Спокойной ночи, John-boy 7 глава




Это и есть мгновение перед тем, как появляется надпись Game Over.

Лео слышит шум. Он знает, что ему конец. У него есть время, чтобы выпалить: «Мне конец» — прежде чем Рю вспыхнет и полетит назад через весь экран, сверкая, как рождественская елка, и превращаясь в обугленный скелет. Сгорел.

«Мгновение до» — это когда ты понимаешь, что сейчас умрешь. Реакция у людей разная. Одни ругаются и приходят в ярость. Другие тяжело вздыхают. Некоторые визжат. За двенадцать лет увлечения видеоиграми я наслушался самых разнообразных визгов.

Я уверен, что это мгновение — редкая возможность узнать, как люди будут вести себя при приближении настоящей смерти. В играх они проявляют свою природу в чистом виде, без всяких прикрас. Когда Лео слышит щелчок, он говорит: «Спекся». Он произносит это слово очень быстро, обреченно и с пониманием. Если бы он мчался по шоссе и увидел несущийся прямо на него автомобиль, он, наверное, среагировал бы точно так же.

Что до меня, то я прихожу в дикую ярость. Я бросаю пульт на пол, закрываю глаза, откидываю голову, и с моих губ срываются ругательства.

Года два назад у меня появилась игра «Чужие». У нее была одна интересная особенность: когда потеряешь все жизни, на экране появляется Чужой, у которого с челюстей капает слюна, и он мычит механическим голосом: «GameOver, Man».

Мне это очень нравилось.

— Привет, — сказал я.

Парень оторвался от игры:

— Привет.

— Сколько линий у тебя получилось?

— Сто сорок четыре.

— Ого! Очень хороший результат.

— У меня получалось и сто семьдесят семь линий.

— Сто семьдесят семь?

Он утвердительно кивнул.

— А у тебя?

— Мой лучший результат — сто пятьдесят.

Он снова кивнул.

— Ты один из трех новеньких?

— Ага.

— Откуда ты?

— Из Лондона.

— Я тоже. Сыграем?

— С удовольствием.

— О'кей. — Он указал на пыльную землю. — Присаживайся.

 

 

ПЛЯЖНАЯ ЖИЗНЬ

 

Ассимиляция и рис

 

Несколько лет назад я порвал со своей первой настоящей подружкой. Она уехала на лето в Грецию, а по возвращении у нее продолжился курортный роман с одним бельгийцем. В довершение ко всему он в ближайшие несколько недель собирался появиться в Лондоне. Я провел три сумасшедших дня и ночи и понял, что начинаю сходить с ума. Я сел на мотоцикл, прикатил к отцу на квартиру и уломал его одолжить мне денег на то, чтобы я мог уехать из страны.

Во время того путешествия я понял одну важную вещь. Спасение — в странствиях. Практически с того момента, как я оказался на борту самолета, все связанное с Англией потеряло всякий смысл. Загорается надпись «Пристегните ремни» — и вы отключаетесь от проблем. Разбитые подлокотники берут верх над разбитыми сердцами. К тому времени, когда самолет поднялся в воздух, я вообще забыл, что Англия существует.

 

В конце того дня, когда я прогуливался по лагерю, я совсем не задавался вопросами о пляже.

А ведь был рис… Больше тридцати человек ежедневно два раза в день ели рис. Для риса нужно много акров ровной, с системой искусственного орошения земли, которой у нас просто не было. Поэтому я был совершенно уверен, что мы не выращиваем рис. Если бы мне самому не пришлось отправиться за рисом, я бы так и не узнал, откуда он попадает сюда. Если бы не случай, я бы и не поинтересовался этим.

Ассимиляция. С самого первого дня мы уже трудились, все уже знали наши имена, и нам выделили кровати в доме. У меня появилось чувство, что я живу здесь всю жизнь.

