Неся открытку адресом вниз (не хотел рисковать, хотя не видел в библиотеке никого из знакомых), он подошел к деревянному ящику, стоявшему у бюро с библиотечными формулярами, и взял несколько полосок бумаги. Вернулся к столу и начал писать текст открытки, зачеркивать написанное, снова писать.
В последнюю до экзаменов неделю учебы на уроках литературы они читали и писали хайку. Хайку — жанр японской поэзии, короткая, строгая форма, всего три строчки. В хайку, говорила миссис Дуглас, может быть только семнадцать слогов, не больше, не меньше. Хайку обычно концентрируется на одном четком образе, который связан с одним конкретным чувством: грустью, радостью, ностальгией, счастьем… любовью.
Бена буквально зачаровала сама идея. Уроки литературы ему нравились, но особого восхищения он не испытывал. Делал все, что полагалось делать на этих уроках, но материал, который они проходили, чаще всего его не захватывал. Что-то в самой идее хайку разожгло его воображение. Только от идеи он ощутил себя счастливым, как уже случалось, когда миссис Старрет объяснила ему, что такое парниковый эффект. Бен чувствовал: хайку — хорошая поэзия, потому что это структурированная поэзия. Не было в хайку никаких тайных законов. Семнадцать слогов, один образ, связанный с одной эмоцией, ничего больше. Бинго. Все понятно, все практично. Стихотворение замыкается в своих рамках и зависит только от своих законов. Ему понравилось даже само слово, оно как бы ломалось посередине: хай-ку.
Ее волосы, подумал Бен, и увидел, как они колышутся у нее на плечах, когда она спускается по школьным ступеням. И блестели волосы не от падающих на них лучей солнца — они словно светились изнутри.
|
|
Он трудился двадцать минут (с одним перерывом — пришлось сходить за новыми полосками бумаги), вычеркивая слишком длинные слова. Итог получился следующим:
Волосы твои —
Жаркие угли зимой.
Хочу в них сгореть.[84]
Он понимал, что это не шедевр, но ничего лучшего придумать не смог. Боялся, что если сочинять будет слишком долго, а волноваться слишком много, то разнервничается, и получится у него что-то гораздо худшее. Или ничего не получится. Этого ему не хотелось. Тот миг, когда она заговорила с ним, стал для Бена знаменательным. Он хотел, чтобы этот день как-то запечатлелся в памяти. Наверное, Беверли втюрилась в какого-нибудь парня, старше его, шестиклассника, может и семиклассника, и подумает, что хайку послал ей именно он. Мысль эта сделает Бев счастливой, так что этот День запечатлеется и в ее памяти. И хотя она никогда не узнает, что написал хайку Бен Хэнском, это не важно; он-то знал.
Законченное хайку он переписал на оборотную сторону открытки (печатными буквами, словно требование о выкупе, а не любовное стихотворение), нажал на кнопку, убрал ручку в карман, сунул открытку под обложку «Лихача».
Поднялся, по пути к двери попрощался с миссис Старрет.
— До свиданья, Бен, — ответила ему миссис Старрет. — Наслаждайся летними каникулами, но не забывай про комендантский час.
— Не забуду.
Он прошел стеклянным коридором между двумя зданиями библиотеки, наслаждаясь теплом (парниковый эффект, самодовольно подумал он), попал в прохладу взрослой библиотеки. Какой-то старик читал «Ньюс», удобно устроившись в одном из больших кресел, которые стояли в нише, отведенной под зал периодики. Заголовок под названием газеты кричал: «ДАЛЛЕС[85] ТРЕБУЕТ ПРИ НЕОБХОДИМОСТИ НАПРАВИТЬ ВОЙСКА США В ЛИВАН». На первой полосе разместили также фотографию Айка, пожимающего руку какому-то арабу в Розовом саду. Мама говорила Бену, что ситуация, возможно, изменится к лучшему, если в 1960 году президентом выберут Губерта Хампфри.[86] Бен смутно помнил, что сейчас в стране экономический спад и его мама боялась, что ее могут уволить.
|
|
В нижней половине первой полосы нашлось место заголовку поменьше: «полицейская охота на психопата продолжается».
Бен толкнул створку большой стеклянной двери библиотеки и вышел на улицу. Почтовый ящик висел на стойке у пересечения пешеходной дорожки с тротуаром. Бен достал открытку из книги, бросил в щель почтового ящика. Почувствовал, как сердце ускорило бег, когда открытка выскальзывала из его пальцев. «А если она как-то узнает, что написал хайку я?»
