В январе 1971 года я вновь в Агадезе, столице Аира, знаменитой своей мечетью, минарет которой, с декоративными балками, виден километров за пятнадцать. На этот раз меня сопровождают мой самый верный компаньон Пьер Коломбель и молодой нигерец Бубе Гадо, лиценциат исторических наук и преподаватель лицея в Ниамее; недели на две к нам присоединяется также Бертран Себир.
Массив Аир представляет интерес не только потому, что он возвышается между двумя крупными гидрологическими системами, некогда сильно влиявшими на распределение населения в этом районе, но и потому, что тянется он как раз вдоль линии, соединяющей Тунис и Кано, а это, по-видимому, во все времена был путь, по которому средиземноморские влияния проникали в Центральный Судан. Тому есть огромное множество свидетельств, оставленных народами доисторического, предысторического и, наконец, исторического периода; к основным свидетельствам относятся сообщения писателей классической греко-латинской древности, средневековья и арабских путешественников. Поле деятельности для исследователя огромно, все захватывающе интересно. Меня очень давно привлекала история Аира, и все маршруты я составляю так, чтобы каждый из них, в соответствии с программой работ, включал в себя поиски любых следов человека как древнего, так и нового времени.
Первая часть этой программы никак не связана с наскальными гравюрами и росписями и посвящена поискам гипотетического медного рудника к западу от Аира, описанного под названием Такедда арабским путешественником Ибн Баттутой в 1353 году. До сих пор никаких следов того, что в древности в Аире существовала промышленная добыча меди, не выявлено, поскольку наличия медесодержащих известняков недостаточно для того, чтобы подтвердить факт их эксплуатации. Там, где это происходило, всегда имеются не только штреки, откуда извлекалась руда, но и кучи шлака, остатки плавильных печей, фурм, литейных желобов, а также молотков, служивших для размельчения руды. Эти свидетельства не могли бы пройти незамеченными, а только они и могут служить неопровержимым доказательством.
Такедда соответствует записанному на слух слову «тегидда», которое на языке тамашек означает «естественная впадина, наполняющаяся водой во время дождей». Мы собираемся обследовать три известные тегидды, чтобы выяснить, соответствует ли сообщение Ибн Баттуты действительности или же в его тексте это случайное совпадение написаний. Уже тридцать лет многие исследователи пытаются определить местонахождение медного рудника, о котором он упоминал, но до сих пор найти его так и не удалось.
В Тегидда-н-Тагаите нет ни следов эксплуатации рудника, ни следов строений из твердых материалов. Обследуя район, мы наткнулись на старинные укрепления, приписываемые одному сонгайскому императору [3]*, аскии Мохаммеду, который между 1500 и 1515 годами совершил два похода против султана Аира, с тем чтобы подчинить его своей власти. На соседнем гребне мы обнаруживаем неизвестные до сих пор наскальные рисунки, с которых будущая экспедиция снимет копии, а рядом – неолитический производственный слой с многочисленными осколками от обработки камней.
В Тегидда-н-Адраре тоже нет никаких следов эксплуатации рудника, но есть еще одно укрепление, приписываемое тому же сонгайскому завоевателю. Многочисленные холмы были приняты одним бывшим офицером отряда мехаристов за разрушенные дома. Он полагал, что ему удалось открыть Такедду Ибн Баттуты. Впадина окружена многочисленными неолитическими мастерскими того же времени, что и в Тегидда-н-Тагаите, но более бедными.
