Частные музеи в России - явление малоизученное, но весьма актуальное. Точное количество частных музеев России неизвестно. В Москве же их насчитывается уже 170. Крупнейший - Русский национальный музей, созданный в 1993 г. и собирающий произведения отечественного искусства и изделия фирмы Фаберже. Есть известный Музей Ломакова с коллекцией старинных автомобилей и мотоциклов. Самый почтенный возраст у частного Картографичекого музея в Санкт-Петербурге, ведущего свою историю ещё с далёкого 1859 г. («картографичекое заведение А. Ильина»). Там же сравнительно молоды Музей граммофонов и фонографов Владимира Дерябкина и единственный в стране Музей военного костюма Б.В. Невеля-Небелевича. Наиболее известен Музей-квартира Владимира Набокова на Большой Морской улице [19]. Частные музеи разбросаны по всей стране. В Екатеринбурге их два - «Невьянская икона» Евгения Ройзмана (старообрядческие иконы XVII-XIX вв.) и Музей камня В. Пелепенко. Немало частных музеев на Волге: в Угличе - Музей-библиотека русской водки Артура Соломонова, в городе Мышкине - соответственно Музей мыши, а в областном центре в Ярославле - тоже первый в России Музей старинных часов, колокольчиков и музыкальных инструментов Джона Мостославского. В Нижнем Новгороде славится Музей русских самоваров XVIII-XIX вв., созданный бывшим спецназовцем Игорем Латашевым. Даже в маленьком Переславле-Залесском уже целых три частных музея. Это перечисление можно продолжать ещё долго.
Развитию частного музейного дела ныне, как ни странно, способствует государство. Нет, конечно, не прямыми субвенциями и субсидиями (впрочем, такое тоже случается), и не внятными правилами и позицией чиновников «на местах». Политика сокращения расходов в сфере культуры и образованного досуга привела к тому, что инициативные музейщики сами уходят в частный сектор. Инициативу творческих, одарённых организаторов культуры не может остановить никакое равнодушие властей, никакое обездушивание общества под влиянием СМИ. Это - ответ «души народа» (выражение Н.К. Рериха) современным вызовам, и поэтому частное музейное дело будет только развиваться, несмотря на все трудности пресловутого «переходного периода». В этот период становления очень важно не забывать об истоках, о том опыте частного музейного строительства, который насчитывает в нашей стране более трёх столетий. Нам представляется, что изучение опыта небывалого расцвета частных музеев России в конце XIX - начале XX века сможет не только обогатить содержание и миссии новых музеев, но и восполнит разрыв в преемственности, вызванный трагическим лихолетьем кровавого XX века. В этом разрыве мы видим основную проблему всего музейного дела России вообще, а не только частных музеев.
Для Музея-института семьи Рерихов в Санкт-Петербурге, вот уже пятый год существующего в статусе частного (негосударственного) учреждения культуры, первейшей и основной задачей является «обеспечение преемственности в выявлении, сохранении, изучении наследия семьи Рерихов, их культурного окружения, современников». Следует отметить, что эта линия преемственности обозначена музейной деятельностью самого Н.К. Рериха и его семьи. Но и Н.К. Рерих, основавший не один частный музей в России, США, Европе и Индии, учился музейному делу на опыте многих своих выдающихся предшественников. В многотомных «Листах дневника» художник не раз называет имена владельцев частных музеев и картинных галерей России, с кем он общался, чей опыт он отмечал как, несомненно значимый для развития музейного дела. Им названы имена Строганова, Юсупова, Нарышкина, Кочубея, Шуваловой, Лейхтенбергского, Семёнова-Тян-Шанского, Голенищева-Кутузова, Шидловского, Боткина, Деларова, Врангеля, Мякинина, Щавинского, Селиванова, Путятина, Тенишевой, Рейтерна, Митусова, Тевяшова, Ильина, Толстого, Бенуа, Яремича, Браза, Крачковского, Слепцова, Степанова и многих других. [11]
В этом перечислении имя археолога, антрополога и коллекционера князя Павла Арсеньевича Путятина (1837-1919) стоит несколько особняком, поскольку здесь речь идёт также и о наследственной преемственности семейных традиций нескольких поколений, нескольких выдающихся российских родов, соединившихся с Рерихами через брак Н.К. Рериха с Е.И. Шапошниковой, приходившейся супруге князя П.А. Путятина, княгине Е.В. Путятиной, рождённой Голенищевой-Кутузовой, родной племянницей.
