Он добрался до угла Костелло и Канзас-стрит, где требовалось перейти на другую сторону, чтобы попасть в публичную библиотеку. Библиотека состояла из двух зданий. Старое, у тротуара, построенное на деньги богатого лесопромышленника в 1890 году, и новое — низкое, из песчаника, в глубине. Новое занимала детская библиотека. Оба здания соединялись стеклянным коридором.
Здесь, в непосредственной близости от центральной части города, автомобили по Канзас-стрит двигались только в одном направлении, и Бен, перед тем как перейти улицу, посмотрел лишь в одну сторону, направо. А если б посмотрел налево, его ждал бы неприятный сюрприз. Рыгало Хаггинс, Виктор Крисс и Генри Бауэрс стояли в тени большого старого дуба, растущего на лужайке у Общественного центра, примерно в квартале от перекрестка.
— Давай его вздуем, Хэнк. — В голосе Виктора слышалась мольба.
Генри наблюдал, как этот толстый маленький говнюк пересекает улицу: его живот колыхался, затылок болтался взад-вперед, словно чертова Пружинка,[80] зад в новых синих джинсах покачивался, как у девчонки. Генри прикинул дистанцию между ними тремя, стоящими на лужайке у Общественного центра, и Хэнскомом, и между Хэнскомом и спасительным убежищем — библиотекой. Подумал, что они скорее всего успеют догнать его до того, как он войдет в двери, но Хэнском мог начать кричать. От этого маменькиного сынка следовало ждать всякого. Если бы закричал, какой-нибудь взрослый мог вмешаться, а этого Генри совершенно не хотелось. Эта сука Дуглас сказала ему, что он завалил английский и математику. Она перевела его в следующий класс, но назначила ему четыре недели дополнительных летних занятий. Генри предпочел бы остаться на второй год. Если б остался, отец избил бы его только один раз. А теперь, когда Генри предстояло четыре недели проводить в школе по четыре часа в день, и это в разгар полевых работ, отец мог избить его раз шесть, а то и больше. И с таким мрачным будущим его примиряло только одно: в этот день он собирался отдать этому жирдяю все тумаки, что еще даже не получил от отца.
С процентами.
— Да, давай перехватим его, — поддержал Виктора Рыгало.
— Мы подождем, пока он выйдет.
Они наблюдали, как Бен открыл половинку большой стеклянной двери и вошел в библиотеку, потом сели на траву и закурили. Рассказывали друг другу анекдоты про коммивояжеров и ждали появления Бена.
Генри знал, что он обязательно выйдет. И вот тогда Генри намеревался заставить его пожалеть о том, что он родился на свет Божий.
Библиотеку Бен любил.
Любил прохладу, царящую там даже в самый жаркий день долгого жаркого лета; любил тишину, нарушаемую лишь редким шепотом, чуть слышным постукиванием (библиотекарь ставил книги на полку или возился с формулярами) да шелестом страниц в зале периодики, где старики читали подшивки газет. Ему нравился свет, который днем падал через высокие, узкие окна, а зимними вечерами, когда снаружи завывал ветер, ложился большими кругами под свисающими с потолка шарами-лампами. Ему нравился запах книг — пряный запах, отдающий сказкой. Он иногда ходил вдоль стеллажей с книгами для взрослых, смотрел на тысячи томов и представлял себе мир, полный жизни, в каждом из них. Точно так же иной раз он шел по своей улице в горящих, подернутых дымкой сумерках конца октября, когда от солнца оставалась только густо-оранжевая полоска на горизонте, и представлял себе, какая жизнь идет за всеми этими окнами: люди смеялись, или спорили, или поливали цветы, или кормили детей, домашних животных, а может, ели сами, сидя перед теликом. Ему нравилось, что стеклянный коридор, который соединял старое здание и детскую библиотеку, всегда оставался жарким, даже зимой, за исключением разве что нескольких облачных дней. Миссис Скарретт, старший детский библиотекарь, как-то сказала ему, что причина — в так называемом парниковом эффекте. Бену эта идея очень понравилась. И годы спустя, когда он построит коммуникационный центр Би-би-си в Лондоне, который вызовет столько споров, причем аргументы «за» и «против» будут звучать еще тысячу лет, никто так и не узнает (за исключением самого Бена), что коммуникационный центр — всего лишь стеклянный коридор публичной библиотеки Дерри, только поставленный на торец.
