Аннотация
Беслан – это еще одна ступенька в ад.
Это – наш мир, открывшийся изумленным детским глазам, прозревшим, какие мы на самом деле. Слепые и жестокие, лживые и холодные, совершенствующие свои машины, свои компьютеры, но не самих себя.
В чем уникальность этой книги?
Ведь можно спросить: ну, еще одна книга о смерти, о нестерпимой трагедии?!
Нет, это не так.
Эмоциональная уникальность этой книги в том, что она не о смерти, а о любви. О жизни. О чувствах.
Обо всем этом рассказывают только сами участники этих трагических событий.
«Бесланский словарь» записан и составлен Юлией Юзик, чья первая книга «Невесты Аллаха», рассказывающая о чеченских смертницах-шахидках, вышла уже в девяти странах.
Юлия Юзик
Бесланский словарь
«И обратился я, и увидел всякие угнетения, какие делаются под солнцем: и вот слезы угнетенных, а утешителя у них нет; и в руке угнетающих их – сила, а утешителя нет.
И ублажил я мертвых, которые давно умерли, более живых, которые живут доселе…»
«Екклезиаст», книга Царя Соломона, Ветхий Завет
Вы можете не интересоваться войной, но тогда война заинтересуется вами.
Лев Троцкий
Свидетельства любви
Эту книгу невыносимо читать и нельзя, открыв первую страницу, не дочитать до конца. Невозможно потом забыть, хотя мы уже приучены к ежедневному (я не оговорилась!) зрелищу зла. Голосу зла. Оно даже стало банальным и театральным, уже можно заметить, как профессионально прослеживаются и поощряются признаки его красоты и вдохновения, и мы внимаем ему наравне с рекламой за чашкой утреннего кофе. Кричит телевизор, мелькают газетные заголовки… Но мы опять-таки как-то ухитряемся с этим жить и, нечего притворяться, – живем, как обычно.
|
|
Может быть, в этом виновата наша история, которая, как иногда видится в отчаянии, добывает из времени только страдание, и нечем другим утешиться и укрепиться. Немного собрали мы в своей культуре другого знания о жизни, куда ни взглянешь, куда ни пойдешь – слезами умоешься. Но что-то в последнее время коренным образом поменялось в этой картине мира, и я не раз пыталась понять: что?
Ранее… а точнее, до сентябрьских взрывов в Нью-Йорке, зло изгонялось из центров мира на периферию, – в XX веке в Россию, на Балканы… Но после нью-йоркского сентября его призраки везде и всюду, нигде уже не спрятаться, не отсидеться и не почувствовать себя защищенным наблюдателем. Не башни-близнецы взорвались той трагической осенью, а взорвался наш мир. Страх у всех стал главным содержанием жизни. Новым химическим элементом. Страх и, я бы еще добавила, постоянно преследующее чувство бессилия – трудно победить зло, которое везде. Трудно его объяснить, хотя с этим можно и поспорить: зло никогда не было до конца объяснимым, но сейчас, – и в этом отличие, – оно стало еще необъяснимее и тотальнее, темнее и прозрачнее одновременно. Какая-то совершенно неведомая вещь вползает, вселяется в нас. Меняет и обнажает творимую на наших глазах новейшую историю. Если думать, что человек испугался самого себя, то испугался себя он уже давно. Когда был распят Христос…
А если ближе к временам и делам земным, то после первых газовых атак Первой мировой войны, а потом – после Освенцима. Но тогда все-таки оставалась вера, что можно изменить мир, создать лучшего человека, то есть победить зло, а вышло так, что зло изменило нас. Само же осталось неизменной величиной. И мы еще даже не догадываемся, до какой степени оно нас изменило, нарушило замысел Создателя. Каждый из нас, где бы он ни жил, – в Европе, Москве, Австралии или Арктике, – думает об этом и ищет свои ответы.
|
|
Свои ответы есть и у автора этой книги, и у ее героев. Имя трагедии, о которой здесь рассказано, – Беслан.
Беслан – это когда миллионы взрослых мужчин и женщин в течение нескольких дней по всем телеканалам мира смотрели, как умирали дети. Как убивали детей. Целую школу. И никто не сошел с ума. Беслан – это когда учатся пить свою мочу вместо воды. Беслан – это когда учатся засыпать в луже крови… все, что осталось от убитого отца. Беслан – это когда учатся ненавидеть вместо того, чтобы учиться любить. Беслан – это… Беслан – это еще одна ступенька в ад. Это – наш мир, открывшийся изумленным детским глазам, прозревшим, какие мы на самом деле. Слепые и жестокие, лживые и холодные, совершенствующие свои машины, свои компьютеры, но не самих себя.