«Не будь дураком», — ответил он себе, чуть встревоженный тем, как взволновала его эта идея.
Он зашагал по Канзас-стрит, едва понимая, что делает, да и не обращая на это никакого внимания. Его занимало совсем другое. Он представлял себе, как Беверли Марш подходит к нему, ее серо-голубые глаза широко раскрыты, рыжие волосы забраны в конский хвост. «Я хочу задать тебе вопрос, Бен, — обратилась к нему эта воображаемая девочка, — и ты должен поклясться, что ответишь честно. — В руке она держала открытку. — Это написал ты?»
Такая жуткая нарисовалась в его голове картина. Такая прекрасная картина. Он хотел, чтобы она стерлась. Он не хотел, чтобы она стиралась. Его лицо вновь начало гореть.
|
|
Бен шел и грезил, перекидывая библиотечные книги с одной руки на другую, а потом начал насвистывать. «Ты, наверное, подумаешь, что я ужасная, — продолжила Беверли, — но, кажется, я хочу тебя поцеловать», — и ее губы чуть разошлись.
А у Бена губы вдруг так пересохли, что свистеть он больше не мог.
— Кажется, я хочу, чтобы ты поцеловала, — прошептал он, и улыбнулся широченной, беззаботной, абсолютно прекрасной улыбкой.
Если бы он в этот момент смотрел на тротуар, то увидел бы три тени, которые вырастали рядом с его; если бы он слушал, то до его ушей долетело бы цоканье шипов сапог Виктора, которое становилось все громче с приближением Виктора, Рыгала и Генри. Но Бен ничего не видел и не слышал. Бен был далеко-далеко, чувствуя, как губы Беверли касаются его рта, поднимая застенчивые руки, чтобы прикоснуться к ирландскому пламени ее волос.
Как и многие города, большие и малые, Дерри застраивался не по плану — он просто рос. Городские проектировщики никогда не разместили бы его там, где он в результате оказался. Центр Дерри расположился в долине, образованной рекой Кендускиг, которая протекала через деловой район с юго-запада на северо-восток. Остальные районы расползлись по склонам окружающих холмов.
Долина, которую облюбовали первые поселенцы, густо поросла лесом, хватало в ней и болот. Реки Пенобскот и Кендускиг радовали торговцев, но огорчали тех, кто распахивал поля и строил дома слишком близко к ним, особенно к Кендускигу, потому что эта река разливалась каждые три или четыре года. И угроза наводнений по-прежнему нависала над городом, несмотря на огромные деньги, потраченные в последние пятьдесят лет на ее нейтрализацию. Если бы причиной наводнений служила только сама река, этот вопрос решался бы постройкой системы дамб, но немалое значение имели и другие факторы. Скажем, низкие берега Кендускига. Или водосток с окружающей территории. В двадцатом столетии Дерри пережил много больших наводнений и одно катастрофическое, в 1931 году. Усугубляли ситуацию и многочисленные маленькие речушки, протекающие по холмам, на которых раскинулся Дерри — одной из них была Торро, в которой нашли тело Черил Ламоники. Если сильные дожди затягивались, все они выходили из берегов. «Если дождь идет две недели, весь этот чертов город подхватывает насморк», — как-то сказал отец Заики Билла.
В центре города Кендускиг взяли в бетонные берега канала, длина которого составила две мили. Этот канал нырял под Главную улицу там, где она пересекалась с Канальной, и река где-то с полмили текла под землей, прежде чем вновь выйти на поверхность в Бэсси-парк. Канальная улица, на которой словно заключенные на поверке выстроилось большинство баров Дерри, тянулась параллельно Каналу к выходу из города, и каждые несколько недель полицейским приходилось выуживать автомобиль какого-нибудь пьяницы из воды, загрязненной сверх всякой меры канализационными и сточными водами. Время от времени в Канале ловили рыбу, но только несъедобных мутантов.