Со мной случилось то же самое, что тогда, в самолете, — отключилась память. Самуй казался далеким сном; Бангкок был не больше чем знакомым словом. Помню, как на третий или четвертый день я подумал, что скоро могут появиться Зеф и Сэмми. Как обитатели лагеря отреагируют на их появление? И тогда же я поймал себя на мысли, что не помню лиц Зефа и Сэмми. Дня через два я и вовсе забыл о том, что они, возможно, появятся.

Есть такая поговорка — ночью все кошки серые. Для меня в этих словах теперь заключен большой смысл. Если что-то кажется странным, можно поставить это под сомнение. Но если внешний мир далеко, сравнить не с чем, и ничто уже не удивляет.

Почему я вообще должен о чем-то думать? Ассимиляция для меня — естественнейшая на свете вещь. Я только и делаю, что привыкаю ко всему заново с тех пор, как начал путешествовать. Есть еще одна поговорка: в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Среди десяти заповедей путешественника это первая по счету заповедь. Ведь вы не входите в индуистский храм и не спрашиваете: «Почему здесь поклоняются корове?» Оглядитесь по сторонам, присмотритесь как следует, приспособьтесь, примиритесь.

Ассимиляция и рис. Это были вещи, которые нужно было просто принять, — новые стороны новой жизни.

Не важно, почему мне было так легко привыкнуть к пляжной жизни. На самом деле, вопрос в том, почему пляжная жизнь так легко подчинила меня себе?

 

Первые две-три недели у меня не выходила из головы одна песня. Вообще-то, это была не песня — всего лишь две строчки из песни. Я даже не знаю ее названия. Подозреваю, что она называется «Уличная жизнь», потому что слова, которые я помню, следующие: «Уличная жизнь — это единственная жизнь, известная мне, уличная жизнь, та-та-та та-та-та та-та-та». Вместо слов «уличная жизнь» я подставлял «пляжная жизнь», снова и снова повторяя эти слова.

Кити возмущался. Он говорил:

— Ричард, прекрати петь эту чертову песню.

Я пожимал плечами и отвечал:

— Кити, я не могу выкинуть ее из головы.

Потом я делал над собой усилие, чтобы некоторое время не напевать ее, но часа через два снова машинально начинал петь. И понимал это лишь тогда, когда Кити хлопал себя рукой по лбу и шипел:

— Я же просил тебя не петь эту проклятую песню! Боже правый, Ричард!

Я снова пожимал плечами. В конце концов Кити тоже запел ее, и когда я обратил его внимание на это, он только ответил:

— А-а.

И целый день не давал мне играть в «Нинтендо».

 

Спокойной ночи, John-boy

 

Я быстро привыкал к новому режиму.

Я просыпался около семи — семи тридцати и бежал вместе с Кити и Этьеном на пляж. Франсуаза обычно с нами не плавала, поскольку для нее было утомительно каждый день очищать свои длинные волосы от соли, но иногда она присоединялась к нам. Потом мы возвращались в лагерь и шли в душевую хижину.

Завтрак был в восемь. Каждое утро наши повара готовили целую гору риса, и вы были вольны выбирать, с чем будете его есть. Большинство ело один лишь рис, а некоторые варили себе вдобавок рыбу или овощи. У меня по этому поводу не возникало проблем. Первые три дня мы добавляли в рис для аромата «Маги-Нудл», а когда пакетики закончились, мы присоединились к большинству.

После завтрака все расходились. По утрам мы должны были работать, и у каждого имелись свои обязанности. К девяти в лагере уже никого не оставалось.

Было четыре основных вида занятий: рыбная ловля, работа в огороде, приготовление еды и плотницкие работы.

Этьен, Франсуаза и я занимались рыбной ловлей. До нашего появления в лагере уже трудились две бригады рыболовов, а мы сформировали третью. Точнее, эту третью составляли Грегорио и мы втроем; еще была группа из Моше и двух югославок, а также другая — из нескольких шведов. Рыболовы очень серьезно относились к своим обязанностям и каждый день выплывали в открытое море через проем в скалах. И иногда возвращались с рыбинами в полчеловека, чем вызывали бурю восторга у остальных в лагере.

