Николай Никифорович Белых ДНЕВНИК ПАШКОВА ПОВЕСТЬ
1. ДЕСАНТНИКИ
ПИСЬМА ИЗ ГОСПИТАЛЯ
В. П. Шабуров – жене:
«Соня, хорошая моя! Изменение адреса было связано не с переводом меня в другую часть действующей армии, а с госпитализацией: я скрыл от тебя ранения, которые получил в бою с немецко-фашистскими захватчиками.
Теперь все это позади. Двигательные функции руки и шеи полностью восстановлены, и скоро опять – в строй защитников Родины.
В палате нас трое. Все мы воздушные десантники, у всех нас на гимнастерках, рядом с наградами сине-белые значки спортсменов парашютистов и красные с позолотой – «КИМ», на петлицах и рукавах – «бабочки», эмблема ВВС РККА.
Будто сговорившись, наша троица – некурящие. В довершение всего, видим друг друга впервые.
Мои сопалатники совершенно молодые люди. По возрасту гожи мне в сыновья. Остап Масленко – железнодорожник из Херсона, Вася Пашков – москвич-автозаводец. Оба почти ровесники: Остап уже второй год в РККА, Вася пока не дотянул до года, но в действующей армии оба с 22 июня 1941 года и оба – достойные кандидаты в обладатели красных кубиков на голубых петлицах.
При ближайшем знакомстве обнаружилось: юный мой тезка – родом «курский соловей». И, представь, у нас нашелся ряд общих знакомых, а Масленко переписывается с военным отпускником из села Сабурово, что по шляху на Тим между Старым Осколом и КМА.
Как у тебя жизнь и работа, а мальчики наши – Женя и Юрик, как себя чувствуют? Понимаю: Андижан – не город нашей юности и супружества и Узбекистан – не Курская область. Но небо над нами всюду родное, земля не мачеха и там. А беда общая – всем трудно, у всех горе.
Денежный аттестат будет действовать в прежней сумме до назначения меня на должность.
В свободное от процедур и общегоспитальных мероприятий время мы не расстаемся с блокнотами и тетрадями. Остап немного даже поэт. Вот его строки, только что сочиненные.
Враг никому нам не страшен,
Знает давно он о том…
Юность орлиная наша –
Северо-Западный фронт.
Нередко пишу старооскольцам: «Курская правда» – Г. Г. Вельшу и «За победу» – А. М. Чичкину. Поставляю им материал с передовой нашего фронта.
От Александра Михайловича получил № 131 его газеты за 18 мая. Ежедневная красноармейская двухполоска формата «Путь Октября». Над заголовком клич: «Смерть немецким оккупантам!» и просьба: «Прочитай и передай товарищу!»
На второй полосе – «шапка»: «Мужественно выполняют свой долг советские медики на передовой линии». Ниже – «Победители газовой инфекции». Репортаж из Н-ского госпиталя (по улице Комсомольской). Главная заслуга в борьбе с газовой инфекцией принадлежит начальнику госпиталя военврачу третьего ранга тов. Снежину: он изобрел специальный аппарат.
Снежин? Фамилия знакомая. Вероятно, это Миша Диманштейн. Снежин – его давнишний литературный псевдоним. Стихи Диманштейна (Снежина) я читал еще в 1927 году. Они печатались в журнале «Забой» Союза пролетарских писателей и поэтов Донбасса в городе Артемовске. Редактор журнала Борис Горбатов.
На всякий случай сообщаю тебе адрес газеты «За победу»: Действующая Красная Армия, полевая почта 1402. По улице Интернациональной. Там и «Курская правда», и Труфанов без газетного портфеля: «Путь Октября» перестала существовать, как только из Курска в Старый Оскол эвакуировался Г. Г. Вельш.
Армейская и областная газеты живут дружно, печатников возглавляет П. П. Дерябин. Типография на том же месте.
По-прежнему пишет газете Сеня Аскинадзе. В действующую армию его не взяли. Учительствует ли он – вряд ли: не то время. В 55 – 60 километрах западнее линии Старый Оскол – Касторное притаился, готовясь к прыжку, коварный враг. Но Сеня успевает побыть и на посту МПВО у Иванова и в истребительном батальоне у Ковалева.
Ну, будьте все здоровы и благополучны. Крепко обнимаю тебя и наших сыновей. Ждите новый адрес. Вася». 25 мая 1942 года. Едрово на Валдае.
В. Пашков – П. Т. Волковой. 15 мая 1942 г.
Дорогая Пелагея Тимофеевна!
Давно я не писал Вам. Извините, пожалуйста, за такое невнимание. Только без скидки на войну: после боя всегда есть время для письма. Я помню Вас и не перестаю благодарить за науку и материнское отношение ко мне. Низкий поклон Вам. Примите самые светлые пожелания.
