— Что-то ты мрачноват в последнее время, — сказала Елена, натирая сыр в тарелку с макаронами.
Данилов от макарон отказался — не хотелось есть. Он достал из холодильника две бутылки с пивом, вопросительно взглянул на Елену и убрал одну из бутылок обратно, сел за стол, свинтил крышечку, поднес горлышко ко рту и сделал большой глоток.
Неприятности?..
Елена обильно полила блюдо кетчупом и позвала:
— Никита! Иди есть.
— А можно, я к себе заберу? — спросил сын, явившись на зов. — А то фильм только…
— Бери, чего уж там, — разрешила Елена и, чтобы не очень баловать чадо, строго предупредила: — Только не перемажь все кетчупом и не забудь тарелку под диваном!
— Никогда и ни за что! — бодро пообещал Никита, хватая вилку.
Салфеткой, которую мать положила рядом с тарелкой, он привычно пренебрег.
Выполнив материнский долг, Елена занялась своим собственным ужином — помыла грейпфрут, очистила его и разделила на дольки. Очередная диета состояла в основном из цитрусовых.
Данилов молча пил пиво. Ему хотелось сменить тему разговора, но он все никак не мог найти подходящей и предпочел наблюдать за Еленой, не говоря ни слова.
Слышал я, что у Гучкова все в порядке — он продолжает руководить? — наконец спросил Данилов, рассчитывая, что Елена начнет активно делиться скоропомощными новостями и прекратит расспросы.
— Данилов, не морочь мне голову, — поморщилась Гиена. — Что произошло? Какое тебе дело до Гучкова и до его порядка? Когда тебя интересовали такие вопросы?
— Так, интересно. — Данилов сделал очередной глоток. — А то все судачат, я а не в теме. Слушай, давно хотел спросить — а вот этот чайничек, в котором ты никогда не завариваешь чай, — это настоящая гжель? Не подделка?
— Настоящая, — подтвердила Елена, отправляя в рот первую дольку грейпфрута. — Подделок не держу Так что у нас там с настроением?
— У тебя красивые губы. — Данилов пустил в ход самое действенное оружие. Сейчас он был готов даже к тому, чтобы внимательно выслушать лекцию о сравнительных достоинствах различных губных помад, лишь бы Елена не задавала вопросов.
— А почему только губы?! А классический нос, а огромные зеленые глаза, которые Маша Сойкина со зла назвала болотными? И зубы у меня такие, что не стыдно улыбнуться во весь рот! Дальше развивать тему, или ты все-таки расскажешь, что тебя тяготит?
— Да ничего не тяготит, — поморщился Данилов. — Просто ко всему привыкать надо, а у меня период адаптации затянулся. Хотя обстоятельства обнадеживают — место нормальное, работа нормальная, начальство вменяемое, и мудаков не больше, чем на той же «скорой». Все хорошо, и будет еще лучше. Чему ты улыбаешься?
— Да так, ничему. — Улыбка сразу же исчезла. — Чем больше я тебя узнаю, тем меньше я тебя знаю.
— Это закономерно, — успокоил Данилов. — Сей процесс называется звучным словом «агностицизм». Человек непознаваем, потому что он являет собой модель Вселенной в миниатюре или еще что-то в этом роде. В философии я не силен… Но понимать меня ты, надеюсь, не разучилась?
— Вроде нет.
— Сейчас проверим. Сможешь угадать, чего я сейчас хочу? — прищурился Данилов.
Не говоря ни слова, Елена встала, подошла к холодильнику, достала из него бутылку пива и поставила ее перед Даниловым.
— Угадала?
— Не совсем, — улыбнулся Данилов. — Я хочу феерических любовных безумств, хочу упоительной страсти и бурной взаимности. Я хочу праздника любви в водовороте серых будней.
— Твой пыл меня пугает! — Елена демонстративно отступила на два шага — больше не позволяли размеры кухни. — Экого ты в роддоме нахватался! Даже лексикон расширил — выучил слова «феерический», «упоительный» и «водоворот» и научился красиво их связывать. Скоро небось сонеты на дежурстве начнешь писать?
— Сонеты… — вздохнул Данилов, открывая вторую бутылку. — Сонетами там и не пахнет. Скорее — трагедиями. Сегодня, например, девчонка из окна выбросилась.
— Да ну? — всплеснула руками Елена. — Психоз? Насмерть?
— Непонятно, что с ней было, но насмерть. Ушла из отделения и на запасной лестнице выбросилась в окно. Не спонтанно, а обдуманно и намеренно — на батарею влезла, закрытое окно открыла и вылезла…
— Надо же… — Елена присела на край стола рядом с Даниловым и скрестила руки на груди. — А конфликтов в роддоме у нее не было?