Ему нравилась и детская библиотека, хотя в ней напрочь отсутствовало обаяние сумрака, которое он ощущал в старом здании, с его шарами-лампами и стальными винтовыми лестницами, такими узкими, что два человека не могли на них разойтись, и одному приходилось отступать назад. Детскую библиотеку всегда заливал свет, солнечный или электрический, и шума здесь хватало, несмотря на многочисленные таблички с надписью «ДАВАЙТЕ НЕ БУДЕМ ШУМЕТЬ, ХОРОШО?» Главным источником шума служила Пухова опушка, куда приходили малыши, чтобы посмотреть книжки-картинки. В этот день, когда Бен вошел в детскую библиотеку, как раз начался Сказочный час. Мисс Дейвис, красивая молодая библиотекарша, читала «Трех козликов».[81]
— И кто это здесь, кто идет по моему мосту?
Мисс Дейвис говорила низким, рычащим голосом злого тролля. Некоторые малыши закрывали рты руками и хихикали, но большинство смотрели во все глаза, с серьезными лицами, признавая голос тролля, как признавали голоса в своих снах, а в их взглядах читался вечный вопрос любой сказки: обведут монстра вокруг пальца — или он набьет брюхо?
Везде висели яркие плакаты. На одном хороший мультяшный мальчик с таким рвением чистил зубы, что рот его пенился, будто пасть бешеной собаки. На другом мультяшный плохиш курил сигарету («СТАВ ВЗРОСЛЫМ, Я ХОЧУ МНОГО БОЛЕТЬ, ТАК ЖЕ, КАК И МОЙ ПАПА», — гласила надпись внизу). Третий являл собой прекрасную фотографию маленьких огоньков пламени, горящих в темноте. Смысл плаката разъясняла надпись:
«ОДНА ИДЕЯ ЗАЖИГАЕТ ТЫСЯЧУ СВЕЧЕЙ».
Ральф Уолдо Эмерсон
Тут же висели приглашения принять участие в скаутских походах. На одном плакате указывалось, что «В СЕГОДНЯШНИХ ДЕВИЧЬИХ КЛУБАХ РАСТУТ ЖЕНЩИНЫЗАВТРАШНЕГО ДНЯ». Детям предлагалось записываться в секции софтбола и в театральную студию при Общественном центре. И разумеется, детей призывали принять участие в летней программе чтения. Бену очень нравилась эта программа. Ее участник получал карту Соединенных Штатов. За каждую прочитанную книгу и написанный по ней коротенький реферат участнику выдавалась наклейка с названием одного из штатов, которая приклеивалась к карте. На наклейке указывалась птица штата, цветок штата, год вступления в Союз и президенты, родившиеся в штате, если таковые имелись. Если участник приклеивал к карте все сорок восемь наклеек, ему еще и дарили книгу. Так что сделка получалась чрезвычайно выгодная. Бен намеревался последовать рекомендации, приведенной на плакате: «Не теряй времени, запишись сегодня».
Среди всех этих ярких и красочных объявлений и плакатов выделялся один, приклеенный скотчем к стойке сдачи книг. Никаких мультяшных рисунков, никаких фотографий — строгие черные буквы на белом фоне:
ПОМНИ О КОМЕНДАНТСКОМ ЧАСЕ С 19:00.
ПОЛИЦЕЙСКОЕ УПРАВЛЕНИЕ ДЕРРИ
От одного только взгляда на этот плакат у Бена по коже побежали мурашки. Радость от получения табеля, тревоги из-за Генри Бауэрса, разговор с Беверли, начинающиеся летние каникулы — в итоге он напрочь забыл и про комендантский час для детей, и про убийства.
Люди спорили, сколько их было, но все соглашались, что как минимум четыре с прошлой зимы, пять, если считать Джорджа Денбро (многие придерживались мнения, что смерть маленького Денбро — результат какого-то странного и жуткого, но все равно несчастного случая). В том, что Бетти Рипсом убили, не сомневался никто. Тринадцатилетнюю девочку, изувеченную и вмерзшую в грязь, нашли в первый день после Рождества, в районе строящейся транспортной развязки на Внешней Джексон-стрит. Об этом не написали в газете, и взрослые не могли сказать такое Бену. Информацию эту он почерпнул из подслушанных обрывков разговоров.
