Редко знахарь знал заговоры от всех болезней. Как правило, у каждого лекаря была своя «специализация», благодаря которой он становился известным в округе: один превосходно заговаривал зубы и головную боль, другие — кровь, третьи — от укуса змеи.
Точно так же, как и врач, знахарь, приходя к больному, сначала производил осмотр и ставил диагноз, но весьма своеобразный: он определял, какая у «пациента» болезнь — от испуга, от дурного ветра, от «глаза» или порчи. Для определения характера болезни знахарь гадал, смотрел в воду, в зеркало, топил воск, раскидывал карты. Особое внимание обращалось на собственную «позевоту»: если, при произнесении заговора, знахарю сильно зевается, значит, у больного «большие уроки» — порча; если лекарь зевает пять раз, значит, «обурочила» баба, а если больше — мужчина.
В других случаях, при умывании больного с угольков или камешков, загадывали имя человека, на которого падало подозрение, что сглазил он. Если камни, падая в воду, зашипят, а угли упадут на дно, значит, сглазил человек, имя которого задумано. Делалось это так: знахарь брал ковш холодной воды, клал в него соли, горячих угольев и при этом приговаривал, кладя первый уголек — «с мужичья глаза», второй — «с бабья глаза». Если тонул первый уголек, значит, болезнь приключилась с мужичья глаза, а если второй — «с лиха бабья глаза». Лекарь возвещал о результате больной или больному, проклинал врага — супостата и вместе с родными и больным делал предположение на знакомых, кто сглазил. Затем уже следовало само умывание.
Некоторые знахарки брали не два, а три горячих угля и последний уголь нарекали «девичьим», воду же, в которую погружали угли, солили и мешали их ножом.
|
|
Узнать, кто сглазил, было делом относительно легким. Гораздо труднее знахарю разобраться и определить вид заболевания. И лечить многие из таких заболеваний было труднее, да и лечение их бывало разное.
«Хлопотливое это дело, — разъясняла важность такой правильной диагностики знахарка земскому врачу, — хорошо, если сглаз, а если от худого часу, а нет — порча: тогда ведь лечить много труднее. Сглаз всего три зари надо отчитывать, а от худого часу и от порчи целых двенадцать зорь. Ну, да мы сейчас узнаем, что ей, сглаз или другое что».
Начинает знахарка читать молитвы, почитает немного, а сама плюнет, начитается — и опять плюнет. Глянет в кувшин с водой и опять плюнет. Кончив, она говорит: «Когда принесешь эту воду, все ваши должны поглядеться в нее, может, не сглазил ли кто из своих? За чужих я гляделась в кувшин, не знаю, не подходит, чтобы был сглаз. Если бы сглаз, я бы зевала, а то ни разу не зевнула. Все-таки попробуй. Если не полегчает, опять приходи ко мне: придется лечить от худого часу и от порчи».
При лечении лихорадки-варагуши совершалось целое священнодействие. Придя в дом больного, знахарка требовала три кувшина с водой, выгоняла всех вон из избы, ставила кувшины на вышку, под святыми, и начинала наговаривать воду: сначала читала «Отче», а потом специальный заговор от варагуши. Прочитав заговор раз, лекарка дула на один кувшин, затем вновь читала заговор и «Отче» и дула теперь уже на второй кувшин. Затем проделывала то же самое с третьим, брала из первого кувшина немного в рот водицы и брызгала на голову больного, водой из другого кувшина брызгала на грудь и руки, а из третьего — на ноги и живот. Потом, призвав семейных больного, приказывала, чтобы они три раза в день обрызгивали больного и столько же раз давали ему пить — из одного кувшина утром, из второго вечером, а из третьего перед обедом. Знахарка ходила к больному до девяти раз.