— Нет. Поступила с улицы, молодая, более-менее ухоженная, но по сути — бомжиха. Ни дома, ни документов, ни родственников-приятелей. Родила, немного оклемалась после родов, и вот…
Чтобы немного успокоиться, Данилов сделал несколько мелких глотков из бутылки, а затем продолжил:
— Что показательно — вот выбросилась из окна молодая женщина, ребенок сиротой остался… Я к этому ни с какой стороны не причастен, но грустно мне от подобных новостей становится, даже не грустно, а мрачно. Сразу мысли в голову начинают лезть — почему она так поступила? Что ее заставило? Неужели все было так плохо? Ну, ты понимаешь…
Елена молча кивнула.
— А все остальные… Как будто цветочный горшок из окна выпал. Непричастные радуются, что они тут ни при чем, а причастные думают, как бы им избежать последствий. И всем по большому счету на эту несчастную дуру наплевать. Вот это меня поражает. Хоть бы кто-то один сказал, жаль, мол, девку… или ребенку ее посочувствовал бы… Никто! Невольно начинаю подозревать, что я — сентиментальный идиот.
— Ты добрый, — улыбнулась Елена. — И совсем не идиот.
— Идиоты нередко бывают добрыми, — возразил Данилов. — Об этом еще Достоевский писал. Федор Михайлович. Только меня нельзя назвать добрым… Просто я умею отличать хорошее от плохого. Ты, конечно, можешь посмеяться над моими словами, но на «скорой» все было как-то иначе. Когда я в общаге по балде получил, так меня навещали, мне сочувствовали, кое-кто даже деньгами пытался помочь… Я чувствовал, что вокруг меня — люди! Конечно, люди бывают разными, взять того же Бондаря — ему все трын-трава…
— Ой, я же не рассказала тебе про Бондаря! — вспомнила Елена. — Он подал заявление по собственному. Уходит в мануальные терапевты. Сказал, что устал сутками мотаться на машине по всяким ханыгам, и вообще, пора ему зарабатывать деньги.
— А он разве мануальщик? — удивился Данилов. — Никогда не слышал. А уж Витя не из тех, кто замалчивает свои таланты.
— Да он сам небось себе корочки напечатал на цветном принтере. Чего еще можно ожидать от Бондаря? — пренебрежительно махнула рукой Елена. — Ну и черт с ним. Лично я очень довольна, что он уходит. Воздух на подстанции чище станет и проблем меньше.
Теперь уже Елене захотелось увести разговор в сторону.
— Сейчас расскажу тебе еще одну новость, про Саркисяна, вот только чаю заварю…
Пока Елена колдовала над заварочным чайником, смешивая три или четыре сорта чая в особых, одной ей известных пропорциях, Данилов допил пиво и успел пожалеть о том, что начал морализировать. «Тоже мне, тема для разговора за столом!» Пообещав себе больше никогда так не поступать, Данилов приготовился слушать историю Елены.
Усевшись за стол с чашкой в руках, Елена начала:
— Одиннадцатой бригаде дали вызов — женщина, восемьдесят два года, констатация смерти. В пятом часу утра. Игорек, конечно, удивился — можно было и до поликлиники подождать, но разные же бывают обстоятельства. Короче — прибыли на вызов. Язова он оставил в машине, а сам налегке потопал на третий этаж. Пришел, вымыл руки — ты же знаешь, какой он педант, — и пошел констатировать. «Где бабуля?» — «Вот, доктор, бабуля". Бабуля неподвижно лежит на спине, ровненько так, без складочек, укрытая одеяльцем, ручки вдоль тела, глаза закрыты. Божий одуванчик, по-другому и не скажешь… Саркисян ее за руку взял, тонус мышц проверить, но этот момент одуванчик открывает глаза и таким неожиданно низким голосом, чуть ли не басом, говорит: «Вас, иродов, пока дождешься — подохнешь!» Представляешь? Игорек чуть в обморок не упал!
— Конец суток плюс фактор внезапности — можно и в обморок, — улыбнулся Данилов. — А что на самом депо было? Бабушкины родственники поторопились выдать желаемое за действительное или на Центре поводы перепутали?
— Диспетчер на приеме вызовов ошиблась. Перемкнуло в мозгах. На самом деле они на «плохо с сердцем» вызывали. Пришлось Саркисяну извиняться и идти за кардиографом и фельдшером.
