Анри Лот
К другим Тассили
Новые открытия в Сахаре
«ИСКУССТВО»
ЛЕНИНГРАДСКОЕ
ОТДЕЛЕНИЕ
1 – 1699
Оглавление
Глава 1
УЭД ДЖЕРАТ
Глава 2 ТИССУКАИ-Н-АФЕЛЛА
Глава 3
ТА-Н-ТАРТАИТ И И-Н-ИТИНЕН
Глава 4
ЮЖНЫЙ ОРАН
Глава 5
ТАССИЛИ В НЕЗАВИСИМОМ АЛЖИРЕ
Глава 6
СОБЫТИЕ В ПОЗНАНИИ ДОИСТОРИЧЕСКОГО ИСКУССТВА
Глава 7 ИХЕРИР. 1970
Глава 8 СЕВЕРНЫЙ НИГЕР
Глава 9
ОПЯТЬ В НИГЕРЕ
Глава 10 МЕЧЕТИ АИРА
Глава 11
ТРАГЕДИИ ЗАСУХИ
Глава 12
БЕГЛЫЙ ОБЗОР ПРОШЛОГО
САХАРЫ
ПРИМЕЧАНИЯ
ГЛОССАРИИ
ПОСЛЕСЛОВИЕ. И. М. Дьяконов. А. Ю. Милитарев
ПОЯСНЕНИЯ К ИЛЛЮСТРАЦИЯМ
Общая карта
Henri Lhote
VERS D'AUTRES TASSIL1S
Nouvelles
découvertes
au Sahara
ARTHAUD
PARIS
Анри Лот
К ДРУГИМ
ТАССИЛИ
Новые открытия
В Сахаре
«ИСКУССТВО»
ЛЕНИНГРАДСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ
ББК 85.103(2)
Л80
Перевод с французского Г. А. БЕРСЕНЕВОЙ
Послесловие и примечания доктора исторических наук И. М. ДЬЯКОНОВА,
кандидата филологических наук А. Ю. МИЛИТАРЕВА
4903010000-058
Л ––––––––––––– К.Б.-46-17-83
025(01)-84
© Paris, Arthaud, 1976, текст и иллюстрации
©Издательство «Искусство», 1984, перевод, послесловие, примечания
Карта 1. Уэд Джерат
Глава 1
УЭД ДЖЕРАТ
Два года в поле и от полугода до года обработка материалов – такие сроки руководство Музея Человека [1] давало в прежние времена путешественникам-натуралистам для того, чтобы работа шла нормально. Долгая экспедиция в Тассили [1]* в 1956–1957 годах позволила привезти копии нескольких сотен наскальных росписей, но вымотала нас до крайности. Силы наши быстро восстановились, и нас стало грызть нетерпение снова отправиться в те же края, тем более что со всех сторон нас осаждали вопросами люди, чье любопытство мы разбудили, но не смогли удовлетворить. Наши открытия показали Сахару с неожиданной стороны и побуждали нас продолжить исследования, которые, как мы и сами знали, были далеко не завершены. Некоторые из товарищей по экспедиции были со мною вполне согласны, но между желанием и возможностью его осуществления – дистанция огромного размера.
В начале 1958 года ассигнования на исследовательские экспедиции настолько сократились, что мои просьбы о выделении средств оставались безответными. Вместо средств на экспедицию мне официально предложили занять весьма лестный для меня пост руководителя Департамента Древностей в Марокко. К несчастью, это не соответствовало ни моей компетенции, ни научным устремлениям. Я вежливо отклонил это предложение. Нет, для меня поистине немыслимо было отказаться от Сахары!
Однажды, после полудня, на выставке в павильоне Марсан я столкнулся с неожиданным посетителем, стоявшим, как и все прочие, в очереди в кассу за билетом; снова я увидел его среди людей, толпящихся перед великолепным рисунком – гордым силуэтом женщины, увенчанной королевским шлемом, которая настолько напоминала нам героиню романа Пьера Бенуа, что мы окрестили ее Антинеей [2]. Внимательно разглядывавший ее зритель, Андре Мальро [3], молча ходил по выставке в сопровождении своей очаровательной жены, время от времени останавливаясь и пристально рассматривая экспонаты. Казалось, он мысленно перенесся в Африку, в Абиссинию, которую на заре своей бурной жизни однажды посетил вместе с Анри Монфрейдом, аббатом Анри Брейлем [4] и отцом Тейяром де Шарденом [5]. Уходя, он сказал мне: «Прекрасно! Хорошая работа! Браво!»