Будете у Нечепаевых, передавайте то же самое и моей тете. Узнайте и напишите мне, что ей слышно о моих родных. Вот уже месяца три, как я ничего не имею от них. Изюм пока еще на линии почтовой связи, а оттуда – ни строчки. Может, мама пишет тете? У родителя, наверное, на станции дел невпроворот. Как в Лачиново, он и в Изюме – дежурный.
Теперь о себе. Я в госпитале. Залечиваю раны. Палату, в которой лежу, называют парашютной: все ее население – воздушные десантники. Нас трое. Старший палаты – капитан. Родом он из Лесок Ястребовского района. До революции жил в Касторной: отец его работал там паровозным машинистом. Мобилизован из Старого Оскола, где жил и учительствовал. Фамилия его – шарада для Вас: в названии вашего родного села отбросьте крайние буквы, затем впереди поставьте первую литеру из слова «шар».
Представьте себе, он помнит Вас. По уездным педкурсам в Старом Осколе. Там Василий Петрович (это так величают товарища капитана) руководил секцией краеведения. А Вы, как он говорит, отличались прекраснейшим знанием Поосколья в среднем течении Оскольца.
Летом 1934 года, когда Союзтрансстрой производил земляные работы от Старого Оскола до Коробково, в связи с прокладкой железнодорожной колеи, наш старшой, вместе с экспедицией Академии истории материальной культуры участвовал в раскопках Пьяного Кургана в Сабурово. Черепки и останки наших далеких предков этот земляк с учеными Болтенко, Андриановым и Митрофановой обрабатывал в избе Андрея Евлампиевича Пугачева.
Тут с нами – Остап Масленко. Он переписывается с Петром Пугачевым из Сабурово. Мать его – Ксения Карповна. Спросили у Василия Петровича, он сказал, что Пугачевы, насколько помнит, не фамилия, а родовая кличка, по которой в селах различают однофамильцев. Сейчас Петро Пугач, как он подписывается в Воронежской области, по-прежнему Пугачев. От товарища капитана вам большой привет.
Да, Василий Петрович, когда узнал, что я касторенец (ничего, что родился и жил в Лачиново!), посоветовал употребить для чтения весь госпитальный досуг. Причем, рекомендовал книги «Люди конные» Дмитрия Крутикова и «Конармию» Исаака Бабеля, о которых я услышал впервые.
С автором «Людей конных» он учился и жил в Старом Осколе в конце двадцатых – начале 30-х годов. Василий Петрович не раз бывал в Сабурово у Купцовых. Это, как он говорит, тоже родовая кличка, так они Кривошеевы. Вы ведь по-уличному – Пирожкова, а фамилия вон какая! «Конечно, – говорил мой старший товарищ (Василий Петрович родился несколько раньше моего отца!), – Крутиков воспел не буденовцев, а сабельное воинство стрелковых частей, зато Бабель – настоящий конармеец. Но у первого перед вторым одно преимущество: писатель Крутиков освобождал Касторное, присутствовал при акте рождения Первой Конной».
Разговорились как-то про Бунино, маленькое сельцо по дороге из Касторной, через Олымь в сторону сахзавода, и Василий Петрович тут как тут: давай, говорит, читай Бунина. Опять слышу только-только: «Какая прелесть его повести и рассказы. А перевод «Песни о Гайавате» Лонгфелло! Бессмертие – вот возраст гения!» – восторгался мой однопалатник.
Здесь, в Едрово, все же нашлось кое-что крутиковское, а Бунина и Бабеля – ни строчки.
Какие новости в Лачиново и Раевке? Наташа Лемберг из Касторной пишет, что занятия в старших классах школы с самой осени идут с перебоями: учителей мало, и неуютно. Что ж, так и должно быть: враг от вас-то рукой подать! Читали в газетах? Одесса была отрезана с суши, а занятия не прекращались. Только вместо классов – подвалы и катакомбы, а за учителей – престарелые профессора и доценты.
Посылаю Вам стихотворение, сочиненное коллективным усилием всей палаты. Что и говорить, мы не поэты, но не Вы ли наставляли меня, цитируя одного из античных авторов: «Коль дарованья нет, порождается стих возмущением?!» А тут радость, нежное движение сердца!
ПЕРВОЙ УЧИТЕЛЬНИЦЕ
Я вспоминал Тебя не раз в забое шахты и на море –вдали от берегов и баз, храня покой Твой
в боевом дозоре. Я всюду помнил о Тебе. Твой образ матери – прекрасный дорогу освещал
во тьме и согревал в военный день ненастный. Нет, никогда мне не забыть тот первый день
и всей учебы годы! Ты научила меня жить, трудиться и терпеть невзгоды. Для меня
всех радостней дороже учительница первая моя. С тобою, что сравниться может?
Ты вечной молодости кровь всех ближе и дороже. И только к Родине любовь
с твоей сравниться может. Еще раз примите низкий поклон, моя незабываемая учительница.
Ваш ученик Василек Пашков.
ИЗ БЛОКНОТА ОСТАПА МАСЛЕНКО
1942 год. День Парижской Коммуны. За окнами холодные сумерки. Пора быть ужину. А мы еще и не обедали: не попали к столу, и только-только из приемного покоя госпиталя.