|
|
При этом читались разные заговоры от лихорадок, которые каждая лекарка знала не один и не два. Вот пример типичного заговора от лихорадки:
«Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв Пречистыя Твоее Матери и всех святых, помилуй мя грешного, раба Божия (имя), аминь. В начале бе слово и слово бе в Бога. До скончания века Бог человекам бысть святыя и тьма его. О, Господи, Боже, Великий Царю, сотворитель неба и земли, видима и невидима и нас грешных, раб Твоих. Пошли, Господи, Матерь, Деву Марию, на помощь рабу Твоему (имя), святого Авксентия и грозного воеводу небесных сил, архистратига Михаила, ангелов Божиих, сильных и грозных, четырех евангелистов: Луку, Марка, Матфее и Иоанна Богослова, еже от нападающих на мя сил, дьявольских трясовиц, 12 сестер, которыя явились на Черном море, в столбе каменном, с того моря взяли брата царя Ирода и пошли мучить род человеческий тяжелыми болезнями и нареклись именами: первая — Трясее, вторая — Ледее — придают холод; третья, Гнетее — слабит в нутре; четвертая, Глядее — когда человек спит и смотрит; пятая, Желтее — напускает желчь на человека; шестая, Глухее — закладывает уши; седьмая, Ломлее — ломит голову и кости, как сильная буря ломает деревья; восьмая — Пухлее — утробу разносит; девятая — Хрипее — в грудях хрипит; десятая — Огнее — в жар приводит, одиннадцатая — Сведее — в руках и ногах жилы сводит; двенадцатая — всех злее сестер, Иоанну Предтече голову отсекла, когда она вселится, то человек жить не будет. Призываю Господа Иисуса Христа и Божию Матерь, ангелов и архангелов Божиих, и тогда услыша Господь молитву и послаша на помощь святого отца Авксентия и начаша он мучить жезлом железным и давать им по четыре тысячи ран в день. Волницы и трясовницы стали молиться: святой отец Авксентий, ангелы Божии и евангелисты, не мучьте нас, кто вас вспомянет и молиться вам будет, или спишет сие, и носить при себе станет, того человека не будем знать и станем от него бегать за триста сажень. Святой отец Авксентий заклинает именем Господним и крестным знамением Христовым: крест — красота церковная, ангелам от дьяволов и трясовиц на прогнание и избавление православных христиан и раба Божия (имя). Да сокрушится под знамением честного и животворящего креста Господня, да отступится супротивная сила и скорбь, и трясовицы от раба Божия (имя), после дня и после слова, молитвами святого архистратига Михаила и архангела Гавриила, ангелов Божиих, сильных и грозных четырех евангелистов, Луки, Марка, Матфее и Иоанна Богослова, во веки веков, аминь. Царь Мануил имел у себя 70 трясовиц и недугов, и он их бил и проклинал. Не бей и не проклинай нас: кто твое имя вспомянет или при себе эту молитву носить станет, того человека сохранит Бог и помилует раба Божия (имя) от глазниц, трясовиц и водяниц во веки веков. Аминь».
|
|
Не менее сложным ритуалом сопровождалось лечение разных болезней знахарками в Коротоякском уезде Воронежской губернии. Бабка-повитуха брала в особый деревянный сосуд, из которого не пьют и не едят, чистой, свежей воды, клала в нее уголь, ладан и соль, читала над этим составом Троичную, а иногда Богородичную молитву, клала несколько поклонов перед святыми иконами и, помолившись, начинала вспрыскивать больного с приговором, после произнесения которого дула на больного трижды, со словами «аминь, аминь».
При всем разнообразии приведенных приемов и средств в них есть одно общее — стремление оказать воздействие на психику больного, которое должно быть тем сильнее и глубже, чем сложнее и таинственнее эти приемы, чем содержательнее, с точки зрения крестьянина, произносимый при этом заговор и чем больше он может тронуть его душу. Таковы, в особенности, заговоры и приемы чисто религиозного свойства, носящие характер как бы домашнего богослужения.
Знахарь или колдун?
В некоторых случаях знахарь украшал ритуал таинственными и пугающими предметами — змеиными головами, костями лягушек, блестящей ступкой с пестиком, иногда травами и даже человеческими костями. Если дело происходило в избе знахаря, то неподалеку от стола, со снадобьями сидел черный кот, стояли кочерга, котел и специальная кадка с водой.
Такие знахари, по мнению этнографов, довольно часто были простыми мошенниками. Они «напускали туману» и приписывали себе силу, способную не только причинить и отогнать болезнь, но и поднять мертвого. «Захочу — и мертвого подниму этой (наговорной) водой, — бахвалился знахарь из ряда таких, — только у вас состояния не хватит со мной расплатиться».
Заговоры, которыми владели этого сорта знахари, по большей части, неизвестны: они обыкновенно уверяли своих пациентов, что если сказать кому-нибудь слова заговора, то он потеряет из-за этого силу. Заговоры эти передавались знахарями и знахарками, по убеждению крестьян, только на смертном одре, кому-либо из близких родственников, наедине, в строгой тайне, и те, в свою очередь, блюли тайну заговора до своей смерти.
Такие знахари могли «насылать» на людей бесов, то есть они переходили уже в «разряд» колдунов. Бесы редко когда нападают на человека по собственной воле, чаще их все-таки «науськивают». Если же бесы вдруг набросятся на человека «по собственному почину», то выбирают преимущественно пьяниц, людей, пренебрегающих своими религиозными обязанностями, — не верующих в Бога, великих грешников, или тех, которые призывают их на помощь в минуты злобы, гнева, отчаяния.
Пьяницам бесы «представляются» нередко в своем «натуральном» виде целыми десятками, лишают их сна, поселяют отвращение к пище, наводят ужас, истощают тело и иногда доводят до самоубийства. Так русский народ объяснял припадки запойного бреда, или «белой горячки».
Напускание бесов колдуном и ведьмой может быть сделано словами (наговором), или бесы «пускаются по ветру», передаются с пищей, питьем, поцелуем, дыханием, прикосновением.
Последствием вселения бесов, как мы уже говорили, являются тяжелые и длительные нервно-психические страдания, известные под общим названием «порчи».
Таких знахарей-колдунов крестьяне побаивались и у себя дома принимали со страхом и трепетом и, чтобы задобрить, угощали водкой. Это в особенности относится к тем «знаткам, которые при заговорах не употребляют имени Божия и Святых, к порченикам[42] и ясновидцам[43]».