Тегидда-н-Теземт. Это солончак, где несчастные добытчики растирают землю, содержащую соль, в маленьких глиняных мисках, наполненных водой. Воду выпаривают на солнце, получая мягкую массу, состоящую из глины и кристаллов соли. Из этой массы делают нечто вроде караваев разных размеров, а потом продают их на всех рынках Нигера. Это очень интересное зрелище. Груда намытой земли настолько велика, что издали, двигаясь по тропе, ее можно принять за гору. Поселок построен рядом с солончаком. К домам, чаще всего жалким, всегда примыкает двор, где солевары делают свои соляные караваи. После сезона дождей туареги со всей округи за сотни километров приходят к водоему в Тегидде, чтобы напоить свой скот. Это лечение солью. Вода, содержащая четыре грамма соли на литр, отвратительна на вкус, однако местные жители привыкли к ней и, видимо, не страдают от этого. В период дождей, когда вся местность превращается в болото, большинство уходит за девяносто километров к юго-юго-востоку, в селение Ин-Гал, служащее одновременно соляным складом. Любопытно, что солевары из Тегидда-н-Теземта и жители Ин-Гала говорят на особом диалекте, представляющем собой смесь сонгаи, тамашек и даже арабского языка. Этот факт приписывают существованию сонгайской колонии, якобы основанной в XVI веке в Агадезе императором Гао, часть жителей которой перебралась в Ин-Гал, тем более что эта местность находилась на караванном пути из Агадеза в столицу Сонгайской империи. Многие слова и большинство грамматических правил имеют сонгайское происхождение. Числа же обозначаются на тамашек и по-арабски. Мы видели, как люди фильтруют насыщенную солью землю, чтобы извлечь из нее кристаллы соли, принести домой еще влажную массу и сделать из нее соляные караваи. Однако напрасны были бы поиски следов добычи меди в жилых кварталах, хотя Ибн Баттута указывал, что обработка руды происходила в домах, а вода протекала сквозь медные рудники, что портило ее цвет и вкус. Это описание точно совпадает с Тегидда-н-Теземтом, но ни о какой добыче меди здесь и речи быть не может. Вся почва вокруг соляной копи, насколько видит глаз, представляет собой красную растрескавшуюся глину, полностью исключающую наличие медной руды.
Азелик – еще одна местность, менее чем в пятнадцати километрах к северо-востоку от Тегидда-н-Теземта, упоминавшаяся как возможное местоположение таинственного рудника Ибн Баттуты, поскольку там были найдены куски известняка с вкраплениями медной руды. Мы отправляемся туда, чтобы проверить наблюдения, сделанные мною много лет назад. Прежде всего мы отмечаем, что здесь нет развалин собственно домов, а есть несколько частично обрушившихся стен древней мечети и небольшие стены, окружавшие дворики и служившие, видимо, загоном для домашнего скота. Место же, где жили люди, усеяно глиняными черепками, равномерно покрывающими землю, и на нем не видно никаких следов стен. Тому, кто немного знаком со средневековыми развалинами Аира, ясно, что селение должно было состоять из большого числа соломенных хижин, по-видимому, сожженных при его разрушении. Мы взяли около тридцати проб в разных местах, и все они показали присутствие следов пепла и частично сгоревших соломенных циновок. Два человеческих скелета, лежащие ничком среди глиняных черепков, не могли быть, разумеется, захоронены во время пожара. На земле повсюду валяются неподвижные нижние жернова, некоторые из них протерты до дыр, но нигде нет ни малейшего следа плавильных печей или добычи руды. Что же касается медесодержащего известняка, то он входит в состав горной породы, на которой лежит почва, но содержание в нем меди настолько мало, что он непригоден для разработки. Производя зондирование, мы извлекли совершенно целый горшок, края которого слегка выступали над землей, а рядом с ним подобрали куски древесного угля, для которых методом радиоуглеродного анализа была установлена дата 1150 год н. э. Еще один пробный раскоп на кургане, покрытом керамическими черепками, позволил нам обнаружить часть фурмы и кузнечный шлак. Но этот инвентарь можно найти на месте кузницы в любом селении.