С работой мне повезло. Если бы Этьен с Франсуазой не вызвались в первый же день ловить рыбу, мы, новички, не познакомились бы с Грегорио, и мне в конце концов пришлось бы работать на огороде. Там работал Кити, и он все время жаловался. Его место работы находилось в получасе ходьбы от лагеря, у водопада. Главным огородником был Жан, сын фермера из юго-западной Франции. Он произносил свое имя так, будто прочищал горло, и управлял огородом железной рукой. Проблема заключалась в том, что выбранное однажды занятие было очень трудно сменить. На этот счет не существовало никаких правил, но здесь работали группами, поэтому если ты менял работу, то приходилось покидать одну группу и врастать в другую.

Если бы я не стал рыбаком, то попробовал бы заняться плотничеством. Кухня меня совсем не привлекала. Помимо ежедневного адского труда по приготовлению обеда на тридцать человек, троим поварам пришлось насквозь провонять запахом рыбных потрохов. У шеф-повара по прозвищу «Грязнуля» хранился в палатке запас собственного мыла. Похоже, что бедняга тратил по куску мыла в неделю, но это не помогало.

Плотниками руководил Багз. Багз был другом Сэл, и он раньше работал плотником. Он был ответственным за состояние дома и всех хижин, и именно ему принадлежала идея связать вместе ветки, чтобы получился живой шатер. Судя по отношению остальных к Багзу, было ясно, что он пользуется большим уважением. Отчасти это объяснялось тем, что сделанное им надежно служило, а отчасти — тем, что он был другом Сэл.

Если кого-то здесь и можно было назвать лидером, так это Сэл. Когда она говорила, все слушали. Она целый день ходила — проверяла работу бригад и следила за тем, чтобы все было как следует. Вначале она немало времени потратила на наше благоустройство. И часто плавала вместе с нами к валунам. Но спустя неделю она, по-видимому, уже была спокойна за нас и впоследствии лишь изредка наведывалась в нам в рабочее время.

Единственным человеком без определенных занятий был Джед. Он проводил дни в одиночестве, первым, как правило, покидал лагерь утром и последним возвращался. Кити сказал мне, что Джед подолгу бродил возле водопада и среди скал. Он часто исчезал, ночуя где-то на острове. Возвращаясь, он обычно приносил свежей марихуаны, несомненно украденной с поля. Примерно в два тридцать люди начинали снова собираться в лагере. Повара и рыбаки всегда приходили первыми, чтобы успеть приготовить еду. Потом появлялись огородники с фруктами и овощами, и к трем часам площадка вновь была полна народу.

В течение дня у нас было два приема пищи — завтрак и обед. А больше и не требовалось. Мы обедали в четыре и обычно ложились спать в девять. После наступления темноты кроме курения травки заняться было особенно нечем. Ночные костры были запрещены, потому что они были бы заметны, даже несмотря на живой шатер, и показались бы слишком подозрительными для низко пролетавших самолетов.

За исключением владельцев палаток, все спали в доме. Я не сразу привык спать в компании двадцати одного человека, но вскоре мне это начало нравиться. В доме царило чувство близости, которого были лишены Кити и остальные владельцы палаток, — там существовал один ритуал. Он соблюдался не каждую ночь, но все-таки довольно часто, и всякий раз он вызывал у меня улыбку.

Своим происхождением он был обязан телесериалу «Семья Уолтонов». В конце каждой серии вы могли видеть дом Уолтонов и слышать, как его обитатели желали друг другу спокойной ночи.

В доме существовала похожая традиция.

Когда все уже засыпали, чей-то сонный голос из темноты говорил: «Спокойной ночи, Джон-бой». Потом наступала непродолжительная пауза: мы ждали, кто же подхватит эстафету. И наконец кто-нибудь говорил: «Спокойной ночи, Фрэнки». Или «Сэл». Или «Грегорио». Или «Багз». Или звучало еще чье-то имя, кому говоривший хотел пожелать спокойной ночи. Затем тот, кому пожелали спокойной ночи, должен был передать это пожелание другому, и так продолжалось до тех пор, пока не были упомянуты все.