В северо-восточной части города, в той части, где находился Канал, реку до какой-то степени удавалось удерживать под контролем. Вдоль нее располагались процветающие промышленные предприятия, несмотря на угрозу наводнений. Люди прогуливались вдоль Канала, иногда рука об руку (если ветер дул, откуда надо; если с противоположной стороны, то вонь начисто лишала эти прогулки романтики), и в Бэсси-парк, который отделялся Каналом от средней школы. Там иногда проводили сборы бойскауты, а «волчата»[87] жарили на костре сосиски. В 1969 году горожане, к полному своему изумлению и ужасу, обнаружили, что хиппи (один из них нашил американский флаг на седалище своих штанов, но этого красного педика в два счета вышибли из города) курят там травку и торгуют «колесами». К 1969 году Бэсси-парк превратился в аптеку под открытым небом. «Вот увидите, — предупреждали люди, — пока кто-то не умрет, они с этим не покончат». И разумеется, кто-то таки умер — семнадцатилетнего парня нашли мертвым в Канале, с почти чистым героином в венах. Такой героин молодежь называла белым гвоздем. После этого наркоманы начали покидать Бэсси-парк, и пошли рассказы о том, что в парке появился призрак этого парнишки. Глупые, конечно, истории, но если из-за них любители закинуться, обкуриться и ширнуться перебрались в другие места, тогда, по меньшей мере, это были полезные глупые истории.
В юго-западной части города река представляла собой более серьезную проблему. Здесь холмы сильно пострадали еще при движении великого ледника, и положение усугублялось продолжающейся водной эрозией, причиной которой служили Кендускиг и его многочисленные притоки.
Во многих местах скальное основание выпирало на поверхность, как наполовину вылезшие из земли кости динозавров. Ветераны департамента общественных работ Дерри знали, что после первого крепкого осеннего мороза их ждет ремонт многих и многих тротуаров в юго-западной части города. Бетон при морозе становился хрупким, а потом скальное основание неожиданно начинало выпирать сквозь него, словно земля хотела снести яйцо.
Эта скудная почва могла прийтись по душе только самым неприхотливым растениям с неглубокой корневой системой, которые сеялись сами по себе, другими словами, сорнякам, редким низкорослым деревцам, густому низкому кустарнику и ползучей дряни вроде ядовитого плюща и сумаха, которые росли везде, где им удавалось пустить корни. Именно на юго-западе земля резко уходила вниз к территории, известной в Дерри как Пустошь. Пустошью (хотя там как раз все заросло) называли неухоженный участок земли шириной в полторы и длиной в три мили. С одной стороны его ограничивала верхняя часть Канзас-стрит, с другой — Олд-Кейп, жилой район для малоимущих. С канализацией там было так плохо, что по городу постоянно ходили истории о лопающихся трубах и вытекающих нечистотах.
Кендускиг протекал посреди Пустоши. Город рос с северо-востока от нее и по обе стороны, но близкое соседство с Дерри в самой Пустоши выдавали только насосная станция № 3 (муниципальная станция по перекачке сточных вод) и свалка. С высоты птичьего полета Пустошь выглядела большим зеленым кинжалом, нацеленным в центр города.
Для Бена вся эта география с геологией означала одно, да и в тот момент он не отдавал себе в этом отчета: по правую его руку домов больше нет, а земля резко уходит вниз. Хлипкий побеленный поручень огораживал тротуар на уровне пояса, номинально защищая прохожих от случайного падения. До Бена доносился шум бегущей воды — звуковой фон к фантазии, из которой он никак не мог выйти.
Он остановился и посмотрел на Пустошь, все еще представляя себе глаза Беверли, чистый запах ее волос.
Кендускиг лишь в нескольких местах проглядывал сквозь густую листву. Некоторые мальчишки рассказывали, что в это время года внизу водятся комары размером с воробья; другие говорили о зыбучих песках, преграждающих дорогу к реке. В комаров Бен не верил, но зыбучие пески его пугали.
Чуть левее он видел стаю кружащих в воздухе и ныряющих вниз чаек: там находилась свалка. Он слышал их далекие крики. На другой стороне Пустоши виднелись Дерри-Хайтс и низкие крыши домов Олд-Кейп, подступавших к ней. Справа от Олд-Кейп, нацелившись в небо белым широким пальцем, высилась Водонапорная башня Дерри. Прямо под Беном из земли торчал конец ржавой дренажной трубы. Бесцветная вода узкой струйкой лилась на склон, и этот ручеек быстро терялся из виду среди густой растительности.
