В далёком созвездии Тау Кита

Владимир Семенович Высоцкий

(1938 – 1980)

Баллада об оружии

По миру люди маленькие носятся, живут себе в рассрочку, –

Плохие и хорошие, гуртом и в одиночку.

Хороших знаю хуже я –

У них, должно быть, крылья!

С плохими – даже дружен я, –

Они хотят оружия,

Оружия, оружия

Насилья!

Большие люди – туз и крез –

Имеют страсть к ракетам,

А маленьким – что делать без

Оружья в мире этом?

Гляди, вон тот ханыга –

В кармане денег нет,

Но есть в кармане фига –

Взведенный пистолет.

Мечтает он об ужине

Уже с утра и днем,

А пиджачок обуженный –

Топорщится на нем.

И с ним пройдусь охотно я

Под вечер налегке,

Смыкая пальцы потные

На спусковом крючке.

Я целеустремленный, деловитый,

Подкуренный, подколотый, подпитый!

Эй, что вы на меня уставились – я вроде не калека!

Мне горло промочить – и я сойду за человека.

Сходитесь, неуклюжие,

Со мной травить баланду, –

И сразу после ужина

Спою вам про оружие,

Оружие, оружие

балладу!

Большой игрок, хоть ростом гном, –

Сражается в картишки,

Блефуют крупно в основном

Ва–банк большие шишки.

И балуются бомбою, –

У нас такого нет,

К тому ж мы – люди скромные:

Нам нужен пистолет.

И вот в кармане – купленный

Обычный пистолет

И острый, как облупленный

Знакомый всем стилет.

Снуют людишки в ужасе

По правой стороне,

А мы во всеоружасе

Шагаем по стране.

Под дуло попадающие лица,

Лицом к стен! Стоять! Не шевелиться!

Напрасно, парень, за забвеньем ты шаришь по аптекам, –

Купи себе хотя б топор – и станешь человеком!

Весь вывернусь наружу я –

И голенькую правду

Спою других не хуже я

Про милое оружие,

Оружие, оружие

балладу!

Купить белье нательное?

Да черта ли нам в нем!

Купите огнестрельное –

Направо, за углом.

Ну, начинайте! Ну же!

Стрелять учитесь все!

В газетах про оружие –

На каждой полосе.

Вот сладенько под ложечкой,

Вот горько на душе:

Ухлопали художничка

За фунт папье–маше.

Ату! Стреляйте досыту –

В людей, щенков, котят, –

Продажу, слава господу,

Не скоро запретят!

Пока оружие здесь не под запретом,

Не бойтесь – всё в порядке в мире этом!

Не страшно без оружия – зубастой барракуде,

Большой и без оружия – большой, нам в утешенье, –

А маленькие люди – без оружия не люди:

Все маленькие люди без оружия – мишени.

Большие – лупят по слонам,

Гоняются за тиграми,

А мне, а вам – куда уж нам

Шутить такими играми!

Пускай большими сферами –

Большие люди занимаются, –

Один уже играл с «пантерами»,

Другие – доиграются...

У нас в кармане «пушечка» –

Малюсенькая, новая, –

И нам земля – подушечка,

Подстилочка пуховая.

Кровь жидкая, болотная

Пульсирует в виске,

Синеют пальцы потные

На спусковом крючке.

Мы, маленькие люди, – на обществе прореха,

Но если вы посмотрите на нас со стороны –

За узкими плечами небольшого человека

Стоят понуро, хмуро дуры – две больших войны.

«Коль тих и скромен – не убьют» –

Всё домыслы досужие, –

У нас недаром продают

Любезное оружие!

А тут еще норд–ост подул –

Цена установилась сходная, –

У нас, благодаренье господу,

Страна пока свободная!

Ах, эта жизнь грошовая,

Как пыль, – подуй и нет!–

Поштучная, дешевая –

Дешевле сигарет.

И рвется жизнь–чудачка,

Как тонкий волосок, –

Одно нажатье пальчика

На спусковой крючок!

