совершенного Добра и размножается его деланием, то есть осуществлением всеобщего и безусловного во всех частных и условных отношениях. Внутренно требуя совершенного соединения с абсолютным Добром, мы показываем, что требуемое еще не дано нам и, следовательно, нравственный смысл нашей жизни может состоять только в том, чтобы достигать до этой совершенной связи с Добром или чтобы совершенствовать нашу существующую внутреннюю связь с ним.
В запросе нравственного совершенства уже дана общая идея абсолютного Добра – его необходимые признаки. Оно должно быть всеобъемлющим или содержать в себе норму нашего нравственного отношения ко всему. Все, что существует и что может существовать, исчерпывается в нравственном отношении тремя категориями достоинства: мы имеем дело или с тем, что выше нас, или с тем, что нам равно, или с тем, что ниже нас. Логически невозможно найти еще что-нибудь четвертое. По внутреннему свидетельству сознания выше нас безусловное Добро, или Бог и все то, что уже находится с Ним в совершенном единении, так как мы этого единения еще не достигли; равно с нами по естеству все то, что способно, как и мы, к самодеятельному нравственному совершенствованию, что находится на пути к абсолютному и может видеть цель перед собою, т.е. все человеческие существа; ниже нас все то, что к внутреннему самодеятельному совершенствованию не способно и что только через нас может войти в совершенную связь с абсолютным, т.е. материальная природа. Это троякое отношение в самом общем виде есть факт: мы фактически подчинены абсолютному, как бы мы его ни называли; так же фактически мы равны другим людям по основным свойствам человеческого естества и солидарны с ними в общей жизненной судьбе чрез наследственность, историю и общежитие; точно так же мы фактически обладаем существенными преимуществами перед материальным творением. Итак, нравственная задача может состоять лишь в совершенствовании данного.
Тройственность фактического отношения должна быть превращена в триединую норму разумной и волевой деятельности; роковое подчинение высшей силе должно становиться сознательным и свободным служением совершенному Добру, естественная солидарность с другими людьми должна переходить в сочувственное и согласное с ними взаимодействие; фактическое преимущество перед материальной природой должно превращаться в разумное владычество над нею для нашего и для ее блага.
Действительное начало нравственного совершенствования заключается в трех основных чувствах, присущих человеческой природе и образующих ее натуральную добродетель: в чувстве стыда, охраняющем наше высшее достоинство по отношению к захватам животных влечений; в чувстве жалости, которое внутренно уравнивает нас с другими, и, наконец, в религиозном чувстве, в котором сказывается наше признание высшего Добра. В этих чувствах, представляющих добрую природу, изначала стремящуюся к тому, что должно, – в этих чувствах и в сопровождающем их свидетельстве совести заключается единое или, точнее, триединое основание нравственного совершенствования. Добросовестный разум, обобщая побуждения доброй природы, возводит их в закон.
Содержание нравственного закона то же самое, что дано в добрых чувствах, но только облеченное в форму всеобщего и необходимого требования, или повеления. Нравственный закон вырастает из свидетельства совести, как сама совесть есть чувство стыда, развившееся не с материальной, а только с формальной своей стороны.
Список литературы
1. Гусейнов А.А., Апресян Р.Г. Этика. – М.: Гардарики,1998.
2. Дробницкий О.Г. Проблемы нравственности. – М.: Мысль, 1997.
3. Малахов В.А. Этика. Курс лекций. – К.: 2001.
4. Попов Л.А. Этика: курс лекций. – М.: Центр, 1998.
5. Разум сердца. Мир нравственности в высказываниях и афоризмах. – М.: Мысль, 1989.
6. Дебольский Н.Г. Философские основы нравственности. СПб., 1880.