Внучка княгини Е.В. Путятиной, Людмила Степановна Митусова (1910-2004), родившаяся в Бологовском имении князя П.А. Путятина, запомнившая облик князя в раннем детстве, в новейшее время стала фактическим основателем Музея-института семьи Рерихов в Санкт-Петербурге. Она же и передала новому частному музею реликвии Путятиных, Голенищевых-Кутузовых, Шаховских, Потоцких, Марковых, Шапошниковых и, конечно, Рерихов. Таким образом, изучение наследия князя П.А. Путятина и его семьи для Музея-института - одна из первоочередных задач в сохранении исторической и фамильной преемственности. Поэтому особенно актуально и значимо в настоящий период становления Музея-института как учреждения культуры и науки нового типа изучить опыт создания в Бологовском имении Путятиных частного усадебного музея, в пополнении коллекций которого Н.К. Рерих принимал самое непосредственное участие.
Когда в 1904 г. князь П.А. Путятин с сыновьями решил соорудить в Бологом свой «специальный художественно-археологический музей, который давал бы полную картину этой богатой историческими воспоминаниями местности», Н.К. Рерих одним из первых поддержал это начинание. Многие пункты раскопок и разведок Рериха в 1899-1916 гг. находились на землях, принадлежавших либо князьям Путятиным, либо их родственникам (например, барону А.А. фон-Гейкингу). Поэтому в музее Путятиных были археологические предметы из раскопок Рериха. Несомненно и другое: Рерих участвовал в формировании художественной коллекции Путятиных. Уже в начале 1903 года на выставке в Петербурге появились два его произведения («Портрет князя П.А. Путятина» и «Вечер»), отмеченные как собственность князя Павла Арсеньевича. Известно, что в собрание князя Михаила Сергеевича Путятина (1861-1938) также поступала его живопись. В 1908 году, в Кёльне, Рерих намеревался купить князю Павлу Арсеньевичу «марок за пять настоящего Рембрандта» и, судя по всему, осуществил своё намерение.
В очерке «Собиратели» Николай Константинович кратко охарактеризовал тех владельцев произведений искусства, с которыми ему пришлось столкнуться в жизни. Всех владельцев он разделил на две неравные части: наследственные собственники коллекций, в формировании которых они не принимали участия, и «три группы живых собирателей, горевших каждый по-своему и любивших избранную ими область». Эти три группы, по выражению Николая Рериха, дали России много культурных страниц [19]. И вот князя П.А. Путятина Рерих поместил в первую из этих трёх групп - группу питерских собирателей, охарактеризованную им в целом так: «Не все из них были богатеями. Многие отдавали в собирательство все свои средства и заработки. Как часто бывает, семейное окружение нередко препятствовало собирательству, считая его не дельною забавою. Также нередко увлечение собирательством объяснялось чем-то своекорыстным для удовлетворения самолюбия. Всегда люди судят по себе».
О конкретных вещах из художественной коллекции Павла Арсеньевича в материалах Рерихов сохранились весьма интересные, хотя и отрывочные сведения. Для нас именно эти высказывания Рерихов, подкреплённые личными воспоминаниями современницы Путятиных и Рерихов Л.С. Митусовой, послужили толчком к изучению частного музея князя Путятина.
Елена Ивановна Рерих записала целую историю в связи с одним портретом из Бологовского собрания. «Поликастрицкие, новгородские помещики, - вспоминала Е.И. Рерих в 1950-х гг., - тоже в близком родстве [с нами]. Так, Поликастрицкая была необыкновенно красивой, имела много поклонников, и после самоубийства второго поклонника она дала обет не показываться среди людей без маски. В имении тётки Путятиной висел прекрасный большой её портрет, в белом платье времён Ампир, она сидит в большом красном кресле и в руках у неё маленькая белая атласная маска. Головка, действительно, очаровательная. Тёмно-бронзовые волосы, курчавые и обрезаны, как у мальчика. Потомства она не имела. Умирая, она отпустила на волю своих крестьян и завещала им одно из своих поместий в Новгородской губернии. Народ чтит её могилу, ибо она велела похоронить себя в освобожденной земле, под открытым небом».
