ИОАНН КАНТАКУЗИН
ДИАЛОГ С ИУДЕЕМ
Византийский государственный деятель, в 1347-1354 гг. император, затем, в монашестве, писатель, историк и публицист, Иоанн VI Кантакузин 1 (в иноческом чину Иоасаф) (ок. 1295-1383) имеет прямое и важное отношение к истории Руси как политик. Едва придя после длительной гражданской войны (1341-1347 гг.) к власти в Константинополе, он стал добиваться объединения расколотых Ордой, Литвой и Польшей русских земель вокруг Москвы, о чем свидетельствует ряд его грамот русским князьям и русскому митрополиту Феогносту 2. Этой его политике верно следовали константинопольский патриарх Филофей Коккин, тоже активно занимавшийся русскими делами (1354-1355, 1364-1376 гг.), и митрополит Киевский и всея Руси Киприан (1375-1406 гг.) 3. Кантакузин мечтал о сплочении перед лицом турецкой угрозы всех православных стран и о сближении их также с западным христианским миром, об унии православной и римско-католической церквей, но только — на основе единства в вере и взаимоуважения 4.
Как политик Кантакузин очень со многим не справился: он не смог завершить отвоевание у латинян остатков Латинской империи в Греции и на островах — православной реконкисты, не смог преодолеть междоусобной борьбы в самой Византии, оказался не в силах воспрепятствовать завоеванию турками-османами Малой Азии и вторжению их в Европу. И тем не менее он являет собой одну из наиболее значительных исторически и по-человечески ярких фигур поздней Византии. В отличие от правивших до и после него императоров из династии Палеологов, делавших безнадежные попытки найти помощь гибнущей стране на католическом Западе, он сделал — не менее, как мы знаем, безнадежную — попытку найти ей помощь или опору в самом православном мире. Он поддержал традиционные силы в византийской культуре, и благодаря этой его поддержке, во многом благодаря ей, в Восточной Европе произошло то, что, мне кажется, можно назвать Православным возрождением 5. [332]
Сменив в 1355 г. императорское облачение на монашеское, Кантакузин направил свою недюжинную энергию главным образом на литературные труды. Монахом он прожил около тридцати лет. Наиболее творчески активен он был в 1360-1370-х гг. В это время (не позже 1369 г.) он завершил свои знаменитые (но до сих пор не переведенные на русский язык!) мемуары и написал целый ряд полемических работ 6. По словам патриарха Филофея, хорошо его знавшего, Кантакузин был «готов научить догматам всякого желающего научиться и побеседовать с ним» 7. Филофей, очевидно, имеет в виду то, что лежит в основе диалогов Кантакузина: тот оформлял как литературные произведения свои беседы с «инакомыслящими» и «инаковерующими» и, вручая переписчикам, выпускал в свет. Благодаря такой своей общественной деятельности и литературной активности он, несомненно, возымел значительное влияние на умы; видимо, его читали; в 1367 г. папский легат Павел, прибывший в Константинополь, уподобил его «вертелу, на котором все, как куски мяса, висят», так что достаточно, дескать, ему сдвинуться (со своей независимой по отношению к Западу позиции), чтобы все повернулись 8. Схожим образом характеризует его другой его современник, латинский архиепископ Фив (с 1366 г.) Симон Атумано. Он посвятил ему ямбические стихи, в которых хвала сочетается с точностью портретной зарисовки, причем акцент делается как раз на том, что добрым и умным словом Кантакузин одерживает теперь не меньше побед, чем прежде оружием. Свой перевод этих стихов предваряю греческим их оригиналом и славянским их переводом XIV в., извлекая их из рукописей, о которых дальше пойдет речь.
ΣΙΜΩΝΟΣ ΑΡΧΙΕΠΙΣΚΟΠΟϒ ΘΗΒΩΝ
Οπλοις κραταιοις ελκυσας ζυγω στιφη,
ανενδοτους, φευ, αυχενας καμψας κοατει,
καταχλυσας δε δωτιναις ειδος απαν,
ανδρων, γυναικων, και τοπων, και ταγματων,
νυν ευνικων ειργασται, ω σκιας λατρη,
προφητελατοις χαλινοις γναφους στρεφων.
Ευ του παθοντος τω νικηθηναι λογω.
Αλλοις χρονοις ηκουσε πολλα πολλα σοι
τελοιεν ευχαις αλαλαζοντων ετη.
Θρυλλοι το νυν δε τοις απειροις των χρονων,
ο στρατιωτης, ο στρατηγος ο βρεμων,
Καντακουζηνος ως αναξ Ιωαννης,
σεπτοις τε συζων αγιοις Ιωασαφ.
Ταξει παση γαρ εξελαρμψεν ελλογως.