На следующий день я получил от него письмо; он обещал мне поддержку в Комиссии национальных музеев и заканчивал следующей фразой: «Ваша выставка – одна из самых значительных за последние полвека, и не я один так думаю».
Несколько месяцев спустя к власти снова пришел генерал де Голль, и Андре Мальро было назначен министром культуры. Благодаря цепи счастливых случайностей как-то вечером я оказался сидящим справа от него на обеде, дававшемся в его честь.
«Кажется, я вам кое-что обещал, но я тогда был не бог весть кто; теперь я министр и могу исполнить обещание».
Без всяких прикрас изложил я суть своих финансовых затруднений. Несколько недель спустя я получил записку с приглашением зайти к нему в кабинет, где мне от имени генерала де Голля из рук в руки была вручена сумма в два миллиона старых франков!
В министерстве Андре Мальро не имелось свободных средств, и он обратился непосредственно к де Голлю; генерал счел возможным выразить таким образом интерес, который он питал к нашим исследованиям, о чем он мне позже написал лично. Итак, я явился в Музей Человека и на глазах своих потрясенных товарищей вытряхнул из старой газеты пачки денег, открывших зеленую улицу нашей новой экспедиции. Мы не задержались с отъездом. Господин Макс Лежен, в ту пору министр Сахары, оказавший нам огромную помощь во время первой экспедиции, предоставил в наше распоряжение военный самолет, который должен был доставить нас из Бурже в Форт-Полиньяк (местное название – Илези), деревушку у подножия Тассили-н-Аджера. Денег нам все-таки не хватало, но недостающие средства, в виде лагерного оборудования и продуктов питания, в каковых мы испытывали крайнюю надобность, щедро предоставили французские промышленники и коммерсанты.
Все члены новой экспедиции участвовали в научных поездках либо 1956-го, либо 1957 года. Все они были добровольцами, и всех их объединяло нетерпение снова увидеть Тассили. Это были Мишель Брезийон, Жан Лесаж, Андре Вила, Жак Виоле и моя жена.
Целью нашей был уэдДжерат, который был включен в программу 1956 года. Но мы не успели его исследовать, потому что широко развернувшиеся работы в районах Тамрита, Сефара, Джаббарена и других и без того затянули наше первое путешествие на восемь месяцев.
Уэд Джерат был мне уже знаком. В 1934 году – после того как мой друг лейтенант Бренан, производя разведку со взводом мехаристов на плато Тассили, открыл там наскальные рисунки, – я посетил уэд вместе с географом Робером Перре.
Количество, разнообразие и размеры рисунков, которыми были испещрены оба берега, поражали воображение. На них была представлена вся нынешняя тропическая фауна: слоны, гиппопотамы, носороги, жирафы, антилопы, львы, обезьяны, крокодилы, водоплавающие птицы. Эти животные в наше время обитают намного дальше к югу, на просторах саванны и в экваториальном лесу; их изображения, высеченные на песчаниковых скалах, часто в натуральную величину, кажутся фантастическими среди этого выжженного солнцем ландшафта, и нужно сделать над собой некоторое усилие, чтобы даже мысленно представить их здесь.
Что привело Бренана в это странное место? Он никогда мне об этом не рассказывал. Случай? Страсть исследователя, доходившая в нем до одержимости? Или сведения, полученные от кочевников? Действительно, о росписях уэда Джерат было известно многим туарегам, от внимания которых не укрылись изображения животных. Уже позже в рассказе о путешествии исследователя Фуро я прочел, что он знал о них еще в 1894 году, но на эту деталь никто не обращал внимания и уж тем более не посещал эти места.
Да и как мог подобный ансамбль остаться незамеченным местными жителями, если фигуры слонов на рисунках имеют высоту пять метров, а жирафа – восемь? Кроме того, уэд Джерат – место паломничества туарегов иджераджераун из племени имрад, чьи кочевые тропы пересекают Фаднун вдоль и поперек; туареги молятся здесь перед маленькой мечетью, чтобы испросить у аллаха дождя. Дождь в этих местах бывает очень редко, и от него полностью зависит благополучие тощего скота, единственного средства существования кочевников. Позже я еще вернусь к этому святилищу.