По прошествии еще трех с половиной месяцев, вскоре после открытия сезона ловли форели, рыбак, решивший попытать счастья в двадцати милях к востоку от Дерри, поймал, как он сначала решил, палку. Но вытащил из воды кисть, запястье и первые четыре дюйма предплечья девушки. Крючок впился в плоть этой ужасной находки между большим и указательным пальцами.
Полиция штата нашла тело Черил Ламоники в семидесяти ярдах ниже по течению. Оно зацепилось за дерево, которое упало в реку прошлой зимой. Только благодаря удачному стечению обстоятельств тело не унесло в Пенобскот и далее в океан весенним половодьем.
Шестнадцатилетняя Черил проживала в Дерри, но в школу не ходила. Тремя годами раньше она родила дочь, Андреа. Вместе с дочерью она жила у родителей. «Сумасбродства в Черил, конечно, хватало, но в сердце своем она была хорошей девочкой, — сказал полиции рыдающий отец. — Энди постоянно спрашивает: „Где моя мамочка?“ — и я не знаю, что ей ответить».
Девушка пропала за пять недель до находки тела. Полицейское расследование убийства Черил Ламоники началось с естественного вопроса: убил ли ее один из бойфрендов? Их у нее хватало. Многие служили на авиабазе, расположенной ближе к Бангору. «Они были такие милые мальчики, большинство из них» — так отозвалась о дружках Черил ее мать. В число «милых мальчиков» входил и сорокалетний полковник ВВС, с женой и тремя детьми в Нью-Мехико. Еще один бойфренд Черил в это время сидел в Шоушенке за вооруженное ограбление.
Бойфренд, полагала полиция. Или вообще незнакомый человек. Сексуальный маньяк.
Если речь шла о сексуальном маньяке, то он, судя по всему, не брезговал и мальчиками. И в конце апреля учитель младшей средней школы, который повел свой восьмой класс на экскурсию по городу, заметил пару красных кроссовок и штанины детского комбинезона из синего вельвета, торчащие из дренажной трубы на Мерит-стрит. Эту часть Мерит-стрит перегородили переносными барьерами. Асфальт срыли бульдозерами еще прошлой осенью. Там строили магистраль на Бангор.
Из дренажной трубы вытащили тело трехлетнего Мэттью Клементса, который пропал днем раньше (его фотографию поместили на первой полосе утреннего номера «Дерри ньюс»: темноволосый маленький мальчик в бейсболке «Ред сокс» на макушке радостно улыбается в камеру). Клементсы жили на Канзас-стрит, в другом конце города. Его мать, настолько потрясенная горем, что казалось, перенеслась в стеклянный шар абсолютного спокойствия, сообщила полиции, что Мэтти на трехколесном велосипеде ездил взад-вперед перед домом, который стоял на углу Канзас-стрит и Коссат-лейн. Она отошла, чтобы положить выстиранное белье в сушилку, а когда вновь выглянула в окно, чтобы проверить, как там Мэтти, его не было. Только перевернутый велосипед лежал на полоске травы между тротуаром и мостовой. Одно из задних колес еще лениво вращалось и замерло уже у нее на глазах.
Шеф Бортон счел, что этого достаточно. На специальной сессии городского совета он предложил со следующего дня ввести комендантский час для детей: с семи вечера все должны сидеть по домам. Предложение, одобренное единогласно, вступило в силу на другой день. Месяцем раньше на эту тему в школе Бена провели общее собрание. Шеф вышел на сцену, засунул большие пальцы за ремень и заверил детей, что тревожиться им не о чем при соблюдении нескольких простых правил: не разговаривать с незнакомцами, садиться в автомобили только к тем, кого хорошо знаешь, всегда помнить, что полицейский — твой друг… и соблюдать комендантский час.