Пока легка покупка, мы все в порядке с вами,

Нам жизнь отнять – как плюнуть, – нас учили воевать!

Кругом и без войны – война, а с голыми руками –

Ни пригрозить, ни пригвоздить, ни самолет угнать!

Для пуль все досягаемы, –

Ни черта нет, ни бога им,

И мы себе стреляем и

Мы никого не трогаем.

Стрельбе, азарту все цвета,

Все возрасты покорны:

И стар и млад, и тот, и та,

И – желтый, белый, черный.

Опять сосет под ложечкой.

Привычнее уже

Убийца на обложечке,

Девулька в неглиже.

Мир полон неудачниками

С топориками в руке

И мальчиками с пальчиками

На спусковом крючке!

1974

Банька по-белому

Протопи ты мне баньку, хозяюшка,
Раскалю я себя, распалю,
На полоке, у самого краюшка,
Я сомненья в себе истреблю.

Разомлею я до неприличности,
Ковш холодный – и всё позади.
И наколка времён культа личности
Засинеет на левой груди.

Протопи ты мне баньку по-белому –
Я от белого свету отвык.
Угорю я, и мне, угорелому,
Пар горячий развяжет язык.

Сколько веры и лесу повалено,
Сколь изведано горя и трасс,
А на левой груди – профиль Сталина,
А на правой – Маринка анфас.

Эх, за веру мою беззаветную
Сколько лет отдыхал я в раю!
Променял я на жизнь беспросветную
Несусветную глупость мою.

Вспоминаю, как утречком раненько
Брату крикнуть успел: «Пособи!»
И меня два красивых охранника
Повезли из Сибири в Сибирь.

А потом на карьере ли, в топи ли,
Наглотавшись слезы и сырца,
Ближе к сердцу кололи мы профили
Чтоб он слышал, как рвутся сердца.

Ох, знобит от рассказа дотошного,
Пар мне мысли прогнал от ума.
Из тумана холодного прошлого
Окунаюсь в горячий туман.

Застучали мне мысли под темечком,
Получилось – я зря им клеймён,
И хлещу я берёзовым веничком
По наследию мрачных времён.

1968

Бег иноходца

Я скачу, но я скачу иначе, –

По камням, по лужам, по росе.

Бег мой назван иноходью – значит:

По-другому, то есть – не как все.

Мне набили раны на спине,

Я дрожу боками у воды.

Я согласен бегать в табуне –

Но не под седлом и без узды!

Мне сегодня предстоит бороться, –

Скачки! – я сегодня фаворит.

Знаю, ставят все на иноходца, –

Но не я – жокей на мне хрипит!

Он вонзает шпоры в ребра мне,

Зубоскалят первые ряды...

Я согласен бегать в табуне,

Но не под седлом и без узды!

Нет, не будут золотыми горы –

Я последним цель пересеку:

Я ему припомню эти шпоры –

Засбою, отстану на скаку!..

Колокол! Жокей мой «на коне» –

Он смеется в предвкушенье мзды.

Ох, как я бы бегал в табуне, –

Но не под седлом и без узды!

Что со мной, что делаю, как смею –

Потакаю своему врагу!

Я собою просто не владею –

Я прийти не первым не могу!

Что же делать? Остаётся мне –

Вышвырнуть жокея моего

И бежать, как будто в табуне, –

Под седлом, в узде, но – без него!

Я пришёл, а он в хвосте плетётся –

По камням, по лужам, по росе...

Я впервые не был иноходцем –

Я стремился выиграть, как все!

1970

Белое безмолвие

Все года и века и эпохи подряд

Все стремится к теплу от морозов и вьюг.

Почему ж эти птицы на север летят,

Если птицам положено только на юг?

Слава им не нужна и величие.

Вот под крыльями кончится лед,

И найдут они счастиептичее,

Как награду за дерзкий полет.

Что же нам не жилось, что же нам не спалось?