10 января 1959 года. Остались позади скрытые плотным туманом горы, где идет жестокая братоубийственная война [6], и военный самолет «Норд-Атлас 2501» выгружает нас на мирной и тоскливой земле Форт-Полиньяка. Едва открылись задние двери фюзеляжа, как к самому самолету подкатывают несколько военных грузовиков «шесть-шесть», чтобы принять три тонны нашего багажа. Экипаж самолета спешит в обратный путь. Для них и речи не может быть о том, чтобы здесь заночевать. Оборудование тут ненадежно, а в Форт-Флаттерсе – все удобства современной базы: комнаты с кондиционерами, душ, прекрасное снабжение в столовой и, главное, кино каждый вечер.
Воздух тяжел, небо мутно, Тассили скрыто черными тучами. Резкие яростные порывы ветра поднимают облака пыли. Обычно эти признаки предвещают дождь. Вечером падают первые капли, и всю ночь они шуршат по крыше. Над Тассили, барьер которого вырисовывается к югу от форта, к небу поднимаются столбы черной пыли и песка. Вскоре на Форт-Полиньяк обрушивается настоящий проливной дождь! Туареги ликуют. Идет весна, и погода обещает обильные пастбища стадам и молоко обитателям становищ.
А дождь идет не переставая. Вскоре уэд Илези, на береговых террасах которого построен этот тоскливый бордж, превращается в поток; сначала он течет как бы нехотя, но постепенно набирает силу. На следующий день это уже бурная кипящая река шириной более трехсот метров, а вода, питающая ее, все прибывает сверху.
На третий день утром яркое солнце разгоняет облачный покров, до сих пор скрывавший от нас Тассили, и плато предстает перед нашими глазами. Свежий и бодрящий воздух, напитанный тонкими ароматами, вселяет радость. А в наших краях унылое и холодное время года продолжается до самой пасхи, когда наконец под напором весны пробуждаются к жизни все соки.
Пришло время извлечь из нашего багажа маленькую надувную лодку. Сначала Жан Лесаж, а потом Андре Вила отправляются в плавание по водам уэда Илези. Поток несколько успокоился; деревенские ребятишки, пользуясь редким случаем, глазеют на импровизированных мореплавателей и толкутся в воде. На несколько дней Форт-Полиньяк превращается в Мало-ле-Бэн [7], но вскоре уэд обретает обычный вид: вода уходит, оставляя там и тут лужи, в которых бьется рыба, принесенная паводком с тассилийских высот, – ей уготована участь погибнуть на солнце и стать пищей шакалов. На Тассили еще живет рыба – свидетельство того, что в прошлом в Сахаре был влажный климат.
Хотя Форт-Полиньяк очень удален от театра военных действий на севере, здешний гарнизон все же остается наготове. Только что приземлился «юнкерс», прибывший, чтобы произвести обычную разведку в близкой к нам алжиро-ливийской пограничной полосе. Командующий гарнизоном Форт-Полиньяка капитан Годар, зная, что я питаю к таким полетам большой интерес, поскольку они могут быть очень полезны для работы, приглашает меня принять участие. Самолет выглядит ненадежно. Моторы пилоту удается завести не с первого раза–двигатель тревожно кашляет, из всех отверстий фюзеляжа валят клубы черного дыма и время от времени вырываются языки белого пламени, создавая впечатление, что сейчас-то все и взорвется. Когда мы набираем высоту пятьсот метров, Годар подмигивает мне, давая понять, что теперь он спокоен. Я тоже.
С нами летит туарег Амастан, приближенный и вероятный наследник амгара Тассили, Брахима аг Абакада. Этот высокий парень, ростом около 1 метра 90 сантиметров, величественно драпирующийся в великолепные гандуру и бурнус, чувствует себя так же спокойно в воздухе, как на своем мехари, по крайней мере в начале полета.
Мы пролетаем сперва над борджем Тарат, потом над Ти-н-Алькумом на ливийской границе.