— У Федулаева, когда он в поликлинике работал, был случай похлеще, — кивнул Данилов. — Однажды пришла к нему девчонка из заводского общежития с жалобами на боль в спине. Радикулит она симулировала весьма неумело и в пять минут была разоблачена и отпущена восвояси. С соответствующей записью в амбулаторной карте: диагноз — «Практически здорова». Через неделю Юрку на день сняли с приема и отправили на прививки. Назавтра он узнал, что вчера, когда его не было на приеме, в женскую консультацию при поликлинике обращалась та самая девица. В терминальном, можно сказать, состоянии — отеки, бледность, слабость и боли в спине. Заведующая женской консультацией заподозрила опухоль правой почки и по «скорой» пациентку госпитализировала. Затем пошла с картой к заведующей терапевтическим отделением, в котором трудился Федулаев, и подняла шум — терминальная больная была неделю назад у врача, а тот написал — «практически здорова». То ли вообще не осматривал, то ли непроходимо туп.
— На Федулаева это не похоже, — заметила Елена. — Он не дурак, да и не пофигист.
— Слушай дальше. Спустя два-три дня его заведующая позвонила в сто семидесятую больницу, куда госпитализировали эту девицу, и узнала, что она умерла. Онкология подтвердилась на вскрытии. Бедный Федулаев получил строгий выговор и все никак не мог понять — в чем его вина. Девчонку он осматривал, и та была в порядке. В полном порядке.
Данилов сделал паузу.
— Это все? — удивилась Елена.
— Нет! — Данилов вытаращил глаза и заговорил громким шепотом: — Спустя две недели, во время приема, дверь кабинета открылась, и оттуда дохнуло замогильным холодом… в проеме стояла она — та самая девица, умершая в сто семидесятой больнице… Медленно приблизившись к Федулаеву, она посмотрела на него своими ведьминскими очами и сказала: «У меня температура, доктор!»
— Девушка прислала в поликлинику вместо себя по своему полису какую-нибудь родственницу из ближнего зарубежья, — сказала Елена. — Я угадала?
— Да ну тебя! — возмутился Данилов. — Тебе рассказывать неинтересно! Обломала мне всю кульминацию! Я только приготовился рассказать, как затрепетало Юркино сердце, как на него повеяло могильным холодом, как он увидел зеленоватое свечение над головой своей гостьи… а ты все испортила!
— Она такая! — подтвердил Никита, принесший пустую тарелку. — Начнешь что-нибудь плести — сразу на чистую воду выведет!
— Плетут лапти! — отрезала Елена. — Но насчет чистой воды ты прав.
— А ты не хочешь вернуться на «скорую»? — спросила она мужа, когда после ужина они вместе смотрели мрачноватый английский фильм про странный экзамен без единого вопроса. — Если не хочешь работать на одной подстанции со мной, то это еще не значит, что нет других подстанций…
— Дело не в этом, вернее — не совсем в этом, — отметил Данилов, не отрывая взгляда от экрана. — Ситуационные обстоятельства не позволяют мне вернуться назад. В одну и ту же воду нельзя войти дважды. Давай не будем об этом.
— Может, ты и прав, — после недолгого раздумья согласилась Елена. — В старшие врачи, тем паче — в заведующие, тебя и калачом не заманишь, а работать на линии до пенсии слишком тяжело. Стационар в этом смысле предпочтительнее.
— Ты совсем как моя мама! — рассмеялся Данилов, говоривший совсем о других обстоятельствах — в частности, о том, что в жизни никогда нельзя двигаться назад, только вперед. — Она то и дело заводит песню о том, что мне наконец пора образумиться и заняться настоящим делом.
— Каким?
— Перспективной научной работой. Так и тянет набить морду Полянскому…
— Гошке?! — поразилась Елена. — С какой стати?
— Плохим мальчикам свойственно бить хороших мальчиков, которых родители ставят им в пример, — серьезно объяснил Данилов. — Синдром отрицания. Вот, например, если тебе не понравится какая-нибудь из Никитиных пассий, то что ты предпримешь?
— Я не собираюсь вмешиваться в личную жизнь моего сына! — заявила Елена, явно гордясь собой. — И не собираюсь советовать ему, с кем он должен строить отношения, а с кем — нет!
— Посмотрю, что ты скажешь через пять лет. — Данилову горячность Елены показалась немного неестественной. — В любом случае имей в виду, что мальчикам свойственно ненавидеть тех девочек, которые нравятся их мамам, и наоборот. Запомни хорошенько — тебе пригодится.
— Значит, ты меня любишь потому, что твоя мама меня терпеть не может! — Елена легонько толкнула Данилова в бок локтем. — А я-то думала…
— Моя мать — исключение из правил! — с пафосом воскликнул Данилов, отводя взор от экрана. — Она никогда не вмешивается в мою личную жизнь! Как ты в Никитину!
— Ври больше! Перемотай назад, а то я отвлеклась…
— Зачем? — скривился Данилов, которому фильм уже наскучил. — Все равно вот эта арийская девушка окажется победительницей. Да вдобавок спасет все человечество от страшной угрозы. Давай лучше что-нибудь легкое посмотрим…
— Неужели мы такие старые, чтобы ночами смотреть телевизор? — поддела его Елена. — Или?..