(Vatopedi 346, f. 323b)
СИМОНА АРХИЕПИСКОПА ФИВ’СКАГО
непрѣст дрьжавными привлѣкь игомь множьство,
Оружиианными, уви, вые прѣклонивь дрьжавою, [333]
Укротив’ же дармы видь в’сакь,
муж’ь, жень, и мѣста, и чины,
ныня добропобѣждае сьдѣласе, о правилу служителю,
прорококованными брьздами челюсти обращае.
Благо же прѣтворшомусе еже побѣждену быти словомь!
Вь многых лѣтѣх слыша, многа многа тебѣ лѣта
да сьврьшаютсе мол’бами вьсклицающих.
Да словит’ же се ныня вь безмѣрных лѣтѣх
воинь, воевода прѣтеи
Кантакузинь яко царь Иоаннь,
сь чьстными же живы святиими Иоасафь.
Чином’ бо в’сакымь просиа честно.
(Венская королевская библиотека, № 34, л. 178-178 об.)
Оружьем крепким игу многих покорил,
упорствующим шеи силой преклонив
и затопив дарениями всех кругом,
мужей и жен, пространства и чины.
Теперь добром берешь ты верх, о тени раб,
пророческою всеми правящий уздой.
Добро тому, кто был словами побежден!
В другие времена он часто слышал глас
молившихся об умноженьи его лет.
Так пусть пребудет в беспредельности времен
прославлен Кантакузин, воин и стратег,
как властелин носивший имя Иоанн,
честных сожитель же святых — Иоасаф.
Во всяком чине ведь он разумом блеснул!
При Кантакузине и при его участии происходили знаменитые «исихастские» споры, в которых аскеты-созерцатели и их сторонники защищались от нападок со стороны людей гуманистического образа мыслей и рационалистической западнической ориентации. Он немало способствовал тому, что практика монахов-исихастов перестала быть только келейным явлением, обрела теоретическое выражение — теорию «божественной энергии», и теория эта сделалась общеправославной, а энергичные деятели из лагеря исихастов достигли международной политической арены в Восточной Европе 9. Исихастское движение XIV в., одной из ведущих фигур которого Кантакузин стал, как всякое достаточно развитое общественное движение, требовало если не новых ответов на старые «вечные» вопросы, то, по крайней мере, нового, «современного» изложения старых ответов. Это и толкало Иоанна-Иоасафа к словесным баталиям. Действительно, он «учил догматам» и папского легата, и ряд западников-греков, и турка-перебежчика, и случайно встреченного еврея, стараясь «прорококованными браздами», как сказано в славянском переводе стихов Симона Атумано, повернуть в нужную сторону их «челюсти». Однако же выбор оппонентов для литературных диалогов Кантакузина, может быть, не был случайным: с одной стороны, они были обращены к [334] единоверцам тех, с кем он спорил, с другой — к «ромеям», которым он давал тем самым образцы идеологического самоопределения по отношению к католическому Западу, к мусульманскому Востоку, к иудаизму и пр.
Для историков Византии Кантакузин — в первую очередь историограф. Современных же ему славян заинтересовала другая сторона его литературного творчества — полемическая. Для перевода были избраны, очевидно, наиболее важные для них слова-диалоги — в защиту христианства от мусульман и иудеев. В 1543 г. в Базеле был издан латинский перевод «слов» против мусульман (Assertio contra mohammeticam), в XIX в. в греческой серии Патрологии Миня, в 154 т. (кол. 371-692), этот латинский перевод был переиздан параллельно с греческим оригиналом «слов».
«Слова» против иудеев представляют собой обычный для полемического творчества Кантакузина сократический диалог. Этот диалог интересен и в литературном отношении, и в историческом: Кантакузин — умелый стилист с хорошим чувством композиции, и ему удается спору о вере придать динамизм и занимательность. Во многом это объясняется тем, что истолкование пророческих слов и ветхозаветных образов, опирающееся, несомненно, на традицию (традиция же эта многовековая, восходящая к «Восьми словам против иудеев» Иоанна Златоуста, «Разговору с Трифоном Иудеем» Юстина Философа и Посланию к Евреям апостола Павла), сочетается у него с примерами, взятыми из окружающей его реальности. Так, например, он говорит (во втором «слове») как о чем-то хорошо известном его собеседнику об обычной реакции тех, кто слышит чтение императорского приказа (они встают, криками восхваляют императора и, склоняя голову, возлагают на нее его грамоту), об отношении к образам, отчеканенным на монетах, о первенствующем значении хлеба в повседневной пище и пр. Есть основания думать, что с этим произведением Иоанна Кантакузина был знаком — очень, заметим, начитанный — автор русского «Слова о житьи и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя Рускаго» 10.