Довольно часто в русских селах, где жили татары, именно знахарям-выходцам из их среды и приписывали особые «злые чары». Татарские ворожеи считались даже искуснее и сильнее русских. Такой славой, например, пользовались ворожеи татарской деревни Чудовки в Пензенской губернии, куда возили для лечения русских порченых. «Уж чем мы ее (порченую) не лечили, — нередко приходилось слышать этнографам от пензенских баб, — ко всем ворожеям возили, татарский наговор пила, ничего не помогло, видно, так Богу угодно».
Обращаясь в крайности к знахаркам-нехристям и к тем, которые при лечении, по мнению мужика, пользовались услугами нечистой силы, крестьянин все же прежде всего шел к тем из знахарей, которые врачуют именем Бога.
Определенные целительные или профилактические процедуры у таких «знаток» не только приурочивались к церковным праздникам, но они даже вводили в тексты обрядов или сопровождающих их заклинаний христианскую символику, особенно часто — знак креста.
Символика креста в обыденной жизни в течение веков существенно изменилась: из символа страдания он стал символом победы над злом и активно использовался в обрядах, предназначенных это зло предотвратить или уничтожить.
Крестообразно сделанные надрезы на хлебе или других предметах, «наговариваемых» для исцеления, церковные свечи, елей, святая вода, освященные в церкви травы становятся обычными элементами народных целительных обрядов.
Знахари этого сорта в большинстве случаев были простые, иногда благодушные и почти всегда действительно верующие люди. Заговаривали они с крестом и молитвой, призывая святых угодников, Спасителя, Божию Матерь и апостолов. Большинство самих заговоров неизменно начиналось словами: «Во имя Отца и Сына, и Святого Духа». И многие знахари, по-видимому, действительно были убеждены, что шепчут и заговаривают они во имя Божие.
— Как же ты, бабушка, лечить начала? — спрашивали этнографы в конце XIX века орловскую знахарку М-фу, умную, бойкую и энергичную старуху.
— Да как начала? Осталась я от мужа вдовой с шестью детенками, так надо же было чем ни на есть пропитаться.
— Все же училась у кого-нибудь лечить-то?
— А это мне от Бога.
— Так сразу и лечить стала?
— Как можно сразу? Я помаленьку. Приводилось и самой лечиться, и других видела, как лечили, — ну, я и присматривалась, а там и сама зачала: от людей научилась.
— Чем же ты лечишь, травами?
— И травами, и наговором, и водой наговорной умываю.
— А можешь ты сказать кому-нибудь эти наговоры?
— Отчего же не сказать? Тут греха нету. Это мне от Бога. Я, вот, по богомольям-то ходила, так спрашивала, не грех ли, мол, лечить-то? Ну, старцы сказывали — ничего, не грех. Да, вот, и в Оптиной отец Амбросий тоже говорил. И сон мне такой был. Это, как зачали ко мне ходить лечиться-то, я и думаю: ой, не грех ли? А тут мне сон и приснись. Снится, это, мне комната, и входит в эту комнату девушка, в одной руке у ней книжечка, а в другой — кувшинчик махонький. Идет, это, она и спрашивает, быдто про себя: а не грех ли ходить к М-фе лечиться? Заглянет в кувшинчик, а потом в книжечку посмотрит: нет, скажет, не грех ходить к М-фе лечиться, да так до трех раз. Я отца Амбросия спрашивала про сон-то, а он и говорит: ничего, говорит, это тебе, значит, так от Бога дадено. Ну, и другие монахи, самые божественные, тоже, ничего, дозволяли.
— Что же ты многим помогаешь?
— А как же? Дам испить, умыться — и полегчает. Иные приказывают умываться-то сквозь скобку, а я так — и ничего, — помогает».
Не менее простодушно рассказывала про свое лечение другая орловская знахарка, Наталья.
«Ведь я тоже бабка, — сообщает она, — и помогаю, как могу: умываю я. С глазу приключится что, с недоброго слова, либо еще с чего, умою — и как рукой снимет. Матушка-покойница научила меня. Не колдовство это какое, дочка, говорила она мне, а Божеское дело, потому с молитвой творится. Дала она мне махонький образок Божия Матери, Сиропитательница называется, и велела спускать крещенскую воду и умывать той-то водой. Ну, вода-то у меня всегда есть, какая годов пять стоит, бережешь так-то и для себя, и для добрых людей. Умою так-то — и поможет. По осени нонча кум мой крышу крыл да и упал оттуда. Повредил руку, разнесло ему ее, как подушку. Пришел ко мне и говорит: помоги, кума, Христа ради. Будто и упал-то легко, так катом и скатился, ан вот что! Давай поворожу, смеюсь я ему. Спустила водицы, дала ему руку мочить, да велела на другой день приходить. Приходит на другой день веселый такой: ну, кума, руке-то лучше, говорит. Лучше? И слава Богу, куманек, говорю я. Пришел так до трех раз — и прошла боль»[44]