Это позволяет выдвинуть гипотезу относительно причины возникновения политической корректности. Каждое поколение овладевает духовной культурой через образование. Кроме того, согласно Ю.В. Рождественскому "образование – исходный пункт создания нового стиля". Можно предположить, что поколению, сформировавшему новый стиль в виде политической корректности, не удалось (или удалось не вполне) овладеть духовной культурой через образование.
Если это так, то вполне понятно, что причина неудавшегося овладения духовной культурой заключена не в поколении, а в системе образования. Следовательно, с целью установления причины возникновения политической корректности необходимо ясно понимать дидактические и методические принципы американской системы образования. Это предмет отдельного исследования, однако здесь мы можем привести сведения общего характера, касающиеся стандарта американского образования.
При этом отметим, что такое исследование представляет не только теоретический интерес, но имеет важное значение в силу широкого распространения политкорректности, которое затрагивает и иные страны, в том числе Россию. Анализируя современное состояние идеологии в России, Ю.В. Рождественский указывает на то, что "культура поколений воплотилась в либерально-демократическом движении. Цели этого движения состояли в том, чтобы "учиться у Америки", завести американские "цивилизованные" порядки. Для этой цели видоизменить тип приобщения к духовной культуре через образование и характер содержания образования" [226].
Также и в связи с этим полезно обратиться к тому стандарту образования, который должен этому способствовать. Одновременно можно будет более ясно увидеть результат, который получит наша культура при достижении этой цели, поскольку логично предположить, что он будет в основном совпадать с американским результатом образования (все статистические данные мы приводим по упоминавшейся книге Р. Хьюза).
В Америке, как упоминалось выше, много споров относительно идеологического содержания высшего образования. Однако подлинная проблема современного американского высшего образования заключена не в идеологической направленности обучения. Она коренится в том уровне образования, с которым абитуриенты приходят в высшие учебные заведения, т. е. в школьном образовании. Ни один американский университет не может рассчитывать на то, что его первокурсники умеют читать и писать лучше, чем чисто механически. Р. Хьюз допускает, что они и раньше умели это немногим лучше, но теперь, как он полагает, добиться улучшения наверняка уже невозможно: "Если бы пришлось описывать ограниченность уровня знаний, безразличие к чтению, поверхностность и просто пустоту даже благополучных молодых продуктов американского телевизионного общества, то едва ли нашлись бы слова, которые были бы достаточно резкими" [227]. Свое дальнейшее развитие эта проблема получает в вузах, где так называемым непривилегированным студентам, преимущественно чернокожим, сообщается состав знаний, поразительно отстающий по своему объему от "белого" стандарта.
Одновременно значительную роль играет тот факт, что в Америке "научно-исследовательская работа и научные публикации имеют высокий статус, а практическая педагогическая деятельность – несопоставимо низкий. Все большее число студентов вынуждено заниматься тем, чтобы разыскивать материал для работ профессоров, которые они готовят к публикации. Средневековая система ученичества сохраняется в американских университетах, как муха в янтаре. Отчасти это становится неизбежным следствием растущего числа студентов. Когда студентов слишком много, чтобы преподаватели могли их всех научить, а средства ограничены, то приходится привлекать "младших преподавателей" (teaching assistants), которые читают курсы за нищенскую зарплату; если профессор видит свое призвание больше в том, чтобы публиковаться, чем учить, то он может прибегнуть к услугам толпы "ассистентов по научно-исследовательской работе" (research assistants), т. е. своих собственных студентов, которые берут на себя его работу. Некоторые видят в этом хорошую тренировку, упражнение в самостоятельном и критическом мышлении; другие воспринимают это, тоже вполне правомерно, как некую форму учебного соглашения, которая ведет к конформизму и оппортунизму" [228].
В конце 80-х годов ХХ века Национальная комиссия по оценке уровня образования (National Assessment of Education Progress) провела исследование в возрастной группе от 21 до 25 лет. Это исследование дало следующие результаты:
– оказались не в состоянии извлечь информацию из газетной статьи или ежегодника 40 прац. белых; 60 прац. латиноамериканцев и 75 прац. чернокожих. Это означает, что примерно половина американцев не имеет достаточного навыка чтения;
– не сумели посчитать, сколько сдачи они должны получить при оплате счета в ресторане, 56 прац. белых; 80 прац. латиноамериканцев и 92 прац. чернокожих. Это означает, что больше половины американцев не имеют достаточных арифметических навыков;
– не сумели разобраться в напечатанном расписании движения автобусов 75 прац. белых; 93 прац. латиноамериканцев и 97 прац. чернокожих, т.е. большинству американцев такие операции по элементарной обработке данных не по силам.
"Тесты среди школьников старших классов показывают, что сегодня у нас самый низкий уровень образованности среди всех промышленно развитых стран" [229], – пишет американец Патрик Дж. Бьюкенен.
