Векшин Юрий Леонидович
Всегда хотел победить смерть!
(очерк практического врача-анестезиолога)
Тихвин 2018
Сибирь: Ленинск-Кузнецкий, Томск, Кемерово
20 марта 2017 года…Эта дата кардинально разделила мою жизнь. Жизнь на ДО и ПОСЛЕ — это более 40 лет служения своей профессии: врач анестезиолог-реаниматолог и официальный пенсионер. Правда, пенсию я получал уже с 2000 года, так как реаниматологический стаж исчислялся таким образом: год работы за полтора, с учётом профессиональной вредности.
Странная штука жизнь! Сколько я помню своё детство, всегда мечтал стать лётчиком. Небо тянуло меня к себе всегда. Никто никогда не сосчитал сколько сотен раз я вместе с ребятами запускал ввысь воздушных змеев, собранных своими руками планеров, воздушных шаров и так далее. Эта тяга проявилась в дочерях и внучках. Когда я увлекся авиамоделированием, Яна и Марина всегда помогали мне в сборке моделей: зачищать надфилями заусеницы, склеивать, раскрашивать…Всего таких моделей мы собрали 387. Когда они стали постарше, мы вместе читали журналы «Техника молодёжи», «Сделай сам», «Знание - сила» и другие. Вместе обсуждали характеристики самолётов, историю их создания, биографии великих авиаконструкторов. Нам было это очень интересно. И когда я уже стал дедом, то при каждой нашей встрече внучки просят меня «построить» бумажные самолетики, их запуски иногда занимали целые часы. И только в свои 50 лет мне рассказали, что старший брат Иван моего дедушки Володи по материнской линии был в первой пятерке асов Российской Императорской авиации! В интернете есть книга о нём: «Неоконченная повесть о русском лётчике Иване Лойко».
Что я помню ещё…? Не знаю почему, но день похорон И.В. Сталина. В Сибири холод – минус 40, гудят заводские гудки и машины, все люди рыдают. А ещё первый советский спутник, когда мы целыми домами ночью выходили на улицу и заворожено смотрели на двигающуюся светящуюся точку. Конечно, это было непостижимо. А полет Ю.А. Гагарина казался чем-то фантастическим. В школе мы часто ходили в походы и нашему классу посчастливилось побывать внутри драги, машины, добывающей золото. И там, внутри этого огромного агрегата, нам показали золотой песок. Ещё я 7 раз спускался в шахту. Тогда я учился в 6-7 классе, мой папа был главным маркшейдером шахты (горным инженером) и он брал меня с собой под свою ответственность. И, конечно же, черные воронки НКВД…
Но в авиацию меня забраковала медицинская комиссия, так как в возрасте 2,5 лет у меня был винтовой перелом левой бедренной кости, и я несколько месяцев провел в гипсе. Потом родители заново учили меня ходить. Но то, что уже посидел в кабине истребителя МИГ 17, не изменило мою мечту. Мне предложили поступить в ВМА, академию им. С.М. Кирова в Ленинграде и затем попроситься в авиацию в качестве врача. Для родителей и меня это было умопомрачительно…Маленький город Ленинск-Кузнецкий и легендарный Ленинград. Это было выше всякого понимания. Я уже имел на руках вызов в ВМА на экзамены. Но какой-то капитан 1 ранга, услышав мой прощальный разговор с военкомом, разыскал меня и посоветовал поступить в Томский медицинский институт, так как там был военный факультет. Дома мы решили, что так тому и быть…Тем более в Томске проживали наши родственники. Так закончилось моё детство: школа, после которой я свободно владел французским языком, музыкальная школа по классу баяна, армейская служба в спец. войсках.
Что ещё сподвигло меня на медицину? Литература о медиках Н. Пирогове, Н. Бурденко и особенно статьи о лечении В. Брумеля в Кургане доктором Г.А. Илизаровым и «Мысли и сердце» великого кардиохирурга из Киева профессора Н.М. Амосова. Решение было окончательным – только врач!
С первого захода я стал студентом Томского медицинского института. Когда-то это был первый факультет первого в Сибири знаменитого Томского университета. В дальнейшем они разделились: ТМИ и ТГУ. Странно, но первым занятием в институте у меня был урок французского языка. Я сразу прошу прощения у читателей за то, что с учётом давности событий я уже стал забывать имена и фамилии своих учителей, коллег, сослуживцев… Людмила Ивановна провела собеседование и мне с Лилей Жейко было разрешено не посещать эти занятия и явиться только на сдачу экзамена через два года. Институт был знаменит. В нем получили образование многие известные врачи СССР. Там впервые было оживлено человеческое сердце. В этом институте я узнал, что такое гипноз. Его на мне провел профессор, зав. кафедрой биологии. Всё это время я думал, что нас в его огромном кабинете только двое: он и я. И мне казалось, что я выполняю все его просьбы, чтобы он не усомнился в своем таланте гипнотизёра. Каково же было моё удивление, когда, открыв глаза, я увидел толпу студентов, ржущих над моими проделками. Многие свои проделки я почему-то помню до сих пор.