Себя как сочинителя Кантакузин называет здесь «монахом Христодулом», а своего собеседника — «Ксеном». «Христодул» буквально значит «Христов раб», а «Ксен» — «чужой», или же «гость». Вероятно, имя собеседника — тоже псевдоним.
Случайная встреча, при которой завязался легший в основу этого произведения разговор, произошла, как сообщает автор, во время одного из визитов экс-императора-монаха (он пишет о себе, как принято, в третьем лице) на Пеллопонес. Действительное событие могло иметь место в 1361-1363 гг., в первый после пострижения приезд Кантакузина в Грецию, в Мистру, к правившему там сыну Мануилу 11, или же позже, но не позднее начала 70-х гг., так как в первой половине этого десятилетия уже был сделан ряд копий этого диалога: Vatic, gr. 686, 1373 г.; Zurich Stadtbibliothek 170 (С 27), март 1374 г.; Marc. gr. 476, июнь 1374 г.; Paris, gr. 1242, 1370-1375 гг. 12 В XIV в. были написаны также Vatic, gr. 685 и Vatopedi 346. (В каталоге рукописей Ватопедского монастыря на Афоне кодекс Vatopedi 346 датируется XV в. 13, однако же филиграни его бумаги, любезно срисованные по моей просьбе о. Василием Гролимундом, указывают на последнюю четверть XIV в.: «лук» типа, по альбому Брике, № 790 — 1387 г., № 797 — 1390-1394 гг.; «буква Р», по Брике, № 8459 — ок. 1370 г.). Существуют списки и более позднего времени: Vatic, gr. 688, [335] XV-XVI вв.; Paris, gr. 1243, 1542 г.; Paris gr. 1275, XVI в.; Paris gr. 120 (suppl. gr.), XVII в. Так что произведение это явно долгое время пользовалось у грекоязычных читателей популярностью. Впервые напечатано оно было недавно, в 1983 г., в Афинах X. Г. Сотиропулосом: Χαρ. Г. Σωτηροπουλου. Ιωαννου ΣΤ' Καντακουζηνου Κατα Ιουδαιων, λογοι εννεα (το πρωτον νυν εκδιδομενοι). Εισαγογη — Κειμενον — Σχολια. Αθηναι, 1983. В основу издания положены четыре списка XIV в.: Vatic, gr. 686, Vatic gr. 685, Paris, gr. 1242 и Vatopedi 346. Различий в списках, которые позволили бы говорить о разных редакциях произведения, не обнаруживается.
В рукописях диалог с иудеем бывает соседствует со «словами» против мусульман. Так, в Vatopedi 346, с которой мне удалось познакомиться по микрофильму, сначала идут четыре апологии в защиту христианства от мусульман (л. 1-111), затем — четыре «слова» против Мухамеда (л. 112-165), а после этого девятичастный диалог с евреем Ксеном (л. 165 об.-323). Завершается сборник (л. 323 об.) воспроизведенными нами выше стихами латинского архиепископа Фив Симона Атумано в честь автора.
Весь этот полемический сборник Иоанна Кантакузина (я не утверждаю, что именно эту книгу) какой-то серб не позднее 90-х гг. XIV в. перевел на славянский язык: в Венской королевской библиотеке под № 34 хранится сделанный на бумаге тех лет единственный известный список этого перевода, сербский по орфографии, происходящий из сербского свято-горского монастыря Хиландарь 14. С ним мне тоже удалось познакомиться по микрофильму. Четыре «ответа» в защиту христианства от мусульман занимают в этой рукописи л. 1-115, четыре «слова» «на Мωамеѳа» — л. 115-178, стихи «Ciмωна архїепископа Ѳив’скаго» (те, которые в греческом списке в конце книги) — л. 178-178 об., а диалог с евреем Ксеном, или девять «слов» против иудеев, — л. 178 об.-329 об. Первое «слово» диалога с Ксеном начинается в рукописи дважды — на л. 178 об. и на л. 179, а заканчивается на л. 187 об. Я упрощаю, публикуя его здесь, его орфографию: титла раскрываю, надстрочные буквы вношу в строку, «омегу» и «омикрон» передаю одинаково как «о», «оу» и «ук» как «у», «i» и «и» как «и», «ѥ» и «е» как «е», знаки ударений и придыханий не сохраняю. Удерживаю лишь «ять», а также «паерок», который передаю как апостроф, и двойную варию, или кендему, `` — поскольку последние два знака часто обозначают звук.