Одним из первых дел Николая Константиновича Рериха в должности секретаря Императорского Общества поощрения художеств (ИОПХ) стала выставка картин старых мастеров, организованная им осенью 1901 г. совместно с коллекционером и знатоком средневекового искусства Тринейзеном в помещении этого общества в Санкт-Петербурге на Большой Морской, дом 38. Среди приглашенных Рерихом владельцев картин присутствовал и князь П.А. Путятин, многие годы действительный член ИОПХ, внёсший значительные труды на пользу этого учреждения культуры. В письме Е.И. Шапошниковой художник упоминает о редком полотне из Путятинского собрания: «Дорогая моя Ладушка, сейчас был я у Тринейзена. <…> Картину князя - ждём у него; она в порядке. Передал ему поклон и ожидание князя его приезда. Картина князя по его словам интересна и быть может кое-где на ней подлинная рука да Винчи» [1]. Судя по «Каталогу состоящей под Высочайшим Е. И. В. Государя Императора покровительством историко-художественной выставки русских портретов, устраиваемой в Таврическом дворце в пользу вдов и сирот, павших в бою воинов» (СПб., 1905; инициатива С.П. Дягилева), князь П.А. Путятин и Н.К. Рерих совместно участвовали в этой выставке как владельцы произведений. И подобных примеров сотрудничества можно привести ещё много.
Живое знакомство с деятельностью князя Павла Арсеньевича, начавшееся весною 1897 г. на заседаниях Императорского Русского Археологического общества (ИРАО), позволило Рериху перенять тот огромный научный опыт, которым князь охотно делился с коллегами. Именно это общение с Путятиным и его наследием имел в виду Рерих, когда 26 августа 1900 г. писал будущей жене: «Вспоминаю вечера у князя в кабинете…».
Ключевое слово - кабинет! Тот самый кабинет, в котором трудился и отдыхал ещё император Александр II. Здесь Рерих спал в свою первую ночь в Путятинском доме в августе 1899 г. Здесь он общался с князем П.А. Путятиным и его коллекциями многие годы спустя. Ещё в 1878 г. А.Н. Виноградов назвал Путятинский бологовский кабинет музеем. В нём, действительно, хранилось много замечательного, что могло привлечь внимание как отечественных, так и западных исследователей: ценное собрание картин, эстампов, эскизов, акварелей, архитектурных чертежей; собрание фотографических, олеографических, литографических и других снимков; огромная археологическая коллекция, включавшая в себя находки от палеолита до средневековья, «добытых на Севере и на Юге России»; нумизматическая коллекция; коллекция медальонов и жетонов; собрание редких бюстов; наконец, уникальное палеографическое собрание разных рукописей; также автографы и факсимиле известных лиц (от царей Алексея Михайловича и Петра Великого до А.С. Пушкина и Камилла Фламариона). Все эти культурные сокровища всегда были открыты для научного обозрения [19].
В Бологом, у князя П.А. Путятина, Рерих обрёл надежных помощников на поприще археологии. Известно, что племянник княгини Е.В. Путятиной, Борис Николаевич Рыжов, участовал в раскопках и разведках Рериха по Боровичскому уезду в 1902 г. Сын князя Путятина, Михаил Павлович, активно помогал Рериху во время его исследований на озере Пирос в 1904 г., в последующие годы участвовал в пополнении Рериховской коллекции каменного века, совместно с Рерихом осуществлял передачу археологических находок в музеи и т. д. Да и сам Павел Арсеньевич всегда лично содействовал Рериху, когда тот исследовал то или иное окрестное урочище.
Судя по всему, между князем Путятиным и Рерихом велась весьма содержательная переписка, но, к сожалению, большая её часть утрачена. Почти все известные письма опубликованы. Сохранившиеся протоколы заседаний ИРАО, ИОПХ, других художественных и научных обществ, ссылки в статьях Рериха на князя П.А. Путятина, эпистолярные упоминания - всё это свидетельствует о том, что в начале XX века между двумя деятелями науки и искусства вёлся доброжелательный, взаимно полезный диалог, приобретавший порой различные формы дружеского сотрудничества.
Судьба коллекций князя П.А. Путятина до сих пор остаётся невыясненной. В будущем необходимо прояснить и этот вопрос. Археологические находки князя поступали в Государственный Эрмитаж, в Кунсткамеру, в Императорский Санкт-Петербургский университет, музей ИРАО, в Исторический музей в Москве, в Новгородский музей, в Венский придворный музей натуральной истории и даже в Смитсоновский институт в Вашингтоне. В 1915-1916 гг. князь Путятин поддержал созданный Рерихом Музей русского искусства при школе ИОПХ, передав в дар этому Музею шесть произведений из своей коллекции. Но где находятся теперь эти произведения, попали ли они в Русский музей, в другие музеи страны, были ли проданы за границу, неизвестно [3].