Так началась моя учёба. В Томске были великолепные кафедры, возглавляемые великими учёными, докторами наук, профессорами, изумительными сотрудниками. С первого семестра мы приступили к изучению анатомии. Кстати, при кафедре был великолепнейший музей этой науки, где мы проводили большую часть своего времени. Но был и конфуз: латынь мы стали изучать только во втором семестре. Поэтому первые занятия были сродни Кривого зеркала Петросяна, все латинские термины мы читали по правилам иностранных языков, изучаемых в школе: английского, немецкого, французского…В 70% это было очень далеко от истины, но очень веселило нас и наших преподавателей.
После первого курса мы с Сергеем Станиславским устроились на работу санитарами в приёмный покой знаменитой хирургической клиники им. А. Савиных. Это была первая практическая учёба азам медицины, особенно в дни дежурства клиники по городу. Всё делалось впервые: остановка кровотечения, промывание желудка, клизмы, внутрикожные, внутримышечные инъекции, пункции вен и инфуззионная терапия - всё это нам дал этот приёмный покой. В минуты передышки мы по очереди убегали в операционные, где с трибун смотрели на магию оперативных вмешательств. Эти высокопрофессиональные хирурги стали нашими кумирами. На одной из операций мне разрешили наложить мои первые пять кожных швов. Там же однажды я побывал в роли анестезиолога, эта наука тогда только зарождалась. 25 минут я проводил эфирный наркоз по полуоткрытому контуру и аппарате УНАП, других тогда ещё не изобрели. И это было просто счастьем. Кстати, с одним из первых организаторов анестезиологии профессором кафедры Петрозаводского МУ А.П. Зильбером я был лично знаком, и с ним в последствии неоднократно обсуждал режимы вентиляции лёгких при само тяжёлой акушерской патологии - ЭКЛАМПСИЯ.
В Томске я получил отличные знания по анатомии, гистологии, патанатомии, микробиологии, патофизиологии, хирургии и другим предметам, особенно по терапии. Нашей группе повезло: весь лекционный материал и практические занятия с нами проводил великий врач, интеллигентнейший человек, человек-легенда, академик Дмитрий Дмитриевич Яблоков. Он учил нас слушать сердце и лёгкие сначала через носовой платок, затем деревянными стетоскопами и только в самом конце современными фонендоскопами. Так как в Томске при кафедрах были свои клиники, проводился специальный подбор тематических больных. (Кстати, любой студент имел право раз в год, если была необходимость, проконсультировать в клиниках любого родственника). В последствии мне объяснили, что первые три недели мы слушали пациентов без сердечно-лёгочной патологии. Далее, выслушивая и перкутируя одного больного, многие услышали что-то, чего раньше никто не слышал. Это был резкий контраст с дыханием здорового пациента. И тут Димдимыч (так мы его называли) похвалил нас за то, что мы это услышали и объяснил нам, что у пациента пневмония и слышали мы крупнокалиберные хрипы. Так было и с кардиологией: мы слышали шумы, но не знали, что это такое. Димдимыч подробно объяснял нам их происхождение. Всю дальнейшую практику мы изучали уже заболевания, но каждое занятие почти в течение часа слушали пластинки, где были записаны все хрипы, шумы и так далее, что могло нам встретиться в дальнейшей практике. Один раз на уроке анатомии при препарировании трупа мы обнаружили аномальную артерию, не указанную ни в одном атласе. Срочно была собрана вся кафедра. Это была никем прежде не описанная артерия. К сожалению, я уже не помню, какое название ей присвоили.
Патанатомии. Наука близкая к хирургии. Мы изучали расположение органов, сосудов. Когда наши учителя прокалывали тело длинной иглой, а мы должны были как на Пироговских срезах указать на специальных картах через какие органы, протоки, сосуды, мышцы, связки прошла игла, что она могла повредить и к чему бы это привело у здорового человека. На этой кафедре каждый из нас проводил оперативные вмешательства на трупе при той или иной острой патологии при жизни. Мы учились инкубировать трахею, ампутировать конечности, выполнять ортопедические операции. Каждый из нас лично выбирал хирургическую бригаду, сам набирал необходимый инструмент. Венцом были операции на кроликах и собаках (обязательно под наркозом!). В случае гибели или ошибок такие операции выполнялись повторно. Животные должны были прожить три недели. Поэтому каждый день мы приходили в вольеры, где кормили и лелеяли их, и только после этого ты допускался к экзаменам. Всё это пригодилось нам в дальнейшей работе.