Что нас выгнало в путь по высокой волне?

Нам сиянья пока наблюдать не пришлось.

Это редко бывает – сиянья в цене!

Тишина. Только чайки – как молнии.

Пустотой мы их кормим из рук.

Но наградою нам за безмолвие

Обязательно будет звук.

Как давно снятся нам только белые сны,

Все иные оттенки снега замели.

Мы ослепли давно от такой белизны,

Но прозреем от черной полоски земли.

Наше горло отпустит молчание,

Наша слабость растает, как тень.

И наградой за ночи отчаянья

Будет вечный полярный день.

Север, воля, надежда, – страна без границ,

Снег без грязи, как долгая жизнь без вранья.

Воронье нам не выклюет глаз из глазниц,

Потому что не водится здесь воронья.

Кто не верил в дурные пророчества,

В снег не лег ни на миг отдохнуть,

Тем наградою за одиночество

Должен встретиться кто–нибудь.

1972

* * *

Благодать или благословение

Ниспошли на подручных твоих –

Дай нам, Бог, совершить омовение,

Окунаясь в святая святых!

Все порок, грехи и печали,

Равнодушье, согласье и спор –

Пар, который вот только наддали,

Вышибает, как пули, из пор.

То, что мучит тебя, – испарится

И поднимется вверх, к небесам, –

Ты ж, очистившись, должен спуститься –

Пар с грехами расправится сам.

Не стремись прежде времени к душу,

Не равняй с очищеньем мытье, –

Нужно выпороть веником душу,

Нужно выпарить смрад из нее.

Исцеленье от язв и уродства –

Этот душ из живительных вод, –

Это – словно возврат первородства,

Или нет – осушенье болот.

Здесь нет голых – стесняться не надо,

Что кривая рука да нога.

Здесь – подобие райского сада, –

Пропуск всем, кто раздет донага.

И в предбаннике сбросивши вещи,

Всю одетость свою позабудь –

Одинаково веничек хлещет.

Так что зря не вытягивай грудь!

Все равны здесь единым богатством,

Все легко переносят жару, –

Здесь свободу и равенство с братством

Ощущаешь в кромешном пару.

Загоняй поколенья в парную

И крещенье принять убеди, –

Лей на нас свою воду святую –

И от варварства освободи!

Благодать или благословение

Ниспошли на подручных твоих –

Дай нам, Бог, совершить омовение,

Окунаясь в святая святых!

1971

* * *

Был развеселый розовый восход,

И плыл корабль навстречу передрягам,

И юнга вышел в первый свой поход

Под флибустьерским черепастым флагом.

Накренившись к воде, парусами шурша,

Бриг двухмачтовый лег в развороте.

А у юнги от счастья качалась душа,

Как пеньковые ванты на гроте.

И душу нежную под грубой робой пряча,

Суровый шкипер дал ему совет:

«Будь джентльменом, если есть удача,

А без удачи – джентльменов нет!»

И плавал бриг туда, куда хотел,

Встречался – с кем судьба его сводила,

Ломая кости веслам каравелл,

Когда до абордажа доходило.

Был однажды богатой добычи дележ –

И пираты бесились и выли...

Юнга вдруг побледнел и схватился за нож, –

Потому что его обделили.

Стояла девушка, не прячась и не плача,

И юнга вспомнил шкиперский завет:

Мы – джентльмены, если есть удача,

А нет удачи – джентльменов нет!

И видел он, что капитан молчал,

Не пробуя сдержать кровавой свары.

И ран глубоких он не замечал –

И наносил ответные удары.

Только ей показалось, что с юнгой – беда,

А другого она не хотела, –

Перекинулась за борт – и скрыла вода

Золотистое смуглое тело.

И прямо в грудь себе, пиратов озадачив,

Он разрядил горячий пистолет...

Он был последний джентльмен удачи, –

Конец удачи – джентльменов нет!

1973

* * *

В голове моей тучи безумных идей –

Нет на свете преград для талантов!