По местным преданиям, здесь жили будто бы пастухи племени туарегов инассуфа, которым и приписывают открытие соляной копи в Тегидде. В краю туарегов все легенды поэтичны, и потому стоит пересказать и эту. Однажды пастух, погнавший коров на пастбище, по возвращении вечером увидел, что одной из них не хватает. На следующий день пастух отправился искать ее, и, идя по следам, обнаружил ее в довольно болотистом месте. Вернувшись в становище, он заметил, что копыта животного покрыты слоем красной глины. Он соскреб ее и положил в калебасу. Жена начала готовить еду и, ничего не заметив, опустила в ту посудину кусок мяса. Когда еда сварилась, женщина подала ее хозяину; он очень удивился тому, какое вкусное получилось мясо, и спросил, что она туда положила. Только тогда женщина увидела на дне сосуда красную глину. Удивившись, она попробовала ее на язык и обнаружила, что глина соленая. Муж рассказал, как попала в котелок эта глина. Все люди стойбища тут же отправились в то место, где ходила корова, и, попробовав глину на вкус, убедились, что она соленая. Они поделили между собой участок, покрытый соленым глинистым илом, и с того дня стали разрабатывать эту своеобразную соляную копь.
Азелик был разрушен в XVIII веке султаном Агадеза, безуспешно пытавшимся утвердить свое право на взимание налогов с добываемой соли. Оставшиеся в живых укрылись в Ин-Гале, где, как известно, до сих пор обитают их потомки. Поселение, видимо, занимало не более двухсот метров в диаметре, причем люди селились на возвышенных местах. Мы насчитали вокруг восемь некрополей и около семи тысяч могил; это доказывает, что население маленького городка, если учесть длительность его существования, было немногочисленным, тем более что погребения имели место и все эти последние годы.
Прежде чем уехать из Азелика, мы останавливаемся у источника, чтобы запастись водой. В маленьких водоемах, образованных подземными водами – азелик на языке тамашек как раз означает «лужи, куда постоянно поступает вода», – плавают лягушки, барахтаются дикие утки. Тут останавливаются самые разнообразные перелетные птицы, синие голуби, цапли – мы их насчитали около двадцати. Мы видели в этих местах семь или восемь диких лошадей с жеребятами; при нашем приближении они умчались с развевающимися по ветру гривами и хвостами. Они великолепны своей статью и здоровым видом. Это одичавшие животные, размножающиеся теперь на воле. Они, вероятно, живут на свободе уже около двадцати лет и приходят к водоемам Те-гидда-н-Адрара, где мы их уже как-то видели в прошлом году, а также к водоему Фагошия. Вода в Азелике вкусная, очень прозрачная и совсем не соответствует описанной Ибн Баттутой. В ней водятся даже лягушки, что доказывает ее прекрасное качество.
Отсюда мы отправляемся к горе Азузам в пятнадцати километрах к востоку, где, по слухам, находится небольшой медный рудник, который, кажется, несколько лет тому назад обнаружил один геолог. Но, хотя нас пятеро и мы ищем во всех направлениях, ничего похожего не находим. Здесь не оказалось также и никакого источника, то есть воды, «текущей по медному руднику», что обязательно изменило бы ее вкус и цвет. Мы все же заглядываем внутрь полностью высохшего колодца, глубиной около двадцати метров. И хотя наши поиски таинственного «медного рудника» закончились неудачей, мы приехали сюда не совсем напрасно: мы обнаружили несколько скелетов, черепа которых унесены ветром; у одного из них на груди был медный диск с отверстием посередине.