— Ну что ты! — оскорбился Данилов. — Я просто пытался организовать культурную программу, чтобы ты не думала, что меня интересует только секс…
Под утро Данилову приснился Полянский. Важный, даже надменный, облаченный в черную бархатную мантию и академическую шапочку с кисточкой, закадычный друг сидел на высоком стуле, размерами больше напоминающем трон, хмурил брови и настороженно озирался по сторонам.
— Ты чего, Игорь? — спросил у него Данилов, совершенно не удивляясь необычному наряду Полянского.
— Ищу смысл жизни, — ответил тот. — Ты его случайно не видел?
— В моей жизни никогда не было смысла, — признался Данилов. — Я его и не искал никогда.
Полянский оглушительно расхохотался. Черты его лица начали расплываться.
— Что с тобой? — воскликнул Данилов.
В этом своем сне он был не таким как в жизни — впечатлительным, каким-то взволнованным и очень непонятливым.
— Я не Игорь! — Полянский превратился в Татьяну Федоренко. — Меня зовут Таня, и я хочу с тобой дружить.
— Таня? — переспросил Данилов. — А где Игорь?
Федоренко неожиданно взмыла в воздух и попыталась спикировать на Данилова. Он еле увернулся…
— Вовка! — тормошила его Елена. — Тебе что, кошмар приснился? Или наоборот — эротический сон? Лягаешься, пихаешься и зовешь какую-то Таню. Я уже ревновать начала — со мной ты никогда не был таким горячим…
— Ты бы тогда не выжила, — ответам Данилов, переворачиваясь на другой бок: надо было выспаться перед суточным дежурством, которое началось небольшим скандалом. Родственники одной из пациенток, лежащей в реанимации после экстренного кесарева сечения, возжелали ее посетить всем скопом. И не просто повидать, но и накормить вкусной домашней снедью.
— Я ей пирожков напекла, диетических, с капустой! — вопила мать пациентки, потрясая перед даниловским носом объемистым пластиковым пакетом. — Вкусных, домашних!
Пирожки пахли так, что хотелось проглотить их вместе с пакетом.
— Доктор, ну войдите же в наше положение. — Муж пациентки все пытался сунуть в нагрудный карман даниловского халата мятую сторублевку.
Две толстухи неопределенного возраста стояли чуть поодаль и сверлили Данилова недружелюбными взглядами.
Он честно попытался объяснить настырным родственникам нюансы послеоперационного питания. Собеседники искренне недоумевали: о какой диете говорит доктор, оперировали ведь матку, а не желудок; и их возражения в каком-то смысле были даже логичными.
— Да вы сами попробуйте, что это за пирожки! — не сдавалась мать. — Я же их не просто так принесла, а с куриным бульончиком. Бульончиком так вкусно пирожки запивать. И для желудка полезно!
Поняв, что людей не убедить и от них никак не избавиться, Данилов позвал ка помощь медсестру-анестезиста Веру Козоровицкую — женщину необъятных габаритов, отчаянную матершинницу. С ее помощью доктор быстро оттеснил ярящихся гостей к лифту.
— Я на вас жалобу напишу! — пообещал муж пациентки. — Вы еще посмотрите…
— Видали мы таких! — парировала Вера и выдала столь уничижительную характеристику потенциального жалобщика, что тот стушевался и, ничего не ответив, позволил своим спутницам увести себя.
Спасибо, Вера, — поблагодарил Данилов. — Они меня почти победили.
— Не за что, Владимир Александрович, — отмахнулась Вера. — Общее ведь дело делаем. Я сейчас на пост охраны позвоню и вставлю им, чтобы не пускали посторонних. У нас реанимация, а не проходной двор.
— Только звони не с поста, а из ординаторской, ладно? — попросил Данилов, хорошо представляя себе, в каких выражениях Вера будет отчитывать корыстолюбивых охранников. Женщинам, лежавшим в реанимации, слушать это было совсем не обязательно.
— Как скажете. — Шаркая по полу шлепанцами сорок четвертого размера, Вера отправилась в ординаторскую.
Около полудня по роддому разнеслась весть о том, что завтра должна прибыть «совместная» комиссия из сотрудников Потребнадзора и Департамента здравоохранения. Очередной знакомый из Департамента предупредил Ксению Дмитриевну, и она немедленно начала действовать. Информатор говорил, что идет проверка санитарно-эпидемиологического режима, а это дело никогда не обходилось без нарушений. Не одно находили, так другое…
Главная акушерка Юлия Васильевна «накрутила хвоста» старшим акушеркам и старшим сестрам, призывая их немедленно устранить все имеющиеся недостатки и упущения, а, спустя полтора часа отправилась на обход роддома. Отделением анестезиологии и реанимации она осталась довольна, найдя всего лишь одно нарушение, да и то пустячное: стерлась надпись «для грязного белья» на одном из баков. Анна Сергеевна в присутствии начальства вооружилась несмываемым маркером и восстановила надпись.