Никакой университет не в состоянии справиться с этим катастрофическим положением. Но это, безусловно, не вина школьников и студентов. Исправить такое положение могут только радикальные изменения в системе школьного и среднего специального образования. Пока, однако же, предпринимаются различные попытки дать возможность "непривилегированным" учиться в колледжах, так как "…школа дает недопустимо низкий уровень знаний, которые не позволяют выпускникам школ справиться с теми немногими видами деятельности, которые абсолютно необходимы в жизни каждого человека – это умение уверенно читать, писать и считать, а также начальные навыки по извлечению и обработке информации" [230].
Некоторые университеты решили пойти путем "положительной дискриминации", т. е. путем снижения требований при поступлении. В конце 80-х годов университет Беркли принял решение принимать студентов пропорционально демографическому распределению различных групп населения в Северной Калифорнии – чернокожих, латиноамериканцев, индейцев, азиатских этнических групп и белых.
При этом оказалось, что среди абитуриентов, подавших заявления о поступлении в университет Беркли, отбор прошли соответственно 3 проц. чернокожих, 6 проц. индейцев, 15 проц. белых и 30 проц. американцев китайского и японского происхождения. Объяснение этому лежало на поверхности: китайцы и японцы выросли в семьях сплоченных, с крепкими семейными традициями и привычкой к постоянному труду с детства. Университету Беркли пришлось опять изменить вступительные требования. В дальнейшем, так было решено, для зачисления в университет чернокожим будет достаточно набрать из 8 000 баллов по системе тестирования 4 800, а китайцам и японцам – 7 000 баллов. Когда это стало известно, последовали протесты в азиатской части населения, и эти условия пришлось отменить.
В 1970 году в некоторых ведущих колледжах абитуриенты набирали на вступительном тестировании по английскому языку в среднем 670-695 баллов из 800 возможных. К концу 80-х годов уровень владения родным языком снизился в среднем на 50 баллов и составил 620–640 баллов. Не располагая надежными статистическими данными на конец 90-х годов ХХ века, ограничимся лишь замечанием о том, что общая тенденция сохранилась.
Что бы ни предпринимали преподаватели колледжей и университетов с целью повысить усвояемость учебного материала, все тщетно, так что "приходится снижать общий уровень преподавания соответственно недостаточным навыкам студентов в чтении текстов, обработке источников и анализе понятий" [231].
Причина такого неудовлетворительного владения родным языком заключается в том, что, начиная с 60-х годов, в системе американского школьного образования стала прививаться "…терпимость по отношению к прорехам в знаниях учащихся, столь же несоразмерная, сколь и циничная, преподносимая, однако же, как уважение к собственному мнению и чувству собственной значимости учащихся. Необходимость слишком много читать и слишком напряженно думать могла бы, якобы, повергнуть бедных детей в состояние стресса; их нежные души пострадали бы, чего доброго, от слишком высоких требований, так что предпочтительнее оказалось уменьшить объем литературы, обязательной для прочтения, а это неизбежным образом снизило уровень владения языком" [232].
Это очень важное свидетельство. Несложный подсчет позволяет существенно прояснить понимание причин возникновения политической корректности. Школьники 60-х годов – это взрослые молодые люди 80-х годов, не вполне овладевшие духовной культурой (не по своей вине), ожидающие уважения к их мнению и подтверждения их чувства собственной значимости (поскольку так были воспитаны), но не всегда получающие их. Именно в 80-е годы появляются в Америке обиды и обиженные, которые позднее, в 90-е годы, трансформируются в "виктимизированных" и к которым примыкают также и бывшие школьники 70-х годов. Вполне понятно, что они не могут ценить культурное наследие, которым они не владеют, но ощущают определенную "недостаточность" своего состояния, воспринимаемого, возможно, как униженность, "дискриминированность", поскольку живут в обществе, большая часть которого представлена старшими поколениями, владеющими духовной культурой.
Если это обстоятельство стало порождающим фактором в возникновении конфликта поколений, то оформление конфликта в виде политической корректности произошло, по сути, через усвоение риторики и традиционных требований дискриминированных в Америке расовых и этнических групп с распространением их на все группы "виктимизированных" и переносом конфликта из социальной сферы на уровень культуры в целом. Весьма примечательный результат типологического характера дает при этом попытка сопоставления вектора усилий политической корректности в разных странах.
Как уже упоминалось, Московским бюро по правам человека был представлен новый проект под названием "Общественная кампания борьбы с расизмом, ксенофобией, антисемитизмом и этнической дискриминацией в многонациональной Российской Федерации". В рамках представления этого проекта международный директор Объединения комитетов в защиту евреев бывшего СССР Леонид Стонов сказал, что в России "ксенофобия – не единственная проблема. Всяких фобий, то есть боязней, много (курсив мой; звучит знакомо, не правда ли? – Л.Л.). Например, имеет место антизападничество – теория заговора Европы и Америки против России. Также есть фобия нетрадиционных религий. Из-за необразованности большого количества верующих, появившихся в последние десять лет, многие из них с большим подозрением стали относиться к инакомыслящим" [233].
