Слово «лихоимец» в русском языке обладает явно выраженной нега- тивной коннотацией: человек, берущий слишком большие поборы или проценты; взяточник. От синонима «ростовщик» наименование отличается именно с точки зрения градации: лихоимец не просто дает деньги взаймы под проценты, а делает это за непомерно высокое вознаграждение. Этот оттенок семантики обусловлен структурой сложного слова, его первой корневой морфемой лих -.
Прибыль, ростовщический процент в истории русского языка назывались лихвой. По П.Я. Черных, лексема восходит к о.-с. *lichъ – «превышающий меру»> «чрезмерный»> «злой» [11, I, с. 486]. В старославянском языке исходная семема «обросла» множеством производных: помимо названного лихва, это также наречие и предлог лихо (чрезмерно, слишком, чрезвычайно); прилагательное лих (чрезмерный, излишний); существи- тельные лихование (лишение), лихоимание, лихоимие, лихоимствие, лихоимство, лихоемство (корыстолюбие), лихоклятва (лжеприсяга), лихоток (избыток, излишек), лихоядение (неумеренность в еде), лихоемляи (коры- столюбец); глаголы лиховати (отнимать, лишать), лихомыслити (замыш- лять дурное), лихосотворити (совершить дурное), [7, c. 307–308]. Такое разнообразие дериватов подтверждает выводы Т.И. Вендиной о том, что семантическая группа наименований грешников и человеческих грехов в старославянском языке имеет большую глубину языковой проработанности, а понятия добра и зла являются онтологическими категориями мышления средневекового человека [2, с. 40–43].
Топика человека Божьего была задана Псалтирью. Ветхозаветные пророки во многих местах Священного Писания порицали грех корысто- любия: Иезекииль осуждает: «Взятки берут у тебя, чтобы проливать кровь; ты берешь рост и лихву и насилием вымогаешь корысть у ближнего твоего, а Меня забыл, говорит Господь» (Иез. 22. 12). То же самое утверждает Закон: «Да не давай брату твоему и ближнему твоему в лихву» (Втор. 23. 19). Запрет на ростовщичество утверждается и в «Исходе»: «Если дашь деньги взаймы бедному из народа Моего, то не притесняй его и не налагай на него роста (Исх. 22.25). Пророк Иезекииль грозен в наказании беззакон- ников: он прорицает смерть любому нечестивому сыну, который «и на го- рах ест жертвенное, и жену ближнего своего оскверняет, бедного и нищего притесняет, насильно отнимает, залога не возвращает, и к идолам обраща- ет глаза свои, делает мерзость, в рост дает, и берет лихву; то будет ли он жив? Нет, он не будет жив. Кто делает все такие мерзости, тот непременно умрет, кровь его будет на нем» (Иез. 18. 10-13). В Новом Завете мысль о греховности любого не верующего в Бога, язычника, в том числе сребро- любца, задана словами апостола Павла.
Одна из наиболее яростных отповедей ростовщичеству принадлежит толкователю Псалтири Святителю Василию Великому. Дача денег в рост оказывается сопряженной с целым рядом попутно возникающих грехов. Заимодавец впадает в грех скупости: «крайне бесчеловечно, когда один, имея нужду в необходимом, просит взаем, чтобы поддержать жизнь, дру- гому не довольствоваться возвращением данного взаем, но придумывать, как извлечь для себя из несчастий убогого доход и обогащение». Про- центщик отвергает общую их с просящим божественную природу, стано- вится распираем гордыней: «сребролюбец, видя, что человек, борющийся с нуждою, просит у колен его, не хочет сжалиться над поступающим вопре- ки своему достоинству, не думает о единстве природы, не склоняется на просьбы, но стоит непреклонен и неумолим, не уступает мольбам, не тро- гается слезами, продолжает отказывать…». Дача в рост для Василия Вели- кого – верх человеконенавистничества. Изворачиваясь, свою ложь ростов- щик пытается выдать за истину: «…божится и заклинает сам себя, что у него вовсе нет денег, что он сам ищет человека, у кого бы занять; и эту ложь утверждает клятвою, своим бесчеловечием приобретая себе недоб- рую покупку – клятвопреступление». Как дьявол, прибегая к выдумкам, он обольщает и заманивает бедного, «берет с него письменное обязатель- ство.., отняв у него даже свободу». Василий Великий свое обращение к за- имодавцам заканчивает риторическим вопросом: «Или не знаешь, что ты более приращаешь грехи свои, нежели умножаешь богатство придуман- ным ростом?» [1, с. 47]. Плотский грех сребролюбия окутывает ростовщи- ка паутиной грехов духовных.