Двумя неделями раньше мальчик, которого Бен знал только в лицо (он учился в другом пятом классе начальной школы Дерри), заглянул в одну из канализационных решеток на Нейболт-стрит, и ему показалось, что он видит плавающие там волосы. Этот мальчик, звали его Фрэнки или Фредди Росс (а может, Рот), искал всякие ценности с помощью изобретенного им аппарата, который он назвал «ВОЛШЕБНАЯ ЛИПУЧКА». Когда он говорил о своем изобретении, создавалось ощущение, что мысленным взором таким он его и видел, написанным большими буквами (может, и неоновыми). «ВОЛШЕБНАЯ ЛИПУЧКА» представляла собой березовую ветку с большим комком жевательной резинки на конце. В свободное время Фредди (или Фрэнки) бродил по Дерри, заглядывая в водостоки и канализационные решетки. Иногда он видел деньги… по большей части центы, но случалось, десятицентовики и даже четвертаки (по какой-то причине, известной только ему, он называл их «причальными монстрами»). Заметив монету, Фрэнки-или-Фредди и «ВОЛШЕБНАЯ ЛИПУЧКА» брались за дело. Конец палки с комком жвачки всовывался в щель, и в самом скором времени монета оказывалась в кармане мальчика. Бен слышал разговоры о Фрэнки-или-Фредди и его липучке задолго до того, как мальчишка получил всеобщую известность, найдя тело Вероники Грогэн. «Он же жуткий грязнуля, — однажды, на игровой площадке, поведал ему Ричи Тозиер, худой, как щепка мальчишка. Он учился в том же пятом классе, что и Фредди-или-Фрэнки, и носил очки. Бен полагал, что без очков Тозиер видит никак не лучше мистера Мейгу:[82] увеличенные глаза Ричи плавали за толстыми линзами очков с выражением вечного изумления. Еще он мог „похвастаться“ огромными передними зубами, за которые получил прозвище Бобер. — Весь день сует палку со жвачкой на конце во все дыры, а по вечерам отлепляет жвачку от палки и жует ее».
— Господи, это же ужасно! — воскликнул Бен.
— Ты пгаф, кголик, — ответил Тозиер и удалился.
Фрэнки-или-Фредди шуровал своей «ВОЛШЕБНОЙ ЛИПУЧКОЙ», которую просунул в щель канализационной решетки, по дну водостока, в полной уверенности, что нашел парик. Он рассчитывал вытащить его, высушить, а потом, возможно, подарить матери на день рождения или распорядиться им по-другому. После нескольких минут бесплодных усилий уже решил сдаться, когда из мутной воды на дне водостока вдруг выплыло лицо, лицо с прилипшими к белым щекам опавшими листьями и грязью в глазах.
Фредди-или-Фрэнки с криком побежал домой.
Вероника Грогэн училась в четвертом классе Церковной школы на Нейболт-стрит. Руководили школой люди, которых мать Бена называла «святошами». Девочку похоронили в ее десятый день рождения.
После этой трагедии как-то вечером Арлен Хэнском позвала сына в гостиную и села рядом с ним на диване. Взяла за руки, пристально всмотрелась в глаза. Бен не отводил взгляда, но чувствовал себя не в своей тарелке.
— Бен, ты дурак? — спросила она его.
— Нет, мама, — ответил Бен, ему еще больше стало не по себе. Он понятия не имел, что все это значит. И не мог вспомнить случая, чтобы его мама была такой серьезной.
— Нет, — эхом отозвалась она. — И я так думаю.
Она долго молчала, уже не глядя на Бена, а задумчиво уставясь в окно. Бен даже задался вопросом, уж не забыла ли она про него. Молодая женщина, всего тридцати двух лет, она воспитывала мальчика одна, и это давало о себе знать. Сорок часов в неделю она работала в прядильном цеху ткацкой фабрики в Ньюпорте, и после рабочих дней, когда в воздухе было особенно много прядильной пыли, иногда кашляла так долго и тяжело, что Бена охватывал страх. В такие вечера он долго лежал без сна, уставившись в темноту за окном спальни, и думал, что с ним будет, если она умрет. Он станет сиротой, и тогда или штат возьмет его на попечение (Бен думал, что в этом случае его отправят жить на какую-нибудь ферму, где будут заставлять работать от зари до зари), или его определят в сиротский приют Бангора. Он пытался убедить себя, что глупо об этом волноваться, быть такого не может, однако уговоры не помогали. Он волновался не только о себе; он волновался и о маме. Признавал, что мама его — женщина волевая, и обычно она настаивала на том, что считала правильным, но она была и хорошей мамой. Бен очень ее любил.
— Ты знаешь об этих убийствах. — Наконец она вновь посмотрела на него.
Бен кивнул.
— Поначалу люди думали, что это… — она запнулась на слове, которое никогда не произносила в присутствии сына, но обстоятельства сложились необычные, и она пересилила себя, — …сексуальные преступления. Может, так оно и есть, а может, и нет. Может, больше их не будет, а может, будут. Никто ни в чем не уверен, за исключением одного: какой-то безумец охотится здесь на маленьких детей. Ты меня понимаешь, Бен?