Начать игру имел право каждый, а имена назывались в любой последовательности. Когда оставалось всего лишь несколько имен, было трудно вспомнить, кого уже называли раньше, а кого нет, но в этом тоже заключался элемент игры. Если вы ошибались, раздавались неодобрительные возгласы и нарочито громкие вздохи, пока вы не исправлялись.

Хотя ритуал и отдавал ребячеством, он был не таким уж глупым. Ни одно имя не упускалось, и с самого начала в перечень были включены Этьен, Франсуаза и я.

Самое классное — это когда вы слышали свое имя, но не узнавали голос человека, который произнес его. Мне всегда было приятно, что кто-то неожиданно выбирает меня. Засыпаете, думая, кто бы это мог быть и кого самому выбрать в следующий раз.

 

Негатив

 

Утром на четвертое воскресенье после нашего прибытия все обитатели лагеря собрались на пляже. По воскресеньям никто не работал.

Наступил отлив, поэтому между деревьями и морем было не менее двенадцати метров песка. Сэл организовала грандиозный футбольный матч, в котором участвовали все, кроме нас с Кити. Мы сидели в море на одном из валунов и прислушивались к разносившимся над водой крикам игроков. Наряду с любовью к видеоиграм и видеофильмам нас объединяло безразличие к футболу.

Около моих ног проскользнула серебристая молния.

— Поймал, — пробормотал я, метнув в рыбу воображаемую острогу.

Кити искоса посмотрел на меня.

— Легкая жизнь.

— Рыбная ловля?

— Рыбная ловля.

Я кивнул. Ловить рыбу было нетрудно. Я думал, что, будучи размягченным горожанином-европейцем, не смогу овладеть этим древним искусством, но оно оказалось таким же простым, как и любое другое дело. Нужно только стоять на скале, поджидая, пока мимо не проплывет рыба, а затем пронзить ее острогой. Единственная хитрость — это держать запястье, как при бросании фризби. Только в этом случае острога входила в воду с сохранением силы броска.

Кити провел рукой по голове, ото лба к затылку. Кити не брил голову со дня моего появления, и сейчас череп его был покрыт щетиной.

— Я могу сказать тебе, в чем здесь дело, — произнес он.

— В чем же?

— В жаре. Когда ловишь рыбу, можешь в любой момент окунуться, а на огороде ты только поджариваешься.

— А как насчет водопада?

— Он в десяти минутах ходьбы от огорода. Сходишь туда, поплаваешь, а пока вернешься обратно — снова взмок от пота.

— Ты разговаривал с Сэл?

— Вчера. Она сказала, что я могу сменить работу, если найду с кем поменяться. Но найдется ли такой, кому хочется работать на огороде?

— Это Жан.

— Да. Жан. — Кити вздохнул. — Жан де чертов Флоретт.

— Жан Фрогетт, — добавил я, и Кити засмеялся.

С пляжа донесся крик. Этьен, по-видимому, забил гол. Этьен бегал по полю кругами, ликующе вскинув руки, а Багз, капитан другой команды, орал на своего вратаря. Подальше, возле деревьев, я увидел Франсуазу. Она сидела с небольшой группой зрителей и аплодировала.

Я поднялся:

— Хочешь поплавать?

— Давай.

— Мы можем сплавать к кораллам. Я еще не видел их. Давно хотелось на них посмотреть.

— Отличная идея, но сперва нужно взять у Грега маску. Бессмысленно плавать среди кораллов без маски.

Я оглянулся на пляж. Игра возобновилась. Багз с мячом носился по песку, похоже, всерьез решив сократить разрыв в счете. У Багза «на хвосте» сидел Этьен.