— Ань, утром сама еще раз все проверь, — попросила главная акушерка. — К вам они непременно сунутся.
— Почему к нам? — спросил у Анны Сергеевны Данилов, когда главная акушерка ушла.
— А куда же им соваться? — хмыкнула та. — По всем родовым залам пройдут, в изолятор заглянут, на кухню да в обе реанимации, детскую и взрослую. Не в рентгенкабинете же им нарушения искать.
— Вот в коммерческом отделении хорошо, — продолжила Анна Сергеевна. — Там по боксам проверяющие никогда не шастают, так, для порядка пробегутся по коридору, и то не всегда… Договорные дамы не любят лишнего беспокойства.
— Так это скорее развлечение, чем беспокойство.
— Ладно, переживем, мы привычные. — Старшая сестра никак не отреагировала на шутку — Хотя, надо сказать, к нам не так часто и ходят. Вот в двадцать девятом роддоме у меня подруга работает, так у них чуть ли не каждую неделю комиссии. Не умеет, значит, их главный врач со своим начальством общий язык находить. А вы, Владимир Александрович, нормы стерилизации и обработки инструментов знаете?
— Ну, так… в общих чертах, — удивился Данилов: нормы стерилизации ему были ни к чему.
— Пойдемте ко мне, я вам дам почитать. Наизусть заучивать не надо, но вдумчиво прочесть не помешает. Некоторые из проверяющих просто обожают устраивать экзамены на ходу…
После обеда, когда выдалась свободная минута, Данилов развязал тесемки на зеленой, в тон стенам, картонной папке, выданной ему старшей сестрой, взял самую верхнюю стопку листов, скрепленных обычной канцелярской скрепкой, и добросовестно прочел первые два абзаца:
«Предстерилизационная подготовка заключается в механической очистке инструментов. Рекомендуется вначале мыть весь хирургический инструмент в отдельной раковине со щетками и растворами 5 грамм стирального порошка, 20 грамм пергидроля в 1 литре воды или 200 мл 2,5 %-ной перекиси водорода, 5 грамм стирального порошка и 800 мл воды. Затем инструмент замачивают в таких же растворах, подогретых до 50 °C, на 15–20 минут и снова моют при помощи щетки.
Рекомендуется дополнительно применять ультразвуковую обработку инструментов. С целью предварительной очистки можно использовать…»
Дочитав до этого места, Данилов выматерился про себя, вернул листы на место, аккуратно завязал тесемки и отнес папку старшей сестре.
— Так быстро? — удивилась та.
— Я могу вдумчиво прочесть это только по приговору трибунала, — серьезно ответил Данилов. — И все равно ничего не запомню.
— Все с вами ясно, — вздохнула старшая сестра. — Опять Илье Иосифовичу за всех отвечать придется.
— Такая уж у него работа, — ответил Данилов и ушел.
За время его отсутствия на двери ординаторской появился листок:
«Правила врачебного этикета:
Врач-джентльмен всегда держит скальпель в правой руке, а стакан — в левой.
Врач-джентльмен не оперирует рыбу ампутационным ножом.
Врач-джентльмен всегда уступит даме гинекологическое кресло. Даже если они не знакомы.
Врач-джентльмен никогда не уйдет от операционного стола, не простившись с больным.
Врач-джентльмен, уходя домой, всегда выключает но только телевизор и свет, но и все аппараты искусственной вентиляции легких».
Подобные самодельные плакатики стараниями ординаторов время от времени обнаруживались в самых неожиданных местах. Данилов не стал срывать листок — пусть повисит. Коллегам тоже не мешает повеселиться.
В ординаторской пил кофе заведующий.
— Привет! А я тебя поджидаю, — сообщил он Данилову, приветствуя его, словно они не виделись сегодня уже раз семь-восемь. — Скоро из оперблока переведут Лукашину, тридцати двух лет, консервативная миомэктомия во время кесарева сечения. Присмотри за ней получше. Она клиентка Гавреченкова, но это не столь важно. Важно то, что ее родной брат работает в Британском медицинском центре заместителем главного врача по поликлинической работе. Улавливаешь?
Данилов кивнул. Главный врач Британского медицинского центра был сыном Целышевского, «главного врача Москвы», руководившего Департаментом здравоохранения.
— Странно, что при таком брате она лежит у нас, а не в Британском центре, — сказал Данилов, садясь на диван. — Там же есть понтовое родильное отделение.