Он кивнул.
— И ты знаешь, что я имею в виду, когда говорю, что, возможно, это были сексуальные преступления?
Он не знал, во всяком случае точно, но опять кивнул. Но подумал, что умрет от смущения, если мать решила, что должна поговорить с ним о пестиках и тычинках, помимо того, с чего начался этот разговор.
— Я тревожусь из-за тебя, Бен. Мне кажется, я делаю для тебя не все, что могла бы.
Бен заерзал на диване, но ничего не сказал.
— Ты много времени проводишь один. Думаю, слишком много. Ты…
— Мама…
— Молчи, когда я говорю с тобой. — И Бен замолчал. — Ты должен быть осторожен, Бенни. Скоро лето, и я не хочу портить тебе каникулы, но ты должен быть осторожен. Я хочу, чтобы ты каждый день приходил домой к ужину. Когда мы ужинаем?
— В шесть вечера.
— С точностью до минуты! Поэтому слушай меня внимательно: если я накрою стол, налью тебе молока и увижу, что Бен не моет руки в раковине, я немедленно подойду к телефону и позвоню в полицию, чтобы сообщить, что ты пропал. Ты это понимаешь?
— Да, мама.
— И ты веришь, что я в точности все сделаю?
— Да.
— Возможно, выяснится, что звонила я понапрасну и делать этого не следовало. Мне кое-что известно о мальчиках. Я знаю, как в летние каникулы они увлекаются какими-то играми или занятиями. Скажем, прослеживают пчел до улья, играют в мяч, или в «пни банку»,[83] или во что-то еще. Видишь ли, я достаточно хорошо представляю себе, чем могут заниматься ты и твои друзья.
Бен степенно кивнул, подумав, что ничего она о нем не знает, раз думает, что у него есть друзья. Но говорить этого он ей не собирался, никогда в жизни.
Она достала из кармана халата и протянула ему маленькую пластмассовую коробочку. Бен открыл ее, увидел, что внутри, и у него отвалилась челюсть.
— Ух ты! — восхищенно воскликнул он. — Спасибо!
В коробочке лежали часы «Таймекс», с серебряными числами на циферблате и ремешком из кожзаменителя. Мама выставила точное время и завела часы. Бен слышал, как они тикали.
— Ого! Круче не бывает! — Он крепко обнял мать и звонко чмокнул в щеку.
Она улыбнулась, радуясь тому, что он доволен подарком, и кивнула. Но тут же вновь стала серьезной.
— Надень часы, постоянно носи их, заводи, смотри на них, не теряй.
— Хорошо.
— Теперь, когда у тебя есть часы, у тебя нет причин не приходить домой вовремя. Помни, что я сказала: если ты задерживаешься, полиция начинает искать тебя по моей просьбе. По крайней мере до тех пор, пока они не поймают мерзавца, который убивает в городе детей, ты не должен задерживаться ни на минуту, или я тут же снимаю телефонную трубку.
— Да, мама.
— И вот что еще. Я не хочу, чтобы ты гулял один. Ты уже знаешь, что нельзя брать сладости у незнакомцев или садиться к ним в машину, чтобы тебя подвезли, мы оба считаем, что ты не дурак, и ты достаточно крупный мальчик для своего возраста, но взрослый мужчина, особенно не в своем уме, легко скрутит ребенка, если действительно этого захочет. Если идешь в парк или библиотеку, иди с кем-нибудь из друзей.
— Хорошо, мама.
Она снова посмотрела в окно и тревожно вздохнула.
— Это до чего ж мы докатимся, если такое будет продолжаться. Есть в этом городе что-то отвратительное. Я всегда это чувствовала. — Она повернулась к нему, сдвинула брови. — Ты такой бродяга, Бен. Должно быть, ты знаешь в Дерри все, так? Во всяком случае, городскую часть.
Бен не думал, что он знает весь город, но действительно, многое в городе было ему знакомо. И он пришел в такой восторг от столь неожиданного подарка — «Таймекса», что согласился бы с матерью, даже если бы она сказала, что Джону Уэйну следовало сыграть роль Адольфа Гитлера в музыкальной комедии о Второй мировой войне. Он кивнул.
— Ты никогда ничего такого не видел? — спросила она. — Ничего или никого… подозрительного? Необычного? Пугающего тебя?