Грех корыстолюбия осуждается всеми религиями1. Ростовщичество на Руси считалось тяжким преступлением против заветов Господа Бога. Сре- ди русских людей лихоимцев было мало, занимались им в основном приш- лые люди. Ср. в старославянском языке слова иноплеменник, иноязычник, иностранник, туждеплеменник выступают как синонимы [7, c. 261–262]. Средневековый человек не одобрял нетрудовой и паразитический характер таких доходов, а иногда и бунтовал против процентщиков. Например, в 1113 году в Киеве были разгромлены дома евреев-ростовщиков, бравших огромные проценты и занимавшихся скупкой и перепродажей самых необ- ходимых продуктов. После народного восстания Владимир Мономах издал Устав, по которому прибыль ростовщиков ограничивалась двадцатью про- центами в год.
1 У мусульман Аллах Всевышний объявил войну всем, кто вовлечен в Риба: «И, кто снедаем лихоимством (ростовщичеством), предстанет (в Судный День) никак ина- че, как тот, кого поверг в безумство Сатана своим прикосновеньем... О вы, кто верует! Побойтесь Бога и откажитесь от того, что вам назначено лихвой, если, поистине, уверовали вы» (Коран, 2. 275–279).
Русские люди относились к подобным предпринимателям презрительно, их языковое сознание, например, зафиксировано В.И. Да- лем: РОСТОВЩИК – человек, живущий доходами с истиника, ростами; принято более в дурном значении. Человек, берущий лихву, незаконные росты, и сверх того большие залоги, на тяжких условиях. Ростовщики на том свете каленые пятаки голыми руками считают [3, IV, c. 76–77]. В народе ростовщиков называли христопродавцами, резоимцами, жидами, гиенами немилосердными. Ростовщичество запрещалось и всячески осуж- далось, небогоугодность такого промысла отразилась в русских народных поговорках: «Лучше жить бедняком, чем разбогатеть со грехом», «Не- праведная корысть впрок нейдет», «Неправедно нажитое боком вы- прет», «Не от скудости скупость вышла, от богатства», «Торговать бе- дою – заложить головою», «Чужим богат не будешь», «Чужой бедой сыт не будешь», «Лихва да лесть дьяволу честь» и др. Добродетель нестяжа- тельства объяснялась библейской космогонией: русский человек верил, что, не расплатившись с долгами на земле, не сможешь развязаться с зем- ной жизнью на том свете. Если долг вовремя не возвращался, то давший ссуду мог уничтожить запись о кредите, что означало невозможность рас- считаться по земным обязательствам. Однако народное восприятие ро- стовщичества расходилось с экономической деятельностью государства, которое долговые проценты не запрещало, а пыталось регулировать. Пра- вовой кодекс Руси «Русская правда» различает заем, одолжение по дружбе от дачи денег в рост под определенный процент. Ростовщичество призна- ется легальным способом извлечения дохода, однако «Правда», устанавли- вая порядок взыскания долгов, все же отличает несостоятельность злост- ную и несчастную. Отношения заимодавцев и должников были зафиксиро- ваны новгородскими и псковскими берестяными грамотами, в частности Псковской судной грамотой, которая регулировала долговые обязатель- ства. При Иоанне IV давать долговые обязательства могли только лица старше пятнадцати лет.
Уложение царя Алексея Михайловича юридически обосновывает займ денег, провизии, других вещей. Однако платеж процентов при денежном займе категорически запрещен как противоречащий учениям Святых Апо- столов и Святых Отцов церкви. Только в 1754 году было разрешено уста- навливать при займе плату процентов, но не более шести в год.
