ЛАСТОЧКА – ПТИЦА УТЕШЕНИЯ
Епистинья Федоровна Степанова
1882 – 1969
По легенде, во время Распятия над Крестом носилась маленькая ласточка. Она пыталась помочь Христу, выдергивала шипы из Его тернового венца, смахивала пот со Лба и неустанно причитала: «Утешься! Утешься!» С тех пор ласточка считается в народе чистой, святой птицей, птицей утешения. Много на Кубани ласточкиных гнезд – под крышами амбаров, домов, церквей. Их грустное воркование, действительно, успокаивает. Но сможет ли оно утешить мать, у которой война забрала девятерых сыновей?
Из огня да в полымя
Подвижная сероглазая Пестя была девятым, последним ребенком у Федора и Федоры Рыбалко. Они жили на южной Украине, под Мариуполем – места благодатные, теплые, солнечные. Только земли на всех крестьян не хватало, трудно было прокормить семью. И родители приняли непростое решение: перебраться на Кубань. Там, говорят, бескрайние степи и жирный чернозем.
Собрались быстро: больше детей, чем скарба. Старшему Даниле – 20 лет, за ним – Федоска, Ганна, Макрина, Иван, Арина, Одарка, Свиридон и она, семилетняя Пестя – Епистинья[1]. Всех детей по святцам нарекал местный священник. Пестя родилась 5 ноября – в день памяти святых мучеников Галактиона и Епистимии, поэтому и имя такое редкое получила. Но всю жизнь его стеснялась, считала «неуклюжим» и «корявым». Сокрушалась, что «привезли крестить в полотняной простыне, если бы в шелковой – назвали бы покрасивей»[2].
Весной 1890 г. украинская арба, запряженная парой тяжелых волов, натужно заскрипела по пыли вдоль берега Азовского моря. Рыбалко ехали в никуда: на Кубани у них не было ни знакомых, ни друзей. На попадавшихся казачьих хуторах им не разрешали останавливаться и прогоняли дальше, вглубь Тамани. Оказалось, что и здесь свободной земли нет. Все надежды на новую сытую жизнь окончательно рухнули, когда внезапно умер отец – надорвался, толкая арбу. Осиротевшая семья пошла по миру.
Степная красавица
Мать оставила в ближайшей станице старшего сына Данилу с двумя младшими дочерьми – Одаркой и Пестей, а с остальными двинулась на юг, к морю. Так маленькая Пестя, любимица и баловница, осталась совсем одна: ее отправили батрачить на дальний хутор. Девочка пасла гусей, уток, помогала хозяевам убирать хлеб. Считалось, что батрачка работает за еду, но досыта Пестя никогда не ела. Потянешься за лишним куском, а на тебя рявкнут: «Не тронь!» Студеной зимой замерзаешь в лохмотьях, а в ответ: «Почаще к курам наклоняйся, вот и согреешься».
Изредка приезжал брат Данило. Он «не баловал сестру вниманием, считал, что надо привыкать к такой жизни, какая есть, тогда выживешь, встанешь на ноги»[3]. Не каждый год, но и мать заглядывала проведать младшенькую. Пестя скучала, плакала, но зла ни на кого не держала: верила, что все – по Божьей воле.
Она росла, как степной ковыль. Грамоту так и не освоила, зато научилась ловко управляться с домашней птицей, домовничать и рукодельничать. Словно хлопец, лихо взлетала на коня и мчалась верхом без седла. А уж какая знатная певунья! Голос низкий, грудной, сильный и чистый-чистый. Как соберутся с батрачками, тянут одну песню за другой, так всю свою грусть-тоску и выплачут.
Песте только-только исполнилось 16 лет, когда ее заприметил русский парень Михаил Степанов и сразу сватов заслал. Боялся, что уведут его зазнобу – гарну дивчину с пшеничной косой и васильковыми глазами. Не хотелось Песте замуж, да и жених не понравился: маленький, курносый. Но мать сказала: «Чем жить в наймах у чужих людей, лучше быть хозяйкой в своем доме».
«Ласточкино гнездо»
Епистинья переехала к мужу на хутор Шкуропатский. Степановы-старшие тоже были переселенцами, приехали на Кубань из Курской губернии. Из четверых детей Михаил был старшим. Неказистый на внешность, он был «доброй душой»: смирный, уважительный, покладистый. Отцу – во всем первый помощник, умелец, каких мало: и плотник, и столяр, и кузнец, и сапожник. Школу окончил, грамоту знал, помогал хуторянам писать письма и бумаги в казенные места, поэтому его уважали и при встрече низко кланялись. Михаил среди немногих на хуторе выписывал газеты и любил читать книги, особенно «Графа Монте-Кристо» и «Капитанскую дочку».
У Михаила и Епистиньи было много общего: оба работящие, хозяйственные и очень-очень миролюбивые. Никогда никаких ссор – ни с родней, ни с соседями. Михаил, как и жена, любил петь: затягивал по праздникам русскую «Дубинушку». Конечно, и выпивал иногда, но хозяйство держал в исправности: с раннего утра на задворках раздавалось его мерное «тук-тук, тук-тук».
Молодые своими руками стали вить гнездышко: строить хату-мазанку из дерева, глины и соломы. Сложили широкую русскую печь, в святой угол поставили иконы, а к потолку подвесили уютную люльку-«колыску». И вскоре в ней заворковала дочка Стеша, а потом – каждый год по ребенку, да все – мальчики. Епистинья в шутку сердилась: «Что же это такое? Все хлопцы да хлопцы!»
Когда вареники «улыбаются»
Жизнь налаживалась, Пестя стала забывать, что такое голод, холод и одиночество. Любовно оглядывала свой дом: на окнах – белые занавески с цветной мережкой, в углу – ласковый огонек лампадки, на полу – пестрые домотканые половики. Простая, но добротная мебель, сделанная руками хозяина, полный двор мычащей скотинки, огород с 10-метровыми грядками. Тяжелый, ломовой крестьянский труд, но такой радостный, такой благодатный!
Епистинья просыпалась чуть свет – и к печке. Каждый день готовила двухведерный чугун борща и пекла свой «фирменный» отменный хлеб. «Вынет из печи, а он пахнет, пышет жаром. Чесноком по корявой краюхе потрешь, солью посыплешь» – вкуснота! А вареники! От матери запомнила: «Вареник лепи красивый, чтоб он улыбался». Свято хранили Степановы вековой закон гостеприимства: «Гостя накорми обязательно. Все, что есть, на стол поставь. А нет ничего, так хлеб да соль – тоже угощение. Главное, чтобы видел он, что ему рады в нашем доме».
Епистинья была быстрой, легкой, расторопной, как говорили на хуторе, «моторной»: везде успевала и нигде не опаздывала. Очень любила цветы: пионы, розы, лилии пестрели вокруг ее хаты от морозов и до морозов.