— Есть, и нехилое. — подтвердил Вознесенский. — На сорок или на пятьдесят коек. Очень понтовое. Только вот не уверен, что родственников сотрудников, даже из числа администрации, туда кладут забесплатно. В такой ситуации оперироваться у Гавреченкова куда дешевле. Тем более что Емеля и даром постарается, чтобы заиметь персональный выход на Целышевского через подчиненного его сына. Короче говоря — присмотри за ней, чтобы все было путем. Если нагрянет родня, кого-то одного в халате проведи к койке, пусть убедятся, что все хорошо. Только ничего с них не вздумай брать, даже если станут настаивать. Чувствую я, что это будет неправильно и чревато.
— Я мзду не беру. Мне за державу обидно! — ответил Данилов цитатой из любимого «Белого солнца пустыни».
— Ну-ну, — скептически процедил Вознесенский. — Кстати, не хочешь ли ты заняться научной работой? На кафедре есть подходящая тема — влияние обезболивания на лактацию. Весьма перспективная тема. Я серьезно говорю, чему ты улыбаешься?
— Да так… Совпадение. Только вчера о научной работе думал. Спасибо, я буду иметь в виду.
— Надумаешь — обратись к Сапожкову, он все темы ведет. Неплохой мужик. С ним надо сесть, литр съесть, но душам поговорить — и будете друзья навек. При всех своих недостатках Виталик — человек нормальный, с понятием, всегда выручит, если надо. Может обход задним числом в историю родов вписать, может советом помочь. Ты дружи с ним, всегда пригодится.
— Учту, — кивнул Данилов; с доцентом Сапожковым он здоровался при встрече, на чем, собственно, их знакомство и заканчивалось.
— Про чепэ у конкурентов слышал? — сменил тему шеф.
«Конкурентами» в роддоме в шутку называли частную гинекологическую клинику «Панацея селебрейт», расположенную практически напротив — на другой стороне бульвара.
— Владельца осудили и одного из врачей. — Вознесенский поцокал языком не то сочувственно, не то неодобрительно. — Врача — за смерть клиентки по неосторожности, а владельца — за то, что он разрешил заняться частной практикой лицу, не имеющему лицензии на этот вид деятельности. Подробности интересны?
— А как же.
Данилов решил тоже выпить кофе, заварил оставшимся в чайнике кипятком три ложки на кружку — свою обычную порцию, — и вернулся на диван.
— Дело в общем-то простое. Некая женщина, мать двоих детей, обратилась к ним для того, чтобы сделать аборт. Для сведения — у «Панацеи» в целом и у врача, который делал аборт, не имелось лицензии на произведение оперативных вмешательств. Только на консервативные виды лечения…
Обычное дело: лицензию на произведение оперативных вмешательств получить гораздо труднее, чем на консервативные виды лечения. Выполнение многочисленных дополнительных требований влечет за собой лишние расходы и усложняет работу. Поэтому иногда проще и дешевле бывает ограничиться одной лишь «консервативной» лицензией. Клиенты в нюансы не вникают — есть лицензия, значит, все нормально, а с проверяющими всегда можно договориться.
— …Но об этом сотрудники, понятное дело, не сказали. Короче говоря — абортмахер обезболил клиентку лидокаином, не выяснив заранее, переносит она этот препарат или нет. И что же? Не успел еще врач приступить к чистке, как у пациентки развился анафилактический шок. Капитальный такой шок, классический, как по учебнику! Ну этот деятель конечно же попытался справиться самостоятельно, хотя по уму ему надо было «скорую» вызывать, и потерпел неудачу. «Скорой помощи», когда она приехала по его вызову, пришлось просто констатировать смерть. Прикинь — в этой клинике не было нормального реанимационного набора!
— Да ну?! — не поверил Данилов. — Разве так бывает?
— Чистая правда. В общем, врачу дали три года условно, а владельцу — два. Тоже условно. И еще клиника должна выплатить мужу умершей приличную сумму, конкретной цифры я не знаю, в качестве компенсации, моральной и вообще. Так что скоро в этом помещении или чебуречная будет, или парикмахерская. «Панацея» уже не оправится, можно сказать, что она накрылась медным тазом. И поделом, ты как считаешь?
— Поделом, — согласился Данилов. — Двух мнений тут быть не может.
— Угробили ведь женщину ни за хрен собачий! — Следующий хлопнул по столу короткопалой ладонью. — Нам в институте один из профессоров говорил, что большинство гинекологов садится в тюрьму не за свои действия, а за неуклюжие попытки ликвидировать их последствия. И ведь верно. Вызови этот врач «скорую»…
— История не знает сослагательного наклонения, — вздохнул Данилов. — А вот я в новостях недавно другую историю слышал. В городе с чудным названием Камень-на-Оби врачу «скорой» дали два года. И не условно, а «безусловно», с отсидкой.