Лишь несколько картин и вещей, имеющих прямое отношение к имению князя П.А. Путятина в Бологом, ныне хранится в Музее-институте семьи Рерихов в Санкт-Петербурге, в фонде Мемориального Собрания С.С. Митусова. Например, две работы художника Фёдора Ивановича Братского, бывшего крепостного, дававшего когда-то уроки живописи молодому Павлу Арсеньевичу. На первой его картине (масло, холст, 100×80) изображён сидящий мальчик Стёпа Митусов в одном из уголков Бологовского сада. В нижней части полотна надпись: «Бологое, 1883 г. Ф. Братский». Вторая картина (картон, пастель, 48×35) - это овальный портрет молодой княгини Е.В. Путятиной.
июля 1917 г. Рерих с горечью писал о гибели Путятинского имения: «В Бологое у старика Путятина сгорел старый дом. Часть мебели вынесли, но наслоения времени погибли...».
С 13 по 23 марта 1943 г. на Бологое было сброшено 1811 немецких авиабомб, в другие месяцы войны ещё тысячи снарядов. «Это был настоящий ад!» - говорят выжившие очевидцы. Почти весь город был стёрт с лица земли. Таким образом, в течение XX века облик его изменился неузнаваемо и невосстановимо. Можно ли говорить в связи с этим о чём-то подлинном, что ещё осталось от Путятинской усадьбы, от старых хозяев?.. Ответить на данный вопрос тоже должны новые исследования.
В последнее десятилетие мы не раз посещали места, связанные с именем князей Путятиных в Бологом. От усадьбы Павла Арсеньевича сохранилась лишь одна аллея, ведущая к Бологовскому озеру, да огромная лиственница, с отсечённой то ли молнией, то ли снарядом вершиной. Во время недавних земляных работ на значительной площади бывшей усадьбы снят и куда-то вывезен культурной слой (толщина снятого грунта 1-1,5 м). Были ли при этих работах специалисты-археологи, нам неизвестно. Символично, что на месте главного усадебного дома ныне высится внушительное кирпичное здание местного дома культуры и спорта. В нём находятся мастерские художников, народные промыслы, танцевальные кружки, библиотека и т. п. Так продолжается многовековая история Путятинской усадьбы, замечательного памятника русской культуры и подвижничества, запечатлённого в творчестве выдающихся учёных, художников, писателей и композиторов.
На будущее мы ставим своей задачей изучить все этапы формирования частного усадебного музея князя П.А. Путятина в Бологом. И большим подспорьем здесь станут как опубликованные труды князя, так и его неизданные сочинения и письма, сохранившиеся в архивах. Многие из его сочинений необходимо ещё выявить, а те, что в настоящий момент обнаружены, необходимо расшифровать, а зачастую ещё и перевести на русский язык [11].
Неотъемлемой частью Бологовского частного музея являлась и уникальная библиотека князя, об отдельных раритетах из которой мы ещё упомянем ниже. По архиву князя и воспоминаниям современников следует попытаться воссоздать эту библиотеку хотя бы в списке.
К сожалению, имя известного в своё время учёного князя Павла Арсеньевича Путятина мало что говорит современным историкам науки. Между тем, самый беглый взгляд на библиографию его работ позволяет судить о широте его научных и художественных интересов. В его архиве хранятся материалы (переписка, статьи и тезисы), посвящённые широкому кругу вопросов археологии, этнографии, генеалогии, искусствоведению, музееведению, антропологии и географии. А его связи с европейскими и американскими учёными, занимавшимися археологическими и этнографическими исследованиями в XIX - начале ХХ века поистине впечатляют. В круг его интересов и общения входили Вазинский, Вильсон, Вирхов, Бремер, Картальяк, Лёббок, Лёве, Летурне, Мортилье, Пич, Ранке и многие другие. Посетителями частного музея князя Путятина в его Бологовском имении бывали видные деятели нашего государства и иностранные дипломаты: император Александр II, герцог П.Г. Ольденбургский, граф П.М. Строганов, новгородский губернатор В.Я. Скарятин, курский губернатор П.П. Косаговский, посланник французского правительства, антрополог и коллекционер барон И. де-Бай, ставший его другом, прусский посланник князь Рейс, епископ Лонгс. Последний был командирован в Россию правительством Великобритании и впоследствии о результатах поездки издал отчёт в Лондоне. Русский научный мир также хорошо знал дорогу в заповедный Бологовский музей. Большинство учёных в кругу князя Путятина не были узкими специалистами, как и он сам. Для них было характерно полное освоение и применение так называемой «анучинской триады» - «концепции комплексного метода исследования историко-культурных и историко-социальных проблем одновременно тремя науками - антропологией, археологией и этнографией». К слову, Дмитрий Николаевич Анучин в 1885 г. посетил князя Путятина в Бологом, что демонстрирует большой интерес этих учёных друг к другу.
О возможной значимости для науки многих ныне почти забытых работ князя Путятина свидетельствуют повестки и протоколы заседаний тех научных обществ, в деятельности которых он участвовал. 22 марта 1880 г. он впервые выступил на «Чтениях и беседах» в Петербургском Археологическом институте с программным докладом «О занятиях археологией с научной целью и об её отношении к некоторым соприкасающимся к ней знаниям». Именно после этого доклада князь «становится признанным археологом». О том, как князь Путятин использовал данные смежных наук в собственных исследованиях и, как следствие, в собирательстве, пишет он сам в «Воспоминаниях», датированных 1 февраля 1888 г. Большая часть его трудов посвящены палеоэтнологии, которую он определял как «науку изучения первобытного быта народа» [12]. В конце концов, все разнообразные, подчас разбросанные увлечения князя соединились в одно стремление - «исследовать условие умственных зачатков первобытной жизни обитателей нашей местности» (т. е. Валдайской возвышенности). И здесь он нашёл себя в полной мере. Он искренне полюбил древнего человека и его культуру на всю жизнь, о чем писал с большим воодушевлением:
«…В исследованиях нашей доисторической жизни есть своеобразная суровая поэзия.
Эти дикари с их борьбой за существование, с их работой ума для усовершенствования пищи, одежды, техники орудий и оружий вполне достойны не одной безучастной научной оценки, но и более сердечной, более задушевной.
На наших первобытников нельзя смотреть как на каких-то идиотов, напротив, это были разумные, энергичные бойцы, разработавшие начала теперешнего жизненного строя.
Эмбрионы верований, развитий языка и письменности, архитектуры и орнаментики, музыки и поэзии, живописи и скульптуры, хлебопашества, огородничества и плодоводства, гончарства и производства тканей, металлургии, приручений животных и пчёл, а также охот, рыболовства и военных усовершенствований, развитий гражданского и семейного бытов, медицины и многого, многого другого, совершенствовалось ими.
Хвала и честь этим борцам культуры, этим стихийным героям, этим первобытникам нашей планеты, которым мы стольким обязаны.
К величайшему сожалению, палеоэтнология ещё не смогла определительно установить отношения первичных рас, ископаемый остеологический материал имеется в очень ограниченном числе; но туман по времени проясняется, и следует верить, что усилия людей науки подходят близко к положительным выводам».
Естественно, эти взгляды учёного накладывали свой отпечаток на весь облик созданного им усадебного музея в Бологом [15].
По счастливому стечению обстоятельств соседом князя Путятина в Бологом оказался известный историк-этнограф, географ, писатель-славянофил Александр Фёдорович Гильфердинг. Князь восхищался его историческими и филологическими исследованиями, и многое почерпнул от него. Благодаря Гильфердингу он понял, что лишь обладание древними и новыми языками в комплексе даёт ключ к расширению сферы познания. Это понимание в полной мере проявилось в фундаментальном труде князя Путятина «Из области астрономической археологии. Изображения созвездия Большой Медведицы на каменной точилке каменного периода России» (закончено 19 марта 1886), где им использованы слова и выражения более десяти наречий, в том числе древних, приведены данные из фольклора чеченцев, таджиков, индийцев, народов Севера Евразии и Америки и т. д.
Князь Путятин горько оплакивал раннюю смерть Гильфердинга, с которым он успел близко сойтись. Как он писал, учёный «пал жертвою своего стремления - продолжать изучение памятников народного эпоса: летом 1872 г., на пути в глубь Олонецкой губернии, для собирания народных былин, - обширный сборник которых был уже им собран в 1871 г., - Гильфердинг заразился тифом и умер на 41-м году, к великому горю русской науки и всего славянства». В имении Гильфердинга, расположенном в бологовском сельце Арефино по соседству, князь имел возможность знакомиться и общаться с писателями И.С. Аксаковым, И.С. Тургеневым и М.И. Семевским, директором Петербургского Археологического института Н.В. Калачовым, историком К.Н. Бестужевым-Рюминым. В последствии общение с Михаилом Ивановичем Семевским подтолкнуло князя к приобретению старинных и редких изданий, а главное - к собиранию рукописей и автографов замечательных лиц. Первые же находки памятников древнерусской письменности сделали князя Путятиным известным среди историков и археографов.
В 1878 г. в имение князя Путятина приезжал А.Н. Виноградов, член-сотрудник Императорских Русских Археологического и Географического обществ, впоследствии известный под именем отца Алексия в Православной миссии в Пекине. Осмотрев палеографическую коллекцию князя Путятина, библиотеку, автографы выдающихся лиц, картины и прочее, он поместил описание всего собрания в «Памятниках древней письменности». Именно в этой публикации Путятинское собрание впервые названо музеем. Как отмечал А.Н. Виноградов, «в данном случае, несомненно, важна высокая идея, преследуемая в созидании этого рода коллекции». Самой ранней старопечатной книгой в собрании являлся «Синопсис Гизеля» 1674 г., а самой ранней рукописной - «Гранограф, сиречь летописец», оконченный в 1665 г. Особый интерес для этнографа и историка мог представлять ещё один рукописный недатированный фолиант в четверть листа - «Книга, глаголемая прохладный вертоград или лечебник». А.Н. Виноградов поместил весьма подробное оглавление этого по сути фольклорного памятника на 6 страницах. Наконец, самой древней датированной рукописью была «Память Государя Царя и Великого Князя Алексея Михайловича Боярину и Воеводе Петру Васильевичу Шереметеву» 1646 г. Князь Путятин не только предоставлял коллегам для публикации материалы из собственной библиотеки, но и сам их издавал или использовал в докладах [10].
Действительно, «у него была прекрасная библиотека». Эти слова Людмилы Степановны Митусовой, дороги нам тем, что сказаны человеком, помнящим как самого князя, так и его неолитическую коллекцию, а также собрание редких книг в Петербургском и Бологовском кабинетах. Вскоре после кончины князя корифей российской археологии А.А. Спицын напишет: «Мы не достаточно оценивали князя Путятина, потому что не доросли до него. После него остался ряд хороших, взвешенных статей, отличное собрание бологовских и заграничных вещей, специальная библиотека, конечно, лучшая в России, фотографические снимки, переписка».
О творческих контактах учёного с историком Аристом Аристовичем Куником можно судить по тем оттискам статей князя Путятина, которые сохранились в библиотеке известного академика. Как известно, А.А. Куник широко пользовался данными лингвистики и исторической этнографии. Именно он посоветовал князю отправиться для исследования берега Брегальницы в Македонию, где когда-то подвизались первоучители славян, святые Кирилл и Мефодий. По его расчёту в македонских церквях и монастырях могли найтись рукописи, может быть, самих первоучителей. Для этих поисков князю необходима была основательная подготовка, и он обратился к директору Публичной библиотеки и тогдашнему председателю ИРАО, археографу, академику Афанасию Фёдоровичу Бычкову.
Так стезя исследователя привела его в «Отделение русской и славянской археологии» ИРАО. В 1875 г. совместно с художником Ф.А. Братским князь составляет записку «Взгляд на новгородские древности», в которой впервые сообщается об открытии фресок Благовещенской церкви на Рюриковом Городище, по мнению авторов, восходящих к 1099 г., т. е. более древних, чем росписи соседней Спасо-Нередицкой церкви. Авторы подробно описали уникальный памятник древнерусской живописи и высказали соображения о необходимости и реальности его очистки от поздней штукатурки. Кроме того, они привели предание, записанное на месте во время исследования церкви. Согласно сохранившейся устной традиции, «под церковью, у входа, должен находиться княжеский погреб, называемый Рюрикова Сокровищница», и «в построение церкви вошла одна стена бывшего Рюрикова дворца». Это исследование являет классический пример соединения трёх подходов при изучении памятника - археологического, палеографического и этнографического. Оно было направлено в ИРАО, где было принято с большим интересом. Официальную реакцию тогда выражали в письменных «отношениях», и такое «отношение» за подписью секретаря ИРАО И.В. Помяловского было отправлено князю 20 апреля 1876 г. И хотя, не все выводы авторов были поддержаны, записка была издана в типографии Академии наук, и 28 декабря 1878 г. князь П.А. Путятин был избран в члены-сотрудники ИРАО, а 20 октября 1881 г. - в действительные члены. [5]
По документам ИРАО можно сложить представление обо всём наборе тем, вопросов, проблем, которые волновали князя Путятина и были предметом его исследований как учёного-археолога и собирателя. Также можно сказать, что он был весьма пунктуальным членом общества, старался присутствовать на многих заседаниях и активно участвовал в обсуждении рефератов. Он входил во многие временные комиссии ИРАО, например, в комиссию по «химическим исследованиям бронзовых и других металлических предметов, находимых в курганах». Главной задачей этой комиссии было «найти ответ на многие вопросы истории и этнологии». В рамках работы комиссии Д.А. Сабанеев произвёл анализ шлаков из древних горнов, собранных князем во время раскопок в Бологом. Князь Путятин неоднократно избирался депутатом ИРАО на Всероссийские Археологические съезды и, конечно, «без денежной со стороны общества субсидии». В трудах Археологических съездов изданы такие его ставшие классическими сочинения, как «Чашечные камни Новгородской губернии» (1881), «Орнаментации древнего гончарства» (1884), «О сходстве Бологовских предметов с индустрией кьёккенмоддингов» (1887), «К делению предметов каменного века в России» (1893), «Каменный нож и его изменения» (1893) и др.