Я под брюхом привыкших теснить лошадей

Миновал верховых лейтенантов.

...Разъярялась толпа, напрягалась толпа,

Нарывалась толпа на заслоны –

И тогда становилась толпа «на попа»,

Извергая проклятья и стоны.

Дома я раздражителен, резок и груб, –

Домочадцы б мои поразились,

Увидав, как я плакал, взобравшись на круп, –

Контролеры – и те прослезились.

Столько было в тот миг в моем взгляде на мир

Безотчетной, отчаянной прыти,

Что, гарцуя на сером коне, командир

Удивленно сказал: «Пропустите!»

Он, растрогавшись, поднял коня на дыбы –

Аж нога ускользнула из стремя.

Я пожал ему ногу, как руку судьбы, –

Ах, живем мы в прекрасное время!

Серый конь мне прощально хвостом помахал,

Я пошел – предо мной расступились;

Ну, а мой командир на концерт поскакал

Музыканта с фамилией Гилельс.

Я свободное место легко отыскал

После вялой незлой перебранки, –

Всё не сгонят – не то что, когда посещал

Пресловутый Театр на Таганке.

Тесно здесь, но тепло – вряд ли я простужусть,

Здесь единство рядов – в полной мере!

Вот уже я за термосом чьим–то тянусь –

В нем напиток «кровавая Мэри».

Вот сплоченность–то где, вот уж где коллектив,

Вот отдача где и напряженье!

Все болеют за нас – никого супротив, –

Монолит – без симптомов броженья!

Меня можно спокойно от дел отстранить,

Робок я перед сильными, каюсь, –

Но нельзя меня силою остановить,

Когда я на футбол прорываюсь!

1971

В далёком созвездии Тау Кита

В далёком созвездии Тау Кита

Все стало для нас непонятно, –

Сигнал посылаем: «Вы что это там?» -

А нас посылают обратно.

На Тау Ките

Живут в тесноте –

Живут, между прочим, по-разному –

Товарищи наши по разуму.

Вот, двигаясь по световому лучу

Без помощи, но при посредстве,

Я к Тау Кита этой самой лечу,

Чтоб с ней разобраться на месте.

На Тау Кита

Чегой-то не так –

Там таукитайская братия

Свихнулась, – по нашим понятиям.

Покамест я в анабиозе лежу,

Те таукитяне буянят, –

Всё реже я с ними на связь выхожу:

Уж очень они хулиганят.

У таукитов

В алфавите слов –

Немного, и строй – буржуазный,

И юмор у них – безобразный.

Корабль посадил я как собственный зад,

Слегка покривив отражатель.

Я крикнул по-таукитянски: «Виват!» –

Что значит по-нашему – «Здрасьте!»

У таукитян

Вся внешность – обман, –

Тут с ними нельзя состязаться:

То явятся, то растворятся...

Мне таукитянин – как вам папуас, –

Мне вкратце об них намекнули.

Я крикнул: «Галактике стыдно за вас!» –

В ответ они чем-то мигнули.

На Тау Ките

Условья не те:

Тут нет атмосферы, тут душно, –

Но таукитяне радушны.

В запале я крикнул им: мать вашу, мол!..

Но кибернетический гид мой

Настолько буквально меня перевел,

Что мне за себя стало стыдно.

Но таукиты –

Такие скоты –

Наверно, успели набраться:

То явятся, то растворятся...

«Вы, братья по полу, – кричу, – мужики!

Ну что...» – тут мой голос сорвался, –

Я таукитянку схватил за грудки:

«А ну, – говорю, – признавайся!.."

Она мне: «Уйди!» –

Мол, мы впереди –

Не хочем с мужчинами знаться, –

А будем теперь почковаться!

Не помню, как поднял я свой звездолёт, –

Лечу в настроенье питейном:

Земля ведь ушла лет на триста вперёд,

По гнусной теории Эйнштейна!