— Не слышал такого. Ну-ка, расскажи! — заинтересовался Вознесенский.
— Дважды за смену доктор приезжал по вызову к женщине с сильной аллергической реакцией, предлагал ей госпитализацию, но та оба раза отказывалась. Доктор не то по запарке, не то еще почему забыл получить с нее отказ в письменной форме. Когда женщина умерла, завели уголовное дело. В общем, закончилось все судом. Причем на суде муж умершей высказывался в защиту доктора, в частности подтвердил, что да, доктор предлагал его жене госпитализацию, но та отказалась. И терапию он ей оба раза проводил в полном объеме согласно диагнозу и состоянию…
— Постой! — перебил Вознесенский. — Что-то я не понял. Если муж умершей защищал доктора, то с чьей подачи дело завели?
— Администрация местной больницы обратилась в прокуратуру. Женщина не дома умерла, а в приемном покое. Дело в том, что когда ей стало совсем плохо, она «скорую» вызывать не стала, а в сопровождении мужа доехала до больницы на такси. Муж на суде говорил, что покойница просто постеснялась вызывать «скорую» в третий раз и решила госпитализироваться самотеком.
— Получается, что мужик сел на два года только за то, что не получил письменный отказ, хотя в общем-то все сделал правильно. — Вознесенский встал и, подойдя к раковине, начал мыть свою чашку.
— Так сложились обстоятельства… — вздохнул Данилов.
Глава седьмая
КОМИССИЯ
В подключичную вену ставят катетер, чтобы можно было ввести пациенту нужное лекарство в любой момент, не тратя времени на поиски места для укола. Во многих реанимационных отделениях подключичные катетеры ставят всем пациентам без исключения — мало ли что может случиться.
Женщине, лежавшей в отделении патологии беременности с диагнозом угрозы преждевременных родов, не повезло. Впервые попробовала заморский фрукт с ведьминским названием помело, которым ее угостила соседка по палате — и такая аллергия! До отека гортани, слава богу, дело не дошло, но лицо пациентки сильно отекло, и вдобавок она с ног до головы покрылась сыпью, которая нестерпимо зудела. Гавреченков легко убедил главного врача в том, что такую тяжелую пациентку следует перевести в реанимацию хотя бы на сутки, а то и до тех пор, пока не станет ясно, что ее состояние стабилизировалось.
Любой заведующий отделением должен уметь подстраховываться — в том числе и сплавляя «острых» пациентов в реанимацию. Иначе долго в руководящем кресле не усидишь.
Вознесенский, приглашенный в отделение патологии, осмотрел «аллергичку» в палате, а затем, уже более подробно, — у себя в блоке реанимации.
— Поставим подключичку, — распорядился он по окончании осмотра. — Так спокойнее.
Данилов, принимавший «перевод», согласно кивнул. Нередко аллергия появляется как первое звено в цепи аналогичных реакций. Врачу спокойнее, если есть гарантированный доступ в вену. Да и пациентке удобнее, когда капельницы входят в подключичный катетер — рука не немеет.
Данилов вымыл руки, надел перчатки, попросил пациентку повернуть голову влево и не шевелиться и начал ставить катетер.
Сначала он взял шприц с тонкой иглой и обезболил место пункции лидокаином. Выждал пять минут — не выдаст ли пациентка очередную аллергическую реакцию, — после чего взял поданный постовой медсестрой пустой десятимиллилитровый шприц со специальной «пункционной» иглой.
Игла не успела еще проткнуть кожу, как пациентка попыталась взглянуть на Данилова.
— Не шевелитесь! — всполошилась медсестра, стоявшая по другую сторону кровати.
— Люба, придержи ее! — скомандовал Данилов, отдергивая руку со шприцем.
— Извините, доктор, — вздохнула женщина, расслабляясь.
— Будете пунктировать с моей стороны? — спросила медсестра.
— Почему? — Данилов подумал, что ослышался.
— Илья Иосифович всегда так поступает. Раз что-то помешало — лучше переделать на другом месте…
Чужие суеверия иногда раздражали Данилова. Своих собственных он немного стеснялся, но избавляться от них не спешил.
— А если пациент дернется в процессе интубирования, Илья Иосифович переставляет трубку в прямую кишку? — спросил Данилов таким тоном, что медсестра не засмеялась, но и не возразила. — Продолжим! Будете лежать смирно?
— Да, да! — заверила пациентка.
Доктор отклонил шприц с иглой так, чтобы игла входила в тело не перпендикулярно, а под углом, и направил ее под ключицей к грудине. Где-то здесь должна была проходить нужная ему вена. Данилов мог бы выполнить эту манипуляцию с закрытыми глазами — настолько хорошо он ее знал.