В чем уникальность этой книги? Ведь можно спросить: ну, еще одна книга о смерти, о нестерпимой трагедии?! Нет, это не так. Эмоциональная уникальность этой книги в том, что она не о смерти, а о любви. О чем бы дети ни рассказывали, что бы ни видели, ни пережили, они все равно говорят языком любви, потому что еще чисты и безвинны, как ангелы. А еще в этой книге сияет мир цветной и задуманной для радости кавказской жизни. Это особый мир – пейзаж, старик, горы, вода, язык Кавказа. Для думающего читателя, признаюсь, это еще одна пытка – пытка красотой, которая постоянно соседствует с ужасом. Вопрос к себе и к русской литературе: что же красота (такая красота!) нас не спасает? Но надежда все-таки теплится когда-нибудь да спасет. Хотя бы одного человека. Одно сердце, одну душу. А вдруг – твою? Спасет от молчания… От молчаливого соучастия… И не только прошлого, но и будущего.
|
|
Светлана Алексиевич
Историческая справка:
1 сентября 2004 года линейка в школе № 1 г. Беслан началась на час раньше положенного: всех учеников предварительно обзванивали классные руководители с просьбой прийти на линейку к 9 часам утра.
Многие школьники пришли с родителями, младшими братьями и сестрами: по странному стечению обстоятельств, в то утро все детские сады и ясли г. Беслана оказались закрытыми, и матери были вынуждены взять их с собой в школу. Как отмечают очевидцы, праздничная линейка в том году была самой многолюдной за всю историю.
Примерно в 9 часов 20 минут утра в школьном дворе появились люди в масках, стреляющие в воздух из автоматов. Они объявили о захвате школы и стали сгонять заложников в спортзал. Как отмечают заложники, напавших боевиков было очень много, примерно несколько десятков человек, и часть из них уже ожидала детей внутри школы.
В ходе предварительного подсчета выяснилось, что в школе находится около 1300–1500 человек, большинство из которых дети. Тем временем российские СМИ огласили совсем другую цифру: около 120 заложников. В первые часы почти никто в России вообще не понимал, что происходило в Беслане. Только к вечеру первого дня, когда в школе счет убитых уже шел на десятки, российские власти официально объявили о том, что чеченские террористы захватили 354 человека и не выдвигают никаких требований.
Тем временем около полутора тысяч человек содержались в тесном спортзале бесланской школы в нечеловеческих условиях. Они были лишены еды, а на второй день – еще и воды. Люди сидели на корточках в душном помещении, температура за окном – около 30 градусов жары. На второй день дети стали пить собственную мочу и есть цветы, которые были принесены на праздничную линейку. Требования террористов – вывести войска из Чечни – властями России игнорировались, а СМИ было запрещено доводить их до сведения общественности.
На исходе вторых суток в зале стали умирать люди. Третьего сентября спецслужбы России предприняли штурм школы № 1. Извне был произведен залп, который и спровоцировал взрыв внутри. После первого взрыва произошло еще несколько сильнейших взрывов. Большинство заложников были тяжело ранены и не могли самостоятельно покинуть здание школы. Одновременно с первым взрывом поразительным образом воспламенилась и крыша спортзала; потолок начал плавиться и гореть, люди вспыхивали, как факелы, и горели заживо. Заложники и эксперты утверждают, что российские военные использовали при штурме огнеметы «Шмель», запрещенные для применения международными конвенциями как оружие, наносящее чрезмерный ущерб и имеющее неизбирательное действие.
Прибывшие через некоторое время пожарные машины так и не начали тушить пожар, сославшись на то, что шланги слишком короткие для того, чтобы дотянуться ими до очага возгорания. Штурмовавшие вели ожесточенный бой с оставшимися в школе боевиками примерно до девяти вечера. Спецназ ФСБ понес рекордные за всю свою историю боевые потери – 12 убитых и около тридцати раненых (и это только по официальным данным), что говорит о невероятно высоком уровне подготовленности террористов. Таких потерь «Альфа» не несла даже при штурме дворца Амина в Афганистане.
После подведения итогов штурма, предпринятого ФСБ РФ, руководство республики объявило о создании нового – дополнительного – кладбища в г. Беслане. Через несколько дней на пустыре за городом было выкопано более 500 могил. Жертв бесланской трагедии хоронили в течение нескольких месяцев, так как часть детей сгорела и от них остались лишь фрагменты, которые идентифицировались по ДНК в 124-й судебно-медицинской лаборатории в г. Ростове-на-Дону.
По официальным данным, в спортзале бесланской школы погиб 331 человек, из них 186 – дети.
В эту статистику не вошли скончавшиеся от тяжелейших ран и увечий, погибшие после официальной даты штурма (3 сентября), а также умершие вслед за детьми родные, не перенесшие горя потери.
Последняя – 332-я – официальная жертва бесланской бойни, 30-летняя Марина Жукаева, скончалась 1 августа 2005 года, не приходя в себя после годовой комы. Две ее дочери остались сиротами.
Голоса, которые записаны и приведены в этом словаре, принадлежат:
Марине Пак, матери погибшей в школе 12-летней Светланы Цой; Римме Торчиновой и Александру Гумецову, родителям погибшей 12-летней Азы Гумецовой; Салимат Сулеймановой, матери погибшего в школе 7-летнего Шамиля Сулейманова; Залине Бероевой, матери погибших Сослана и Аслана Бероевых; Светлане Бероевой, бабушке погибших; Анете Радиевой, заложнице, матери погибшей в школе 9-летней Аланы Доган; Алле Батаговой, матери погибшего в школе Тимура Батагова; Бэлле Губиевой, 12-летней заложнице; Светлане Албеговой, бабушке погибшей в школе Залины Албеговой; Маирбеку Дзахову, мужу погибшей учительницы Эммы Каряевой; Светлане Дрюковой, жене погибшего Сергея Дрюкова; Владимиру Дркжо-ву, заложнику; Лидии Ходовой, заложнице; Эмме Бетрозовой, матери Аслана, Алана и жене Руслана Бетрозовых, погибших в школе; Ирине Хаевой, матери погибшей 12-летней Эммы Хаевой; Томе Хаевой, сестре; Солтану Цховребову, директору ритуального бюро № 1 г. Владикавказа; Зифе Агаевой, матери погибшего Георгия Агаева; Казбеку и Амрану Годжиевым, братьям, заложникам; Виктории Гусейновой, заложнице; Лене, матери погибшей 24-летней Инги Гукаевой; Алле Рамоновой, матери погибшей Марианны Рамоновой; Оксане Арчеговой, заложнице, вдове; Марине Кисиевой, потерявшей в школе мужа Артура и сына Аслана… и многим, многим другим.
Во время работы над книгой автором было записано более ста интервью, но лишь немногие из героев дали свое согласие на упоминание их имен. Автор, сохраняя тайну исповеди, все-таки позволил себе использовать некоторые их монологи и выражает огромную признательность за оказанное доверие всем, кто помог в создании этого «Словаря».
А
Ангелы
«Вечером второго сентября я ненадолго заснула. А проснувшись, увидела вокруг себя незнакомых детей… Какой-то мальчик, сидевший рядом со мной, рассказывал историю. И все слушали его как заколдованные.
Он рассказывал, что видел ангелов. Несколько дней назад вышел на балкон и увидел, как они медленно летят по сиреневому небу. Ангелы были в белых платьях, с розовыми и золотистыми шлейфами, они смеялись и играли на дудочках.
– Когда на Земле умирает ребенок, Бог забирает его к себе, дает ему крылья и превращает в ангела, – так сказал этот мальчик.
Когда он говорил, стояла такая тишина, что я слышала стук своего сердца. Мне вдруг показалось, что умирать совсем не страшно…
И когда кто-то сказал, что ангелов не бывает, все на него зашикали. Мы, конечно, уже думали о смерти: заканчивался второй день, мы уже перестали есть и пить, и трудно было дышать… Да, мы думали о смерти… И мальчик тоже думал. Поэтому он и стал рассказывать нам про ангелов. Мне показалось, что так он готовил нас к смерти, давал нам привыкнуть к этой мысли, успокаивал и не давал отчаяться».
Бэлла, 12 лет, заложница.
«На второй день я вышла с сыном в коридор и увидела там женщину – славянской внешности, блондинку, с длинными, собранными в хвост волосами. На ней был военный комбинезон, а на голове – повязка с арабской надписью. Она стояла и курила, придерживая одной рукой винтовку. Стопроцентно, она была снайпером… Я видела ее всего один раз… Среди убитых террористов ее не было, и никто вообще про нее нигде не упоминал».
Зарина Пухаева, бывшая заложница, выступая свидетелем на суде по делу единственного бесланского террориста Кулаева
Б
Беглянка
«Когда первый взрыв произошел, мы сидели на лавках под окнами. Сразу все рухнули на пол. И одновременно – такая резкая боль в ноге и в груди. А шелохнуться страшно… Кругом – тишина мертвая. Тогда я голову поднимаю, смотрю: в баскетбольной корзине сетка разорвана, и одного из двух свертков уже нет. Слава Богу, думаю, что разорвался маленький, а не большой. И вот это замешательство… Все оглушены, заторможены – словно кто-то нажал на кнопку «пауза»… Пока мы пытались опомниться, раздался второй взрыв – уже в другом конце зала… И следом громкий мужской голос: «Прыгайте в окна!» Женщины потом сказали, что это боевик крикнул. Все после этого словно проснулись и кинулись врассыпную!
Сын мой в окно выпрыгнул, и я за ним. Только встала, как с ног меня сбили… Все бегут, как стадо! Я упала, и подняться не могу – все бегут по мне, топчут ногами, руки давят… Ой, еле-еле собралась с силами… Поднялась… Подбежала, выпрыгнули мы…
Бежим, а нам солдаты путь указывают – туда, мол, бегите, все туда – и рукой указывают на профтехучилище. Бежим, согнувшись, над головой пули свистят – война настоящая… Прибежали в училище, так хоть расслабиться чуточку можно было. И водички попить, и укол сделать. Все туда бежали – и мужчины, и женщины, и дети. Там всем первую помощь оказывали. А уже оттуда раненых в больницы забирали.
Ну вот, прибежали мы в училище, – а там настоящий полевой госпиталь. Носилки, бинты, врачи… На улице миллион машин – и легковушки, и БТРы… С сыном моим, слава Богу, все нормально было – маленькая царапина на лбу, а так – тьфу-тьфу… Я его осмотрела всего, успокоилась, и тут впервые свою боль почувствовала… До самой себя очередь дошла. Нога т-а-ак заныла! Смотрю: а голень вся рассечена большим осколком, кровь хлещет, мясо наружу все вывернуто: мама дорогая! И грудь жечь стало… «Что такое?» – думаю. Рукой пытаюсь ее ощупать. Раз – и струйка крови из соска! Какой-то осколок отрикошетил и застрял в груди…
Вот тут как-то мне и плохо стало. И боль ощутила, и кровь из меня уходила. Мой сосед меня как увидел, под руки подхватил: «В больницу, в больницу срочно!»
Выбегаем на крыльцо – подлетает белая легковушка, ВАЗ, точно такой же, какой у нас в гараже стоит.
Остановилась напротив, дверцы распахиваются, и наш сосед меня прямо туда и сажает. Ничего странного: все, у кого машины были, в тот день в Беслане возили раненых в больницы. Вот и я села в ту машину… Только дверь захлопнула, машина с места и рванула. Я огляделась; смотрю: впереди сидят двое молодых мужчин, опрятно одетых, выбритых, плотного телосложения. Похожи на нацменов, но кто – осетины, ингуши, – не скажу, настолько хорошо я их не разглядела.
А рядом со мной сидела женщина… Она старалась на меня не смотреть, отворачивалась к окну все время… Но, знаете, я про себя тут же отметила, что внешность у нее славянская. Высокая, светлые волосы… Как будто крашеные – потому что корни волос были значительно темнее. И, знаете… прическа у нее такая была… без затей, просто срезанные до плеч волосы.
И эта женщина показалась мне какой-то неопрятной… Не скажешь, что она была такая же грязная, как мы – те, кто сидели в зале, – ну, мы же в саже, копоти, крови были, дети писались под себя… Боже, как мы воняли! От нее, конечно, не пахло так, но все же было в ней что-то неряшливое, несвежее… Как будто она долго не мылась… Или долго не меняла одежду… Понимаете, когда человек не дома ночует, а, например, в гостях, он наутро в несвежей одежде, какой-то помятый, да? Утром такой человек на работу придет, и все сразу заметят, что он ночь не дома провел. Вот и она была такая. Невыспавшаяся, несвежая, неопрятная.
Поэтому, как только ее увидела, я сразу и подумала, что она тоже в школе была.
Подумала я сначала, что она раненая, потом пригляделась: нет, целехонькая, без царапинки. Я так удивилась – чего, думаю, она в машине место занимает, ведь на него можно еще одного раненого посадить. И вперед еще кто-нибудь мог поместиться… А так – здоровые люди, и зачем-то все в машину набились, – вот так я подумала.
И вот эти мысли у меня в голове крутятся-крутятся, и что-то от них совсем страшно стало мне…
Понимаете, когда мы бежали из школы, все люди, которые нас видели, хоть что-то спрашивали нас, что-то говорили… Какие-то эмоции, да?.. Ну, это же понятная человеческая реакция… А тут – ни слова. Ни звука. Даже друг с другом не разговаривают. Зловещая тишина… И машина несется на нечеловеческой скорости…
Смотрю: что-то мы не той дорогой поехали. Есть ведь дорога короче, прямиком к больнице! А они поехали по-другому, в объезд. Сначала через улицу Сигура, потом под мост – прямо по направлению к селу Зильги, наше село, но ближе к ингушской границе. Несутся туда, я-то дорогу эту знаю!.. У меня даже ладони похолодели. Раз – дорога уже милицией перекрыта. Тогда они резко разворачиваются и едут к нефтебазе… Тут я понимаю, что больница их совсем не интересует, что они ищут какой-то выезд… Проезжаем мы нефтебазу и выскакиваем к перекрестку из четырех дорог. Направо – дорога на больницу, остальные три – на БМК, в Фарн и в город. Развилка, словом…
И тут я опять обращаю внимание на эту женщину: ну не дает она мне покоя, что-то в ней меня смущает. Почему молчит все время? Такая спокойная, сидит и вообще ни на что не реагирует. Я решилась с ней заговорить.
– Бы же тоже в школе были? – спрашиваю, а она даже как будто вздрогнула от моего голоса.
Оборачивается и смотрит так на меня странно, слегка прищурившись.
– Не-ет.
И тут же резко отворачивается, и – опять в окно. Затылок ее хорошо запомнила, – всю дорогу только его и видела.
Так она это сказала, что я сразу поняла, что как раз таки была она там. Мой вопрос ее из колеи выбил, что ли. Я сразу думать начала: зачем она врет?
Вот тут-то во мне страх и проснулся! Даже в школе такого ужаса не испытывала. Вопросы самой себе стала задавать. Почему их трое в машине? Кто они такие? Почему всю дорогу молчат? Почему она прятала лицо? Почему мы поехали не той дорогой? Это я потом услышала, что людей вот так в машинах и увозили, прикрываясь ими как щитом, а тогда я только испугалась до полусмерти и сидела, не в силах пошевелиться…
Последний переезд мы с такой скоростью пролетели! Как они машину разогнали! Хотели быстрей проскочить через бугор и рвануть из Беслана, но перед ними стоял отряд милиции, и все три дороги были уже закрыты.
Милиционер прямо перед машиной стоял и сделал знак рукой: «Назад!»
Этот парень, что за рулем, так резко тормознул и развернулся, что я чуть не вылетела через лобовое стекло…
Подлетели они к «скорой», дверь мне открыли, я и выскочила. Ничего больше не успела я увидеть… Даже на номера не успела посмотреть…»
Лидия, заложница
В
Вода
«Больше всего в спортзале я думала о воде. Раньше я никогда не думала, что вода – самое ценное для человека. Без воды мы умирали. В первый день я думала о своей маме, которая осталась дома, и плакала, представив, что будет с ней, если я умру. А на второй и третий день я могла думать только о воде.
Хотя бы глоточек, хотя бы несколько капель!..»
Ирина, заложница.
«Когда мы вырвались на свободу, я сразу побежал к колонке с водой. И залпом выпил 3-литровый баллон воды! Никогда не думал, что в меня столько поместится! А тут вода текла и текла, словно в пересохшую пустыню, – я ее даже не чувствовал. Только я закончил пить, как у меня началась жуткая рвота. И все три литра вышли наружу. После длительного обезвоживания воду можно пить ма-а-аленькими глоточками, и лучше – горячий чай, – так нас учила учительница, Галина Хаджимуратовна. Она погибла в школе и никогда уже даже глотка воды не сделает…»
Амран, заложник, 14 лет
Воздух
«Дышать в спортзале было нечем. Духота и вонь невыносимая. От испарений, пота, мочи голова отказывалась соображать. И тогда я придумала вот что: подошла к боевику и сказала, что мой сын астматик.
– Нам не нужна еда, не нужна вода. Он задыхается, может умереть без воздуха. Дайте нам немножечко просто подышать! Глотнуть воздуха!
Он молча кивнул и разрешил нам выйти.
Выхожу с сыном из спортзала, иду по коридору в дальний класс, где открыты окна. Дверь открываю – белая тонкая занавеска надувается, как парус. Мы даже дверь за собой оставили приоткрытой, чтобы сквозняк был. Глотаем воздух, и насытиться не можем. Воздух, простой свежий воздух!.. Никогда не думала, что воздух бывает так вкусен!.. Так дорог, дороже денег, дороже всего на свете!..»
Залина, заложница.
«Мы ждали переговоров, как воздуха…»
Оксана Арчегова, заложница
Возвращение
«Я потеряла его из виду на третий день… Так-то они все время рядом сидели: Жорик и Саша. Мы все вместе были… А вот третий день… Самые кошмарные мои воспоминания… От обезвоживания у меня начались галлюцинации, я начала сползать на пол… Все помню обрывками, фрагментами… Все уплывало… Вот в таком состоянии я их и потеряла.
Взрывы… Сама в тяжелом состоянии, изрешеченная осколками… Видите, как щеку осколком порвало. (Поворачивается и показывает огромный темный шрам на девой стороне лица.) Помню ощущения после взрыва: я глотаю свои зубы! Взрывной волной их выбило, и я чувствую, как они, застревая, уходят в желудок…
Саша сразу нашелся: живой, ни царапинки… А Жорика мы нигде не могли найти… Долго, несколько месяцев… Как в воду канул… Вот тогда-то мы стали вслух говорить о том, что его боевики увезли, прикрываясь им как щитом. Мы каждое тело, каждый ошметочек проверяли: его не было среди погибших! А куда он делся? Кто нам объяснит?
Что вы… Видели бы вы, что творилось вокруг школы третьего числа. Какое оцепление? Какое кольцо? Ложь это все, ложь, от которой меня уже тошнит… Все были предоставлены сами себе, бежали врассыпную, кто куда… А машин сколько было возле школы! Я и не думала, что во всем Беслане их столько наберется… Бежит мужик, глаза горят, на руках истекающий кровью ребенок: ««Скорая», где «скорая»? Скорее!» Кто станет проверять, что за ребенок у него на руках, вы себе представляете?!
Вот так они все и сделали… Мастерски… Хватали наугад детей, отбившихся от матери, и, прикрываясь ими, вырывались на свободу… Нам сейчас пытаются закрыть рот. То меня, то мужа – в прокуратуру, в комиссию, к следователю. Сначала мягко просили, чтобы мы свои мысли не высказывали вслух, а теперь уже и не церемонятся. И днем, и ночью звонят: угрожают (с усмешкой).
А как только мы стали говорить то, что думаем, сразу мальчика нашего они и нашли. Звонят из Ростова: «Вот, оказалось, ваш сын среди неопознанных останков». Не было – не было, а тут так резко нашелся.
Привезли срочно гроб из Ростова, а он легкий такой… Что там – кто знает? Что там увидишь, в закрытом гробу? Обгорелые косточки, которые они наскребли в своей лаборатории? Они бумажку нам показывают: результаты генетической экспертизы, подтверждающие, что эти косточки в гробу – и есть наш Жорик.
Не верю я им, и никогда не поверю… После той лжи, которая лилась с самого первого дня, как можно им верить?
Я своего ребенка не видела ни раненым, ни мертвым… Он исчез еще там, в спортзале, накануне первого взрыва… Сколько мы искали его среди мертвых… Месяцы… И не нашли его там! Как я могу верить, что то, что они подсовывают мне, и есть мой сын?..
Я сначала даже отказалась от того, чтобы хоронить то, что они нам выдали. Но они так нас прессовали, так они нас замучили… Поехала я на кладбище; гроб опускают, землей закидывают, а у меня внутри даже не дрогнуло ничего. Никаких чувств! Ноль… Чужое, сердцем чую: чужое, не мое.
Что они думают, кругом одни идиоты? Думают, что никто не знает, как они этих боевиков выпускали? Пешек, шестерок дали на растерзание, а важных, ва-а-аж-ных-то вывели!.. Много их ушло… С нашими детьми…
Меня в городе безумной считают… Такие небылицы рассказывают – жуть просто… Это понятно: все родители расхватали эти закрытые гробы и поверили, что там их дети. А мы – словно белые вороны… Не так думаем, не то говорим… Статьи в газетах появились: почитаешь, так я точно умалишенная… Им, конечно, проще так: очернить нас, высмеять, чтобы остальные родители не засомневались… Мне плевать на них на всех. Вчера были в прокуратуре: следователь сидит передо мной – лощеный, выбритый, розовые щеки, как холодец, покачиваются… И так разговаривает со мной… Ха-а-ам… (С болью.) Какие же они хамы… Все эти следователи, чиновники, президенты – меня от них тошнит… Они ведут себя так, словно им все дозволено. Хамить, унижать, присылать нам пустые гробы с чьими-то костями… Так, как власть, нас даже террористы не унижали…
Мы с мужем стараемся держаться… Сейчас очень сложный момент, нам нужно выдержать все, а потом… Потом все будет хорошо…
Потом Жорик вернется, и все будет, как раньше…
Как раньше… Больше всего хочу вернуть прошлое… То время, когда мы все были вместе… У меня два мальчика и девочка – ма-аленькая девочка… Все одинаково любимы, все мои, родные… Жорик был самым тихим, самым чутким… И в то же время была в нем такая сердцевина… Сила… Мощь… (Замолкает и вдруг радостно спохватывается.) А как он лазал по деревьям! Маугли настоящий. Выйду в сад, на вершине яблони алеет спелое яблочко. «Жорик, сорви яблоко!» Прыг-прыг, – и уже слезает. Яблочко в руках несет. Он вообще такой спортивный был… Стойку на голове как делал! И мускулы такие серьезные на руках; подойдет: «Мам, попробуй!» – руку в локте сожмет… Бицепсы – как волна. Костю Цзю любил… Вся комната его фотографиями уклеена была. Просил меня:
– Мам, сделай мне такой же хвостик, как у Кости Цзю!
– Какой хвостик, ты что! В школе что скажут!
На день рождения попросил диск «Любэ». О-о-о, все песни наизусть знал… Он – маленький, но настоящий мужчина. Я с таким упоением наблюдала за тем, как он растет, мужает…
И вдруг… Все исчезло… В одно мгновение… Растворилось в воздухе, как дымка…
Немыслимое наказание: потерять своего ребенка… Не найти его ни среди живых, ни среди мертвых… Он словно растворился… И снится мне так же: лица его не вижу, только спину.
Кричу во сне: «Жорик, посмотри на меня! Повернись!» А в ответ слышу его шепот: «Мама, я спрятался!» И – все, он тает, как туман… Только шепот остается: «Я спрятался… я спрятался…»
Этот сон сводит меня с ума… (Чуть не плачет.)
Где он? Я должна его найти… И я пытаюсь искать… Я ищу его, а он спрятался; спрятался, не выходит…
(Переходит на шепот.)
Как стемнеет, выхожу во двор и тихо-тихо зову его: «Жо-о-орик!.. Жо-о-орик! Где ты прячешься? Выйди, не бойся…» Он молчит, не отзывается… К школе хожу… Зову, зову, а он не отзывается. Я ищу его повсюду… Даже во сне… И нигде не нахожу… (В отчаянии.)
Но я жду, аду его возвращения… Я даже не сомневаюсь, что он вернется… В ноябре купила ему зимнюю шапочку… Вчера – новые джинсы… Все по-прежнему… Я буду ждать: неважно, сегодня, завтра, через год – он придет домой… Он же просто спрятался… Может, мне придется ждать его всю жизнь: не имеет значения… Всю жизнь – значит, всю жизнь…»
Зифа, мать
Г
Гвоздики
«В первые месяцы я приносила ей на могилу только свежие розы. Мне нравятся светлые тона – розовые, кремовые, чайные – такие же нежные, как моя Инга. Но, знаете, розы – они такие, казалось бы, роскошные, красивые, величественные, а стоят плохо. Два-три дня – и бутончик сваливается набок.
Хотя бы дней пять стояли, – у меня не получается каждый раз в город за цветами ездить, только по выходным. У меня сердце стонет, когда я вижу, как умирают цветы на ее могиле. Я, конечно, понимаю, что на улице холодно, что ветер колючий, что он ранит эти розы, что их нужно хранить в тепле, в домашней вазе. Но разве я виновата в том, что моя девочка сейчас не дома, а лежит на кладбище?..
Я приношу всегда одинаковое количество цветов – двадцать четыре, столько же, сколько ей было лет, когда она погибла.
Всегда двадцать четыре.
Но в последний месяц я изменила розам, перешла на гвоздики. Гвоздики – это стойкие цветы. Держатся прямо, даже если на улице мороз. Пять дней – с понедельника по пятницу – я живу спокойно: цветы у моей девочки не завянут, выдержат. Я теперь эксперт в цветах. За пол года с какими только не сталкивалась: и лилии покупала, и орхидеи, и тюльпаны, и розы, и гладиолусы. Но если вам нужны цветы для кладбища, вы меня послушайте: ничего лучше гвоздик не найти. Только нужно помнить, когда цветы покупаешь: надо брать цветы не-распустившиеся, с закрытыми бутонами, и на крепком стебле. Возьмешь красивые, раскрывшиеся, – все, через день поникнут.
Меня продавцы уже в лицо знают, и фотографию моей девочки после штурма по телевизору показывали, они так и говорят: вот вам цветы для Инги. Продают ли мне их дешевле? Третьего сентября, после штурма, цветы у торговцев во Владикавказе подорожали на 10 рублей цветок и с тех пор в цене не падали. Торговцы знают, что никуда не денемся, к детям без цветов не придем. Но так всегда: кому война мать, кому – мачеха».
Лена, мать
Гроб
«Да, мы делали гробы для Беслана… Не одни, конечно: столько бы ни одному похоронному бюро не под силу было наколотить. У нас одно из самых крупных предприятий по производству гробов, но мы бы не справились, это точно. Разве такое было когда-нибудь, а?.. Чтобы столько гробов сразу понадобилось?..
Мы больше сотни успели наколотить. В Осетии гробовщики такой нагрузки не выдержали. Пришлось довозить из Кабардино-Балкарии, Кисловодска, Пятигорска.
Третьего сентября меня и еще двух директоров гробовых контор вызвал мэр города и попросил сделать все возможное: штурм уже начался, уже первых погибших стали свозить в морг. Понятно было, что трупов будет много… Мы тут же к работе приступили. Все мои мастера вышли на работу. Несколько человек резали доски, несколько сбивали гробы… Плюс еще обшивщики – гроб нужно тканью обить. Трех человек наняли дополнительно. Для Беслана гробы мы обтягивали розовым бархатом, – власти розовый захотели.
Стучали молотками, не останавливаясь, так что уже третьего вечером первый КамАЗ повез первую партию. И так два дня без перерыва. Моим рабочим некогда было даже пообедать: чашку чая, сигарету – и снова за работу. КамАЗы загружали, отправляли в Беслан, а как только возвращался, нужно было ехать опять.