Нам остается побывать в Марандете, местности, расположенной в сотне километров к юго-востоку от Агадеза. Сегодня это источник, посещаемый кочевниками. Здесь обосновалось немного мелких торговцев, а несколько лет тому назад тут построили школу для детей живущих в окрестностях туарегов. Воды здесь достаточно, и до великой засухи 1973 года пастухи-фульбе и туареги каждый день по очереди водили сюда на водопой тысячи животных. Когда-то здесь был довольно крупный населенный пункт на пути из Гао в Египет, о котором сообщалось у арабских авторов: последний раз он упоминался около 1100 года. Согласно устным преданиям, жителями Марандета были гобиры, около 1200 года изгнанные туарегами. В 1950-х годах отряд мехаристов разбил лагерь на одном из холмов левого склона долины. Некоторое время спустя французский офицер, командовавший отрядом,, заметил сверху расположенные ниже размывы, обнажившие кузничные тигли. Он отправил партию их во французский Институт Черной Африки в Дакаре, причем сообщил, что в разрытой им груде остатков не менее тысячи подобных предметов. Не было ли это как раз тем самым знаменитым медным рудником? В Дакаре склонялись к утвердительному ответу. Именно это соображение и побудило меня отправиться в Марандет. Отыскать холм не составило труда. Мехаристы не заметили, что разбили лагерь прямо на неолитическом слое: поверхность земли усеяна наконечниками стрел, отшлифованными топорами и растоптанными человеческими скелетами. Холм с тиглями – их здесь действительно много – находится на пятьдесят метров ниже, на краю уэда. Я прошу трех жителей селения помочь мне просеять почву, составляющую слой. Среди этих троих – местный кузнец, работающий на кочевников округи. За три дня мы извлекаем 10 304 тигля, смешанных с глиняными черепками, пищевыми отходами, а также форму для литья металла, остатки фурмы и куски шлака. Кузнец внимательно рассматривает то, что мы извлекаем из земли; все эти остатки он считает следами очень большой мастерской, но отнюдь не рудником, поскольку извлеченные нами детали литейных форм и фурмы сделаны по тому же образцу, что и используемые ныне ремесленниками Агадеза. Инвентарь, извлеченный при раскопках, настолько обилен, что мне пришлось сюда вернуться еще дважды вместе с сотрудниками, чтобы довести дело до конца. В конечном итоге, мы добыли немыслимое количество тиглей – 42 500 штук! Как можно объяснить столь огромное их число и для чего они использовались? Многие из них целы; в некоторых есть следы серебра или меди, в других – совсем ничего. Когда были извлечены первые тигли, кузнец несколько торжественно произнес: «Эту штуку когда-то использовали для отливки золота!»
В тот момент я отнесся к этому скептически, но позднее, когда показал свои находки старым кузнецам в Агадезе и услышал то же самое, мне пришлось с ним согласиться. Но ведь в Аире никогда не добывалось золото, что же тогда?.. Нам известно, что до середины прошлого века много золота шло через Аир из Бамбука, в современном Мали; в Аире даже был в ходу динар особого веса. Может быть, там и прежде существовала торговля золотом? Во всяком случае, такое количество тиглей объяснить трудно. Много месяцев меня мучил этот вопрос, пока я не вернулся в свою библиотеку в Туре и не прочел там в «Хронике султанов Агадеза», что один из них, Илизауан, правивший, около 1430 года, обратился к своим марабутам с вопросом, разрешено ли ему Кораном взимать налог с караванов, проходящих через его страну. Он получил следующий ответ: «Ты должен взимать налог лошадьми и набедренными повязками с купеческих караванов и отдавать его людям, охраняющим дорогу из Египта в Томбукту, ибо по ней ездят все те, кто везет хлопковые ткани из Египта и золото из Томбукту». Этот текст многое проясняет, формально подтверждая, что через Аир шла торговля золотом. Но с каких пор? Радиоуглеродный анализ древесного угля, взятого из разных груд остатков и на разных уровнях, дал даты: 556, 640 и 900 годы н. э.; это вполне согласуется с устными преданиями, гласящими, что город погиб около 1200 года н. э. Поскольку Марандет, несомненно, предшествовал Агадезу как этап на пути из Гао в Египет, через него должны были провозить золото. Драгоценный металл, бывший в те времена предметом торговли, добывался обычна промыванием. Чаще всего золото было в виде песка, иногда в самородках, но последние по традиции доставались властителю страны, так что торговцы располагали для своих коммерческих операций только песком. Они перевозили его на себе в мешках из кожи или ткани, а иногда внутри футляров, изготовленных из больших страусовых перьев. Перевозка была сопряжена с риском, и те, кто не принимал достаточно надежных мер предосторожности, часто несли потери. Ситуация становится ясней, когда узнаешь, что происходило в те времена в Тадемекке; поскольку этот город был расположен в трехстах километрах к северу, в Адрарифорасе, то в нем останавливались караваны, шедшие из Гао в Алжир. Сейчас от него остались только развалины, а когда-то здесь существовала золотоплавильня, где отливали монеты достоинством в один динар, но на них не было ни года, ни какой-либо отличительной маркировки. По этой причине их прозвали «лысыми динарами». Это ценное сведение сообщено в 1608 году арабским автором Эль Бекри и позволяет предположить, что в плавильне для облегчения перевозки и последующего обмена песка из него отливали небольшие монеты.