Патофизиология. Наука, изучающая все мыслимые процессы углеводного, белкового, жирового обмена при различных патологических состояниях по мере их прогрессирования, что происходит в организме при травмах, ожогах, гипоксиях, отравлениях, синдроме раздавливания и ещё многих других состояний. Фактически это настольная книга любого врача и точно для меня. Изучая её, для себя я создал правило алфавита, чему в дальнейшем учил своих коллег, интернов, ординаторов и студентов. Оно заключалось в следующем: каждая болезнь проходит стадийно. От повышения температуры до выздоровления или летального исхода. Исходя из периода заболевания, при встрече с больным обнаруживаешь, что есть стадия А, далее по мере прогрессирования будет и стадия Б, и В, и Д, и другие. Поэтому, обнаружив у пациента, скажем, стадию Б, я ставлю себе задачу не допустить перехода болезни в стадию В, Д, Е, Ж и т.д. и при этом находить самое оптимальное лечение в этой стадии. У меня это работало на практике. Не хвалясь, скажу, что за всю мою медицинскую практику у меня с коллегами не было ни одного случая расхождения диагноза.
В Томске во время учёбы я еще три года отработал в должности фельдшера и врача в Томском физкультурном диспансере. Мы оказывали медицинскую помощь на различных соревнованиях, турнирах, матчах. В этот период я познакомился с легендарными спортсменами, тренерами сборных команд СССР и РСФР по боксу, хоккею, борьбе и многих других видов спорта. Это научило меня быстро ставить диагнозы при травмах и самостоятельно оказывать первую помощь. Здесь же я впервые поднялся в горы с туристами из Томского университета в качестве врача. Было очень тяжело, но увиденная красота манила вновь и вновь. Я стал кандидатом в мастера спорта. Самый высокий перевал, который я покорил, был высотой 5643 метра. Это даже выше Эльбруса и Монблана! Иногда с таких высот мы махали своими ледорубами идущим на посадку самолётам. Несколько раз я видел, как сходят лавины. А ночью в июле месяце на леднике мы любовались чистейшим звёздным небом и летающими метеорами. Казалось, что к ним можно прикоснуться руками. Это казалось сказкой.
Через 4 года я вынужден был перевестись в Кемеровский мединститут. Всю жизнь я храню любовь и пиетет к ТМУ за контакты с великими врачами и педагогами и те фундаментальные знания, которые они вложили в меня. Монографии томских учёных на протяжении моей врачебной деятельности всегда были моими настольными книгами.
Почему я оказался в Кемерово? После одного из горных маршрутов я, будучи в гостях у моего брата в этом городе, познакомился со своей будущей женой Наташей. В Томске в то время не было НИИ, в которых она работала в Кузбассе. И после свадьбы мы съездили в Томск, мне подписали заявление о переводе, и я стал студентом Кемеровского мединститута. Еще до начала учёбы я устроился в центральную подстанцию скорой медицинской помощи. Санитар, медбрат, фельдшер врач – на кардиологических спец. бригадах до выездов на линейных бригадах с медсестрой «на вызова». Там я проработал до начала интернатуры. Это была огромная практика и постоянная учёба. Мы оказывали помощь зимой и летом в самых разных условиях: и под трамваями, и под машинами, при взрывах, ДТП, отравлениях, инфарктах, инсультах, в домах, квартирах, кабинетах, банях, ресторанах и т.д. Это была большая школа, по сущности близкая к реаниматологии. Всё это очень пригодилось в дальнейшей работе.
И вот началась моя учёба в другом институте. Кемеровский институт был очень молодым и разительно отличался от Томского. Во-первых, в институте не было своих клиники поэтому базы кафедр были при соответствующих отделениях областной и городских больниц. В Томске всё было сконцентрировано на небольшой площади, а в Кемерово приходилось приезжать на кафедры в разные концы города, на что требовалось гораздо больше времени. А в 17:00 по графику я уже должен был быть в своей бригаде на подстанции СМП. Правда, утром, будучи студентами, мы заканчивали работу на 30 минут раньше коллег. Успевали позавтракать в небольшом кафе при скорой и частенько при попутных вызовах (не экстренных) нас довозили до места занятий. При открытии института на работу приглашали многих профессоров, доцентов, сотрудников кафедр из других институтов, так что получать дальнейшие знания было у кого. Я учился и работал. Наташа работала. Через год у нас родилась первая дочь Яна, а ещё через пять лет вторая дочь Марина.