Толчком к развитию государственного кредитования стала деятель- ность Петра I, строительство, охватившее все сферы государственной жиз- ни. В новой столице появились первые банкирские дома и биржи, был учрежден Государственный банк. Во время шведской войны Петр I прибе- гал к ссудам банкиров семейства Медичи, стали легендарными ростовщи- ческие способности его приближенного светлейшего князя Меньшикова. Монетная контора, учрежденная Петром II в 1729 году, выдавала заемщи- кам ссуды под восемь процентов годовых. В годы правления Анны Иоан- новны была узаконена ссудная казна при монетной конторе, выдававшая деньги под тот же процент. Ростовщики же в это время давали займы под двадцать процентов в год. Правительство пыталось таким образом соста- вить альтернативу частному ростовщичеству. Возникновение первых рос- сийских государственных банков связано с правлением Елизаветы Петров- ны – императрица законодательно ликвидировала ростовщичество и под- держала дворянское предпринимательство. Ростовщичество со времен Петра I стало весьма популярным занятием российского дворянства, на что русский народ отреагировал поговоркой: «Родом дворянин, а делами жи- довин». Хотя в купеческой иерархии процентщик занимал самую низшую позицию, ростовщичество было востребовано и продолжало оставаться общественным злом1.
Комедия «Лихоимец» была написана А.П. Сумароковым ко дню ко- ронации Екатерины II в 1768 году. В разные годы к исследованию комедии обращались П. Н. Берков, В. П. Семенников, А. Косман и др. Внимание привлекал прежде всего образ главного героя – лихоимца Кащея. По мыс- ли А. Космана, «…в комедии «Лихоимец» рационалистическая тенденция перестает быть единственной и ведущей, критерий художественности уже не чисто логический критерий, появляется зародыш творческой художе- ственной фантазии, возникает проблема характера, встает проблема зани- мательности» [4, c. 173].
Пьеса «Лихоимец» названа одним из имен, которыми центрального героя награждают окружающие его персонажи. Несомненен говорящий характер этого «имени», позволяющий читателю, зрителю сразу же уви- деть в герое главное, наиболее существенное, определить свое отношение к «герою». Слово «лихоимец» встречается уже в древнейших памятниках русского языка, восходящих к библейскому: «ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники – Царства Божия не наследуют»
1 В Уголовном Уложении, получившем высочайшее утверждение 22 Марта
1903 г., ростовщичество считается преступлением. Признаки нечестных сделок таковы:
1) заемщик из-за известного заимодавца стеснительных обстоятельств вынужден при- нять крайне тяжелые условия ссуды; 2) заимодавец скрывает чрезмерные проценты по ссуде, включая их в основную сумму как неустойку или плату за хранение; 3) скупка имущества по несоразмерно низкой цене. По Уложению, чрезмерным считался процент более 12 годовых. Ростовщики, чей корыстный умысел был доказан, приговаривались к тюремному заключению или пребыванию в исправительном доме.
(1 Кор. 6: 10). Таким образом, «говорящее» заглавие пьесы включено в се- мантическое поле грешников: лихоимцы, как и всякие хищники, обречены на Геенну Огненную.
Комическое начало в «Лихоимце» связано, прежде всего, с изображе- нием главного героя – ростовщика Кащея. Сумароков рисует его характер с помощью такого материала, который, несколько гиперболизируя комич- ность психологии, поступков Кащея, создает одновременно смешную и страшную фигуру. Отрицательный персонаж назван русским именем, по- явившимся в языке в древнерусскую эпоху. Наиболее интересным, связан- ным с пьесой Сумарокова, является то значение указанного имени, которое находим в словаре В. И. Даля: «Кащей означает изможденного непомерно худобой старика, скрягу, скупца и ростовщика, корпящего над своею каз- ною» [3, II, с. 101]. Характеристики, которые Кащей и окружающие его ад- ресуют внешности героя, точно соотносятся с тем, что отмечают словари русского языка. Так, например, приглашая служанку дочери Клариссу к себе в спальню, он замечает: «Пойдем. Никто не приревнует: со мной лю- биться всего безопаснее; потому что никто не подумает того, чтобы кто та- кова старова и безобразнова человека, у которого одни кости да жилы, по- любить мог» (действ. II, явл. 2).