Внимательно рассмотрев карту Африки, мы убеждаемся в том, что Марандет занимает такое же положение на восточной тропе, как Тадемекка на северной. Можно вполне допустить, что здесь тоже была плавильня, служившая нуждам купцов. Однако подобное предположение отнюдь не исключает того, что местные кузнецы плавили также медь и серебро для изготовления украшений и различных пользовавшихся спросом предметов. Этим можно было бы объяснить необычно большое количество тиглей. В тех, которые были мною исследованы, не обнаружено никаких следов золота. Их изучением не согласилась заняться ни одна французская лаборатория, поскольку золото, из-за отсутствия примесей, обычно практически не оставляет при плавке никакого следа, в противоположность серебру и меди.
Город, без сомнения, был застроен только соломенными хижинами, ибо никаких следов стен не сохранилось, а население, по-видимому, не было обращено в ислам. Нет также следов ни мечети, ни даже некрополя, так что невольно возникает вопрос: как поступали с умершими? Мы провели изыскания по всему региону и не нашли ни одного штрека, откуда бы добывалась руда. Итак, Марандет не обнаруживал никакой связи с Такеддой Ибн Баттуты. Кроме того, вблизи подобных разработок всегда существуют котлованы, часто – глубокие траншеи, следы плавилен с остатками литейных печей, куски фурм, шлак, литейные желоба и прочее. Однако, несмотря на тщательные поиски, нами не было найдено ничего подобного.
Напротив, следуя как можно ближе тексту Ибн Баттуты, анализируя каждое его описание характера жилищ, воды, местоположения рудника, разработок, типа рабочих, условий продажи и цен на полученный продукт, приходишь к выводу, что все это соответствует соляной копи в Тегидда-н-Теземте, если только заменить слово «медь» словом «соль». Такая ошибка в написании не есть нечто невероятное; в ряде произведений, дошедших до нас в виде неоднократно переписанных рукописей, подобное встречается. Здесь же еще и особенный случай: если автор этого отчета о путешествии пробыл в Такедде (Тегидда-н-Теземт) довольно долго, прекрасно описал поселение и занятия его жителей, то по возвращении в Марокко письменно изложил этот рассказ не он. Свои воспоминания о путешествии он продиктовал человеку по имени Ибн Джезай аль-Кальби, который был секретарем султана Марокко Абу Инана. Следующая редакция принадлежит некоему Мохаммеду аль-Байлуни; новый переписчик также сократил текст, опустив некоторые подробности и благочестивые легенды. По мнению мсье Рено, члена Французского института и переводчика «Географии» Абульфеда, сомнительно также и то, что Ибн Баттута вел записи во время путешествия, чем и можно объяснить большое количество выявленных в тексте неточностей. Арабисты, имеющие опыт в переводе текстов, считают, что «наиболее убедительной проверкой правдивости путешественника является сравнение его свидетельств с сообщениями лиц, посетивших те же края, причем особенно тех, кто жил приблизительно в ту же эпоху» [4]*. Мы же вынуждены признать, что Ибн Баттута был единственным человеком, сообщившим о медном руднике в Такедде. Но мне кажется, что поиски медных рудников были не напрасны. Они позволили нам сделать несколько интереснейших открытий, как-то: наскальные рисунки в Тегидда-н-Тагаите, неолитические культурные слои в Марандете, каменотесные мастерские в Тегидда-н-Тагаите и Тегидда-н-Адраре, укрепления в этих двух местах и так далее [5]*.