Амастан приготовил послание для своих становищ в этом районе и позаботился о том, чтобы взять с собой тяжелую железяку, к которой надо его привязать. Но он не смог правильно оценить расстояние и скорость полета: пока привязывал письмо, мы давно уже оставили позади его становища. О том, чтобы открыть иллюминатор в кабине и побеспокоить пилота или его помощника, не может быть и речи, и поэтому я выбрасываю пакет из иллюминатора заднего отсека, где помещается санитарный бачок. Скорее всего, это послание никогда не попадет по назначению, разве что чудом много времени спустя его найдет какой-нибудь кочевник. Но Амастан доволен, ему кажется, что он идет в ногу с прогрессом. Это не мешает туарегу испытать на себе последствия болтанки, которые он, впрочем, предвидел, почему и захватил с собой большой платок – им Амастан прикрывает рот, заглушая икоту, и в него же скромненько заворачивает останки своей последней трапезы. Самое главное для туарега – что бы ни случилось – не потерять лица. И тут их знаменитое покрывало поистине незаменимо.
«Юнкерс» и вправду сильно болтает. Самолет получен еще по репарациям, он буквально на последнем издыхании. Крылья стонут от вибрации моторов. Честное слово, сейчас все развалится на куски! Отовсюду сочится масло, даже крылья им перепачканы. Кажется, это один из последних полетов перед окончательной отставкой. Нужно обладать недюжинной смелостью, чтобы летать на таком самолете, и немалым оптимизмом, чтобы доверить ему свои кости! За несколько месяцев разбились трое его собратьев; один из них, на котором я чуть не полетел, упал в Джанете; в нем погибло восемь человек.
Без всяких происшествий мы садимся в Джанете и проводим там ночь. На обратном пути пролетаем над вулканом Адрар, высшей точкой Тассили, и передо мной раскрывается панорама огромной сети уэдов; все они текут в направлении с юга на север и несут свои воды к уэду Илези. Зрелище феерическое. Повсюду блестит на солнце вода. Это больше не сухая, бесплодная, покрытая запекшейся коркой Сахара. Как по мановению волшебной палочки, Тассили вновь обрело жизнь, и вновь по нему спокойно струятся реки. В сумерках, когда мы вслед за солнцем летим над полным до краев уэдом Джерат, фантастическая игра света и красок – красное перемежается с нежно-желтым и переходит к фиолетовому – чарует нас, оставляя неизгладимое впечатление.
Ни один из членов нашей экспедиции в Сахаре не новичок, и ничто из того, что составляет обычную жизнь пустыни, не может нас застигнуть врасплох, – но не этот нежданный ливень всемирного потопа. Однако мои коллеги сумели провести время с пользой и распределили поклажу, которую повезут вьючные животные. Брахим аг Абдеррахман, наш проводник, собрал верблюдов для нашего каравана, но советует задержаться с выходом еще на сутки. По его словам, спад воды едва начался, и мы просто не сможем проникнуть в уэд Джерат. Брахим – человек опытный, и мы повинуемся.
Караван из двадцати верблюдов с четырьмя погонщиками под предводительством Брахима, отставного солдата тассилийского отряда мехаристов, выступает в назначенный час. В последний момент мы нанимаем боя по имени Амеллаль, что на языке тамашек значит «белый», а в переносном значении – «антилопа аддакс», но парень – чернее антрацита; огромные добрые глаза с ослепительными белками на широком с приплюснутым носом лице придают его облику живописность и притягательность.
Пройдя несколько часов по редкому тамарисковому «лесу», мы делаем привал в уэде Илези, на песчаной косе, не затронутой паводком. Погода стоит исключительно мягкая.
На рассвете приводят верблюдов, которых ночью оставляли пастись без присмотра, стреножив их, чтобы не ушли далеко; в процедуре навьючивания участвуют все, и к десяти часам мы достигаем входа в уэд Джерат. Местами вода еще стоит на метр от земли, но по берегам можно передвигаться, только приходится время от времени, следуя изгибам уэда, вброд переходить с берега на берег, потому что тропинку преграждают озерца воды. Двигаемся медленно. Верблюдов приходится вести на поводу, чтобы обходить препятствия. Броды очень трудны – под ногами жирная глина, в которой животные скользят. О том, чтобы ехать верхом, не может быть и речи, и когда Жак Виоле вздумал взобраться на верблюда, тот два-три раза взбрыкнул так, что Жак принял совсем уж неудобное положение и предпочел спрыгнуть наземь. С этой минуты начались неприятности. Первый верблюд поскользнулся на глинистом склоне и рухнул под тяжестью груза. Груз рассыпался. Пришлось всем работать, чтобы поднять животное, вытащить его на твердую землю, подобрать раскатившиеся коробки консервов, потом вновь приладить поклажу. Все это неоднократно повторялось, тем более что местами мы шли в воде выше колен.