Славянин переводчик старался создать нечто вроде пословного зеркального перевода — чтобы каждое слово оригинала смотрелось как в зеркало в свой перевод. Но значение некоторых слов он подставил, как будто взяв из словаря первое, основное, или главное, не думая о смысле фраз, контекста. Например: το της θρησκειας παρηλλαγμενον (различие вероисповедания) — «службы измененное», ευμενους σου δια παντων τετυχηκως (встретившись с тобой, милостивейший) — «кротостное твое о всѣх получивь», καθαπερ αναγκην ασχολον τινα (словно некую всепоглощающую необходимость) — «якоже нужду неупражнение нѣкое», λεληθας εκτετοπισμενος (незаметно удалился) — «утаиль еси удалень», «измѣнень далечеживы», δεησω (затрудняюсь) — «потребую», φερ’ υποθωμεθα (давай предположим) — «принеси да речемь», μνημεια (следы) — «гробы», αντικρυς (поистине) — «противнѣ», λησει (захочет) — «забудеть», ποιας αν ευπορησαιεν αστειας απολογιας (в какой, в самом деле, преуспели бы они утонченной защите) — «кы убо получеть радост’нь отвѣт». От этого перевод приобрел несколько, так сказать, «машинный» характер, хотя в целом он ясен и, очевидно, [336] вызывал к себе интерес, поскольку на поле встречается сделанная другим, чем у писца, почерком запись: «Зри добре здѣ» (там, где Ксен, узнав императора, обращается к нему).
Перевод на современный русский язык сделан мною с учетом греческого оригинала. За проверку перевода сердечно благодарю доцента кафедры классической филологии ЛГУ А. И. Зайцева.
Комментарии
1. См.: Weiss G. Joannes Kantakuzenos — Aristokrat, Staatsmann, Kaiser und Moench — in der Gesellschaftsentwicklung von Byzanz im 14. Jahrhundert. Wiesbaden, 1969.
2. См.: РИБ. СПб., 1880. Т. 6. Приложения. № 3-6; Meyendorff J. Byzantium and the Rise of Byzantino-Russian relations in the fourteenth Century. Cambridge, 1981. P. 155-158.
3. См.: Прохоров Г. M. Повесть о Митяе: Русь и Византия в эпоху Куликовской битвы. Л., 1978.
4. См.: Прохоров Г. М. Публицистика Иоанна Кантакузина 1367-1371 гг. // ВВ. М., 1968. Т. 29. С. 318-341.
5. См.: Прохоров Г. М. Культурное своеобразие эпохи Куликовской битвы // ТОДРЛ. Л., 1979. Т. 34. С. 4-17.
6. См.: Niсоl D. М. The byzantine Family of Kantakouzenos (Cantacuzenos) ca. 1100-1460. A genealogical and prosopographical Study. Waschington, 1968. P. 98-100 (Dumbarton Oaks Studies XI).
7. Παπαδοπουλου-Κεραμεως Α. Αναλεκτα Ιεροσολυμιτικης πολει, 1898. Т. Εʹ. Σ. 337.
8. Meyendorff J. Projets de Concile oecumenique en 1367: Un dialogue inedit entre Jean Cantacuzene et la legat Paul // Dumbarton Oaks Papers. Waschington, 1960. T. 14. P. 174; Прохоров Г. M. Публицистика Иоанна Кантакузина… С. 331.
9. Подробнее см.: Прохоров Г. М. Исихазм и общественная мысль в Восточной Европе в XIV в. // ТОДРЛ. Л., 1968. Т. 26. С. 86-108.
10. См.: Прохоров Г. М. Памятники переводной и русской литературы XIV-XV вв. Л., 1987. С. 105-106.
11. Ioannis Cantacuzeni Historiarum libri IV. Bonnae, 1832. Vol. 3. P. 358-360; Niсоl D. M. The byzantine Family of Kantakouzenos… P. 94.
12. Niсоl D. M. The byzantine Family of Kantakouzenos… P. 100, n. 167.
13. S. Eustratiades & Arcadios of Monastery of Vatopedi, deacon. Catalogue of the Greek Manuscripts in the Library of the Monastery of Vatopedi on Mt. Athos. Cambridge, 1924. P. 68.
14. См.: Birkfelliner G. Glagolitische und kyrillische Handschriften in Osterreich. Wien, 1975. S. 124-126; см. также: Яцимирский А. И. Описание южнославянских и русских рукописей заграничных библиотек // СОРЯС. Пг., 1921. Т. 98. № 2. С. 146, № 112 (34); Проловић J. Српски рукописи XIII и XIV века у Бечу и манастир Хиландар // Хиландарски зборник. 6. Beograd, 1986. С. 213-215.