Вторым пунктом программы новой экспедиции в Аир было копирование наскальных рисунков, обнаруженных в уэде Мамманет в начале 1970 года. Нам удалось устроиться в Арлите, где дирекция акционерной компании рудников любезно предоставила в наше распоряжение помещения для нашего оборудования и продовольственных запасов. Мы могли также останавливаться там. Это была неоценимая услуга.
В Мамманете, отделенном от Арлита регом, простирающимся более чем на восемьдесят километров, мы разбиваем основной лагерь в обвалах скал, которые дадут нам немного тени в самые жаркие часы дня. Нас окружают только наскальные изображения буйволов, фигурок в туниках в виде двойных треугольников, слонов, носорогов, жирафов, страусов, небольших лошадей, верблюдов и множество надписей на языке тифинаг, начертанных на песчаниковых утесах, окружающих ложе кори, – так здесь называют уэды. С блокнотом, карандашом и резинкой в руках распределяю работу между нами. Бертран Себир, уже сопровождавший меня в течение двух недель в прошлом году, снова предложил свою помощь и занимается в основном фотографией. Кроме того, мы располагаем неожиданной дружеской помощью в лице доктора Жана Вьешанжа, биолога из Института Пастера, брата исследователя Мишеля Вьешанжа, погибшего от истощения во время экспедиции в Смару в Рио де Оро в 1930 году. Тем не менее оба моих основных сотрудника – Бубе Гадо и Пьер Коломбель – и я сам оказываемся совсем не лишними, ибо каждый день дарит нам уйму новых наскальных рисунков.
К несчастью, все источники воды вокруг нашего лагеря высохли. Животные и несколько кочевников, живущие в этом уэде, наведываются к одной лишь гельте, находящейся от нас в четырех километрах, но она недосягаема для автомашины. Мы вынуждены запасаться водой в Арлите. Эту тяжелую обязанность с превеликим удовольствием выполняет моя жена, привозя нам одновременно еще и хлеб, и свежие овощи. Однако такие поездки туда и обратно – немалая потеря времени и денег. В северной части Нигера бензин очень дорог, а при передвижении по пересеченной местности расход его составляет от 25 до 30 литров на сто километров. Для решения этой наболевшей проблемы мне предложили аппарат, состоящий из пластмассовых пластинок, конденсирующий содержащиеся в воздухе водяные пары и обеспечивающий таким образом водой без больших расходов. Опыт показал, что после двухдневного дождя, пропитавшего насквозь почву, в результате чего влажность воздуха в последующие дни сильно возрастает, за день собирается полтора литра воды. Но когда дождя не было уже два года и воздух очень сух, то можно тысячу раз умереть от жажды, прежде чем наберешь наперсток воды. Поэтому я никогда не обременяю себя этим устройством, применение которого относится к области утопии.
Старый пастух, привыкший за четверть века службы у инспекторов начального обучения из Агадеза к путешествиям по диким местам, выполняет у нас обязанности проводника и повара. С поваром-профессионалом у него мало общего, но для того, чтобы сварить рис, приготовить макароны с луком и томатным соусом и открыть банки с консервами, не обязательно кончать кулинарную школу. С другой стороны, он чемпион по готовке на вертеле. Его зовут Кульне. Это туарегское прозвище он получил в молодости за большие уши. Он великолепно знает все тропы в округе. Его солдатский французский язык немало нас забавляет, зато знание им языков хауса и тамашек для нас чрезвычайно ценно.