Подобные слова о внешности ростовщика говорят и другие действу- ющие лица. Примером может служить диалог Пасквина с Кащеем:
Пасквин (особливо). Едакой урод! Едакая чучило! Екой Кащей бессмертной! ха, ха, ха!
Каще й. Чему ты смеешься?
Пасквин. Я смеюся, сударь, от радости, что ваше высокопревосходительство в такой глубокой старости житейскому толико крепко пригвождены, будто как бы вам никогда не умирать, хоть вы уже как скелет совсем иссохли, и думаю, что вы не про- стой Кащей, да Кащей бессмертной» (действ. III, явл. 3) [9, c. 73].
Несомненно, подобная портретная характеристика позволяет Сумаро- кову дать читателю наглядное представление о действующем лице, режис- серу выбрать актера соответствующего физического типа, а актеру загри- мироваться так, как показывают цитированные реплики. Кроме того, важ- но учесть, что портретные характеристики в драматических произведени- ях, несмотря на их эффективность, встречаются редко. Поэтому Сумароков удачно использовал не часто встречающийся в драматургической практике прием.
Разумеется, перед нами весьма сложный, объемный человеческий ха- рактер. Поэтому Сумароков использует и другие средства, позволяющие читателю, зрителю понять и должным образом оценить Кащея. Прежде всего выделяются прямые характеристики, которые Кащею дают другие персонажи. Так, в репликах Клары, Пасквина и других персонажей неод- нократно упоминаются различные факты, рисующие отношения Кащея к его родным, знакомым, слугам, крепостным. Из этих реплик становится известно, что своих двух дочерей Кащей фактически запер в четырех сте- нах, чтобы они не вышли замуж и не попросили приданого, а третьей, су-
мевшей вступить в законный брак с достойным молодым человеком, он отказывает в поддержке. Служанка Изабеллы Кларисса рассказывает: «к друзьям своим возит он на именины: зимою мерзлой плотвы, рыбы по три: а летом дарит он именинников и именинниц репою, хреном и кочанами капусты» (действ. I, явл. 3).
Вся низость натуры лихоимца особенно наглядно раскрывается в его отношении к слугам, крепостным. Хотя Кащей – богатый человек, своих слуг он держит впроголодь, одевает их буквально на смех людям. Мало то- го, он разлагает слуг нравственно, учит их воровать. Со своими крепост- ными он обращается так, что даже у людей, выросших и воспитывавшихся в жестокие времена «осьмнадцатого» столетия, волосы встают дыбом, ко- гда Кащей рассказывает им о том, как он управляет своими деревеньками. На первый взгляд характер Кащея одноплановый, сущность которого ис- черпывается скупостью и жестокостью, деформирующей все человеческие качества. Однако это не так. Прежде всего в самой своей страсти к «золо- тому тельцу» Кащей поднимается до вершин своеобразной «поэзии», до высот такой страсти, которая формально облагораживает его. Однако вы- сокая страсть Кащея обманная, герой сам себя разоблачает, выступая вра- гом Просвещения: «Вот говорят, будто науки людей просвещают! Намнясь у меня был хотя и безграмотной, однако весьма ученой человек, и сказы- вал то мне, что за морем какая-то печатная книга, в которой ясно изобра- жено, что науки человека портят; и подлинно так; ежели бы ты жил по- дедовски, так бы ты не был таков упрям; подлинно то, что науки всему злу корень» (действ. I, явл. V).