Текст воспроизведен по изданию: Иоанн Кантакузин. Диалог с иудеем. (Славянский XIV в. и современный переводы) // Труды отдела древнерусской литературы, Том 41. 1988
© текст - Прохоров Г. М. 1988
© сетевая версия - Strori. 2013
© OCR - Андреев-Попович И. 2013
© дизайн - Войтехович А. 2001
© ТОДРЛ. 1988
ДИАЛОГ С ИУДЕЕМ
Слово первое
ХРИСТОДУЛА МОНАХА
Не знаю, против иудеев, или за них, покажется некоторым предпочтительнее озаглавить это сочинение. Мне же кажется, что можно и так, и так. Ибо для смеживших умственное око и добровольно закрывших разум для света истины это будет ясным показателем и живым свидетельством либо их, так сказать, наивности, либо безумия; для более же культурных людей и более благосклонных к истине — своего рода путеводителем к более правильному, а для людей такого же образа мыслей из числа служителей божьих — к большему и приятнейшему, если только в самом деле все другие блага ниже совершенствования души и издания таким образом полностью обеспечить спасение.
Однажды, когда благочестивейший и христолюбивый император и самодержец ромеев Иоанн Кантакузин, ради божественного монашеского чина переименованный в монаха Иоасафа, оказался на Пелопоннесе и находился там, некто из местных жителей, называемый здесь Ксен, а вероисповеданием еврей, подойдя, поклонился ему, как он привык это делать раньше, и сказал:
— Радуйся, царь!
— Откуда ты пришел? — спросил император.
— Встретившись с тобой, милостивейший царь, — сказал Ксен, — и зная о твоей широкоизвестной учтивости в обращении с каждым, с чем я и сам не хуже других знаком, я и подошел теперь, чтобы воздать еще должный тебе рабский поклон, что, я полагаю, как нельзя кстати.
— И ты также радуйся, — ответил император. — Поскольку же у меня сейчас нет никаких неотложных дел, хорошо будет, если ты объяснишь мне, какой такой рабский, как ты сказал, поклон ты пришел мне воздать. Ведь ты согласишься со мной, я думаю, что рабство дело не простое, а многообразное, ибо рабами мы называем и захваченных в плен на войне, и купленных людей, некоторые из которых сами под давлением нужды закладывают себя другим; рабствует опять же все покорное властям; с другой стороны, не будет, пожалуй, ошибкой назвать рабами греха и тех, кто не пользуется разумом для управления страстями и не совершенствует себя сознательно по образу божию, а безрассудно покоряется наслаждениям и иным страстям и спускается вниз, словно имея некую всепоглощающую необходимость постоянно быть рабом наслаждений. Ибо чему из наших влечений кто покоряется, сказал один божественный муж, тому тот и рабствует.
Знаю я и иное рабство — достохвальное рабство любви. И еще иного рода, большее и ценнейшее всякой свободы, которое если кто обретет, сможет стать выше всех. Что это за рабство? Удалить всякое собственное желание; отсечь всю свободу воли; отдать себя и подчинить некоему божественному мужу из числа умеющих вести к Богу; подчиняться им добровольно.
Если я правильно об этом толкую, то скажи, какого из перечисленных типа рабом моим счел ты себя, поклонившись?
Ксен:
— Ты поразительно и достойно твоей души, божественнейший царь, все разграничил. Рабом же твоим я считаю себя, с одной стороны, потому, что я — один из подчиненных, находящихся в твоей божественнейшей власти, с другой — из-за самой радости любви, ибо, слыша о тебе от многих много доброго и хорошего, я и сам имел случай благодаря [342] апелляционной жалобе встретиться и насладиться беседой с тобой. Ведь, я думаю, различие вероисповедания не может помешать мне любить прекрасное в тебе.
Император:
— Однако, Ксен, пора поразмыслить: как бы, считая себя ревнителем прекрасного, ты незаметно не удалился далеко от него на деле, подобно тем, кто богач или царь — лишь во сне. Ведь если начало всего прекрасного — любовь, а любовью и является и называется сам Бог, то как сможет кто-нибудь любить истину, будучи далеким от подлинной любви к Нему, т. е. к Богу, первому из ревнителей прекрасного?
Ксен:
— Отсутствие всех вообще хороших качеств свойственно человеку, отпадающему от Бога. Слышав от немалого числа единоверцев, это я уже и сам знаю. А вот то, что Бог и называется и является любовью, как только что услышал от тебя, кажется мне чем-то странным и непонятным. О, если бы кто-нибудь из наших современников мог выразить, что такое Бог! На это дело никто никогда не решался ни из превосходящих мудростью и здравым смыслом других, ни из тех, кто многообразно всяческими способами послужил добру.
Император:
— Приходилось ли тебе, Ксен, где-нибудь когда-нибудь слышать, что все это Бог произвел волей, добротой и любовью, или ни от кого никогда не слышал?
Ксен:
— Даже часто и от многих.