Довольный часами, любя маму, радуясь, как и положено маленькому мальчику, ее заботе (которая одновременно немного пугала неприкрытым, неудержимым пылом), Бен едва не рассказал ей о том, что произошло в прошлом январе.
Открыл рот, а потом что-то (наверное, интуиция) рот закрыло.
И что это все-таки было? Интуиция. Не больше… но и не меньше. Даже дети могут чувствовать, какая ответственность иной раз свойственна любви, и понять, что в некоторых случаях лучше не говорить всего, что знаешь. Отчасти Бен закрыл рот и по этой причине, но не только. Вторая причина уже не выглядела столь благородной. Она могла быть очень строгой, его мама. Могла показать себя боссом. Она никогда не называла его толстяком, только мальчиком крупным (иногда уточняла — «крупным для его возраста»), и если от ужина что-то оставалось, приносила ему тарелку, когда он смотрел телевизор или делал домашнее задание, и Бен все съедал, хотя где-то и ненавидел себя за это (но никогда — маму, за то, что она приносила тарелку; Бен Хэнском не решился бы ненавидеть свою маму; Господь, конечно же, убил бы его на месте, если б он хоть на секунду ощутил это жестокое, неблагодарное чувство). Возможно, какая-то глубинная его часть… далекий Тибет глубинных мыслей Бена… подозревал мотивы этого постоянного подкармливания. Мама руководствовалась только любовью? Или чем-то еще? Конечно же, нет. Но… вопросы у него оставались. И, что более важно, она не знала, что у него нет друзей. Из-за этого пробела в ее знаниях он не мог доверять матери, не мог точно предугадать, какой будет ее реакция на его историю о случившемся в январе. Если вообще что-то случилось. Может, возвращаться к шести и проводить вечер дома не так уж и плохо. Он мог читать, смотреть телевизор,
(есть)
собирать что-нибудь из деревянного или металлического конструктора. Но сидеть дома с утра и до вечера… это очень плохо, а он опасался, что именно этим все и закончилось бы, расскажи он ей о том, что видел… или думал, что видел… в январе.
В общем, по разным причинам Бен попридержал эту историю.
— Нет, мама, — ответил он. — Только мистера Маккиббона, который рылся в чужом мусоре.
Его ответ рассмешил ее (она не любила мистера Маккиббона, который был не только республиканцем, но и «святошей»), и этот смех закрыл тему. В тот вечер Бен долго лежал без сна, но не из-за мыслей о том, что может остаться сиротой в этом суровом мире. Он чувствовал, что его любят, и полагал себя в полной безопасности, лежа в кровати и глядя на лунный свет, который вливался в окно его спальни и расплескивался на одеяло и на пол. Бен подносил часы то к уху, чтобы послушать их тиканье, то к глазам, чтобы полюбоваться чуть светящимся циферблатом.
А когда наконец заснул, ему приснилось, что он играет с другими ребятами в бейсбол на стоянке за гаражом для грузовиков братьев Трекеров. Он как раз нанес удар, обеспечивающий круговую пробежку, размахнулся как надо и от души врезал по маленькому мячику, и другие игроки радостной толпой встретили его у «дома». Обнимали, хлопали по спине, подняли на плечи и понесли к тому месту, где лежали их вещи. Во сне он раздувался от гордости и счастья… а потом посмотрел за бейсбольное поле, туда, где проволочный забор отделял укатанный шлак площадки от заросшего сорняками склона, который спускался к Пустоши. Среди сорняков и кустов стояла фигура, далеко, чуть ли не на пределе видимости. В одной руке в белой перчатке держала связку шариков — красных, желтых, синих, зеленых. Другой призывно манила к себе. Бен не мог разглядеть лица фигуры, но видел мешковатый костюм с большими оранжевыми пуговицами-помпонами спереди и желтым галстуком-бабочкой.
Клоун.
«Ты пгаф, кголик», — согласился фантомный голос.
Проснувшись утром, Бен полностью забыл про сон, но обнаружил, что подушка на ощупь влажная… словно ночью он плакал.
Он направился к главной стойке детской библиотеки, освобождаясь от мыслей о комендантском часе с той же легкостью, с какой собака стряхивает с себя воду после купания.
— Привет, Бенни, — поздоровалась с ним миссис Старрет. Как и миссис Дуглас в школе, она искренне любила таких детей, как Бен. Взрослые, особенно те, кому по роду деятельности приходится призывать к порядку детей, по большей части любили Бена, мальчика вежливого, не повышающего голос, думающего, иной раз очень даже остроумного, а главное, спокойного. По этим самым причинам большинство детей его как раз и не жаловали. — Еще не устал от летних каникул?