Немного дальше, в трудном месте, один из верблюдов, которые шли вереницей на общем поводу, предводительствуемые замечтавшимся погонщиком, рухнул со всей своей поклажей; шествовавшее впереди животное, совершенно обезумев, стало метаться, разбрасывая навьюченные на него ящики, и чуть не свалило на землю погонщика. Туареги засуетились вокруг упавшего верблюда, издавая пронзительные крики, но ничто не помогало: у животного была сломана нога. Пришлось оставить его лежащим среди камней по грудь в воде. Нас это очень огорчило: тяжело было смотреть на его страдания.
В пять часов вечера мы стали лагерем на ночевку на сухом участке. Амеллаль развел огонь и занялся своими кастрюлями; среди них был великолепный котелок-скороварка, новенький и блестящий, и его свисток, раздавшийся несколько минут спустя, привел нашего боя в неописуемый восторг.
На следующий день переход был менее труден. Чем выше мы поднимаемся по руслу уэда, тем ниже уровень воды, а лежащие чуть наклонно плиты по обеим сторонам потока дают нам возможность двигаться увереннее. На этих плитах мы и увидели первые наскальные рисунки.
Мы намеревались остановиться в самой верхней части уэда, в месте, которое я обследовал еще раньше, – между двумя заброшенными пальмовыми рощицами, носящими название Нафег. К полудню следующего дня мы добрались до этого места и немедленно принялись ставить палатки, разворачивать кухню и укладывать запасы продовольствия в расщелины скал. Туареги собирают верблюдов, получают плату и отправляются в Форт-Полиньяк. Чтобы обеспечить связь, мы оставляем при себе двух мехари; остаются также один из погонщиков, Абдалла, и проводник Брахим. Вдвоем они отправляются выяснить, жив ли верблюд, сломавший ногу, и нельзя ли его еще спасти. Верблюд был жив, но поднять его на ноги не удалось. Пришлось его прирезать. На следующий день Брахим и Абдалла притащили в лагерь огромные куски мяса, которого нам должно было хватить на много дней. По обычаю, они срезали кусок кожи с клеймом владельца с шеи верблюда, чтобы отдать это клеймо хозяину и оправдаться таким образом в смерти животного.
Место, которое мы выбрали, очень удачно для работы. Вода пока еще струится у наших ног, что избавляет нас от постоянной и главной заботы в Сахаре. Засохшие пальмы Нафега и приютившаяся в уэде Джерат редкая рощица акаций, сухие ветви которых превосходно горят, в изобилии поставляют топливо.
Нам остается только приступить к копированию рисунков, которые мы видели во время путешествия. Они окружают нас со всех сторон. Эта работа поручается Мишелю, Жаку и мне; Жан Лесаж специально займется теми, что украшают многие выемки в скалах, – я вспомнил, что видел их еще в 1934 году; Андре Вила несет ответственность за фотосъемку.
Утес Аханна, под защитой которого мы разместили столовую, весь испещрен самыми эротическими из всех доисторических, и в частности сахарских, рисунков, которые нам когда-либо пришлось видеть. На них изображен хоровод каких-то рогатых людей. Их огромные фаллосы готовы войти в раскрытые женские половые органы, которые изображены тут же. Все анатомические детали вырисованы очень тщательно. Занятная приапическая [8] сценка! Вряд ли мы когда-либо поймем ее сокровенный смысл. Все наши домыслы располагаются в области чистых гипотез, а Брахим, как-то побывавший с друзьями в веселом квартале Уарглы, хихикает в свое покрывало и заявляет, что, наверное, когда-то, давным-давно, уэд Джерат был лупанарием [9] Тассили!
Нам эти изображения кажутся непристойными, но какое отношение может иметь к ним наша мораль? У всех народов на всех стадиях развития продолжение рода было постоянной заботой, о чем и свидетельствуют произведения искусства, столь далеко отстоящие друг от друга, как барельефы индийских храмов и африканская скульптура. В Японии, на празднике начала сева, процессия молодых девушек носит раку с огромным каменным фаллосом; поскольку он является символом плодородия, эта церемония должна призвать благословение богов на рисовые поля. В рисунках Джерата многие фаллические фигуры носят на голове маски, изображающие животных, что позволяет предполагать наличие анимистических верований.