Император:
— Подобно тому, как посредством любви и доброты все ставшее из ничего стало быть, так же, опять-таки, все удерживается от распада, сохраняется и поддерживается добротой и заботой. Ведь если бы этого не было и не было бы все объектом божественной любви и заботы, то не нашлось бы ни единого средства, чтобы помешать этому миру снова помчаться назад — в небытие. И подобно, опять же, тому, как Бога в качестве опоры и господина веков называют вечностью и вечным — Бог вечный, сотворивший пределы неба ведь говорит (?), — так же называют его и любовью — в качестве первопричины и подателя любви. Ибо некий закон и неразрывные узы неизреченной любви связывают и прочно соединяют высшие над нами силы, т. е. небесные, и вот это самое зримое мироздание. А что, казалось бы, общего между небом и землей; между водой и огнем; легким, стремящимся вверх воздухом и тяжелой, тянущей вниз землей? И между другим и прочим с противоположными друг другу качествами? Однако же все до крайности по закону природы противоречивое и ведущее друг с другом непрерывную междоусобную войну, т. е. жар и холод, суша и влага, благодаря внушенным им от Всемогущего миру и дружбе, сосуществуют немятежно и несмесно, и длится всеобщая согласованность и любовь. И все, словно в твердой и неизменной державе, пребывает во взаимном мире и покое. Стало быть, и миром и любовью Бог именуется в качестве подателя и первопричины оных. Что же Он такое по своей сути — относительно чего ты только что недоумевал — так этого не только никто из всех здешних 15 не в силах доказать, но и господствует среди всех одно и то же мнение, что даже первые из ангелов, т. е. херувимы и серафимы, не знают, что же такое Бог. Не так ли точно и ты думаешь, Ксен?
Ксен:
— Точно так.
Император:
— Не следует ли тогда вернуться к тому, что я тебе посоветовал в [343] начале: смотреть, как бы, почитая себя ревнителем прекрасного, не оказаться его противником и не забыть истинную и сущую, т. е. Божью, любовь, удалившись от добра куда-нибудь слишком далеко?
Ксен:
— Если ты, царь, считаешь, что я прожил жизнь недостойно заповедей божиих, замарал душу многочисленными преступлениями и потому отпал от Бога, то я не буду и пытаться говорить дальше, зная, что как гражданин я не заслужил ни малейшего наказания. Если же ты имеешь в виду заблуждение в вероисповедании и дурной образ мыслей, — так как люди христианского вероисповедания обычно много говорят против нас наобум, — то я лично никогда не смогу согласиться с твоим мнением. Я скорее предпочту, будь это возможно, десять тысяч раз умереть, чем признать другой закон более благочестивым и превосходящим тот, который дан мне от Бога. Ведь если вы, сыны язычников, а скорее разнородная смесь яз ы ков, что и сами вы говорить не стесняетесь, к тому же будучи необрезанными, не соблюдая ни субботних предписаний, ни опресноков, не справляя установленных праздников и откровенно глумясь над законом божиим, непоколебимо уверены, что ваш культ лучше, то как же нам, гордящимся Авраамом как предком, Моисеем как учителем и нерушимо блюдущим все упомянутое, не почитать себя более правоверными, чем вы? Что же мне более всего кажется странным, — что вы посягаете называть себя израильтянами и сынами Авраама.
Император:
— Эти вопросы давай немного отложим. Сейчас же вот что скажи мне: ты еврей или иудей, а также саддукей или фарисей?
Ксен:
— То, что фарисеи, одним из которых я и сам являюсь, во многом отличаются от саддукеев, всем очевидно. Между евреем же и иудеем, считаю — если ты не скажешь, в чем она, — нет никакой разницы.
Император:
— У разумного, Ксен, и неразумного общий род — живое. Разница же та, что одно неразумное, а другое — разумное. У лиц же, в свою очередь, общее — наделенность разумом, разница же у них — как у Илии, Иеремии и Исайи. Подобно этому также и у всех ваших колен общим является имя «еврей», поскольку все они восходят к Еверу, а собственным каждого — имя его патриарха. Ведь левитами мы называем от Леви, вениамитянами — от Вениамина, иудеем — от Иуды, и другим подобным же образом. Так же и ты думаешь, или иначе?
Ксен:
— Именно так и не иначе. Я-то, насколько слышал о своих предках, происхожу из колена Иуды и согласно твоему объяснению, царь, назовусь, пожалуй, иудеем.
Император:
— Что у вас давно все перепуталось: и точный смысл, и устройство колен, и другое — всякий, думаю, скажет, даже если не скажешь ты. Но прежде ответь мне на мой вопрос.