Мы: два помкомвзвода и начальник штаба части вселены старшей сестрой в палату для бескостыльных. В ней не разгуляешься, хотя и мешаться, кроме коек, нечему.
Знакомство состоялось еще в приемной: все, что записывалось в паспортную часть истории болезни, каждый из нас произносил довольно отчетливо, так что запомнить, кто есть кто, не составляло особой трудности.
Обладатель «шпалы» на петлицах – В. П. Шабуров – немного выше среднего роста, несколько сутуловат (это готовность к прыжку у парашютистов!), мощная, с проседью шевелюра, или чуприна по-украински, серые глаза, тонкий, в общем-то, нос, подбородок решительного человека. Речь – интеллигентная, чуть-чуть с прононсом, знания энциклопедичны, как говорится, ума палата. Ранен – в запястье и шею.
У меня и у тезки капитана – Васи и характер ранений, и локализация их одинаковы: осколочные, в области ягодиц. И сесть нельзя, и лечь – только лицом в подушку. У Васи спортивная фигура. Ростом – что твой телеграфный столб. Белокур. Голубоглаз. Стрижка «полубокс». Со лба завитушки от рождения. Выглядит со всех сторон женихом. Говорит с немецким акцентом: совершенствуется, хотя он отличнейший «берлинец». Уже изъяснялись на языке врага. Батько произнес несколько диалектных фраз, и мы разинули рты: не знаем, что к чему! Надо учесть этот пробел.
Василий Петрович (капитан, это я его назвал батькой) захватил империалистическую, воевал в гражданской. Юношей тогда был. На гимнастерке у него, кроме всего прочего, значок КИМ в золотом лавровом веночке. Почетный комсомолец еще с 10-летия ВЛКСМ.
Тезки-земляки, «курские соловьи». Но и я не «белая ворона». Они родились в семьях железнодорожников, а меня призвали в РККА из оборотного депо. Так что почти свои. Далее. Я переписываюсь с «соловьем». Его село – родина учительницы Пашкова, а батько говорит, что оно в 12 километрах западнее Старого Оскола и что он не раз бывал в этом селе. «Вот, пожалуйста», – и я протянул боевому старику два заветных треугольничка из клетчатой ученической бумаги.
первый треугольник Дорогой товарищ Остап!
Прими от меня письмо твоей жены. Подобрал я его на улице вашего родного города. Почему оно оказалось тут, суди сам. Четыре дня назад мы стояли насмерть, защищая Херсон. Когда армейцам стало невмоготу, в самое пекло боя были брошены краснофлотцы отряда берегового сопровождения и 7-й отдельной роты морской пехоты. Это последний резерв Днепровского отряда кораблей Пинской военной флотилии. Его стволы и калибры Черноморского флота, как и люди, выполнили свой долг до конца.
Ночью мы добрались до Кинбурнской косы. Потом Тендра. Оттуда на рейсовом судне в Одессу. Здесь, среди оставшихся в живых, пока не вижу ни херсонцев, ни днепровцев.
Мой адрес: г. Одесса, МБ, ЭМ «Фрунзе». Родом я из Старооскольского района Курской области. И мобилизован там же. Приехал из Донбасса в отпуск после окончания техникума, только на порог – война! А я военфельдшер первого ранга и уже приписан к Балтфлоту.
Петр Пугач. 23 августа 1941 года. второй треугольник 28.12.1941 г.
Остап, друг милый!
Пишу тебе из своего родного Сабурово. После шести месяцев фронтовых передряг я получил отдых и теперь пользуюсь им в тылу генерал-майора Подласа К. П., полугодовую отсрочку мобилизации армейская ВВК сильно тут урезала, оставив мне для поправки в отчей избе всего тридцать суток. Делать нечего, долг повелит, и из могилы выскочишь. Благо после отпуска ни ехать, ни идти далеко не придется.
Дома, как дома. Но война – есть война. Школа не работает: учителей нет. Есть только директор А. Г. Хомякова. В классах – водители лейтенанта Капанадзе. В просторном коридоре для автомобилистов и населения нередко демонстрируются военной кинопередвижкой звуковые фильмы. В свободном классе часто устраиваются вечера отдыха. Просто танцы под гармонь. Это скрашивает грустные будни подростков-допризывников, юных невест и незамужних женщин. Для них стараются и командир, и политрук Шаповалов, и старшина Таракин.
Ну, а тут я появился из Гжатска.
Дело такое. На второй день после отправления тебе первого треугольника, я был переведен с «Фрунзе» в часть морской пехоты полковника Осипова Я. И. В половине октября на Крым. До 18 ноября защищал Севастополь с краснофлотцами полковника Жидилова. Тут мне опять не повезло. Трудно приходится с самого Гангута! На эвакосудне – в Новороссийск. А далее – через хребты по воздуху, из Сталинграда – по железной дороге. В Камышине я уже совсем собрался домой, но вместо санвагона оказался в воинском эшелоне, который мчался на Москву.