Мы копируем эти произведения, потому что с точки зрения техники исполнения они совершенно замечательны; кроме того, чрезвычайно важно ознакомить с ними публику. Что же касается последователей Фрейда, то они непременно придут в восторг от психоаналитического содержания открытых нами фресок.
Многие фигуры выполнены в натуральную величину, а иногда и больше, их создание требовало немалого труда. Тщательно прорисованный контур глубоко врезан в породу и представляет собою широкую, равномерно отполированную черту глубиной приблизительно в сантиметр. Иногда в углублении заметны следы предварительных насечек бучардой, которые были сделаны до полировки; эта техника свидетельствует о высоком мастерстве работы с камнем и применяется мраморщиками еще и поныне.
Жан копирует рисунки на скале Аханна, а Мишель и я снимаем копии с рисунков на плитах; они гораздо меньшего размера и расположены вверх по течению узда от пальмовой рощи Нафег. Рисунки, относящиеся к самым разным периодам, испещряют оба берега уэда; одни расположены на покатых склонах, другие – на отделившихся от скал валунах; определить, в какую сторону они предпочтительнее ориентированы, невозможно. Чтобы ничего не пропустить, приходится тщательно прочесывать уэд, разделив его на секторы, и ответственность за каждый сектор возложить на кого-либо из членов экспедиции.
Кроме ответственности за свой сектор, мои обязанности состоят и в том, чтобы производить обмеры и проставлять на полях копий данные, относящиеся к технике исполнения каждого рисунка и покрывающей его патине [10]. Все это понадобится позже, при камеральной обработке и анализе, и будет служить отправной точкой для классификации документов по периодам.
Плиты, которые копирует Мишель, покрыты грубо выбитыми маленькими изображениями животных – львов, лошадей – и фигурками людей, вооруженных копьями; рисунки эти не имеют ничего общего с теми, на которых животные изображены в натуральную величину; покрывающая их патина относительно прозрачна и указывает на то, что относятся они к сравнительно недавнему времени.
Чтобы не пропустить ни одного рисунка, надо обследовать все участки уэда. В этих поисках меня сопровождает Брахим. В один прекрасный день мы с ним выходим прямо к маленькой мечети, расположенной выше пальмовой рощи Нафег. Но не думайте, что это строение с минаретом, куполами, молитвенным залом, комнатой для омовений и тому подобным! Мечети сахарских кочевников – это камни, выложенные на земле прямоугольником, в середине которого находится полукруглый выступ, обращенный к Мекке и символизирующий собой михраб. Сюда приходят молиться мусульмане – арабы и туареги, оказавшиеся в этих местах. Поскольку вода здесь редка, никакое омовение, предписываемое Кораном, не практикуется; оно заменено тем, что горсточкой песка протирают руки и лицо, – и ритуал исполнен. Такое строение соорудить настолько просто, что около каждого становища всегда есть нечто подобное.
В 1934 году, чуть позже того, как Бренан сообщил о своих открытиях, во время обследования уэда, которое я наскоро предпринял вместе с географом Робером Перре, я видел эту мечеть; она вся заросла дикой травой и казалась совершенно заброшенной. Перед михрабом лежал прекрасный неолитический жернов, круглый, из белого кварцита. Хотя с одной стороны он был сколот, я, с согласия моего проводника Керуда аг Мохаммеда, увез его с собой и поместил позднее в Музей Человека.
И вот сегодня Брахим разочарованно оглядывает мечеть и объясняет мне, что лет двадцать тому назад люди его племени регулярно совершали к ней паломничество, потому что в ней находился белый круглый камень, который имел власть даровать дождь. Достаточно было, по его словам, помолиться перед этим камнем, предварительно помазав его сажей, символизирующей черные тучи, о которых молился верующий, и дождь вскоре начинался.
«Но однажды,– продолжает он,– по уэду проехал один француз, и с тех пор камня уже больше не видели. И сколько мы ни молились, в уэде Джерат дождь больше ни разу не пошел. Странно, – добавляет он,– что несколько дней назад он как раз вернулся, да еще такой обильный!» – «Как ты сказал? Белый камень? Круглый? Гладкий?» «Да-да, – подтверждает Брахим, пристально глядя на меня, – это не ты его случайно утащил двадцать пять лет назад?»