Сколько леса ушло на Беслан? А вам это зачем? Хотите посчитать, сколько мы денег заработали? Это госзаказ был… За гробы власть платила, с нее спрашивайте… Что? Сколько парт можно было сделать из того леса, что ушел на гробы?! При чем тут парты? (Вдруг резко замолкает.) Сейчас посчитаю… (Достает калькулятор, считает, говорит тише.) 40 кубов леса. Школьных парт из 40 кубометров сосны получилось бы больше, чем гробов. Парта – простая конструкция – одна доска на двух опорах. Гроб – это же целый ящик длиной в человеческий рост…»
Солтан Цховребов, директор бюро ритуальных услуг г. Владикавказа
Грудь
«Спортзал – это великое испытание для всех нас. Что вы, там так по-разному люди себя вели. Невозможно все рассказать… Взрослые – хуже детей во сто крат… Рядом со мной сидела пожилая женщина – такая грузная, неповоротливая. Я заметила на второй день, что она все время кутает ноги. Знаете, какие-то тряпки, то ли ее одежда, то ли чья-то, скинутая – вот так, возле ног… Потом, представляете, смотрю, а она оттуда хвать пластиковую бутылку с водой, и – залпом, так жадно воду пьет… Дети аж рты раскрыли… Все без воды вторые сутки, жажда невыносимая… Дети видят воду и чуть не плачут… Она выпила и спрятала воду. Я не вытерпела, повернулась к ней: как же тебе не стыдно, как же ты можешь! Дети умирают от жажды! Как тебе вода в горло идет! Чуть не убила ее, клянусь. Но там у каждого своя система ценностей была, каждый сам для себя решил: думать о своей шкуре или о других. Как не повезло тем детям, что оказались в школе одни, без родителей! Они были обречены. Соперничать со взрослыми на выживаемость они не могли. У меня сердце разрывалось, когда я смотрела вокруг…
И тогда я вот что придумала. В первый же день я взяла своих мальчишек, повела их в туалет, пописали они, выходят, я им говорю: где ложку бы нам найти? Повели они меня в какой-то класс, потом в другой, там, представляете, одна учительница, Галина Хаджимуратовна, тайком детям чай заваривала. Тогда еще, в первый день, была такая анархия – боевики еще не успели изучить все классы, закоулки, они еще так озлоблены не были. Ну вот, украла я там ложку. Вернулись в зал. У меня же дома дочка полугодовая осталась. Грудь молоком наполнилась – время кормить… Твердая такая… Молоко сочится… Я сначала своих мальчишек накормила. Ой, как они стеснялись грудь брать!.. Жорик все отказывался, потом вроде согласился, но возмущался так: «Ма! Я же взрослый уже, ну что я, грудь… Ма!..» А сам-то голодный! Куда денешься. Я его кофтой расстегнутой прикрывала. Как он стеснялся!.. А потом я взяла эту ложку и начала туда сцеживаться. Кормила детей вокруг. Молоко у меня сладкое, хорошее… по ложечке, по две, по три…
Я словно нагая была в те дни… Я душу свою распахнула, я сказала: все, что у меня есть, я отдам. Все, что смогу…
Сколько детей я выкормила в те дни! Я не пряталась, не отдавала все своим детям, я не волчица такая, знаете… Там ведь много таких матерей было: прижмут своего ребенка, а чужих кулаками распихивают. Нет, я так не могла… Эта ложка… Найти бы ее. Я ее тогда в бюстгальтер прятала (смеется). До сих пор девочки приходят ко мне, которых я вскормила тогда. Мамой меня зовут… После сентября у меня столько новых детей появилось…
Тогда ведь каждая капля была на вес золота. Я из себя все выжимала, до последней капли, до боли. Своим и чужим деткам. К концу второго дня молоко почти пропало.
Стресс такой. Ни глотка воды. Я поплатилась тогда за свою щедрость: у меня раньше всех началось обезвоживание.
Жутко… Галлюцинации… Встать не могла… Но я все, что могла, сделала. Отдала себя до последней капли…
Что вы, спортзал – это великое испытание для всех нас, я же вам говорю… Мы вышли оттуда не теми, что вошли…»
Зифа Агаева, мать
Д
Деньги
«Я подошел к боевику и дал ему 5 рублей. Это все, что у меня было. Говорю ему: «На деньги, и, пожалуйста, отпусти мою мамку!»
Боевик расхохотался: «Знаешь, сколько у меня таких пятирублевок?» И не отпустил маму.
Это я во всем виноват: если бы я насобирал больше денег, он бы ее отпустил. А у меня было только пять рублей…»
Маирбек, 7 лет, (Остался сиротой)
Дети
«На моих глазах одна женщина зажала маленькую девочку, пришедшую в школу без родителей, в угол, а потом еще сверху на нее положила свои толстые ноги. Малышка сидела и плакала от боли. Когда я это увидела, меня просто затрясло от ярости. Я ее забрала оттуда и усадила рядом с собой.