Доктор медленно продвигал шприц, слегка потягивая его за поршень, чтобы поддерживать разрежение. Именно разрежение помогает обнаружить вену: сигналом прохождения стенки сосуда служит поступление в шприц венозной крови. Обычно вена лежит неглубоко под кожей — сантиметр, два, три. Через иглу в вену вводится проводник, похожий на толстую леску, затем иглу извлекают и надевают на проводник катетер. Катетер продвигают вперед, слегка покручивая, затем удаляют проводник, а сам катетер затыкают пробкой и фиксируют на коже лейкопластырем. «Магистраль» готова, можно пользоваться.
Данилов еще не довел иглу до вены, когда пациентка вдруг вздрогнула и рывком села в постели. Сделала она это с такой силой и такой скоростью, что ни Данилов, ни медсестра не успели ничего предпринять. Шприц остался в руке у Данилова, а игла — в теле непослушной пациентки.
Игла вместо вены попала в артерию и сейчас, словно пульверизатор, брызгала ярко-алой артериальной кровью. Женщина поворачивалась, орошая кровью стены, Данилова и Любу, кровать, пол… Алое было везде.
В первую секунду Данилов опешил, но очень быстро пришел в себя. Он резко выдернул иглу и попытался силой уложить пациентку на кровать — ранение артерии требовало срочных мер. Пациентка обеими руками оттолкнула его, соскочила с кровати, поскользнулась на собственной крови и навзничь растянулась на полу, замерев на несколько секунд — Данилов и Люба успели схватить ее под руки. Прибежавшая на шум старшая сестра взяла пациентку за ноги и помогла вернуть ее на кровать.
В этот момент дверь реанимационного блока открылась, впуская главную акушерку в сопровождении трех незнакомых Данилову женщин. Было нетрудно догадаться, что это и есть обещанная комиссия.
— Что тут происходит? — удивилась главная акушерка.
Даже в родильном доме, где, казалось бы, ко всему привыкаешь, такое можно увидеть нечасто: трое сотрудников, в разной степени перепачканные кровью, удерживают на кровати брыкающуюся женщину, тоже всю в крови. И все декорации забрызганы алым. Через иглу вытекло не так уж и много, но «эффект поражения» был впечатляющий.
— Работаем, Юлия Константиновна, — недружелюбно ответил Данилов. — Чем бы другим занимались — такого переполоха бы не устроили. Люба, фиксируй ее поскорее!
Он навалился на пытающуюся освободиться женщину с таким расчетом, чтобы не надавить ей на довольно большой уже, семимесячный, живот.
Люба сноровисто привязала руки пациентки к бортам кровати широким бинтом.
— Давайте не будем мешать, — сказала одна из незнакомых Данилову женщин, и гости ушли, неслышно закрыв за собой дверь.
Старшая сестра, убедившись, что пациентка успокоилась, заспешила к выходу.
— Халат смените, Анна Сергеевна! — крикнул ей Данилов: старшая медсестра испачкалась меньше остальных, но с полдюжины пятен на ней было.
— Потом, потом! — отмахнулась Анна Сергеевна, явно торопясь догнать ушедших.
Данилов скептически посмотрел на лежащую на кровати пациентку. Та, судя по ее взгляду, находилась в полном сознании.
— Вы помните, как вас зовут и где вы находитесь?
— Оксаной меня зовут, — вздохнула та. — А нахожусь я в роддоме. У меня под утро аллергия случилась, потому меня сюда и перевели…
— Прекрасно, память в порядке! — одобрил Данилов. — А чего ради, Оксана, вы такой переполох устроили?
— Испугалась чего-то сдуру, честно скажу — сама не знаю, что на меня нашло. Все такое чужое вокруг, вдруг страшно мне стало…
— Беременная, а ведете себя как каскадер, — упрекнула Люба. — Если мы вас развяжем — не будете больше хулиганить?
— Не буду, — пообещала Оксана.
— Ну смотрите, верю в последний раз.
Люба достала из кармана халата ножницы и освободила пациентку от пут, а Данилов внимательно осмотрел рану.
Из пункционного прокола на коже сочилась кровь, припухлости в месте пункции не было. Боли не было — пациентка никак не реагировала, когда доктор прощупал кожу возле раны. Впрочем, возможно, это действовал лидокаин.
— Люба, тампоны и перекись, пожалуйста!
Очистив кожу от потеков крови, Данилов взял один сухой стерильный тампон, крепко прижал его пальцами к месту пункции и попросил Любу:
— Срочно четыре кубика этамзилата в вену.
Этамзилат — надежное кровоостанавливающее средство, которое при внутривенном введении начинает действовать уже через пять минут — то что надо.
Ранение подключичной артерии при пункции считается тяжелым осложнением