Много полезного я получил на кафедре хирургии, возглавляемую доктором медицинских наук профессором Т.И. Шраером. Это был потомственный врач. Хирург – первым выполнивший за Уралом и в Сибири пересадку донорской почки. Он же создал в этом регионе 6 отделение хронического гемодиализа в СССР и 1-е отделение трансплантации в Сибири. Здесь работали прекрасные доктора, некоторые впоследствии стали руководителями областной кардиохирургической клиники. Кстати, в Кемерово при различных пороках сердца стали трансплантировать клапаны свиней. Да-да, не удивляйтесь. По генному составу именно свинья является близким «родственником» человека, а не обезьяна, как утверждал великий Чарльз Дарвин. Многие интерны, которых я обучал уже в своём созданном отделении, стали сотрудниками ОАРИТ этого диспансера.
Однажды на практике в этом отделении хирургии больному, которого я курировал, был выставлен диагноз рака желудка, подтвержденный рентгенологически. Оперировал сам профессор со своими ассистентами. Теодор Изральевич в эту команду взял и меня. Даже просто держать ранорасширители (постоять на крючках) и смотреть, как оперируют эти спецы было уже подарком. Но на счастье пациента, и особенно моего при мануальном обследовании опухоль не обнаружили. Вызвали рентгенологов – точно картина рака! А в реальности его нет. Святое правило хирургов: перед уходом из любой раны, полости проводится самый тщательный осмотр операционного поля, чтобы что-нибудь не оставить там. И оказалось, что не хватает одного тампона. И началось… Хирурги несколько раз осмотрели брюшную полость, проверили, сколько их было заложено в биксы, сколько выложили, сколько использовали. Всё проверили, ну нет его! Тогда я попросил профессора разрешить мне своими руками потрогать органы брюшной полости и кишечник. Случайно в петлях кишечника рукой я наткнулся на что-то плотное… И на вопрос профессора, всё ли обследовал и всё ли на месте, я ответил (ещё ничего не понимая и не подозревая), что в одном месте тонкая кишка чуть плотнее. «А где это место?» -спросил он меня. «Да вот, под правой ладонью» - был мой ответ. «Ну давай, посмотрим вместе, что ты там нашёл» - сказал он мне. Далее он очень аккуратно подошёл по моей руке к этому месту, потрогал это и спросил, крепко ли я держу этот отрезок кишки и тихо сказал: «Ну что, тяни потихоньку». Всё это время моя рука была под его рукой. И когда это что-то натянулось до предела, я сказал, что сейчас я это оторву. «Тяни» - опять тихо сказал он. И вот случилось, что-то щелкнуло, и я извлёк что-то. Я подумал, что я всё -таки оторвал кусок кишки и уже представлял себе, что это значит. «Молодец, студент!» - услышал я. Это был тот самый тампон. Через час мне сказали, что профессор ждет меня в своем кабинете. Я вошёл туда, трясясь от страха. Но он обнял меня, сказал спасибо, налил стакан боржоми, который я выпил, лязгая зубами по стеклу… Затем велел переодеться, вызвал машину и приказал доставить меня домой. Так я понял, чем профессионал отличается от идиота. Все дальнейшие дни практики он брал ассистентом на операции, которые он выполнял, только меня. И по сей день я чту и помню этого ЧЕЛОВЕКА!