За три недели сняты копии со всех наскальных изображений в Лагере I. Мы перемещаемся выше и устраиваемся в весьма неудобном убежище, которое мы окрестили Лагерем II. Тут на редкость неуютно, тем более что температура заметно поднялась. Затем, еще выше, в месте впадения в уэд правого притока, где скалы буквально испещрены рисунками, мы разбиваем Лагерь III. Мы безостановочно рисуем, в основном жирафов, но здесь есть также несколько слонов и много фигурок, одетых в туники в виде двойных треугольников. Местность далеко не приветлива. Здесь нет достаточно глубокого убежища, и во время завтрака мы вынуждены играть с солнцем в прятки. Полуденный отдых, совершенно здесь необходимый, проводим в расщелине скалы на неровной земле, положив под голову вместо подушки большой камень. Усталость помогает нам уснуть в самых неудобных местах, и мы почти с сожалением покидаем эти жалкие убежища; снаружи, как только мы выходим из тени, нас охватывает свинцовая духота. В двухстах метрах от лагеря находится расширяющаяся к краям котловина шириной по крайней мере в десять, длиной в двадцать и глубиной более трех метров. Она, увы, пуста, а как хорошо было бы искупаться! Четыре года подряд я бывал потом в этом месте и ни разу не видел в котловине ни капли воды. Ночь в Сахаре обычно приносит прохладу, но здесь мы лишены даже этого удовольствия. Хотя долина довольно широка, она зажата высокими песчаниковыми утесами. Их склоны абсолютно голы, если не считать нескольких приземистых колючих кустарников и пучков злачных растений в глубине уэда, и представляют собой сильно нагревающиеся скалистые откосы, которые потом долго отдают тепло. В полночь термометр продолжает показывать 30°, и уснуть нам стоит большого труда.
На левом берегу кори имеются другие рисунки, и мы отправляемся их копировать, не перенося свой лагерь. Нам повезло – мы наткнулись на великолепный ансамбль из больших жирафов, изображенных в хорошем стиле, тщательнее и реалистичнее, чем большинство других сцен.
В Мамманете, помимо изображений лошадей и фигурок в туниках в виде двойных треугольников, встречается множество зарисовок верблюжат.
Любопытно, что рядом с рисунками в Лагере I я подобрал песчаниковые пластинки с высеченными на них схематическими изображениями верблюжат. Они напоминали обычные детские игрушки. Трогательные вещицы, отражающие скудость земли, бедность ее обитателей и жизнерадостность детей – вопреки всему. Предметы эти трехлопастной формы; один выступ изображает горб верблюда, в двух других при некотором воображении можно увидеть шею и круп животного. Такие пластинки часто встречаются на месте покинутых туарегских стоянок, где дети их обычно оставляли. Однако почему эти предметы (а я собрал их около шестидесяти) находились рядом с ансамблем наскальных' рисунков? Может быть, это были своеобразные посвятительные дары? Вполне вероятно, но какова цель дарения?
Мы снова поднимаемся по уэду и доходим до места, где пышная растительность теснится между двумя утесами. Там, на вершине гребня левого, довольно высокого, берега видны несколько фигур, глубоко высеченных в скале, причем одна из них – в натуральную величину. Некоторые части тела у них выкрашены в черный или белый цвет, особенно головной убор и боковые части туники, спадающей ниже колена. Вблизи оказывается, что эти большие фигуры выполнены в стиле туник в виде двойных треугольников, черные части рисунка замазаны древесным углем, а белые представляют собой просто участки скалистой поверхности, свежевыскобленные с помощью куска песчаника. Наш старый Кульне под внешностью нищего оборванца скрывает большую наблюдательность и неплохую память. Он объяснил нам, что проходящие через эти места туареги совершают обряд, заключающийся в подновлении рисунков либо древесным углем, либо просто куском песчаника, с той целью, чтобы изображенные существа исполнили их желание и послали им в этом году новую одежду. Изображают эти рисунки легендарных персонажей туарегского фольклора Элиаса и Абу Элиаса. Туареги, крайне суеверные и постоянно приносящие всяческие обеты, воздают им особые почести. Я уже говорил о камне Адар Исахархарет, на который нужно взобраться одним прыжком, произнося при этом какое-либо пожелание. В Ти-н-Беджедже на тропе Ассакао на поверхности скалы есть изображение ступни, которое нужно покрыть маслом, чтобы быть уверенным в том, что ты не останешься без одежды. На тропе Тамрит нужно в нишу бросить камень, и так далее. Понятно, что в крае, где всего не хватает, где одежда характеризует человека, иметь новую очень важно. В наши дни характер этого пожелания несколько изменился, ибо молодые туареги, военные или шоферы, надеются скорее на приобретение транзистора или даже мотоцикла...