Своей научной деятельностью князь способствовал сотрудничеству разных научных направлений и групп в Археологическом обществе. Об этом можно судить, например, по уникальному в истории ИРАО соединённому заседанию двух его Отделений - русского и западно-классического (1885 г.), на котором первым пунктом в повестке значился реферат князя П.А. Путятина «о древностях каменного века», а вторым и третьим пунктами - рефераты Н.В. Покровского «о базилике Константина Великого в Иерусалиме» и «о печатях Херсонской Фемы». В дальнейшем такой опыт не повторился. Князь продолжил присутствовать и выступать в своём «Отделении русской и славянской археологии», хотя вскоре получил приглашение участвовать в деятельности «Отделения археологии классической и западноевропейской». Там он и выступил с докладом «о принадлежащем ему мраморном бюсте Пана». [8]
Вскоре князь Путятин написал сочинение «Из области астрономической археологии…» и предложил его к публикации в «Записках» своего Отделения. Возникла проблема, суть которой изложил председатель Императорской Археологической комиссии (ИАК) граф А.А. Бобринской графу И.И. Толстому в отдельном письме от 11 января 1887 г.: «…Означенная статья, при всех её научных достоинствах, не может быть напечатана в Записках Русского Отделения, во-первых, потому, что типография, печатающая наши Записки, не имеет восточных шрифтов и знаков, встречающихся в статье, во-вторых, потому, что и самое содержание статьи относится более к археологии Востока, нежели России. Осмеливаюсь думать, что её надлежащее место в Записках Восточного Отделения, где она без затруднений будет напечатана и оценена по достоинству читателями, интересующимися Востоком». Таким образом, сфера интересов князя распространилась и до культуры Востока, о чём свидетельствует целая серия его сообщений по археологии, этнографии, географии и искусству Востока, в том числе на Восточном Отделении ИРАО.
В 1879 г. князя Путятина навестил знаток христианских и русских древностей Василий Александрович Прохоров, автор многих «почтенных трудов, посвящённых святой старине». Вместе с ним князь произвёл раскопки курганов в Валдайском уезде (деревня Любава и село Бологое). Спустя годы четыре фрагмента из переписки с ним князь издал в своих «Воспоминаниях». «Дай Бог побольше встречать таких людей, как Вы; тогда не оскудеет наша русская земля», - это слова В.А. Прохорова князю. Как известно, В.А. Прохоров устроил в Академии художеств два музея - «древнехристианский» (и был много лет его хранителем) и первый в России «русский бытовой». При Императорском Русском Географическом обществе (ИРГО) он же основал Этнографический музей. Не исключено, что в деятельности ИРГО князь П.А. Путятин стал участвовать именно с подачи В.А. Прохорова. Во всяком случае, 7 апреля 1882 г. князь становится членом ИРГО именно по Отделению этнографии, в котором работал и В.А. Прохоров. Сообщение, сделанное князем в заседании этого Отделения 6 марта 1884 г., до сих пор не утратило своего научного значения - «О гончарном искусстве в каменном веке». [8]
Не раз в Бологовской усадьбе останавливались экспедиции Петербургского Археологического института во главе с директором Н.В. Калачовым. В исследованиях института всегда активно участвовал хозяин дома, о чём можно судить по многочисленным отчётам и публикациям. Строки в «Воспоминаниях» князя, посвящённые Н.В. Калачову, рисуют нам образ и самого Павла Арсеньевича. «Кому неизвестна деятельность Николая Васильевича хотя бы на поприще исследования древней юриспруденции? - писал князь Путятин. - Он специально занимался своим предметом, но не с узкими воззрениями, - любимый им предмет не мешал заниматься и другими. Калачову не чужды были и прочие науки: первобытная археология, лингвистика, нумизматика, архивная часть, древнее искусство и проч., проч., всё было ему близко, всё возбуждало его внимание, тем заставляя и других проникаться желанием учиться, учиться и учиться». В этом человеке князя Путятина прежде всего привлекали готовность к сотрудничеству, синтетический поиск и жажда познания, ведь и он был олицетворением этих качеств.