Милая сердцу фантазия с Беверли внезапно сменилась другой, куда более мрачной: а вдруг из дренажной трубы высунется рука мертвеца, в эту самую секунду, у него на глазах? И допустим, повернувшись в поисках телефонного автомата, чтобы позвонить в полицию, он увидит стоящего перед ним клоуна? Смешного клоуна в мешковатом костюме с большими оранжевыми пуговицами-помпонами? Допустим…
Рука легла на плечо Бена, и он закричал.
Раздался смех. Бен развернулся, прижавшись спиной к поручню, отделявшему безопасный, цивилизованный тротуар Канзас-стрит от дикой необузданности Пустоши (поручень явственно заскрипел), и увидел стоящих перед ним Генри Бауэрса, Рыгало Хаггинса и Виктора Крисса.
— Здорово, Сисястый, — сказал Генри.
— Что тебе нужно? — спросил Бен, пытаясь продемонстрировать мужество.
— Я хочу тебя избить, — ответил Генри. Серьезно так, раздумчиво. Но глаза его возбужденно сверкали. — Должен тебя кое-чему научить, Сисястый. Ты же возражать не будешь. Тебе нравится узнавать новое, так?
Он потянулся к Бену. Тот отпрянул.
— Держите его, парни.
Рыгало и Виктор схватили Бена за руки. Он заверещал. Трусливо и малодушно, по-кроличьи, но ничего не мог с собой поделать. «Пожалуйста, Господи, не дай им заставить меня плакать и не дай им разбить мои новые часы», — мысленно взмолился Бен. Он не знал, разобьют они его часы или нет, но не сомневался, что до слез дело дойдет. Не сомневался, что плакать ему придется много, прежде чем они от него отстанут.
— Да он визжит, как свинья. — Виктор вывернул Бену руку. — Правда, он визжит, как свинья?
— Точно, визжит, — хохотнул Рыгало.
Бен дернулся в одну сторону, в другую: Рыгало и Виктор позволяли ему дергаться, а потом рывком возвращали на прежнее место.
Генри схватился за подол широкого свитера Бена и вздернул наверх, открывая живот. Он нависал над ремнем, как раздутый пузырь.
— Вы только посмотрите на это брюхо! — В голосе Генри слышались зачарованность и отвращение. — Господи-помилуй-нас!
Виктор и Рыгало расхохотались. Бен лихорадочно завертел головой, в надежде увидеть кого-либо, кто сможет прийти ему на помощь. Он никого не увидел. За спиной, в Пустоши, стрекотали цикады и кричали чайки.
— Отстаньте от меня! — Он еще не лепетал, но дело к этому шло. — Лучше отстаньте!
— Или что? — спросил Генри, с таким видом, будто его это действительно интересовало. — Или что, Сисястый? Или что, а?
Бен внезапно подумал о Бродерике Кроуфорде, который играл Дэна Мэтьюса в «Дорожном патруле». Этот парень не позволял застать себя врасплох, ни перед кем не прогибался, никому не давал спуска… и Бен разрыдался. Дэн Мэтьюс проломил бы ими поручень, они покатились бы у него вниз по склону, в колючие кусты, и проделал бы все это своим животом.
— Ой, смотрите, малыш пустил слезу. — Виктор загоготал. Рыгало тоже. Генри чуть улыбнулся, но серьезность, раздумчивость по-прежнему отражались на его лице… и к ним вроде бы подмешивалась грусть. Бена это напугало. Он предположил, что одними кулаками дело не ограничится.
И словно подтверждая его мысль, Генри сунул руку в карман и достал складной нож.
Ужас придал Бену сил. Если раньше он дергался из стороны в сторону, то теперь неожиданно рванулся вперед. И на мгновение поверил, что сможет вырваться. Он обильно потел, так что руки сделались скользкими, и его держали не так уж крепко. Рыгало сумел удержать его правое запястье, а от Виктора он полностью освободился. Еще рывок…
Но он не успел. Генри шагнул вперед и сильно его толкнул. Бен отлетел на поручень, который на этот раз затрещал куда громче. А Виктор и Рыгало вновь схватили его.
— Держите крепко, — приказал им Генри. — Слышите меня?
— Не боись, Генри, — ответил Рыгало. В голосе слышалась какая-то скованность. — Он не убежит. Не волнуйся.
Генри надвинулся на Бена так, что его плоский живот уперся в брюхо толстяка. Бен неотрывно смотрел на него, слезы текли из широко раскрытых глаз. «Меня поймали! Поймали! — кричала какая-то часть его разума. Он пытался заставить ее замолчать, не мог думать под эти внутренние крики, но куда там. — Поймали! Поймали! Поймали!»