У меня не было никаких причин отпираться от поступка, который в свое время не вызвал никаких возражений, а потому я ответил утвердительно. «Ну теперь я понимаю, почему в день твоего приезда в Тассили шел такой дождь и почему люди кель меддак (племя, к которому принадлежал мой проводник Джебрин) говорят, что ты обладаешь баракой! Этот белый камень имеет власть над дождем, а раз он у тебя, то теперь ты тоже обладаешь этой властью».
Брахим на самом деле потрясен и просит меня привезти обратно камень, когда я вернусь.
Хотя ислам осуждает языческие обряды, несовместимые с истинной верой, туареги очень привержены суевериям предков.
Так вот и родилась легенда о моей бараке, обошедшая все Тассили.
Несколько месяцев спустя в Форт-Полиньяке мне пришлось повстречаться с верховным вождем Тассили Брахимом аг Абакада. Мы с ним беседовали о наскальных рисунках, хорошо ему известных. История с жерновом заставила его улыбнуться: он был лучше начитан в Коране, чем его подданные, и считал, что вся эта история – пустое ребячество.
Барака это или что-то другое, но в Сахаре нет ничего приятнее, чем иметь в достатке воду, свежую и чистую, восхитительную на вкус. Поток, заполнивший уэд, по-прежнему тихо течет в своих берегах. Вода затопляет многочисленные естественные впадины, и у каждого из нас есть своя маленькая купальня, где он с удовольствием плещется, особенно когда становится жарко. Погода очень неустойчива: сегодня и в шортах жарко, а назавтра так холодно, что приходится натягивать два-три свитера, чтобы не лязгать зубами. Такой температурный режим нормален для этого глубокого каньона, куда солнце проникает только после десяти часов утра; в том месте, где мы находимся, он не, шире ста метров и почти столь же глубок.
Между двумя пальмовыми рощами расстояние приблизительно полтора километра; на этом отрезке находится семь гротов с наскальными росписями, обнаруженных еще в 1934 году; на пяти из них изображены одноосные колесницы. Рассмотрев один из рисунков как можно тщательнее, мы обнаруживаем, что колесница снабжена двумя дышлами, в которые впряжены быки, а быков ведет погонщик. Эта новая деталь открыла нам, что раньше в Сахаре существовали не только боевые колесницы.
Один из скальных навесов просто великолепен. Длиной около девяти метров, он весь расписан, причем изображены не только колесницы, запряженные лошадьми, но и сцены охоты на муфлона, люди, сидящие на трехногих скамеечках, стада коз, быков и так далее. Это прекраснейший ансамбль «периода лошади» на Тассили. Поток имеет здесь резкий наклон, и чтобы охватить взглядом всю картину, нужно лечь на спину, а если хочешь рассмотреть фигуры в углах, приходится еще и перемещаться в таком положении. За копирование берется Жан Лесаж; ему пришлось целый месяц работать в самых невероятных позах. Таким образом он нажил шейный радикулит, от которого долго не мог избавиться, поскольку еще в 1944 году, сражаясь в составе 2-го десантного батальона, получил пулю в затылок, оставившую на память о себе шрам и рецидивирующие боли. Тем не менее копия, которую ему удалось сделать, выше всяких похвал.
На противоположном берегу находится ансамбль рисунков «периода полорогих»; он состоит из нескольких фигур, большая часть которых расположена выше четырех метров над уровнем земли. К счастью, по опыту наших прошлых экспедиций нам было известно, что без лесов не обойтись. Те леса, что мы имеем,– складные из алюминиевых труб– позволяют без труда добраться до рисунков; но чтобы снять кальки с наклонной стены, несчастному Жану Лесажу приходится опять проделывать сложные акробатические трюки.
Каким образом древние художники умудрялись рисовать на такой высоте? Может быть, у них были примитивные лестницы? Это кажется вполне вероятным. Случай этот не единственный – на других стоянках на Тассили нам пришлось встретить рисунки, расположенные и выше четырех метров над уровнем земли, причем, как о том свидетельствуют найденные у расписанных стен пищевые остатки и орудия, уровень почвы за это время не изменился.