Давай предположим, что по какой-либо приключившейся надобности ты прибыл в Рим и живешь там. Затем два каких-нибудь твоих единоверца в один прекрасный день попали в такие же обстоятельства и оба пришли в Рим, один — из Испании, другой — с Пелопоннеса, из одного с тобой отечества и рода. Разве, минуя того, что из Испании, ты не подошел бы к соотечественнику, расспрашивая его, в порядке ли твои домашние дела, жива ли семья и цело ли имущество?
Ксен:
— Именно так, и слов нет.
Император:
— Стало быть, это так, и ты сам согласен, что одного человека из многих по причине родства ты бы так благосклонно и с готовностью принял, [344] и радушно приветствовал, и расспрашивал бы его, а на того, что из Испании, не обратил бы никакого внимания. И ты бы так поступил при том, что это сопряжено было бы с совершенно незначительным убытком или прибытком, — и то лишь в отношении тела, ибо души ничто бы не касалось. Почему же, в конце концов, слыша столь много и от столь многих, что дела Мессии необыкновенны и сверхъестественны, что уверовавшие в него спасутся и обретут рай, который праотец наш, преступив заповедь, потерял, и что неуверовавшие будут преданы неугасимому огню, ты, будучи к тому же из одного с Христом колена, ибо ты как раз из колена Иуды, не обращаешь на него никакого внимания, даже не выясняя, так ли обстоит дело, и так жалко блуждаешь вокруг, ничем за малым исключением не отличаясь от бессловесных? Хотя, если бы тебе случилось быть вполне одним каким-нибудь из бессловесных, ты подлежал бы небольшому наказанию, а скорее и вовсе никакому, ибо таковые на суд не идут. Тот же, кто погрешил в отношении спасения собственной души, обязательно будет подвергнут обещанным бесконечным мукам.
Ксен:
— Я думаю, царь, что с твоей стороны будет справедливо извинить меня, если, в силу требования логической связности разговора, я скажу нечто более опрометчивое. Ведь если вы полагаете, что мы, происходящие от Авраама, Исаака и Иакова и хранящие закон, данный через Моисея от Бога, будем изгнаны на муки, что же тогда скажем мы о вас? Каким карам сочтем достойными вас, сынов безбожников и нечестивцев, глумящихся над установленными Богом через божественного Моисея заповедями и по сю пору сохраняющих кое-какие следы давнишнего идолопоклонства? Ибо разве это не настоящее идолопоклонство — поклоняться написанным на стенах и на досках людям, а вернее — самим доскам? Как же ты счел нас сравнимыми с бессловесными тварями, когда мы до сих пор непреложно храним и чтим веру, которую нам дали отцы, и истину, которой они нас научили?
Император:
— Я с удовольствием узнаю от тебя, что же это за вера и истина.
Ксен:
— Истина, царь, колет глаза. Не многих знаю, которые выдерживают это. И я боюсь, не была бы неблаговременность разговора причиной немалых бед. Ведь поскольку Бог, по ему известным причинам, дал власть над нами вам, если я воспользуюсь более опровержительными доводами против тебя, то можно будет считать, что надо мной занесен отточенный меч. Ибо я знаю, что ты не стерпишь, если я буду рассуждать об Иисусе. Ведь вы его Богом и сыном божиим считаете.
Император:
— Ничего такого не принимай в расчет, Ксен. Пусть недоверие, даже самое малое, не мешает тебе продолжать говорить все, что хочешь, относительно Бога моего Иисуса Христа; ибо я все вытерплю, — даже если бы тебе захотелось прибавить самое гнусное. Дело в том, что из этого не последует никакого ни бесчестья ему, ни вреда. Ведь и отцы ваши раньше называли его и обманщиком, и одержимым, и самаритянином, а он кротко все сносил, взяв на себя их спасение, хотя мог наслать на них тысячи молний и приказать земле разверзнуться и поглотить обидчиков. И никакое бесчестье не замарало его от их выдумок. В самом деле, если кто-нибудь попытается стрелять в небо, ведь никогда не сможет его достать, — точно так же и тот, кто попытается метать стрелы в него. Если, прежде всего, ты не будешь свободно и безбоязненно говорить всего того, что ты хочешь, то тебе не удастся хорошо узнать истину. Так что без сомнений спокойно спрашивай и высказывай все, что нравится, совершенно не опасаясь никаких неприятностей.
Ксен:
— Раз уж ты спокойно, как тебе, царь, подобает, изгнал [345] подкрадывающийся относительно возражений страх и выразил желание узнать истину, которой нас научили отцы, то призываю тебя спокойно слушать об Иисусе, о котором ты сказал, что он из одного со мной колена.