«Будь здоров! – напутствовал меня начальник медслужбы. – Молод болеть и лечиться. Да и вообще, сейчас не время прохлаждаться в тылу: на носу зима! Воевать надо!»
И считай, двадцать дней лупили фрицев, на сто с лишнем километров отбросили их от столицы! Понравились мне тихоокеанцы – полундры! Командир наш, полковник Чистяков И. М., смеялся с них, когда обнаружил, что братишки, за редким исключением, не могут ходить на лыжах. А деревня Белый Раст и подступы к ней – снег по уши. Враг мощно вмерз. Бескозырками издалека не выбьешь, атаковать можно только на лыжах. Немного тренировки и – полундра! Волоколамск, Ржев – там вместе с балтийцами. Гжатск – стоп, отдых. Меня – к маме: отец на защите столицы. И вот я дома. С боевыми поражениями (что на языке медиков – различные ранения и контузии) и наградами (медалями «За боевые заслуги», «За отвагу» и орден Красной Звезды) в виде временных удостоверений. Это итог с 22 июня. Щедро. Спасибо Родине. И тебе – за покой. Крепко жму руку. Петро Пугач.
* * *
После ужина (с ним мы расправились в два счета!) о прочитанных письмах Петра батько вот что сказал: «Нам есть кем гордиться. А ты, мой юный друг (батько знает, что я женат и уже отец), можешь считать себя «курским соловьем». Да и фамилия у нашего земляка явно украинского происхождения: пугач – филин по-русски, птица из отряда хищных, собрат ушастой совы, издающей ночью звуки, которые страшат суеверных».
* * *
1942-й год. 11 апреля. Едрово. Госпиталь. Чувствуется весна, хоть и утро не чудесное. Только с перевязки.
Сегодня день моего ангела, как говорила бабушка. Евстафий (Остап) – греческое имя. По-русски: твердостоящий.
Вчера получил конверт. От «курского филина». Петро пишет, что… Нет, я вклею его листочек сюда. Военная цензура и на этот раз смилостивилась. Почти все зачеркнутое я сумел «дешифровать». «Остап! Теперь я основательно застрял в тылу. 25 марта признан негодным для несения воинской службы, и тут же получил предписание эвакуироваться в направлении Воронежа. Однако комиссар отряда народного ополчения – первый секретарь райкома партии т. Никулин уговорил меня остаться дней на двадцать: батальон обеспечения и сопровождения без медиков. Отказаться не смог: с ним в дружбе муж моей двоюродной сестры, председатель колхоза имени Революции 1905 года, ведающий на месте военно-патриотическим формированием…
А до того числа вот что со мной было. 18 января меня вызвали в Старый Оскол, одели в полевое по сезону, вручили аттестаты и пакет с личным делом, сообщили, что я направляюсь к спешенным парашютистам Героя Советского Союза полковника Родимцева (из резерва флота в пехоту!), что моим начальством будут военврачи Охлобыстин, Пустовойтов и Малышев – по старшинству, конечно, и что до Касторной попутчика для меня не имеется. С невестой твоего товарища из палаты не смог увидеться: приехал ночью, и сразу же на Черемисиново. (Вот когда отчалю в Воронеж, тогда я зайду по адресу: вольный казак, хочу женюсь, хочу нет!)
С рассвета был уже на месте. Родимцы возобновили бой за деревню Крюково, удерживаемую оккупантами. Вечером жители ее радостно встречали освободителей. Тогда же телеграф принес известие: воины Родимцева удостоены гвардейского звания! А через два месяца я расстался с ними: родимцы покатили на другой участок фронта, оставив меня, раненых и больных товарищей на мое попечение. В ППГ-40 нас госпитализировали и подвергли освидетельствованию. Начальник госпиталя тов. Снежин дал заключение, что я нуждаюсь, по меньшей мере, в досрочном отпуске. Комиссия же вовсе исключила с учета (хотя для моей ВУС это решение условно).
Школа наша освобождена: подразделение Капанадзе А. В. передислоцировалось. Директор ее собирает по дворам учебную мебель, которая таким образом и уцелела. Колхозы, несмотря на убытки, понесенные в результате прошлогодней мобилизации тягла и гужтранспорта, а также эвакуации скота, готовятся к весеннему севу. «Костыли» и «Рамы» бороздят наше небо. Когда эти авиауроды нагло снижаются в пределы досягаемости снарядов, зенитки ПВО открывают беглый огонь. У нас весна. Днем солнечно и тепло. Ночью – туман, тянет с Оскольца.
Твои ответы я получаю регулярно. Крепко жму руку тебе и моим землякам. Петро Пугач».
ПИСЬМА В КАСТОРНОЕ
В. Пашков – Наташе Лемберг. Любимая моя!
Раны зажили, и о госпитале уже забыл. Пишу тебе из Бельковой Горки. Это рабочий поселок и станция железной дороги. Тут мануфактурная фабрика, где до войны вырабатывалась ткань франсе-маркизет – тонкая, прозрачная, из лучшей пряжи с кручеными нитями. Теперь же развернуто галеновое производство, удовлетворяющее нужды фронта.
Рядом Шерна, левый приток Клязьми, в которую она впадает где-то между Ногинском и Павлово-Посадом. С крутого берега реки перед взором открывается величественная картина природы северо-восточного Замосковья. Урез Шерны в затонах, наплавная флора в цвету, по стремнине важно следуют караваны стволов хвойных, мастерски обработанных лесорубами.
Улицы здесь песчаные, почва зыбкая, в дожди ни проехать, ни пройти. Дренажом заниматься населению, как видно, недосуг, и осушительные коммуникации мы взяли на себя. Пока только инициативу: мы ведь тут недавно.
Твои письма я получаю исправно. В Едрово полевая почта доставила мне три конверта. Мои же отправления ты, наверное, читаешь через одно. Не доходят что ли? Это бывает. А может, невнимательна при чтении? Вот ты в третий раз спрашиваешь, кто мои товарищи, с кем я делю свое свободное время, чем я занимаюсь на досуге.
Наточка, в какой уже раз я сообщаю тебе, что в госпитале, а теперь здесь все свободное время я делил с моим ровесником из Херсона Остапом Масленко и учителем из Старого Оскола В. П. Шабуровым, который гож нам в отцы. Василий Петрович хорошо знает Касторную и очень знаком, как ты догадываешься, с вашей семьей: «Натусю? – переспросил он, когда я назвал тебя. – Как же не помнить! Начитанна. А знание немецкого языка? Блеск! Но ведь это Гете, Шиллер. А мы с кем имеем дело? С проклятыми швабами, которые друг друга-то не понимают, когда сойдутся берлинец, саксонец, силезец и баварец».
Оказывается, в предвоенный год летом Василий Петрович гостил у вас по дороге в Курск и обратно. Там состоялось недельное совещание учителей области – мастеров педагогического труда. Вот кого он запомнил: из Касторной – кроме Исаака Яковлевича, Николая Михайловича Вориводина, из Лачиново – Пелагею Тимофеевну Волкову, из Ястребовского района – Сверчкова Митрофана Илларионовича и Валентина Валериановича Заржецкого, из Старо-Оскольского района – Шевцову Таисию Ивановну, Богомолову Зою Петровну и Иванова Ивана Петровича. Эта группа, – говорит он, – без П. Т. Волковой (поэтому он сразу ее вспомнил, когда мы познакомились в госпитали, только по двадцатым годам, до коллективизации) сфотографировалась в Курске, и карточка должна быть цела у Исаака Яковлевича.
Василий Петрович еще раз передает горячий привет всем Лембергам. Александру Васильевну до сих пор благодарит за вкусные, духовитые крестьянские пироги, которыми она угощала гостя. Тебе советует заняться немецкими диалектами. Мы с Остапом штудируем их со дня поступления в госпиталь. Беда: у нас нет пособий. Знаем только то, что объяснил нам Василий Петрович. «Немец» он – не то, что мы, а методист прекрасный: несколько лет преподавал… историю и физмат!
Значит, в апреле проездом гостил у вас Петя Пугачев. Добро. Все вы произвели на него впечатление. Из Воронежа он подался в глубь области. Сейчас работает в Борисоглебске. Заведует медпунктом в школе ФЗО № 14 при вагоноремонтном заводе. Пока временно, так как имеющееся количество учащихся не позволяет держать единицу.
Видишь ли ты Колю Жогова, трубу из духового оркестра? Из Замостья, Ивана Филипповича сын? Передай ему привет и расскажи, что подаренный им мундштук я бережно храню. Эта никелированная штучка всегда у меня на тумбочке.
И еще одна просьба: поговори, пожалуйста, с Шурой Шмыковой, что с тобой на снимке, пусть она возьмет на себя дружескую заботу о моем товарище. Он женат, он отец, но кругом одинок: с 20 августа его Аня с дочуркой-крошкой в оккупации. Живы или нет – ничего не знает. Остап кудряв, черноволос, в лице немножко цыганист, отважный десантник, парашютист высшего класса, вообще спортсмен. Пусть не смущает ее его имя: Остап – украинец. Он всякий раз любуется Шурой, глядя на фотографию. И ждет хотя бы письма от нее.
Что нового в Касторной, а из Лачиново что-нибудь слыхать? Какие виды на урожай? С хлебом будете? Растите его. Пугачев писал, что воины Героя Советского Союза генерал-лейтенанта Парсегова М. А. крепко стоят на передовой.
Привет всему касторенскому: земле и небу, людям и избам.
Исааку Яковлевичу и Гришухе крепко жму руки, Александре Васильевне низкий поклон, а тебя целую и обнимаю. Твой Василек. 10 июня 1942 года.
* * *
5.6.42 г. 20.00. У готового вспыхнуть сигнального костра.
К чему нам азы парашютизма, что нового для нас в учебных прыжках? Повторение недавно пройденного – скучное и бесполезное в военную пору занятие!
Познакомившись с центром подготовки будущих воздушных десантников, который располагается в клубе фабрики, и юго-западной окраиной деревни Перегудово, где находится учебный полигон части, мы: Василий Петрович, Остап и я, попросили командование включить нас в сводную группу, разыгравшую тему «Обеспечение ротой парашютистов высадки главных сил воздушно-десантной бригады во вражеском тылу».
Сегодня ночью состоялось показное десантирование, а с рассвета – обеспечение высадки главных сил.
В Бельковой Горке нет аэродрома, отсутствует поэтому и авиаматчасть. До Москвы поездом, оттуда – на самолетах в район Перегудово, Василий Петрович оставался на полигоне в группе инспектирования, я и Остап выбросились командирами взводов. Парашюты обычные: ПД-6 (круглые) и ПД-41 (квадратные). Ночное десантирование – дело не новое, и наши взводы приземлились в общем-то молодцом. Погода выпала нелетной, было облачно, моросил нудный, как осенний, дождик. И все же это нисколько не повлияло на точность приземления: штурман самолета и военная метеослужба оказались достойными своего назначения. Главное – направление ветра. За секунду до выброски нам дали поправку, поэтому на сбор взвода потребовалось немного времени. К рассвету, когда начался штабной разбор операции, обнаружилась наша готовность не только к обороне, но и грамотно наступать. Весь день потом рота тренировалась с наступлением ночи принять в заданном районе главные силы бригады. Их представляли шесть взводов.
6.6.42 г. Перед отбоем.
В ноль часов тридцать две минуты в район высадки, обозначенный сигнальными кострами, десантировались главные силы бригады. С личным оружием и матчастью огневой поддержки. На рассвете уже находились в точках сосредоточения. При движении к ним по лесистой и пересеченной местности ликвидировали личный состав дивизионной артиллерии врага. У орудий поставили свои расчеты, знакомые с вооружением иностранного производства. Рубеж накапливания – в непосредственной близости ко второму эшелону вражеской позиции, а там до своих – рукой подать. Фашисты и не догадываются, что смерть крадется к ним с ихнего же тыла.
Артналет, и оборона врага вверх тормашками! В неурочный для педантичных гитлеровцев час! Ура-а! Мощный прорыв. Соединились со своими. Фронтом на север, фронтом на юг вдоль обороны врага – и какой коридор!
7.6.42 г. Девять утра.
«Капитан Шабуров, старшина Масленко, старший сержант Пашков – к генералу!» Возвратились опечаленные: пришел час расставания. Пока он не назначен, но Василий Петрович направляется в распоряжение командарма-68, я и Остап – в предписании черным по белому коротко и ясно: г. Воронеж. Управление разведки Юго-Западного фронта.
Каждый из трех во главе своей группы десантников. Приказано проверить знание программы краткосрочной спецподготовки для работы в тылу врага. Главное: радиосвязь, навыки разговорной речи, умение естественно выглядеть и чувствовать себя в обмундировании фашистской армии.
10.6.42 г. После завтрака.
Отправил письма Наташе, Пелагее Тимофеевне и тете – в родные края.
Своим отправил два конверта. У них, если живы, неизбывное горе: в бою геройски погиб мой старший неженатый брат, кадровый воин. О его подвиге я прочитал в газете. Брат сражался с врагами нашей Родины под Харьковом в армии генерала Подласа. Кроме меня у родителей никого больше нет. Кто их утешит? И получат ли они эти конверты? Изюм всего в полста километрах южнее Балаклеи.
11.00 Нам объявили отправку. На подготовку два часа. Спешу сообщить о предстоящем изменении адреса – вслед за только что посланными письмами.
11.6.42 г. Воронеж. У памятника Петру Первому.
На башне управления Юго-Восточной железной дороги часы показывают без пяти двенадцать. Погода летняя и летная.
В город прибыли ночью. Спали в казарме военного коменданта станции. Подъем, завтрак, и вот мы шагаем по улицам областного центра в направлении к штабу фронта. Строем конечно. Иначе патрули замучают проверками. Тишина военная. Где нет трамвайного движения, улицы перекрыты баррикадами из мешков с песком, противотанковыми ежами и просто бетонными надолбами, колючей проволокой. У обладателя красной нарукавной повязки с белой надписью «КП» спросили самый кротчайший путь к штабу. По-ефрейторски расправив тугие рыжие усы, сей молодец с золотистым треугольником на петлице ответил: «Да ось», – и указал протянутой рукой. Мы были у цели. Внешняя охрана – тому свидетельство.
Оставив группу на старшего, я и Остап, пройдя проверку, зашли в здание и, предварительно постучавшись, открыли дверь, куда, как нам показалось в спешке, направил нас дежурный. «Старшина Масленко, старший сержант Пашков. Просим представиться, чтобы доложить» – обратились мы к двум начальствующим лицам, находившимся в кабинете. «Полковой комиссар Троскунов, старший батальонный комиссар Безыменский», – встав у стола, ответили они.
Мы тотчас отчеканили: «Две группы воздушных десантников в количестве двадцати двух человек прибыли в распоряжение управления разведки Юго-Западного фронта!»
Комиссары засмеялись, чем немало смутили нас. «Лев, – обратился к старшему младший по званию, отличавшийся высоким ростом, тучностью и пучком смолистых волос под носом. – Ну что мы будем делать с такой армией?» «Саша, парашютистам не до шуток… Товарищи, вы ошиблись дверью: здесь редакция фронтовой газеты «Красная Армия». Яша, проводи десантников в разведуправление: тебе как раз надо туда».
«Интендант второго ранга Шведов, – представился Яша, – за мной!» Мы последовали. Я поделился с двумя шпалами в петлицах своими впечатлениями: «Лицо старшего батальонного комиссара мне поразительно знакомо. Кажется, оно смотрит на меня с портрета учебника по литературе». «Вы не ошиблись, – не оборачиваясь назад, ответили шпалы. – Это хрестоматийный поэт. Автор «Партбилета». Помните?»
«Ну, как же!» И я на ходу продекламировал вполголоса: «Пройдут лишь месяцы, сто тысяч партбилетов заменят ленинский утерянный билет!»
У заветного входа интендант-два отдал нам честь. Опустив руку, спросил меня: «Товарищ старший сержант, а вы любите песню «Орленок»? – Меня опередил Остап: «Очень! Только после автора романа «Как закалялась сталь», оценившего песню, признаваться в любви к «Орленку» просто неудобно».
«Ах, вот как! Благодарю! Стихи песни мои». – Смугловатое лицо создателя шедевра озарилось скромной улыбкой, глаза поэта излучали признательность.
Он немолод. Лет около сорока ему. А я и Остап едва шагнули в третий десяток. Мы сняли пилотки и вытянулись по команде «Смирно». Торжественная минута молчания памяти героя песни. Затем представитель орлиного племени советской литературы пожал наши руки и удалился, пожелав нам военного счастья и боевых удач.
Снилась ли мне и Остапу встреча с живыми поэтами?
В управлении разведки разговор был еще короче, чем в редакции. «Старый Оскол и Касторная – это Брянский фронт. Подождите в коридоре, Закажем разговор. Через полчаса-час объявим вам результаты».
В безделье мы томились недолго. Ровно тридцать минут. Нас позвали: «Вы в Борисоглебск, остальные – в Тамбов. Документы готовы. Немедленно следуйте к месту службы». – «Есть!» – ответили мы, и к памятнику: до ближайшей железнодорожной оказии полтора часа, другими же средствами сообщения военный комендант не располагает. По крайней мере, для нас.
12 июня 1942 года. Борисоглебск Воронежской области, улица Советская… Номер дома? Надо завтра узнать. Впрочем, по соседству – режимное заведение НКВД. А оно единственное на весь город и его окрестности.
22.15. Остап в постели. Читает «Белеет парус одинокий» Валентина Катаева. Передо мной же – «Подводные мастера» Константина Золотовского и «Неделя» Юрия Либединского. Все три книги – подарок Пети Пугачева, с которым мы сегодня виделись.
Воронеж – Грязи – 116 километров, Грязи – Борисоглебск – 209. Расстояние не ахти какое. В грязях купили карманную карту Воронежской области. Черно-белая. Дешевенькая. А нам что? Главное – маршрут как на ладони!
Грязи-Сталинградские. Военный комендант оформил нас пассажирами вне очереди в классный вагон-медпункт эшелона товарных вагонов с ленинградцами, эвакуируемыми в глубь страны.
Поезд задержался: сдали умерших и близких к этому, пополнили запас продовольствия. Ну, и смена бригады движенцев. В эвакопункте Грязей-Воронежских мы видели на полу неподвижно лежавшую навзничь неопределенного возраста женщину с печатью дистрофии на лице. Рядом с нею не более как годовалый ребенок. Он непонимающе смотрел в закрытые глаза матери, потом с немым взором обращался к нам и, получив молчаливое сочувствие, клал головку на грудь родительницы, в которой еще теплилась жизнь. В его ручонках – свежая булочка и порция швейцарского сыра. Выглядит не болезненным. Медслужащая пункта по телефону звала скорую помощь…
Эшелон тотчас покатил на юго-восток. До Поворино. С остановками в пунктах административного значения. Могучий «ИС» мчал с предельной пассажирской скоростью более десятка крытых пульманов.
Около полуночи мы высадились в Борисоглебске. Это в 27 километрах не доезжая до Поворино. А через полчаса комендатура доставила нас в казарму разведкурсов – обычный дом городского типа с отдельными квартирами для малосемейных.
Полнолуние, и мы сумели рассмотреть ночной, с черными глазницами окон, не освещенный и пустынный город. У водителя «эмки» полюбопытствовали, как чувствуется в таком удалении от линии фронта.
–Да ничего, – ответил красноармеец в лихо наброшенной на голову пилотке. – Воздушные тревоги не досаждают. Наше небо посещает пока только «костыль». А он не страшен. Даже ночью, когда над городом развесит «свечи». В Поворино же – там неспокойно: как-никак узловая станция, элеватор. А тут ПВО себе на уме. Борисоглебцы, услышав сигналы воздушной тревоги, не спешат в укрытие.
Мы обратили внимание на незнакомый гул, к которому не вот-то привыкнешь. По амплитуде и тембру догадались, что он такое. Словоохотливый шофер и здесь обнаружил свою осведомленность:
– От зари и до зари это. На стендах опробывают вышедшие из ремонта авиамоторы. Борисоглебск – кузница кадров для ВВС. Конечно, здесь и соответствующая учебная база. Правда, теперь не время для мирных виражей, и цели не в классе, а в небе. Так что практика наглядная – противник не условный. Отсюда взмывают наши краснозвездные ястребки, когда получают оповещение о приближении к Поворино фашистских воздушных разбойников. Тотчас устремляются в небо истребителями с аэродрома Новохоперска – города в полста с лишним километрах к западу от Поворино. На Таловую-Лиски. Общими усилиями отпугивают гитлеровцев, изрядно щиплют их, так, что аж перья летят. Воздушные бои пока только этим и ограничивались.
Водитель заканчивал свой маленький экскурс у дома, куда мы подъехали давным-давно: так близок вокзал от нашего жилья.
Остап накануне делал какие-то записи в своем кляйн-бухе. Я прочитал ему эти вот строки и попросил добавить что-нибудь из его впечатлений.
Отложив книжку в сторону, Масленко сказал: «Вася, ты упустил следующее». И начал диктовать:
– «Трудовые поезда Воронеж – Грязи – Воронеж прибывают и убывают соответственно графику их движения. Пассажирские дальнего следования – в вокзалах полно безуспешно ожидающих места. В Грязях Воронежских наблюдали, как действует на пассажиров и служащих станции сигнал воздушной тревоги: железнодорожники с некоторой спешкой, но спокойно и деловито обрабатывают поезда, рассредоточивая вагоны, чемоданное и мешочное население вокзала и привокзальной площади с не меньшим спокойствием, приложив ко лбу ладонь козырьком и запрокинув голову, наблюдало за вражеским самолетом, парившим в голубой выси.
– Не трусь, ребята, – говорит один из них, – держи хвост трубой! В воздухе «Фокке-Вульф»! Разведчик чертовски неуклюж. У него в виде костыля торчит фотообъектив.
– Неуклюж, а, поди, летит себе спокойно: у-у-у! А с земли ни гу-гу!
– Дурень! Что ж себя обнаруживать понапрасну? Потолок-то какой: зенитка не достанет, истребитель выше снаряда не поднимется! Пусть его летит… А вообще-то стоило бы эту птицу в ощип!
День был солнечный, погожий, даже жаркий. На коротких остановках знакомились с ленинградцами, вырвавшимися на Большую землю из блокады. По «Дороге жизни» – Осиновец – Кобона, через Ладогу.
Сражаясь с врагом на Северо-Западном фронте, мы попытались разорвать кольцо окружения, выйти на соединение с войсками внутреннего Ленинградского фронта. Что там сейчас? К концу апреля линия позиций северо-западников схематично проходила от Любани до Старой Руссы через Ильмень.
В вагонах семейные и одинокие. Выглядят наши знакомцы неважно. Есть ходячие скелеты и тени – тяжелые дистрофики, есть ожившие и улыбающиеся. Первые с трудом усваивают пайковую пищу, вторым она идет на пользу.
На станции за левобережьем Битюга разговорились с одной старушкой. Тут в Эртиль направлялось несколько семей, поэтому поезд отдыхал от спринта, хотя пробег составил 77 километров, и было время ближе познакомиться с несчастными, столько пережившими и победившими смерть.
Старушка (а она, оказывается, ровесница века) предложила нам в обмен на продукты не виденный еще нами прибор для бритья. В сделку с мужчиной мы бы не вступили: это набор дорогих вещиц и ему нужен, – но на что больной женщине лишний груз? Разве только как память о погибшем супруге?
– Что вам за него?
– Что у военных может быть? Сахарку немножко и что-нибудь из белой муки.
Во рту у нее мы не обнаружили зубов, и наша собеседница безнадежно пыталась правильно произносить звуки:
– Страдаю. Эвакопоек не по моему желудку.
Весь наш продзапас находился в вещмешке Остапа, и эту ношу мы делили поровну как в походе, так и за обедом. Я предложил несчастной буханку воронежского белого хлеба, две плитки фирменного шоколада.
Ленинградку хватил удар, и мы вовремя поддержали ее. Иначе бы она упала. Шоколад