На примере Америки и Германии видно, что одной из целей политической корректности является, по всей очевидности, умножение не только числа, но и разнообразия фобий. При этом разобраться с фобиями весьма непросто, как свидетельствует опыт Германии: то ли с ними надо бороться? То ли их надо бояться? То ли надо бояться тех, кто боится бояться? То ли надо бороться с теми, кто боится тех, кто боится бояться?
Однако вполне ясно одно – обозначены направления борьбы правозащитников (т.е. в этом случае – политической корректности) в России: антизападничество и религия. Это весьма примечательное сочетание, которое очень важно для изучения политической корректности как проявления конфликта культурного характера:
– в Америке политкорректность ведет борьбу против западной культуры, значит, против западников, то есть традиционалистов;
– в России политкорректные правозащитники намереваются бороться с антизападниками, то есть традиционалистами;
– в Германии политкорректность борется с теми, кто выступает в защиту "немецкости", то есть с традиционалистами;
– повсюду политкорректность ведет борьбу с религией, то есть с традицией.
Конечно, в каждой из этих трех стран есть свои особенности, своя историческая почва и своя историческая ахиллесова пята:
– в Америке – геноцид индейцев и рабство;
– в России – "недемократичность" ее истории, объясняемая "незападностью";
– в Германии – фашизм и Вторая мировая война.
Поэтому в каждой стране существуют наряду с общей направленностью целей свои особенности театра военных действий политической корректности, свой образ врага и свой "текст сценария":
– в Америке враг – западничество, политкорректность представлена антизападниками в лице "виктимизированных" меньшинств; декларируемая цель борьбы – права жертв дискриминации и неповторение прошлого;
– в России враг – антизападничество, политкорректность представлена западниками в лице защитников демократических свобод, декларируемая цель борьбы – права жертв тоталитаризма / дискриминации и неповторение прошлого;
– в Германии враг – "немецкость" [234] как предпочтение немецкой культуры; политкорректность представлена апологетами мультикультурности и интернациональности; декларируемая цель борьбы – права жертв фашизма / дискриминации и неповторение прошлого.
Культуре каждой из этих трех стран присущи свои особенности, однако сама культурная традиция у них общая – это европейская культурная традиция. Вести борьбу против европейской культурной традиции невозможно, оставляя в стороне христианство, поскольку именно христианство лежит в основе всей западной культуры.
По этой причине христианство – стратегически важная высота в борьбе политкорректности против европейской культурной традиции. Именно поэтому оказывается, что религиозная фобия существует, с точки зрения политической корректности, исключительно у христиан. Иначе невозможно объяснить очевидную избирательность: по требованию политкорректных в христианской (пока еще) Америке из государственных школ удаляют христианские тексты и символы. Из соображений политической корректности в государственных школах христианской Баварии убирают из классных комнат Распятия, чтобы не задевать чувств мусульман. Однако решение убрать из государственных школ христианской Франции символы ислама вызывает бурю негодования политической корректности.
Многие упоминавшиеся авторы, которые пишут о "новой культуре" в Америке, употребляют выражение "культурная война", имея в виду действия политической корректности. Хочется надеяться, что они сгущают краски, что это культурный конфликт поколений, в котором поколение "не ведает, что творит". В то же время вполне очевиден и характер политической корректности, главное проявление которого – борьба с европейской культурной традицией в целом.
Согласно Ю.В. Рождественскому это квалифицирует политическую корректность как антикультуру, или контркультуру. Так определяет себя и сама политическая корректность, открыто заявляя, что она противопоставляет себя большинству, действуя в интересах меньшинства.
Такой вывод подтверждается оценкой современной ситуации в Америке, которую дает П.Дж. Бьюкенен: "Наконец, выросло новое поколение, для которого культурная революция вовсе и не революция, а культура, с каковой они родились и взрослели. Гомосексуализм, порнография, грубая брань с телеэкранов и в кинофильмах, матерщина в текстах песен – все это окружало их с колыбелей. Неудивительно, что многие представители этого поколения пребывают в полной уверенности: прежняя Америка была средоточием зла. Традиционная культура им попросту непонятна" [235].
Можно предположить, что в недостатках системы образования заключается, в том числе, причина того, что политическая корректность пытается изменить теперь всю парадигму культуры, хотя, по всей вероятности, такое развитие нельзя свести к одному истоку. Однако же, не может быть также сомнений в том, что образование и воспитание в общем образовании играют огромную роль как средство предотвращения конфликтов культурного характера. Это касается, в особенности, конфликта поколений. Культура поколения стремится, с одной стороны, к созданию нового стиля. С другой стороны, "…система учебных предметов общего образования имеет общекультурную и стилеориентирующую составляющую", а "…воспитание в общем образовании есть создание личной культуры и ориентация стилевых запросов личности… Это воспитание направлено на нейтрализацию различий, противоречий и конфликтов, свойственных обществу по его природе. Воспитание имеет также стилеобразующие задачи, которые связаны с моментом, переживаемым обществом" [236].