Генри раскрыл нож с широким, длинным лезвием. Бен увидел, что на лезвии выгравирована фамилия хозяина. Острие блеснуло в лучах яркого солнца.
— Сейчас я устрою тебе экзамен, — заговорил Генри все тем же раздумчивым голосом. — Время пришло, Сисястый, так что готовься.
Бен плакал. Сердце бешено колотилось. Сопли текли из носа и собирались на верхней губе. Его библиотечные книги лежали у ног. Генри наступил на «Бульдозер», глянул вниз, а потом отбросил в канаву боковым движением черного саперного сапога.
— Итак, первый вопрос твоего экзамена, Сисястый. Если кто-нибудь скажет «Дай списать» во время годовой контрольной, что ты ответишь?
— Да! — без запинки воскликнул Бен. — Я отвечу «да»! Конечно! Хорошо! Списывай, что хочешь!
Острие ножа продвинулось вперед на два дюйма и ткнулось Бену в живот. Холодное, как ванночка с кубиками льда, которую только что достали из морозильника. Бен отпрянул. На мгновение мир поблек. Губы Генри двигались, но Бен не мог разобрать ни слова. Генри говорил, как телевизор с выключенным звуком, и все вокруг начало вращаться… вращаться…
«Не смей грохнуться в обморок! — завопил панический голос. — Если грохнешься, он так разъярится, что может убить тебя!»
Мир вновь сфокусировался. Бен увидел, что и Виктор, и Рыгало перестали смеяться. Вроде бы занервничали… почти испугались. На Бена это подействовало, как прочищающая мозги затрещина. Он понял: они не знают, что может сделать Генри, как далеко может зайти. «Каким бы ужасным тебе это ни казалось, и пусть на самом деле все ужасно… может, даже еще немного ужаснее, ты должен думать, — сказал он себе. — Если ты никогда не думал раньше и не будешь думать потом, сейчас тебе лучше подумать. Его глаза говорят о том, что нервничают они не зря. Его глаза говорят о том, что он чокнутый».
— Неправильный ответ, Сисястый, — услышал он голос Генри. — Если кто-нибудь скажет тебе «Дай списать», мне по фигу, что ты сделаешь. Дошло?
— Да. — Живот Бена сотрясался от рыданий. — Да, дошло.
— Что ж, хорошо. Первый ответ — неправильный, но главные вопросы еще впереди. Ты готов к главным вопросам?
— Я… наверное.
К ним медленно приближался автомобиль. Запыленный «форд» модели 1951 года, на переднем сиденье сидели старик и старуха, словно пара всеми забытых манекенов из универмага. Бен увидел, как голова старика медленно повернулась к нему. Генри подступил к Бену, пряча нож, и Бен почувствовал, как острие уперлось ему в живот чуть повыше пупка. По-прежнему холодное. Он не понимал, как такое может быть, но чувствовал идущий от острия холод.
— Давай кричи, — предложил Генри. — Потом тебе придется собирать твои гребаные кишки с кроссовок. — Они сблизились на расстояние поцелуя. Бен чувствовал сладкий запах «Джуси фрут» в дыхании Генри.
Автомобиль поравнялся с ними и покатил дальше по Канзас-стрит, медленно и важно, словно платформа на Параде роз.
— Хорошо, Сисястый, теперь второй вопрос. Если я скажу «Дай списать» во время годовой контрольной, что ты ответишь?
— Да. Я отвечу «да». Сразу же.
Генри улыбнулся:
— Это хорошо. Ты ответил правильно, Сисястый. А теперь третий вопрос. Я хочу быть уверенным, что ты этого не забудешь. Как это сделать?
— Я… я не знаю, — прошептал Бен.
Генри улыбнулся. Так радостно, что лицо его на мгновение стало чуть ли не красивым.
— Я знаю! — воскликнул он, словно ему открылась великая истина. — Я знаю, Сисястый! Я вырежу свое имя на твоем толстом брюхе!
Виктор и Рыгало тут же загоготали. На мгновение Бен почувствовал безмерное облегчение, подумав, что это всего лишь выдумка… такая шутка, которую придумали эти трое, чтобы до смерти напугать его, и Бен внезапно понял, почему смеются Виктор и Рыгало — тоже от облегчения. Очевидно, они оба думали, что Генри шутит. Да только Генри не шутил.