Как мы знаем от предков, он был — с другими четырьмя братьями — Иаковом, Иосией, Симоном и Иудой — сыном плотника Иосифа и Марии, который, ходя повсюду, убедил великое множество сбитого с пути народа присоединиться к нему и следовать за ним. Он ложно выставлял себя сыном божиим, хотя всем было известно, что он сын Иосифа, воображал, что сошел с неба, и обещал, что те, кто предпочтут послушаться его и последовать за ним, никогда не пойдут во тьму. И что всего поразительнее: не имея сорока лет от роду, заявлял, что был еще до рождения Авраама! Так вот, отцы наши, не вытерпев, слыша толикую ложь, собрались и предали его позорной смерти, пригвоздив к поперечному брусу. Вы же, сыны идолопоклонников, конечно, не в состоянии ясно увидеть истину; как же иначе возможно было бы счесть его бестелесным, неописуемым и непостижимым для ума Богом! Пусть бы вы в том только безрассудно ошиблись, что восприняли и почтили его как Бога, но вы и орудию наказания — кресту, на котором он был распят и умер, — столь почтительно поклоняетесь, называя его «спасительным» и другими почетнейшими из названий!
Пожалуй, будет пустословием обсуждать сейчас ваши бессмысленнейшие выдумки о нем, каковыми именно является и то, что он воскресил себя, тогда как его тело украли ученики, разрыв ночью гроб, в котором он был похоронен, и его посмертное вознесение на небеса, тогда как он себя даже не смог избавить от самой мучительной и позорнейшей из всех смертей и покончил счеты с жизнью как один из злодеев, которые были распяты вместе с ним.
Император:
— О пророках, Ксен, какое у тебя мнение? Веришь ли ты, что их речения были божественными и что они ничего не говорили от себя, но только то, что возвещал, говоря в них, Бог? Или ты думаешь об этом как-нибудь иначе?
Ксен:
— Конечно же я никогда не скажу иначе. Ведь если бы я подумал, что их прорицания не от Бога, я сам бы себя счел изменником и, по пословице, был бы связан собственными узами. Ибо если не допустить, что это так, то тотчас же исчезнет из нашей веры все святое, и никогда мы не признаем данные нам через Моисея скрижали божественными.
Император:
— Замечательно по истине и по верности расчета. Следовательно, если изречения пророков остаются в силе, то ваши древние отцы были, согласно Исайе, слепыми и глухими, ибо, говорит он, «глаза имея, не видят и, уши имея, не слышат» (ср.: Исайя, 43, 8). И это он сказал не о чувственных глазах и ушах, а о душевных чувствах. Иначе, если бы у них были повреждены телесные чувства, разве казалось бы, что они поступают неправильно? И потому нет у них отговорки в их грехе.
В самом деле, в какой утонченной защите преуспели бы они, когда, видя каждый день совершаемые Христом чудеса, — т. е. прокаженных — очищенными, хромых — вскакивающими, иссохших — исцеленными, несчастно родившихся слепыми — зрячими, расслабленных — окрепшими, и что более и божественнее всего: мертвых — стряхивающими смерть как сон, — а также слыша глаголы вечной жизни, чего ради и Давид воспевал благодать, разлившуюся в его устах, не только из-за всего этого не потянулись к его знанию и не извлекли для себя хоть какой-нибудь маленькой пользы, но, заткнув уши подобно глухому аспиду, что ни день не прекращали распаляться главным образом для убийства того, кто их благодетельствовал. [346]
Итак, если мы взяли за основу, с чем согласны и вы, что слова пророков божественны, то как те, о ком возвещено от Бога, что ум их слеп и глух, могли бы правильно усвоить истину, пока спесь и злоба владеют их душами? Если же оказывается бесспорным, что таковы предводители многих, которым доверено руководство другими, лица, призванные учить, то возможно ли, чтобы основная масса тех, кто идет за ними, не оказалась настроенной еще хуже, чем они, не впала в еще большее заблуждение и не сделалась слепа к свету истины? Ибо слепому невозможно от слепого узнать о сиянии солнца, ни также глухому от другого такого же выучиться грамоте. Ты ведь сам выше заявил, что вы от отцов ваших научились истине. От каких же? От изобличенных Богом, что они слепы и глухи? Но истина яснейшим образом утверждает, что если слепой поведет слепого, оба упадут в яму (Матф., 15, 14).
Если бы, однако, они были только перед самими собой виноваты в бедах, добровольно самих себя сбрасывая в пропасть уничтожения, это было бы делом невежества, а потому и суд им был бы более мягким. Но так как они оказываются повинны в страшнейшей из смертей столь великого множества душ, то какую же казнь сочтет всякий подходящей для них, какой преисподней, какого огня они не заслуживают?
Ксен:
— То, что слова Исайи не Божьи глаголы, трудно мне было бы доказывать; и я скажу лучше, что они относятся не к учению, но к множеству согрешений. Иб