Сумароковский лихоимец – философ. Так, в одной из реплик Кащей совершенно справедливо говорит о бренности земного бытия. Однако и эта философия зиждется у него на золоте, серебре, на мешках с богатством:
«Ах, друг мой! Не миновати смерти. Все в мире сем суета: и дом, и дерев- ни, и золото, и серебро, и жемчуг, и самые драгоценнейшие камни: со всем расставаться, со всеми прощаться, и горчайшими омыв сундуки свои сле- зами, взглянуть в последний раз на запечатанные свои мешки, и сказать им: прощайте, возлюбленные мои денежки: уж я с вами никогда не увижу- ся» (действ. III, явл. III). Однако философствования лихоимца не что иное, как кощунственная интерпретация ветхозаветной идеи бренности ложных земных благ перед безусловной ценностью Царствия Небесного. Демаго- гия Кащея призвана ввести в заблуждение и других персонажей комедии, и читателей-зрителей. Однако горе-философ развенчивается драматургом и предстает существом алчным, сознательно противопоставляющим себя другим людям, обществу, христианской морали. Страшный и сам по себе, Кащей особенно опасен потому, что растлевает, отравляет всех, с кем сво- дит его жизнь.
В комедии есть внесценический персонаж, который, даже с точки зре- ния Кащея, есть олицетворение порока в высшей точке расцвета. Это не-
кий Колчулай, фигура одиозная, сущность которой Кащей раскрывает сле- дующим образом в разговоре с Леандром:
Каще й. Что бы я, племянницу свою выдал за Колчулая! Леандр. Етого он хотел.
Каще й. За крючкотворца и вора! Леандр. Он искал етова.
Каще й. Которой крал всякое животное! Леандр. Он етова…
Каще й. Которой, командуя, крал казенных лошадей! Леандр. Он етова…
Каще й. Который на заборах пасквили прибивает. Леандр. Он етова…
Каще й. Который судя колодников, у них просил за освобождение их от смерт- ной казни сахару, изюму и винных ягод!
Леандр. Он…
Каще й. Который, средь улицы вскочив на суму кареты, сорвал у девицы с руки перстень.
Леандр. Он…
Каще й. Который влюбливается в деньги невест, и на тех девиц подает плутов- ские явки, теша в них то, чево тем девицам о нем и не грезилось, и представляет ради доносу старых, почтенных, добродетельных и беспорочных боярынь, и знатных отцев дочерей во свидетельство» (действ. II, явл. 5) [9, c. 79].
Колчулай выполняет функцию двойника Кащея. Именно внесцениче- ский персонаж наделен одной из двух масок двойного Амора – маской низменного гибриста, которой лишен лихоимец Кащей в силу своего жал- кого внешнего облика. Однако физическое уродство Кащея всего лишь обманная форма: редуцированный Колчулай в любой момент может воз- родиться в лихоимце. Потенциально он герой гибристической комедии [10, c. 356–357].
В комедиях Сумарокова 1760-х годов соединение смешного и груст- ного делает его опыты в «низком» жанре весьма серьезными, в силу чего в его драматургии как бы кристаллизуется, вырабатывается такой вид дра- матических произведений, которые можно назвать «серьезные комедии». Трагедия, стремящаяся к счастливому браку в финале, и комедия, завер- шающаяся гибелью, становятся в драматургии Сумарокова эстетическими и философскими жанровыми вариантами общего генезиса. По мысли О.Б. Лебедевой, «обе жанровые модели являются сложными и смешанны- ми, совмещая в себе признаки противоположных жанров трагедии и коме- дии. Не только для классицистического жанрового мышления, но и для мировой драматургической традиции эта ситуация является совершенно нетипичной. Именно в синтетизме драматургического жанра больше всего сказалось его национальное своеобразие на русской почве» [5, c. 135–136].
Культурный синтез европейской и русской традиций обусловил фе- номен русского XVIII столетия. Реформы общественной жизни страны, проведенные в начале века Петром Великим, «предопределили сближение России с Западной Европой, а политический статус русской монархии приобрел черты имперской державности» [8, c. 266]. Однако только во
второй трети XVIII века формируется новая для России «риторико- агитационная модель: возникают условия, при которых власть изъясняется с обществом, предполагая наличие обратной связи…» [6, c. 343]. Этой об- ратной связью и стало сценическое искусство. Сумароков-драматург од- ним из первых осознал себя профессиональным театральным деятелем, ко- торый несет личную ответственность перед искусством и зрителем и более не является лишь проводником идей «зрителя на троне».