Так мы росли, взрослели. И настал день, когда окончательно каждый должен был выбрать свою специальность. Было всего три варианта: терапия, хирургия, акушерство. Все ребята нашей группы решили посвятить только хирургии. И вот опять странности судьбы! Первое занятие в субординатуре у нас было в женской консультации и вела эти занятия КМН Юлия Михайловна Миняева. И первый вопрос был как раз о нашей выбранной профессии. Вторым вопросом было – а почему не акушерство? И тут чёрт дёрнул меня за язык, я ляпнул, что попасть в это сообщество можно было только по блату. Уже второго сентября она заявила нам, что все желающие будут проходить дальнейшую учёбу в качестве акушеров-гинекологов. И 6 парней из нашей группы написали такие заявления. Нас приняли и впервые в истории кафедры создали первую мужскую акушерскую группу, добавив двух женщин. Снова моя жизнь пошла по новой стезе. Уже через две недели мы оказались в клиническом родильном доме № 1. Впервые в жизни мы увидели роды. Послеродовой период осложнился кровотечением, но начать инфузию растворов внутривенно не могли, так как акушерка не могла попасть в вену. В родзале присутствовала д.м.н., профессор Л.А. Решетова. Я попросил разрешения помочь акушерке и ввёл 4 иглы в межпальцевые вены. Пригодился опыт работы на скорой помощи. Быстро ввели необходимые при этом медикаменты, стабилизировали гемодинамику. «Мойтесь» - сказала Любовь Александровна- «Будете удалять плаценту». Я даже понятия не имел как это делается. Пока я обрабатывал руки, мне объяснили, как это делается. Но я сделал всё быстро и правильно. Кровотечение было остановлено. Меня поблагодарили и дали подержать только что родившегося мальчишку. Вот так впервые я столкнулся с тайной материнства. После этого к нашей группе стали относиться уважительно. Куратором нашей группы была Г.А.Ушакова – будущий д.м.н., профессор, заведующая кафедрой акушерства и гинекологии. Это был прекрасный педагог и учёный. Кафедру же возглавляла к.м.н., доцент Е.Г. Титова. Любовь Александровна Решетова была профессором консультантом. Человек удивительной судьбы, Ленинградка, заведующая отделением патологии беременности знаменитого Снегирёвского родильного дома в Ленинграде. Единственный в то время акушер, которая представляла СССР на многих международных симпозиумах и съездах. Вдова, мать, похоронившая сына…Она стала первой заведующей этой кафедры. Однажды я попросил ее рассказать нам о своей жизни. Лекционный зал в роддоме был полон. Когда она вошла в зал, все встали в оцепенении. На этой хрупкой невысокой даме был одет парадный китель полковника медицинской службы. На фоне множества мирных орденов и медалей выделялись боевые: три ордена Красной звезды, два ордена Боевого красного знамени и много военных медалей. Как оказалось, во время войны она командовала тремя большими фронтовыми госпиталями различного профиля. Зал взорвался овациями. Затаив дыхание, мы слушали рассказ о её жизни и профессии. Когда мы прощались, многие преклоняли перед ней колени. Как много она нам дала, как многому мы у неё научились… К сожалению, много лет назад её не стало, но память об этой женщине я храню до сих пор. Большую роль она сыграла в моей жизни и будущей судьбе. Акушерство всё больше увлекало нас. В отличие от других профессий здесь нужно было почти мгновенно принимать оптимальное решение в критических ситуациях. Роддом был профилирован на течение беременности у женщин с сердечно - сосудистой патологией. Здесь пригодились знания, полученные от академика Д. Д. Яблокова. Я очень быстро ориентировался в диагностике пороков сердца, что помогало правильно выработать дальнейшее течение беременности и предусмотреть возможные осложнения в родах. В связи с таким уклоном в роддоме часто выполнялись плановые и экстренные кесарева сечения. После приблизительно 20 таких операций, где я был ассистентом, набравшись наглости, спросил Г.И. Ушакову –когда я смогу самостоятельно выполнить эту операцию. К этому времени я уже неплохо владел хирургическим искусством. Во время родов и после мы уже самостоятельно зашивали разрывы шейки матки и промежности. В гинекологии на тот момент мы уже самостоятельно выполняли плановые и экстренные оперативные вмешательства. Всё потому, что мы учились и нас учили высококлассные профессионалы, за что им огромное спасибо. Кстати, к концу субординатуры я самостоятельно мог выполнить все оперативные вмешательства, кроме экстирпации матки и пластических операций. Так я снова оказался первым. Первым, выполнившим кесарево сечение на 5 курсе, после всего нескольких месяцев овладения акушерской профессией. Во время этой операции на свет появились двое мальчишек.
Мы учились, набирались опыта, практически не покидая роддом и гинекологию. Потихонечку мы становились профессионалами. Когда проходили цикл онкогинекологии нашу группу вела доктор только что вышедшая на работу после тяжелой болезни. Познакомились. Нам сказали наши палаты и каких больных мы должны курировать и ушли к больным. Когда мы закончили обход, она зашла в класс, закурила папиросу и сказала нам, что такое с ней случилось впервые. Оказывается, она вела больных в одной из палат. Когда она вошла и представилась как лечащий доктор, который будет делать обход, то пациенты отказались от её услуг, заявив, что их уже очень внимательно осмотрел сам доцент. Этим доцентом был Толя Расщупкин – студент из нашей же группы. Бывает и так.
Впервые я увидел, как наша преподаватель выполняла самую травматичную многочасовую операцию Вертгейма при раке шейки матки. До сих пор я считаю эту операцию верхом профессионализма. Это казалось невероятным, но выполнимым. В дальнейшем после этого цикла мы остались большими друзьями с этой удивительной женщиной.
Столкнулись мы и с другой стороной этой профессии. В случаях летального исхода обязательно проведение ЛКК, где проводился самый тщательный анализ истории болезни. Сначала на кафедре, потом на уровне горздрава, облздрава и конечный пункт – минздрав РСФСР. Привлекались все «приложившие руку» к лечению специалисты. Часто это заканчивалось очень жесткими наказаниями, вплоть до отстранения от должности, лишения категорий и т.д. Строгие выговоры казались лёгким испугом. С другой стороны, это заставляло вести мед, документацию с тщательным обоснованием диагноза, продуманным и аргументированным назначением медикаментов, тактикой ведения и лечения больного. Я много раз участвовал в таких «разборах» в качестве рецензента и должен сказать, что ни я, ни доктора отделений, которые я возглавлял не получили ни разу каких-либо взысканий. Наверное, поэтому боялись ходить на обезболивание в роддомах многие анестезиологи. Но нашей клинике повезло. Нас обслуживала Светлана Александровна Косых. Настоящая русская красавица. Обаятельная. Классный специалист. Помимо профессионализма она обладала ещё одним качеством – она никогда не предавалась панике. Это качество я перенял именно у неё. Очень многому я научился именно благодаря длительному общению с ней.
На этой кафедре мы столкнулись с самыми тяжелейшими осложнениями: это эклампсия и тромбогеморрагический синдром, описанный Марьей Семёновной Мачабели.
Эклампсия – самый страшный исход позднего токсикоза беременности. Для неё характерна высочайшая артериальная гипертензия с развитием судорожного синдрома. Два раза в жизни я видел, как женщин эти судороги превращали в колесо. По данным советской медицины в ее основе лежит гиповолемия (уход жидкости из сосудистого русла во внеклеточный и в клеточный сектор, в частности, клетки головного мозга. По американским данным считалось, что гиповолемия вторична, а первопричиной является длительно – выраженный сосудистый спазм артериальных сосудов. Часто на этом фоне происходит отслойка плаценты (особенно центрально расположенной), что является причиной смерти плода и развитием ТГС (см. ниже). Самыми страшными последствиями этого синдрома является тромбирование капиллярного артериального кровотока, что приводит к остановке органного метаболизма, грубейшим нарушениям кислотно-щелочного баланса и смерти. ТГС сопровождается и обильнейшими кровотечениями в результате утраты крови к свёртыванию.
Чем мы, студенты, могли помочь в этой ситуации, с которой не могли справиться даже корифеи? Да просто: мы сдавали кровь, в том числе и путём прямого переливания. Считалось, что поступающий с донорской «тёплой» крови фибриноген мог заставить кровь свёртываться.
Уже ближе к окончанию 5 курса мне разрешили выполнить ещё одно кесарево. Ожидание затянулось до двух часов ночи, когда освободился анестезиолог. В это же время из дома в нерабочее время пришла Г.А.Ушакова, чтобы мне ассистировать. Операция прошла успешно, вновь на свет появился мальчишка. Кстати, из принятых мною родов, а это, наверное, больше полутысячи, 70% были мальчишки.
В связи с такой задержкой я на утренней конференции после отчёта предложил создать собственную акушерско-гинекологическую реанимационно-анестезиологическую службу, то есть создать отделение и новую специальность в стране. Вскоре мы ушли на каникулы. Как я себе всё это представлял? Сейчас это выглядит смешно. Я думал, что как анестезиолог я ввожу пациентку в наркоз, далее его продолжает вести анестезистка под моим контролем, а я моюсь и иду оперировать. Это была чистая утопия на самом примитивном уровне.
И вот 6 курс, последний. В первый же день меня пригласила в кабинет профессор Решетова Л.А. и в присутствии зав. кафедрой и доцентов объявила, что моё предложение о создании новой реанимационно-анестезиологической службы рассмотрено и на уровне Минздрава СССР и РСФСР это решение было одобрено. Называется приехали… Ни я, ни мои коллеги никогда не занимались анестезиологией и реаниматологией (ОАРиТ). Вместе со мной этим решили заниматься А.М.Хватковский и А.Н.Широков (два Саши). И нам предстояло сделать то, чего никто и никогда не делал: проходить субординатуру сразу на двух кафедрах. Нашим учителем и куратором была назначена С.А. Косых. На этот момент была выпущена лишь одна небольшая монография по акушерским проблемам в реанимации. Её автором был профессор Н.Н. Расстригин, заведующий службой реанимации института материнства и детства, находящегося в Москве. Учёба была интенсивная: с утра мы занимались акушерством, затем анестезиологией. Первое, что мы освоили хорошо, были перидуральные анестезии, к концу курса каждый из нашей тройки выполнил примерно по170 таких обезболиваний. Этот метод практически не влиял на состояние плода. Дети имели очень высокие показатели по шкале Апгар. Но при крупном плоде и многоводии мы столкнулись с внезапно развивающимися коллапсами гемодинамики. Проанализировав все данные, пришли к правильному объяснению возникающих коллапсов. Когда наступает полное расслабление мышечной массы, снижается тонус поперечнополосатых мышц, происходит сдавливание нижней полой вены тяжелой беременной маткой, то есть прекращается приток венозной крови в правые отделы сердца, левый желудочек в какой-то момент практически не выбрасывал кровь в аорту. Нашли и выход. Так как нижняя полая вена находится справа, мы стали укладывать пациентов на операционный стол с уклоном на левый бок, и мы избавились от этого осложнения, вена не пережималась и после извлечения плода мы возвращали операционный стол в обычное положение. При извлечении плод на несколько минут нужно опускать ниже таза матери, чтобы в ребёнка стекла кровь, находящаяся в пуповине. Иначе ребёнок рождается в условиях гиповолемии.
На дежурствах в роддоме, особенно в ночное время, мы часто занимались и анестезиологией, и акушерством одновременно. Было тяжело, но мы были молодые и нам это нравилось. Так целый год мы и находились под крылом Г.А. Ушаковой и С.А.Косых. Так же нам приходилось быть свидетелями печальных исходов при эклампсии и ТГС. Страшно, когда ты не можешь помочь молодой женщине, часто уже ставшей матерью. Беседа с родственниками в таких условиях была тяжелейшая наша обязанность.
Вскоре настала пора выпускных экзаменов. Нам вручили дипломы, «поплавки», мы принесли присягу врача Советского Союза. Настало время распределений. Нам троим на кафедре сказали соглашаться на любой предложенный вариант, так как готовится приказ о том, чтобы мы остались при кафедре в своем первом роддоме в Кемерово. Затем был банкет. Мы распрощались со своими педагогами, учителями, друг с другом. Мы стали уже не курсом, а молодыми специалистами. Дальше всех нас ждала интернатура. В моём дипломе специальность звучала так: врач акушер-гинеколог. На лето ректор попросил меня возглавить стройотряд с молодыми студентами и два месяца я вместе с ними занимался лесосплавом по реке Томь.
И вот интернатура. Мы вновь столкнулись с этой проблемой. В своё время М.С. Мачабели правильно определила стадийность этого синдрома. 1-я стадия – гиперкоагуляция, блокада органного капиллярного кровотока, что приводило к быстрому развитию полиорганной недостаточности. Если по-простому, органы не получали кислород и не могли освободиться, если объединить одним словом, от шлаков. Это и приводило к гибели клеток. Чтобы остановить этот процесс, М.С. Мачабели предложила вводить очень большие дозы гепарина, препарата, который не позволял крови тромбироваться. Но на практике этого не происходило. Было принято решение направить меня в лабораторию ЦНИЛ института и изучить эту проблему в течение двух месяцев. Я быстро освоил с помощью лаборантки Ольги определение всех известных и определяемых параметров свёртывающей системы. В каскадной теории свёртывания Шмитта, свёртывание крови начиналось с воздействия тканевых и кровяных тромбопластинов на 10й фактор Хагемана.На этот фактор действовал и гепарин. Мы попытались определить оптимальную дозу гепарина, чтобы остановить эту катастрофу. Использовались огромнейшие дозы гепарина, до 5 миллионов единиц, но это никак не влияло на процесс гиперкоагуляции. Все опыты проводились с кровью белых мышей. Казалось, мы вводим не гепарин в кровь, а наоборот, так несопоставимы были параметры реагентов. Так же мы выяснили, что первой очень быстро истощалась фибринолитическая система. Система истощалась и фибриноген превращался в инсолюдо, т. е. становился нерастворимым. Тогда мы стали добавлять в кровь большие дозы известных на то время тромболитиков. Но и это не влияло на процесс гиперкоагуляции и всё равно приводило к развитию 3 фибринолитической стадии ТГС. До этого (ТГС) эта стадия раньше определялась как острый фибринолиз или фибринолизное кровотечение. Так же мы выяснили, что в 1-ю стадию резко повышается этаноловый тест, а в 3-ю стадию протаминсульфатный тест.
В итоге мы очень много выяснили, но не смогли ответить на самый главный вопрос – как же это всё остановить? В дальнейшем с помощью механических и электрических коагулографов продолжили изучение этого процесса.
Мы уже работали анестезиологами. Со Светланой Александровной это было очень поучительно. Она отдала нам все знания, которыми владела сама. Все мы были уверены, что именно она станет нашей заведующей. И каково же было наше разочарование, когда в приказе об открытии отделения, в должности заведующего стояла моя фамилия. Мы бросились за разъяснениями, но нам объяснили, что приказы не обсуждаются, идите и работайте! Между нами тремя был конечно разговор: если С.А. Косых откажется, то зав. отделением должен был стать А.М. Хватковский. Тем не менее, меня все поздравили и С. А. Косых сказала мне: «Ты справишься. Я научу тебя составлять графики дежурств и другим, уже аппаратным функциям в течение 1 месяца. Затем я уйду в медсанчасть одной из шахт на должность начмеда». Так оно и случилось…Так мы осиротели…
Кафедра анестезиологии встретила нас с теплотой и заботой. Кафедрой заведовал доцент Н.Ф. Иванников. Курировать нашу работу было поручено зав. отделением хирургической реанимацией В.В. Шевелеву, с которым рука об руку мы проработали много лет. В этом отделении так же работали только профессионалы: В. Комбаров, Л.Агафонникова, А.Заболотский, которые всегда нам юнцам приходили на помощь. Рядом с их отделением расположилась биохимическая круглосуточно работающая лаборатория только для ОАРИТ. В отделении все манипуляции выполняли сами врачи. Это и трахеостомия, катетеризация центральных сосудов, установка плевральных катетеров при закрытом пневмотораксе плевритах, перевязки и т.д. Этому учились и мы. Уже через месяц я выполнил первую в своей жизни пункцию и катетеризацию правой подключичной вены. Эта, сейчас банальная в общем то манипуляция в то время приравнивалась к операции. Максимальная стерильность! Готовились к её выполнению так же как хирурги к операции. В то время её выполняли зав. отделения и врачи, прошедшие специальную подготовку в ГИДУВе.
Да и то не всех. Я это сделал как-то банально. Готовя больного к этой процедуре, зав. кафедрой спросил меня: «А сам сможешь?» «Смогу» - нагло ответил я. «Тогда иди мойся».
С первой пункции я попал в сосуд, завёл проводник, по нему катетер, пришил его к коже, заполнил катетер гепарином, наложил стерильные повязки и всё. Было такое ощущение, что только это я и делал всю жизнь. Вскоре это освоили и мои коллеги. В дальнейшем все интерны, проходящие учёбу под моим руководством, овладевали этой манипуляцией.
Через пару месяцев мы трое уже освоили и эфирный, многокомпонентный наркоз, электронаркоз и азиотропную смесь и т.д. Наш шеф Н.Ф. Иванников очень интересно вёл утреннюю конференцию, где отчитывались дежурные реаниматологи, анестезиологи, токсикологи и мы. Очень тщательно обсуждалась динамика состояния больных, выслушивалось мнение практически каждого врача, намечалось дальнейшее обследование и т.д., здесь я, как и все, учился мастерству риторики, дискуссии, доказывать истину своего утверждения. За всё время работы в Кузбассе я никогда не слышал, чтобы кто-то в общении, пользуясь своей должностью руководителя, позволял себе лишнее. Просто уровень культуры и воспитания, уважения к коллегам, личное достоинство не позволяли вести себя по-другому. В мудрости шефа я убеждался ни один раз в последующем. Навсегда запомнил «заповеди», которые он мне однажды поведал:
1. Запомни! Самое главное для заведующего – это безопасность пациентов!
2. Реанимация – это не просто делать руками всё лучше всех. Главное – лучше и быстрее всех анализировать ситуацию и прогнозировать дальнейшее течение заболевания и думать.
3. Осложнение — это не то, что произошло, а то, к чему ты морально не готов
4. Никогда не бери в своё отделение докторов, в которых у тебя есть хоть капля сомнения. (к сожалению однажды я этот постулат нарушил)
5. И последнее, это высказал знаменитый В.Б.Чупрасов: инженер отделения гемодиализа должен получать зарплату не за то, что он с утра до вечера разбирает и собирает диализные мониторы, а за то, что вся аппаратура находится в рабочем состоянии и безопасна для пациентов.
Я старался следовать этим правилам всю жизнь.
Отделение расширялось. Были приготовлены все материалы по статусу отделения, штатное расписание, функциональные обязанности сотрудников и мы стали первым отделением ОАРиТ в Кузбассе и за Уралом. Мы расширялись, набирались опыта и ума разума. Отделение обс