Бен улыбнулся. Миссис Старрет всегда так шутила.
— Еще нет, потому что с начала летних каникул прошло… — он посмотрел на часы, — …один час и семнадцать минут. Дайте мне еще час.
Миссис Старрет рассмеялась, прикрывая рот ладонью, чтобы не сильно нарушать тишину. Спросила Бена, не хочет ли тот принять участие в летней программе чтения, и Бен ответил, что хочет. Она выдала ему карту Соединенных Штатов, Бен сказал спасибо и принялся бродить среди книг — брал то одну, то другую, пролистывал, ставил на место. Он знал, какое серьезное это дело — выбор книг в детской библиотеке. Приходилось проявлять максимум осмотрительности. Это взрослый мог брать любое количество книг, а ребенок — только три. И если ты выбирал плохую книгу, то сам же от этого и страдал.
Наконец он сделал выбор: «Бульдозер», «Черный скакун» и еще одна, которую в каком-то смысле взял наобум. Называлась она «Лихач». Написал ее Генри Грегор Фелсен.
— Эта книга тебе, возможно, не понравится, — указала миссис Старрет, ставя штамп в книгу. — Очень уж она кровавая. Я предлагаю ее подросткам, особенно тем, кто только что получил водительское удостоверение, потому что она дает им повод для раздумий. Могу даже предположить, что после прочтения этой книги они с неделю не превышают разрешенной скорости.
— Ладно, сейчас загляну в нее, — ответил Бен и понес книги к одному из столиков, подальше от Пуховой опушки, где сейчас отвешивали двойную порцию тумаков троллю, живущему под мостом.
Какое-то время он читал «Лихача», и оказалось, что книга не очень-то плохая, можно сказать, просто хорошая. В ней рассказывалось о подростке, который действительно отлично водил автомобиль, но один зануда-коп постоянно пытался заставить его ездить медленнее. Бен узнал, что в Айове, где разворачивалось действие книги, нет ограничений скорости. Подумал, что это клево.
Прочитав три главы, он оторвался от книги и увидел новенький выставочный стенд. В верхней части стенда красовался плакат (в этой библиотеке плакаты обожали, всё так), на котором счастливый почтальон вручал письмо счастливому ребенку. «В БИБЛИОТЕКАХ МОЖНО И ПИСАТЬ, — гласила надпись на плакате. — ПОЧЕМУ БЫНЕ НАПИСАТЬ ДРУГУ ПРЯМО СЕЙЧАС? УЛЫБКИ ГАРАНТИРОВАНЫ!»
Под плакатом в специальных ячейках лежали открытки с марками, конверты с марками, писчая бумага с изображением библиотеки Дерри на каждом листке, на самом верху, синими чернилами. Конверт с маркой стоил пять центов, открытка — три, два листка писчей бумаги — один.
Бен сунул руку в карман. В нем по-прежнему лежали четыре цента, оставшиеся от бутылочных денег. Он заложил страницу в «Лихаче» и прошел к стойке.
— Могу я взять одну открытку? — спросил он.
— Разумеется, Бен. — Как и всегда, его степенная вежливость очаровывала миссис Старрет, а габариты чуть огорчали. Как сказала бы ее мать, этот мальчик роет себе могилу ножом и вилкой. Она дала ему открытку и наблюдала, как он возвращается к своему месту. За столом могло сидеть шестеро, но Бен был один. Она никогда не видела его с другими мальчиками. И сожалела об этом, потому что верила, что в душе Бена Хэнскома хранились несметные сокровища. И он с радостью отдал бы их доброму и терпеливому старателю… если бы таковой появился.
Бен достал шариковую ручку, нажал на кнопку и написал на открытке адрес: «Мисс Беверли Марш, Нижняя Главная улица, Дерри, штат Мэн, США, Зона 2». Он не знал номера дома, но мама говорила ему, что большинство почтальонов, даже короткое время поработав на своем участке, прекрасно помнят, где кто живет. И если почтальон, обслуживающий Нижнюю Главную улицу, сможет доставить открытку адресату, это будет хорошо. Если не сможет, она просто вернется на почту, а он останется без трех центов. К нему эта открытка никак вернуться не могла, потому что он не собирался писать на ней ни своих имени и фамилии, ни адреса.