Этим утесом полоса рисунков на левом берегу уэда практически кончается, но ими покрыты утесы на противоположном берегу, там, где в уэд впадает маленький приток. Но близится самое жаркое время года, и о снятии копий нечего и думать. Мы уже собрали их более трех тысяч, и понадобится еще много месяцев, чтобы привести их в должный вид и снабдить аннотациями для публикации. Однако мы надеемся вернуться сюда в будущем году.
Что же представляют собой эти росписи в рамках наскального искусства Сахары? Если здесь много быков, то изображения лошади и особенно человеческих фигур в характерных туниках указывают на то, •что все рисунки не старше «периода лошади». Таким образом, здешние росписи появились позднее больших рисунков в Южном Оране, в уэде Джерат и в Феззане, которые восходят к «периоду буйвола», а более поздние – к «периоду полорогих». Тем не менее они представляют несомненный интерес, свидетельствуя об экспансии народов, которым была знакома лошадь, на юг Сахары и об их проникновении в горный массив Аир. Если во время предыдущей экспедиции я обнаружил четыре изображения колесницы, то в Мамманете мы нашли еще два таких рисунка. На них схематически представлены двухколесные повозки с одним дышлом, в которых едут воины. Они свидетельствуют об усилении миграции, которую можно отнести, согласно датам, установленным в Мавритании для подобных же росписей, к V и IV векам до н. э. и даже к несколько более позднему времени. Человеческие же фигуры изображают ливийских воинов такими, какими мы их знаем по египетским памятникам и по стеле Абизара в Кабилии. Это тот же тип людей с перьями на голове (их количество бывает различно), вооруженных дротиками и круглыми щитами, какие встречались ранее в Хоггаре, Тассили-н-Аджере и Адрар-Ифорасе. Этот ливийский воин – предок туарегов, которые, прежде чем стать всадниками на верблюдах (мехаристами), были превосходными всадниками на лошадях, а в излучине Нигера остались таковыми и до наших дней. Он свидетельствует о приходе в Аир носителей берберских языков с их ливийским алфавитом, современное начертание которого имеет название письма тифинаг. Однако, согласно устным преданиям, бытующим в этих местах, на которые опираются некоторые авторы, интересующиеся историей юго-восточных туарегов, носители берберских языков появились в Аире якобы около VIII века н. э. Тем не менее эти представления следует пересмотреть. Обнаруженные нами наскальные рисунки свидетельствуют о том, что они пришли сюда задолго до христианской эры. В этом отношении весьма познавательно в некоторых случаях изучение фауны. Прежде всего мы вынуждены признать, что люди, которым была известна лошадь, широко занимались скотоводством и разводили быков. Этому не нужно изумляться, поскольку туареги занимаются разведением крупного рогатого скота и в наши дни: в кори Мамманете мы не раз видели стада. Нужно все же оговориться, что сегодня это – зебу, то есть горбатые быки. Однако зебу никогда не фигурировал на скальных росписях и рисунках «периода полорогих», и мы не знаем, при каких условиях он появился на Западе Африки. Правда, фульбе рассказывают, что, уже придя на левый берег Сенегала, они из-за коровьей чумы потеряли свои стада и вынуждены были восстановить их, но как и когда они стали разводить горбатых быков и откуда эти животные взялись, они не уточняют. Во всяком случае, очевидно, что в то время, когда в Аире появился верблюд, рядом с ним на скалах изображался бык, а не зебу. Если же случайна и можно встретить изображение зебу, то это относительно недавний рисунок, выполненный гораздо хуже и покрытый более светлой патиной. Судя по рисункам в Аире, зебу появился в этом регионе только после начала нашей эры. За неимением более точных указаний эту дату можно принять как рабочую гипотезу.