— Хочешь взять маску? Я подожду тебя здесь.

— Ладно.

Кити нырнул с валуна. Сделал под водой несколько гребков. Я наблюдал, как Кити плывет у самого дна, пока он не исчез из виду. Наконец он снова вынырнул уже довольно далеко от меня.

— Я еще добуду немного травки, — крикнул он.

Я одобрительно поднял вверх большие пальцы, и он снова нырнул.

Я отвернулся от пляжа к прибрежным скалам. Я искал расщелину в скале, которую несколько дней назад показал мне Грегорио. По его словам, как раз под ней и находились самые красивые коралловые рифы.

Сначала я пришел в замешательство. Я был уверен, что смотрю туда, куда нужно. Грегорио показал расщелину, ориентируя меня на линию валунов, тянувшихся через лагуну подобно камням для перехода ручья. Валуны по-прежнему были на месте, а расщелина исчезла.

Но потом я нашел ее. Грегорио показывал мне ее ближе к вечеру: скалы уже полностью находились в тени, и на их фоне расщелина выглядела темной. Теперь же, в лучах утреннего солнца, неровные края расщелины казались на фоне черного гранита белыми.

— Как негатив, — вслух сказал я, смеясь над своей ошибкой.

С футбольного поля снова донеслись крики. Команда Багза отыграла один мяч.

 

Кораллы

 

Под тяжестью двух камней величиной с грейпфрут я опустился на дно и сел на песок, скрестив ноги. Потом я положил камни на колени, чтобы вода не вытолкнула меня обратно.

Вокруг меня повсюду виднелись коралловые рифы — расцвеченные яркими красками пагоды, сливающиеся и расползающиеся в горячих тропических водах. При моем появлении что-то съежилось в глубине их сводов. Движение было едва заметным — просто по цветным созданиям скользнула волна света. Я присмотрелся получше, стараясь определить природу странного явления, но кораллы оставались такими же, как и раньше.

Передо мной лежало странное существо. В моей голове мелькнуло название — «морской огурец». Но я вспомнил его лишь потому, что слышал о подобных обитателях моря. А иначе я мог бы с таким же успехом принять его за… морской кабачок. Существо было больше тридцати сантиметров длиной и толщиной с мое предплечье. На ближайшем ко мне его конце было множество крошечных щупалец. Отломив кусочек коралла, я дотронулся до существа. «Огурец» не пошевелился и не подвинулся. Осмелев, я потрогал его пальцем. Ничего мягче мне в жизни не приходилось трогать. Шелковистая плоть лишь слегка напряглась, и я отдернул руку из страха порвать его кожу.

Чем дальше, тем страньше, улыбнувшись, подумал я. Сдерживание дыхания отнимало у меня много сил. Стук крови в висках и нарастающее давление в легких говорили о том, что у меня осталось воздуха меньше, чем на двадцать секунд пребывания под водой.

Я посмотрел вверх. Над моей головой было еще примерно два метра воды, и я различал неясные очертания ног Кити, свисавших со скалы. Он спокойно болтал ими в воде, как ребенок, сидящий на высоком стульчике, чем привлекал внимание небольшой голубой рыбы. Рыбу главным образом интересовали его лодыжки. Каждый раз, когда они приближались к ней, она бросалась вперед, как бы намереваясь запустить в них свои зубы, но внезапно останавливалась в двух с половиной сантиметрах от цели. Когда же его лодыжки удалялись, рыба двигала плавниками и отплывала назад, наверное, кляня себя за недостаток смелости.

Под маску, на висках, потекла холодная струйка воды. Поскольку я, глядя вверх, запрокинул голову, ищущий выхода воздух начал срывать маску с моего лица. Я быстро опустил голову, надавливая на стекло, чтобы восстановить герметичность маски, но было уже поздно. Под нее просочилось уже слишком много воды. Я скинул камни с колен и начал подниматься на поверхность.