Нож заскользил вверх, легко, словно резал масло. Оставляя за собой на белой коже Бена ярко-алую полосу крови.
— Эй! — крикнул Виктор. Сдавленно, словно ему перехватило горло.
— Держите его! — рявкнул Генри. — Просто держите, слышите меня! — Теперь на его лице не отражалось ни серьезности, ни раздумчивости; теперь Бен видел перед собой перекошенное лицо дьявола.
— Генри, ё-мое, не переборщи! — крикнул Рыгало, голос его вдруг стал высоким, прямо как у девушки.
Все тогда случилось очень быстро, но Бену Хэнскому казалось, что это происходит, как в замедленной съемке; происходит отдельными стоп-кадрами, как в фотоочерке, какие публиковали в журнале «Лайф». Паника ушла. Внутри Бена неожиданно обнаружилось нечто отличное от паники, а поскольку этому нечто паника ну никак не требовалась, оно ее просто сожрало. Целиком.
В первом стоп-кадре Генри задрал его свитер до сосков. Кровь текла из узкого вертикального разреза повыше пупка.
Во втором стоп-кадре Генри вновь опустил нож вниз, действуя быстро, как обезумевший батальонный хирург под бомбардировкой. Кровь потекла из второго разреза.
«Назад, — хладнокровно думал Бен, наблюдая, как кровь течет вниз и набирается между поясом джинсов и кожей. — Я должен податься назад. Это единственное направление, которое открыто для меня». Рыгало и Виктор более не держали его. Несмотря на приказ Генри, они попятились в стороны. Попятились в ужасе. Но если бы он побежал, Бауэрс поймал бы его.
В третьем стоп-кадре Генри соединил два вертикальных разреза коротким горизонтальным. Бен уже чувствовал, как кровь течет ему в трусы, липким улиточным следом проползает на левое бедро.
Генри на мгновение отступил, сосредоточенно хмурясь, как художник, рисующий пейзаж. «После „Н“ идет „Е“»,[88] — подумал Бен, и этой мысли хватило, чтобы перейти к действиям. Он качнулся вперед, Генри тут же ткнул его в грудь, и Бен оттолкнулся ногами, добавив собственное ускорение к полученному от Генри. Привалился спиной к побеленному поручню между Канзас-Сити и Пустошью. И в тот самый момент, когда спина вошла в соприкосновение с поручнем, поднял правую ногу и ударил подошвой в живот Генри. Нет, не совершил акт возмездия, просто хотел с еще большей силой надавить на поручень. И однако, когда увидел отразившееся на лице Генри полнейшее изумление, его охватила дикая радость — и чувство это было настолько сильным, что на долю секунды он испугался, а не разлетится ли у него голова.
Потом раздался треск ломающегося поручня. Бен увидел, как Виктор и Рыгало подхватили Генри до того, как тот плюхнулся на задницу в канаву, рядом с разодранным «Бульдозером», а в следующее мгновение уже падал назад, в пустоту. С криком, в котором звучал смех.
Бен приземлился на склон спиной и ягодицами чуть пониже среза дренажной трубы, которую заметил раньше. Ему повезло, что он приземлился ниже. Если б угодил на трубу, мог бы сломать позвоночник. А так приземлился на толстую подушку из сорняков и папоротника-орляка и практически не почувствовал удара. Сделал кувырок назад. Ноги перелетели через голову. Он сел и в таком положении заскользил вниз по склону спиной вперед, как ребенок с большой зеленой горки, с каких съезжают в бассейн. Свитер задрался к шее. Руки пытались за что-то ухватиться, но только выдергивали папоротник и пырей.
Он видел, что вершина склона (уже казалось невероятным, что совсем недавно он там стоял) удаляется с безумной, как в мультфильмах, скоростью. Он видел Виктора и Рыгало (их лица напоминали большие белые буквы «О»), которые смотрели на него сверху вниз. Он успел погоревать о библиотечных книгах. А потом со страшной силой обо что-то ударился и чуть не откусил себе язык.
Спуск Бена по склону прервало упавшее дерево, и врезался он в него с такой силой, что едва не сломал левую ногу. Отполз чуть выше, со стоном высвободил ногу. Дерево остановило его на полпути вниз. Ниже росли густые кусты. Вода, льющаяся из дренажной трубы, тонкими струйками текла по его рукам.