Примечательно, как живо князь П.А. Путятин отзывался на многие события в науке и окружающей его жизни. Эту открытость подметил А.А. Спицын: «Как трогательно он чтил всех “подвижников науки”, как радовался успехам русской археологии, к подвижникам которой должен быть причтён и он сам». [1]
Впрочем, в стихах князь Путятин выливал и горечь о несбывшихся надеждах, предательствах, потерях. Для истории науки может быть ценен его «Акростих на смерть Миклухи Маклая», датированный 3 мая 1898 г. Нашему времени такие выражения жизненного кредо учёного особенно дороги, ибо в образной художественной форме дополняют научный поиск, затрагивают вопросы этики в науке.
Прямую параллель между этнографией и археологией проводит князь Путятин, описывая свои раскопки летом 1880 г. в имении Воронцово Тверской губернии при помощи упомянутого выше Н.В. Калачова, «благотворная и могучая личность» которого так ему нравилась. Помимо точного и характерного описания курганов, князь фиксирует и фольклорное сопровождение: «При раскопках выразился тот же факт народных фантазий о кладах. Пробные ямы, делаемые крестьянами, заставили их предполагать, что мы разыскиваем золото. - А где же? - Не хочу сказать, хотя даже и знаю: он мне снился. - Как же он тебе снился? - Да вот, знаете, сплю я это и вижу место знакомое, а под ним, сквозь землю-то, видать как бы деревянный погреб; в погребе на цепях бочонок висит, а в бочонке-то всё золото! Золотые!- Какие золотые?- Как какие? Разумеется, нашенские, - что жар горят. Только место я вам не укажу: перво-наперво потому, что клад следует брать неспроста: нужно чистым быть, - а потом какая мне от этого польза!
Искание кладов очень распространено в среде крестьянства, даже составились легенды о неудачных поисках кладоискателей. Обыкновенно монеты, по их мнению, спрятаны в глиняных горшках, а вследствие незачурания, или прочих несоблюдений ищущими обрядностей, находки обращаются в угли».
Такие представления князь попробовал объяснить двумя причинами. Во-первых, он подметил, что крестьяне действительно «в былое время» иногда зарывали свои сбережения в глиняных кубышках «в опечьях или близ дорог», отсюда ассоциация в крестьянской среде глиняного сосуда как хранилища денег. Во-вторых, крестьяне, как и князь, иногда находили при языческих погребениях урны с кальцинированными костями животных, смешанных с чистым углем, а иногда и «большие урны особого типа… с обугленными остовами самих покойников». При их обнаружении кладоискателями, считал князь Путятин, у них возникало впечатление, что найденные сокровища из-за какой-то «нечистоты процесса» превратились в угли. [12]
Сколько известно, такие «этнографо-археологические сопоставления» были большой редкостью в то время. Ценность информации, заложенной в фольклоре и во всех сопровождающих археологические памятники устных традициях, понимал ещё один учёный, младший современник князя, художник Н.К. Рерих. Он собрал целый набор аналогичных преданий о кладах, дополнив этнографические наблюдения князя П.А. Путятина. После своего первого визита в августе 1899 г. в Бологое Рерих многие годы, вплоть до своего отъезда из России в 1917 г., регулярно бывал у князя с семьёй, о чём напоминают его научные труды, эпистолярное и художественное наследие. Для Рерихов, как, впрочем, и для многих других гостей Бологовской усадьбы, Павел Арсеньевич всегда был живым звеном, связующим с выдающимися людьми и событиями прошлого: пушкинским кругом, эпохой императорских охот, миром потомственных петербургских собирателей-подвижников. Он привлёк Н.К. Рериха беззаветной преданностью идеалам отечественной культуры. Для него князь был идейным продолжателем духовных заветов «святой старины», идей нравственного развития общества, почерпнутых из сокровищниц православия, других религий мира и разных этических учений, а также его любимых наук - истории, археологии, антропологии, палеоэтнологии, этнографии. Знакомство с деятельностью князя Путятина позволило Рериху перенять огромный научный и собирательский опыт, что имело большое значение для развития отечественной науки о каменном веке, особенно с учётом мнения А.А. Спицына, с сожалением констатировавшего, что