Проплывая мимо Кити, я поддался внезапному порыву и цапнул его за лодыжку, сложив пальцы вместе, чтобы мои ногти были будто ряд зубов.

 

— Зачем ты это сделал?

Я растирал лицо, зудевшее в тех местах, где к нему прилегала маска. Кити растирал свою лодыжку.

— Это одна маленькая рыбка, — начал я объяснять, а потом неожиданно рассмеялся.

— Какая еще маленькая рыбка?

— Она хотела куснуть тебя, но ее подвели нервы.

Кити покачал головой:

— Я подумал, что это акула.

— Здесь водятся акулы?

— Миллионы. — Он ткнул пальцем на скалы позади себя, указывая в открытое море, а затем снова покачал головой. — Я даже подпрыгнул на месте.

— Извини.

Я выбрался из воды и сел возле Кити на скалу.

— Там, внизу, просто замечательно. Хорошо бы поплавать с аквалангом или с чем-то в этом роде. Одной минуты в кораллах совершенно недостаточно.

— Можно поплавать с пожарным шлангом, — сказал Кити. Он вытащил из кармана пластмассовую коробочку из-под фотопленки. В коробочке лежали кусочки ризлы и травка. — Два года назад я побывал в Уджунг Кулоне. Ты был там?

— Я был в Чарите.

— В Уджунг Кулоне есть коралловые рифы, и местные ребята приспособили там для подводного плавания пожарные шланги. Можно какое-то время оставаться под водой, однако нельзя свободно двигаться. Тем не менее…

— Разве у нас здесь найдутся пожарные шланги?

— Нет.

Я подождал, пока Кити свернет косяк.

— Значит, ты много путешествовал.

— Да. Таиланд, Индонезия, Мексика, Гватемала, Колумбия, Турция, Индия и Непал. Еще Пакистан. Если это можно назвать путешествием. Я был три дня в Карачи проездом… Зачтешь мне его?

— Вряд ли.

— По-моему, оно тоже не считается. А ты много путешествовал?

Я пожал плечами.

— Я никогда не был ни в Америке, ни в Африке. Я только шатался по Азии. И по Европе. Кстати, как насчет Европы? Будем ее засчитывать?

— Если ты не засчитываешь мне Карачи, то нет. — Он закурил косяк. — Какое твое самое любимое путешествие?

Я задумался на секунду-другую.

— Придется кинуть жребий между Индонезией и Филиппинами.

— А самое неудачное?

— Наверное, путешествие в Китай. Я паршиво провел там время. Я пробыл там пять дней и ни с кем не разговаривал, кроме тех случаев, когда заказывал еду в ресторанах. Между прочим, еда была ужасной.

Кити засмеялся:

— Самым неудачным моим путешествием было путешествие в Турцию. Я собирался задержаться в стране на два месяца, но уехал уже через две недели.

— А самое удачное?

Кити оглянулся по сторонам, глубоко затянулся и передал косяк мне:

— Таиланд. Я хочу сказать, это место. На самом деле это не Таиланд, раз здесь нет таиландцев, но… Да. Это место.

— Это место — единственное в своем роде… Сколько ты уже здесь?

— Года два. Даже больше. Я познакомился с Сэл в Чианграе, и мы подружились. Попутешествовали вместе. Потом она рассказала мне об этом месте и взяла меня сюда с собой.

Я бросил погасший окурок в воду:

— Расскажи мне о Даффи. Никто не хочет говорить о нем.

— Да. Все были ошеломлены, когда услышали о нем. — Кити задумчиво почесал свою щетину. — Наверное, не меня надо спрашивать. Я его почти не знал. Или совсем не знал. Он держался на расстоянии, во всяком случае, от меня. Конечно, я знал, кто он, но мы особенно не разговаривали.

— Кто же он все-таки был такой?

— Ты что, шутишь?

— Нет. Я же сказал, что никто не говорит о нем, поэтому…

Кити нахмурился:

— Разве ты еще не видел дерево? Дерево у водопада?

— Да нет.