Сверху послышался крик. Бен посмотрел на вершину склона и увидел прыгающего вниз Генри Бауэрса, с зажатым в зубах ножом. Он приземлился на обе ноги, откинулся назад, чтобы сохранить равновесие. Сначала заскользил по склону, а потом продолжил спуск неуклюжими прыжками а-ля кенгуру.
— Я ебя ую, Исый! — кричал Генри с ножом во рту, и Бену не требовался переводчик из ООН, чтобы понять фразу: «Я тебя убью, Сисястый». — Я ебя ую-ю-ю!
И теперь, с генеральским хладнокровием, которое он обнаружил в себе еще на тротуаре, Бен знал, что должен делать. Ему удалось подняться на ноги аккурат перед тем, как Генри добрался до него, с ножом уже в руке, выставленным вперед, как штык. Периферийным зрением Бен видел, что левая штанина его джинсов порвана, а левая нога кровоточит сильнее, чем живот, — но он мог на ней стоять, а это означало, что она не сломана. Во всяком случае, он надеялся, что не сломана.
Бен чуть согнул ноги, чтобы не потерять и без того неустойчивое равновесие, и когда Генри потянулся к нему одной рукой, собираясь схватить, а вторую, с ножом, занес по широкой дуге, Бен отступил в сторону. Равновесие он потерял, но, падая, выставил вперёд левую, травмированную ногу. Голени Генри ударили по ней, и как же быстро земля ушла у него из-под ног. На мгновение у Бена даже отвисла челюсть, ужас уступил место благоговейному трепету и восхищению. Генри Бауэрс пролетел над упавшим деревом, как Супермен. Руки он вытянул вперед, совсем как Джордж Ривз[89] в том телешоу. Только Джордж Ривз летал так же естественно, как принимал ванну или ел ленч на заднем крыльце. Генри же выглядел так, словно кто-то загнал ему в очко раскаленную кочергу. Рот его открывался и закрывался. Из одного уголка рта выплеснулись капельки слюны, и на глазах Бена обрызгали мочку уха.
А потом Генри врезался в землю. Нож вылетел из руки, сам Генри перевернулся через плечо на спину и заскользил в кусты, ноги его раскинулись, образовав букву «V». Крик. Удар. Тишина.
Ошеломленный, Бен сел, глядя на то место в кустах, где исчез Генри. Внезапно вокруг запрыгали камни и голыши. Он поднял голову. Виктор и Рыгало спускались по склону. С большей осторожностью, чем Генри, а потому медленнее, но могли добраться до него через тридцать секунд, может, и раньше, останься он на месте. Неужели это безумие еще не закончилось?
Поглядывая на них, Бен перебрался через упавшее дерево и, тяжело дыша, начал спускаться. В боку кололо. Ужасно болел язык. Кусты доходили Бену до головы. В нос бил резкий запах зелени, растущей, как ей того хотелось. Он слышал, что где-то поблизости бежит вода, переливаясь через камни и струясь между ними.
Он поскользнулся, вновь упал, продолжил спуск, перекатываясь и скользя, ударился тыльной стороной ладони о торчащий из земли камень, шипы вырывали клоки ткани из его свитера и кусочки кожи с рук и щек.
Спуск его резко прекратился, он сел, увидел, что ноги в воде. Ручей в этом месте делался извилистым, перед тем как скрыться в густой рощице по правую от Бена руку. Под деревьями было темно, как в пещере. Бен посмотрел налево и увидел Генри Бауэрса, лежащего на спине посреди ручья. В полуоткрытых глазах виднелись только белки. Из одного уха вытекала кровь и тоненькими ниточками змеилась по воде в сторону Бена.
«Боже мой, я его убил! Боже мой, я убийца! Боже мой!»
Забыв про Рыгало и Виктора (а может, понимая, что желание отметелить его у них пропадет, как только они увидят, что их Бесстрашный лидер[90] мертв), Бен прошлепал двадцать футов вверх по ручью к тому месту, где лежал Генри в разорванной в клочья рубашке, в намокших, потемневших джинсах, потеряв один сапог. Смутно Бен понимал, что и от его одежды мало что уцелело, а все тело в ссадинах и гудит от боли. Хуже всего дело обстояло с левой лодыжкой. Она уже раздулась и распирала промокший кед, не могла служить ему как должно, и шел он вперевалочку, будто матрос, ступивший на землю после долгого плавания.