Что, если и там,

Как на Тау Кита,

Ужасно повысилось знанье, –

Что, если и там – почкованье?!

1966

* * *

В куски разлетелася корона,

Нет державы, нет и трона.

Жизнь России и законы –

Все к чертям!

И мы, словно загнанные в норы,

Словно пойманные воры,

Только кровь одна с позором

Пополам.

И нам ни черта не разобраться –

С кем порвать и с кем остаться,

Кто за нас, кого бояться,

Где пути, куда податься –

Не понять!

Где дух?

Где честь?

Где стыд?

Где свои, а где чужие?

Как до этого дожили,

Неужели на Россию нам плевать?

Позор – всем, кому покой дороже,

Всем, кого сомненье гложет,

Может он или не может

Убивать.

Сигнал!... И по–волчьи, и по–бычьи

И как коршун на добычу.

Только воронов покличем

Пировать.

Эй, вы! Где былая ваша твердость,

Где былая ваша гордость?

Отдыхать сегодня – подлость!

Пистолет сжимает твердая рука.

Конец,

Всему

конец.

Все разбилось, поломалось,

Нам осталось только малость –

Только выстрелить в висок иль во врага.

1965

* * *

В одной державе с населеньем... –

Но это, впрочем, все равно, –

Других держав с опереженьем,

Всё пользовалось уваженьем –

Что может только пить вино.

Царь в той державе был без лоску –

Небрит, небрежен, как и мы;

Стрельнет, коль надо, папироску, –

Ну, словом, свой, ну, словом, в доску, –

И этим бередил умы.

Он был племянником при дяде,

Пред тем как злобный дар не пить

Порвал гнилую жизни нить –

В могилу дядю свел. Но пить

Наш царь не смел при дяде–гаде.

Когда иные чужеземцы,

Инако мыслящие нам

(Кто – исповедуя ислам,

А кто – по глупости, как немцы),

К нам приезжали по делам –

С грехом, конечно, пополам

Домой обратно уезжали, –

Их поражал не шум, не гам

И не броженье по столам,

А то, что бывший царь наш – хам

И что его не уважали.

И у него, конечно, дочка –

Уже на выданье – была

Хорошая – в нефрите почка,

Так как с рождения пила.

А царь старался, бедолага,

Добыть ей пьяницу в мужья:

Он пьянство почитал за благо, –

Нежней отцов не знаю я.

Бутылку принесет, бывало:

«Дочурка! На, хоть ты хлебни!»

А та кричит: «С утра – ни–ни!» –

Она с утра не принимала,

Или комедию ломала, –

А что ломать, когда одни?

«Пей, вербочка моя, ракитка,

Наследная прямая дочь!

Да знала б ты, какая пытка –

С народом вместе пить не мочь!

Мне б зятя – даже не на зависть, –

Найди мне зятюшку, найди!–

Пусть он, как тот трусливый заяц,

Не похмеляется, мерзавец,

Кто пьет с полудня, – выходи!

Пойми мои отцовы муки,

Ведь я волнуюся не зря,

<Что> эти трезвые гадюки

Всегда – тайком и втихаря!

Я нажил все, я нажил грыжу,

Неся мой груз, мое дитя!

Ох, если я тебя увижу

С одним их этих!– так обижу!..

Убью, быть может, не хотя!–

Во как <я> трезвых ненавижу!»

Как утро – вся держава в бане, –

Отпарка шла без выходных.

Любил наш царь всю пьянь на пьяни,

Всех наших доблестных ханыг.

От трезвых он – как от проказы:

Как встретит – так бежит от них, –

Он втайне издавал указы,

Все – в пользу бедных и хмельных.

На стенах лозунги висели –

По центру, а не где–нибудь:

«Виват загулы и веселье!

Долой трезвеющую нудь!»

Сугубо и давно не пьющих –

Кого куда, – кого – в острог.

Особо – принципы имущих.

Сам – в силу власти – пить не мог.

Но трезвые сбирали силы,

Пока мы пили натощак, –

Но наши верные кутилы

Нам доносили – где и как.

На митинг против перегара

Сберутся, – мы их хвать в кольцо!–

И ну гурьбой дышать в лицо,

А то – брандспойт, а в нем водяра!

Как хулиганили, орали –

Не произнесть в оригинале, –

Ну, трезвая шпана – кошмар!

Но мы их все <же> разогнали

И отстояли перегар.

А в это время трезвь сплотилась

Вокруг кого–то одного, –

Уже отважились на вылаз –

Секретно, тихо, делово.

И шли они не на банкеты,

А на работу, – им на страх

У входа пьяные пикеты

Едва держались на ногах.

А вечерами – по два, по три –

Уже решились выползать:

Сидит, не пьет и нагло смотрит!

...Царю был очень нужен зять.

Явился зять как по заказу –

Ну, я скажу вам – о–го–го!

Он эту трезвую заразу

Стал истреблять везде и сразу,

А при дворе – первей всего.

Ура! Их силы резко тают –

Уж к главарю мы тянем нить:

Увидят бритого – хватают

И – принудительно лечить!

Сначала – доза алкоголя,

Но – чтоб не причинить вреда.

Сопротивленье – ерунда:

Пять суток – и сломалась воля, –

Сам медсестричку кличет: «Оля!..»

Он наш – и раз и навсегда.

Да он из ангелов из сущих,

Кто ж он – зятек?.. Ба! Вот те на!

Он – это сам глава непьющих,

Испробовавший вкус вина.

Между 1970 и 1977

Воздушные потоки

Хорошо, что за рёвом не слышалось звука,

Что с позором своим был один на один:

Я замешкался возле открытого люка –

И забыл пристегнуть карабин.

Мой инструктор помог – и коленом пинок –

Перейти этой слабости грань:

За обычное наше: «Смелее, сынок!»

Принял я его сонную брань.

И оборвали крик мой,

И обожгли мне щёки

Холодной острой бритвой

Восходящие потоки.

И звук обратно в печень мне

Вогнали вновь на вдохе

Весёлые, беспечные

Воздушные потоки.

Я попал к ним в умелые, цепкие руки:

Мнут, швыряют меня – что хотят, то творят!

И с готовностью я сумасшедшие трюки

Выполняю шутя – всё подряд.

И обрывали крик мой,

И выбривали щёки

Холодной острой бритвой

Восходящие потоки.

И кровь вгоняли в печень мне,

Упруги и жестоки,

Невидимые встречные

Воздушные потоки.

Но рванул я кольцо на одном вдохновенье,

Как рубаху от ворота или чеку.

Это было в случайном свободном паденье –

Восемнадцать недолгих секунд.

А теперь – некрасив я, горбат с двух сторон,

В каждом горбе – спасительный шёлк.

Я на цель устремлён и влюблён, и влюблён

В затяжной, неслучайный прыжок!

И обрывают крик мой,

И выбривают щёки

Холодной острой бритвой

Восходящие потоки.

И проникают в печень мне

На выдохе и вдохе

Бездушные и вечные

Воздушные потоки.

Беспримерный прыжок из глубин стратосферы –

По сигналу «Пошёл!» я шагнул в никуда, –

За невидимой тенью безликой химеры,

За свободным паденьем – айда!

Я пробьюсь сквозь воздушную ватную тьму,

Хоть условья паденья не те.

Но и падать свободно нельзя – потому,

Что мы падаем не в пустоте.

И обрывают крик мой,

И выбривают щёки

Холодной острой бритвой

Восходящие потоки.

На мне мешки заплечные,

Встречаю – руки в боки –

Прямые, безупречные

Воздушные потоки.

Ветер в уши сочится и шепчет скабрёзно:

«Не тяни за кольцо – скоро лёгкость придёт...»

До земли триста метров – сейчас будет поздно!

Ветер врёт, обязательно врёт!

Стропы рвут меня вверх, выстрел купола – стоп!

И – как не было этих минут.

Нет свободных падений с высот, но зато

Есть свобода раскрыть парашют!

Мне охлаждают щёки

И открывают веки –

Исполнены потоки

Забот о человеке!

Глазею ввысь печально я –

Там звёзды одиноки -

И пью горизонтальные

Воздушные потоки.

1973

* * *

Вот она, вот она –

Наших душ глубина,

В ней два сердца плывут, как одно, –

Пора занавесить окно.

Пусть в нашем прошлом будут рыться люди странные,

И пусть сочтут они, что стоит все его приданное, –

Давно назначена цена

И за обоих внесена –

Одна любовь, любовь одна.

Холодна, холодна

Голых стен белизна, –

Но два сердца стучат, как одно,

И греют, и – настежь окно!

Но перестал дарить цветы он просто так, не к случаю,

Любую женщину в кафе теперь считает лучшею.

И улыбается она

Случайным людям у окна,

И привыкает засыпать одна.

Между 1970 и 1978

* * *

Вы в огне да и в море вовеки не сыщете брода, –

Мы не ждали его – не за легкой добычей пошли.

Провожая закат, мы живем ожиданьем восхода

И, влюбленные в море, живем ожиданьем земли.

Помнишь детские сны о походах Великой Армады,

Абордажи, бои, паруса – и под ложечкой ком?..

Все сбылось: «Становись! Становись!» – раздаются команды, –

Это требует море – скорей становись моряком!

Наверху, впереди – злее ветры, багровее зори, –

Правда, сверху видней, впереди же – исход и земля.

Вы матросские робы, кровавые ваши мозоли

Не забудьте, ребята, когда–то надев кителя!

По сигналу «Пошел!» оживают продрогшие реи,

Горизонт опрокинулся, мачты упали ничком.

Становись, становись, становись человеком скорее, –

Это значит на море – скорей становись моряком!

Поднимаемся в небо по вантам, как будто по вехам, –

Там и ветер живой – он кричит, а не шепчет тайком:

Становись, становись, становись, становись человеком! –

Это значит на море – скорей становись моряком!

Чтоб отсутствием долгим вас близкие не попрекали,

Не грубейте душой и не будьте покорны судьбе, –

Оставайтесь, ребята, людьми, становясь моряками;

Становясь капитаном – храните матроса в себе!

1976

Грусть моя, тоска моя

Шел я, брел я, наступал то с пятки, то с носка, –

Чувствую – дышу и хорошею...

Вдруг тоска змеиная, зеленая тоска,

Изловчась, мне прыгнула на шею.

Я ее и знать не знал, меняя города, –

А она мне шепчет: «Как ждала я!..»

Как теперь? Куда теперь? Зачем да и когда?

Сам связался с нею, не желая.

Одному идти – куда ни шло, еще могу, –

Сам себе судья, хозяин–барин.

Впрягся сам я вместо коренного под дугу, –

С виду прост, а изнутри – коварен.

Я не клевещу, подобно вредному клещу,

Впился сам в себя, трясу за плечи,

Сам себя бичую я и сам себя хлещу, –

Так что – никаких противоречий.

Одари судьба, или за деньги отоварь!–

Буду дань платить тебе до гроба.

Грусть моя, тоска моя – чахоточная тварь, –

До чего ж живучая хвороба!

Поутру не пикнет – как бичами не бичуй,

Ночью – бац! – со мной на боковую:

С кем–нибудь другим хоть ночь переночуй, –

Гадом буду, я не приревную!

1980

Баллада о детстве

Час зачатья я помню неточно.

Значит, память моя однобока.

Но зачат я был ночью, порочно,

И явился на свет не до срока.

Я рождался не в муках, не в злобе,

Девять месяцев - это не лет.

Первый срок отбывал я в утробе:

Ничего там хорошего нет.

Спасибо вам святители,

Что плюнули да дунули,

Что вдруг мои родители

Зачать меня задумали,

В те времена укромные,

Теперь - почти былинные,

Когда срока огромные

Брели в этапы длинные.

Их брали в ночь зачатия,

А многих даже ранее,

А вот живет же братия –

Моя честна компания.

Ходу, думушки резвые, ходу,

Слово, строченьки, милые, слово!

В первый раз получил я свободу

По указу от тридцать восьмого.

Знать бы мне, кто так долго мурыжил –

Отыгрался бы на подлеце,

Но родился и жил я и выжил,

Дом на Первой Мещанской в конце.

Там за стеной, за стеночкою,

За перегородочкой

Соседушка с соседушкою

Баловались водочкой.

Все жили вровень, скромно так:

Система коридорная,

На тридцать восемь комнаток –

Всего одна уборная.

Здесь зуб на зуб не попадал,

Не грела телогреечка.

Здесь я доподлинно узнал,

Почем она, копеечка.

Не боялась сирены соседка,

И привыкла к ней мать понемногу.

И плевал я, здоровый трехлетка,

На воздушную эту тревогу.

Да не все то, что сверху от бога –

И народ зажигалки тушил.

И, как малая фронту подмога,

Мой песок и дырявый кувшин.

И било солнце в три ручья,

Сквозь дыры крыш просеяно

На Евдоким Кириллыча И Кисю Моисеевну.

Она ему: Как сыновья? –

Да без вести пропавшие!

Эх, Киська, мы одна семья,

Вы тоже пострадавшие.

Вы тоже пострадавшие,

А значит обрусевшие.-

Мои - без вести павшие,

Твои - безвинно севшие.

Я ушел от пеленок и сосок,

Поживал - не забыт, не заброшен.

И дразнили меня "недоносок",

Хоть и был я нормально доношен.

Маскировку пытался срывать я, -

Пленных гонят,- чего ж мы дрожим?

Возвращались отцы наши, братья

По домам, по своим да чужим.

У тети Зины кофточка

С драконами, да змеями –

То у Попова Вовчика

Отец пришел с трофеями.

Трофейная Япония,

Трофейная Германия:

Пришла страна Лимония–

Сплошная чемодания.

Взял у отца на станции

Погоны, словно цацки, я,

А из эвакуации

Толпой валили штатские.

Осмотрелись они, оклемались,

Похмелились, потом протрезвели.

И отплакали те, кто дождались,

Недождавшиеся отревели.

Стал метро рыть отец Витькин с Генкой,

Мы спросили:- зачем? –

Он в ответ,

Мол, коридоры кончаются стенкой,

А тоннели выводят на свет.

Пророчество папашино

Не слушал Витька с корешом:

Из коридора нашего

В тюремный коридор ушел.

Да он всегда был спорщиком:

Припрешь к стене - откажется

Прошел он коридорчиком

И кончил стенкой, кажется.

Но у отцов свои умы,

А что до нас касательно,

На жизнь засматривались мы

Вполне самостоятельно.

Все - от нас до почти годовалых

Толковищу вели до кровянки,

А в подвалах и полуподвалах

Ребятишкам хотелось под танки.

Не досталось им даже по пуле,

В ремеслухе живи не тужи.

Ни дерзнуть, ни рискнуть, но рискнули –

Из напильников сделать ножи.

Они воткнутся в легкие

От никотина черные,

По рукоятки легкие

Трехцветные наборные.

Вели дела обменные

Сопливые острожники:

На стройке немцы пленные

На хлеб меняли ножики.

Сперва играли в фантики,

В пристенок с крохоборами,

И вот ушли романтики

Из подворотен ворами.

Было время и были подвалы,

Было дело и цены снижали.

И текли, куда надо, каналы

И в конце, куда надо, впадали.

Дети бывших старшин да майоров

До ледовых широт поднялись,

Потому, что из всех коридоров

Им казалось сподручнее вниз.

В далёком созвездии Тау Кита

Поиск по сайту