— Черт! Ты еще ничего не знаешь, нет, Рич? Сколько ты уже здесь? С месяц?

— Да.

— Ну, приятель, — улыбнулся Кити, — завтра я отведу тебя к дереву. Тогда ты все поймешь.

— А почему бы не отправиться туда сейчас?

— Я хочу немного поплавать… Именно сейчас, когда я под кайфом. Теперь моя очередь плавать с маской.

— Мне очень хотелось бы…

Кити соскользнул в воду:

— Завтра. Куда торопиться? Ты уже прождал месяц.

Он затянул потуже ремешок маски на затылке и нырнул. Конец разговора.

— О'кей, — сказал я, глядя на спокойную поверхность воды и смиряя любопытство под действием наркотика и здешнего, пляжного, порядка. — Завтра так завтра.

Когда вновь подошла моя очередь опуститься на дно в маске Грегорио, я внимательно осмотрел кораллы, но прежнее странное явление не повторилось. Жители кораллов попрятались по своим пагодам. А, может, они уже больше не боялись меня.

 

Багз

 

В тот вечер, когда уже темнело, нам пожаловали ожерелья из ракушек. Это было не такое уж грандиозное событие, и оно не походило на торжественную церемонию. Просто Сэл и Багз подошли туда, где мы сидели, и вручили нам ожерелья. Но для меня это было очень важно. Как бы хорошо ни относились к нам остальные, отсутствие ожерелий подчеркивало, что мы здесь — новички. Теперь, когда мы удостоились ожерелий, мы тем самым как бы получили официальное признание.

— Какое из них мое? — спросила Франсуаза, внимательно осмотрев по очереди каждое из ожерелий.

— Какое тебе больше нравится, Франсуаза, — ответила Сэл.

— Наверное, я возьму вот это. Мне нравится цвет большой ракушки. — Девушка посмотрела на нас с Этьеном, побуждая завести спор за ожерелье.

— Какое ты хочешь взять, Этьен? — спросил я.

— Сначала выбирай ты.

— Я тебе уступаю.

— А я тебе.

— Итак…

Мы пожали плечами и улыбнулись друг другу. Тогда Сэл наклонилась и взяла из рук Франсуазы два оставшихся ожерелья.

— Вот так, — сказала она и сделала выбор за нас. Ожерелья были почти одинаковы, но в середине моего оказалось щупальце красной морской звезды.

Я надел свое через голову:

— Большое спасибо, Сэл.

— Скажи спасибо Багзу. Это он сделал твое ожерелье.

— Хорошо. Спасибо, Багз. Действительно великолепное ожерелье.

Он кивнул, молча приняв похвалу, а затем зашагал по площадке обратно к дому.

 

Я не мог понять Багза. И это было странно, ведь я чувствовал, что он один из тех парней, которые мне должны нравиться. Он был шире меня в плечах и обладал более развитой мускулатурой; как заведующий плотницкими работами, он был, без сомнения, на своем месте; кроме того, я подозревал, что он очень умен. Это было сложнее проверить, поскольку говорил он мало, но когда открывал рот, говорил то, что нужно. И, однако, несмотря на все эти замечательные качества, было в нем нечто такое, что вызывало некоторое неприятие.

Взять хотя бы то, как он принял мою благодарность за ожерелье. Его молчаливый кивок принадлежал персонажам Клинта Иствуда — был из какого-то другого мира. Или однажды мы собирались поесть супа. Грегорио сказал, что подождет, пока суп не остынет, — суп кипел, еще не снятый с огня. Багз немедленно и демонстративно зачерпнул суп ложкой прямо из кастрюли. Он не сказал ни слова, просто зачерпнул суп ложкой. Это такая незначительная деталь, что, вспоминая ее, я испытываю неловкость от своей мелочности.

Наверное, вот о чем стоит рассказать. В понедельник, когда пошла вторая неделя нашего пребывания в лагере, я увидел, как Багз пытался приладить болтавшуюся дверь на одной из хижин-кладовых. Ему было тяжело, потому что у него имелось всего две руки, а ему требовалось три: две — чтобы держать дверь на месте, а третья — чтобы забить гвоздь в петлю. Некоторое время я наблюдал за ним, раздумывая, не предложить ли свою помощь, и когда я двинулся к нему, молоток выскользнул у него из рук. Он инстинктивно попытался поймать молоток, в результате дверь тоже упала, ударив его по ноге.

— Черт возьми! — сказал я, ускоряя шаг. — Ты в порядке?

Багз оглянулся. Из глубокой царапины на его голени текла кровь.

— В порядке, — ответил он и нагнулся, чтобы поднять молоток.

— Может, подержать дверь?

Багз отрицательно покачал головой.

Поэтому мне не оставалось ничего другого, как вернуться на место, где я сидел и заострял бамбуковые палочки, изготавливая остроги. Минут через пять я сделал неловкое движение и порезал большой палец.

— Ай! — вскрикнул я.

Багз даже не обернулся. Когда ко мне подбежала Франсуаза, лицо которой стало еще красивее от охватившего ее испуга, я понял, что Багз удовлетворен, ведь он стоически забивал гвоздь, пока у его ног собирались в пыли лужицы крови.

— Как больно, — сказал я, когда Франсуаза подбежала ко мне, сказал достаточно громко, чтобы и Багз услышал меня.

Раз уж я ударился в воспоминания, скажу, что мне не давала покоя еще одна вещь, связанная с Багзом. Его имя.

Я считаю, что, называя себя «Багз», человек как бы хочет сказать: «Я неразговорчив, я стоик, но я не воспринимаю себя всерьез! Вот почему я — Багз Банни». Как и остальные примеры, это тоже не было поводом для неуважения к нему — скорее, это вызывало раздражение, то, что Багз воспринимал себя, наоборот, крайне серьезно.

В течение двух недель, пока я присматривался к Багзу, меня какое-то время интересовало, почему у него такое имя. Если бы он был из Америки, как и Сэл, я бы решил, что его крестили под именем Багза Банни. Я не презираю американцев — просто у них встречаются странные имена. Но Багз был родом из Южно-Африканской республики, а я не думал, что «Уорнер Бразерс» имеет столь сильное влияние в Претории. Впрочем, однажды я встретил южноафриканца по имени Гусь, так что здесь трудно сказать что-то определенное.

 

Ну ладно. Вернемся к тому вечеру, когда я получил ожерелье.

— Спокойной ночи, Джон-бой.

Ответом мне было молчание… Меня охватила паника.

Достаточно ли громко произнес я эту фразу? Не было ли здесь какого-то правила этикета, которое я не принял в расчет? Ожерелье придало мне смелости, но, может быть, начинать этот ритуал имели право лишь лидеры нашей группы или те, кто прожил на пляже не меньше года?..

Сердце мое учащенно забилось. Я вспотел. Ну вот, подумал я, все кончено. Завтра утром на рассвете я исчезну. Мне нужно будет проплыть каких-то тридцать километров до Самуя, и в пути меня, наверное, сожрут акулы, но ничего. Я заслужил это. Я…

— Спокойной ночи, Элла, — произнес в темноте сонный голос.

Я замер.

— Спокойной ночи, Джессе, — подхватил другой голос.

— Спокойной ночи, Сэл.

— Спокойной ночи, Моше.

— Спокойной ночи, Кэсси.

— Спокойной ночи, Грег.

— Спокойной ночи…

 

Ноль

 

В отношении цвета кожи наступил заметный прогресс. Первые несколько дней небо было в основном облачным, и к тому времени, когда оно прояснилось, у меня уже появился достаточно сильный загар, чтобы избежать угрозы ожога. Теперь загар у меня приближался к самому темному за всю мою жизнь. Я заглянул под пояс шортов, желая убедиться в том, что загорел так, как рассчитывал.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2021-01-31 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: