В 1753 году отмечался первый юбилей Санкт-Петербурга — пятидесятилетие со дня основания новой российской столицы. Юный город на берегах Невы удивлял приезжих иностранцев красотой зданий и размахом строительства. Его великолепие олицетворяло могущество Российской империи. Увидеть, почувствовать это должны были не только заезжие иностранцы, но и дворы крупнейших западноевропейских государств. В честь памятной даты был выпущен альбом с изображением «знатнейших перспектив» города. Воспроизведенные в нем виды Санкт-Петербурга исполнил русский рисовальщик и гравер Махаев.
Михаил Иванович Махаев родился в 1718 году. Одиннадцати лет он был определен в «адмиралтейскую академию», которая готовила офицеров для русского флота. В то время она размещалась в бывшем доме Кикина, стоявшем на месте юго-западной части нынешнего Зимнего дворца. Там в течение двух лет Махаев обучался математике и навигационному делу. По указу правительствующего сената от 31 августа 1731 года он вместе с другими пятью учениками был переведен в мастерскую при Академии наук «ко инструментальному мастерству, для делания феодолитов и к тому принадлежащих инструментов». В те годы в России появился новый инструмент для съемки местности — теодолит, и в инструментальной мастерской при Академии наук осваивалось его производство для обеспечения экспедиций Академии. В распоряжении библиотекаря Академии наук И. Д. Шумахера говорилось: «Оных учеников в академию наук принять и для науки означенного инструментального художества к мастеру Ивану Колмыку отослать». И. И. Калмыков был основателем научного приборостроения в Академии. С 1727 года он изготовлял в оборудованной им мастерской различные чертежные, физические и геодезические инструменты, которые, по свидетельству канцелярии Академии, ни в чем не уступали английским и французским. Новым ученикам объявили, что они должны являться на работу в указанные часы, без ведома мастера с работы не отлучаться и от пьянства «весьма воздержаны быть». А чтобы они в будущем неведением не отговаривались, с них была взята в том подписка. Кроме чисто профессиональных занятий, новых учеников «каждый день по два часа, от седьмаго до девятаго» обучали немецкому языку. Поселили Махаева с товарищами на академической квартире на Васильевском острове в одном из тех многочисленных деревянных домишек, которыми до 1739 года был застроен болотистый участок за зданием Кунсткамеры, принадлежавший Академии наук. Квартира, дрова и свечи давались им бесплатно, однако решение вопроса о назначении жалованья затянулось, так как ввиду скудности своего бюджета Академия не могла «оных учеников означенным жалованьем для пропитания удовольствовать».
8 ноября новые ученики пишут в Академию «всепокорное доношение»: «Прошедшего октября 5-го дня взяты мы, нижайшие, из академии учеников математических и навигационных наук в помянутую академию к инструментальному делу в ученики, при котором деле и обретаемся. А в пропитании имеем великую нужду, понеже на Адмиралтейской стороне имели себе в пище заимодавцев, с которыми, получа жалованье, проча впредь, расплатились, так что почти за расплатою ничего денег не осталось. А на здешней стороне (т. е. на Васильевском острове. — К. М.), не зная нас, в долг не верят. Того ради всепокорно просим, да соблаговолит академия наук выдать нам взачет на пропитание денег хотя по малу числу, дабы нам, будучи у помянутого дела, не помереть безвременно голодною смертию».
Согласно расходной ведомости Академии наук от 6 ноября 1734 года Махаеву, как и другим ученикам «при инструментальном деле», было определено жалованье двадцать четыре рубля в год. Вскоре Махаев был переведен в мастерскую ландкартного и словорезного дела к мастеру Г. И. Унферцахту, так как в именном штате Академии наук от 7 марта 1735 года он уже числится «при литерном деле» с сохранением прежнего годового жалованья. С некоторыми перерывами Махаев проработал в ландкаргно-словорезной палате Академии наук тридцать пять лет.
В недавно открытой Академии порядки были заведены строгие. Во главе каждой палаты стоял мастер, которому вменялось в обязанность надзирать за своевременным приходом на службу подчиненных ему подмастерьев и учеников и неотлучным прилежным трудом их в положенные часы.
Но несмотря на старание и тяжелый труд от зари до зари, нужда всю жизнь преследовала Махаева. Скудного оклада, получаемого в Академии, на жизнь не хватало, и он неоднократно пишет челобитные с просьбой о прибавке жалованья. В 1742 году Махаев получал шестьдесят рублей в год, но жить на пять рублей в месяц было очень трудно и он подает прошение на имя императрицы Елизаветы Петровны, в котором пишет о том, что в течение одиннадцати лет безупречно служит в Академии наук, а жалованья до сих пор получает только пять рублей в месяц. Денег этих на жизнь не хватает, поэтому он не может выбраться из долгов и просит о прибавке жалованья.
К прошению была приложена аттестация мастера Унферцахта, в ней говорилось: «настояшия аттестую, что он после 8 лет учебы может быть совершенно объявлен подмастерьем».
На челобитную Махаева конференц-секретарь Академии наук Шумахер наложил резолюцию, по которой Махаев за прилежную и беспорочную службу при Академии наук был определен подмастерьем ландкартного и словорезного дела и к его прежнему жалованью было прибавлено три рубля в месяц.
Однако, как писал Махаев в прошении в 1745 году, «жалованья определено мне в год против прочих подмастерьев гораздо меньше». Например, подмастерья гравировальной палаты И. А. Соколов и Г. А.Качалов получали в это время уже по двести рублей в год.
Жил Махаев с 1740 года в бывшем доме графа Головкина (на месте нынешнего здания Академии художеств), нанятого под Академию наук в декабре 1740 года, на третьем этаже, в комнате, где кроме него ютились еще четыре человека. В этом же доме жил «живописный мастер» Элиас Гриммель, преподававший в гравировальной и рисовальной палатах Академии наук, а также подмастерья Качалов и Соколов, впоследствии известные русские граверы. В 1743—1745 годах Махаев вместе с ними посещал «из своей охоты» уроки рисования Гриммеля три раза в неделю после обеда и рисовал «с натуры или с живой модели».
Уже в начале 1740-х годов Махаев считался лучшим «литерным» специалистом Академии наук, так как в отсутствие мастера Унферцахта успешно исполнял вместо него обязанности мастера ландкартно-словорезной палаты и старательно обучал порученных ему учеников и, кроме того, принимал участие в выпуске Атласа Российской империи. Именно Махаев писал на пергаменте дипломы почетным членам Российской Академии наук, в том числе в 1746 году Вольтеру, а в июне 1748 года — дипломы новым профессорам Академии — М. В. Ломоносову и В. К. Тредиаковскому. По заказу двора Махаев исполнил рукописные тексты нового устава и штата Академии наук 1747 года для поднесения императрице. В 1748 году он выполнил подписи на русском и французском языках на новом плане Санкт-Петербурга, который готовился для гравирования. Им же была гравирована «Азбука российская для письма». Выполненные Махаевым работы сыграли важную роль в формировании русского шрифта второй половины XVIII века.
В середине XVIII века на Монетном дворе в Петербурге изготовлялась серебряная гробница Александра Невского. В распоряжении канцелярии Академии наук от 18 июля 1750 года говорилось о том, что надписи на раке надлежит вырезать подмастерью Махаеву. Вначале Махаев написал на бумаге четырнадцать вариантов надписи различными шрифтами. Апробированный императрицей Елизаветой вариант был вырезан им на щитах раки в 1752 году. Кроме того, на протяжении тридцати с лишним лет Махаев гравировал подписи и цифры на различных физических и математических инструментах, изготовлявшихся в мастерских Академии.
Однако Махаева не удовлетворяла весьма однообразная работа по гравированию надписей в ландкартно-словорезной палате. Его склонность к творческой деятельности искала применения, и такая возможность ему представилась. Академия наук была заинтересована в том, чтобы иметь у себя «перспективного мастера», и по указу канцелярии Академии в 1745 году Махаеву было объявлено, чтобы он помимо своей основной работы «прешпектам обучался». 26 августа 1746 года ему был выдан «Открытый лист на право снимать проспекты в Петербурге», в котором говорилось о том, что подмастерью гравировального художества Михаилу Махаеву для нужд Академии наук разрешается снимать проспекты, где он пожелает, — в Петербурге и вне его. Очевидно, Махаев и в новой для него области быстро приобрел достаточное умение, потому что уже вскоре Академия начинает поручать ему выполнение зарисовок видов города. Так, в июле 1747 года следует распоряжение канцелярии Академии наук о посылке Махаева в Александро-Невскую лавру для зарисовки перспективного вида монастыря, необходимого в подготавливаемой к изданию гравюре. Этот первый известный нам проспект Махаева был использован для видового картуша в нижней части гравюры Г. Качалова «Тезис Александро-Невского монастыря», исполненной в 1748 году.
Через несколько лет в одном из прошений Махаев напишет: «Обучался я, нижайший, из своей охоты по книгам в свободное от академических дел время перспективной науке и получал в ней такие успехи, что по благоволению канцелярии А. Н. сверх выше упомянутой должности употребляем был к снятию здешнего города Сенктпетербурга проспектов; производил оные с неусыпным старанием и тратою моих денег и на последок до такого совершенства оные проспекты приведены были, что по апробации собрания Академии художеств благоволила канцелярия А. Н. все выгравировать и в прошлом 1753 году в свет издать». Упоминаемые Махаевым книги, по которым он самостоятельно изучал теорию перспективы, были «Краткое и простое изложение наиболее полезных правил искусства перспективного рисования» И. Шюблера, «Два правила практической перспективы» В. Виньолы и «Практическая перспектива» И. Ремболда.
В 1748 году в рисовальный класс Академии наук был приглашен преподавателем один из крупнейших иностранных живописцев, среди работавших в России в середине XVIII века, итальянец Джузеппе Валериани. В заключенном с ним контракте определялись его обязанности: он должен был обучать правилам перспективы порученных ему учеников, поправлять ошибки в их практических работах и давать в Академии предложения и советы по вопросам перспективы всякий раз, когда потребуется.
В мемории президенту Академии наук графу К. Г. Разумовскому Валериани писал, что поступает на службу в Академию наук для преподавания правил перспективы и оптики и исправления всех проспектов, которые будут нарисованы теми учениками, кого он признает способными для этого. Ему известно, что несколько учеников Академии занимаются рисованием проспектов Петербурга, один из которых он видел и обнаружил большое дарование у того, кто его исполнил. Упоминаемый Валериани проспект — это «Вид Александро-Невской лавры», который Махаев исполнил «в исходе 1747 года» и в процессе работы «для поправки возил к Валериани», который как крупнейший специалист в области перспективной живописи в России привлекался Академией наук для отдельных работ уже с 1745 года.
Валериани стал обучать рисованию проспектов с помощью специальных приборов и приспособлений, как это было принято в Западной Европе. В мае 1748 года Махаев пишет рапорт в Академию наук, в котором требует изготовить необходимые для снимания проспектов «инструмент с медными при нем гайками, по данной модели от мастера Валериани», а также две квадратные доски с двумя угольными линейками к ним для рисования и штатив-треногу, чтобы можно было эти доски употреблять вместо столов.
В 1748 году русским правительством было принято решение издать к пятидесятилетию основания Санкт-Петербурга план новой столицы, еще столь мало известной в Западной Европе. 21 июня 1748 года об этом было сообщено Совещанию по делам художественным при Академии наук и указано «членам (Я. Штелину, Д. Валериани, И. Шумахеру и Э. Гриммелю, — К. М.) в своем собрании между собой совет иметь, как то дело начать и каким образом оное с пользой и похвалою к окончанию привесть». Судя по дошедшим до нас протоколам заседаний Совещания по делам художественным, вначале планировалось издать только новый подробный план Санкт-Петербурга, затем было решено «в здешнем плане еще прибавить представления знатнейших и публичных строений города на подобие большого парижского плана», т. е. проспекты должны были обрамлять план. Позднее эта идея была развита дальше, и проспекты были исполнены как приложение к плану города.
В постановлении Академии наук от 14 июля 1748 года были определены исполнители намеченной работы: «Понеже С-Петербургский план имеет быть при академии на меди вырезан вновь, чего ради для снимания прешпектов надлежит быть архитектору Шумахеру, адъюнкту Трускотту и подмастерью Махаеву, а сего числа оный Махаев рапортует, что перспективнаго дела мастер Валериани требует для снимания тех преспектов две липовыя доски с деревянными сложными подножками, да для закрытия небольшую будку из вощанки, на сложных же столбиках, чтоб повелено было сделать по указанию онаго Валериания....Сверх же сего потребен им для ношения инструментов и для отогнания простых людей — солдат. Того ради определено: Показанному архитектору Шумахеру с товарищами для снимания оных прешпектов дать из канцелярии письменный билет, дабы от полиции в том им запрещения не было;...а солдата для ношения инструмента дать из канцелярии». Архитектор И. Я. Шумахер, по-видимому, выбирал, что снимать, и определял точки, с которых Махаевым производилась съемка проспектов, а в задачу адъюнкта географического департамента Академии И. Ф. Трускотта входило составление нового плана Санкт-Петербурга, поскольку город быстро рос и старый план, снятый в 1737 году, уже не мог быть использован в альбоме.
Через полгода составление нового плана было закончено. Он был украшен рисунками, выполненными по проекту Я. Штелина. В левом нижнем углу на высоком пьедестале, окруженном аллегорическими фигурами, изображена Елизавета Петровна в короне, со скипетром и державой в руках. Слава венчает ее лавровым венком. За памятником справа видно здание Двенадцати коллегий, на площади перед ним высится конный монумент Петра I работы К. Б. Растрелли, который предполагалось там установить. Слева вдали — Петропавловская крепость. Рисунки этих построек, а также помещенные в правом верхнем углу плана герб Санкт-Петербурга и атрибуты наук, художеств, торговли и военного дела были исполнены Махаевым.
Во второй половине 1748 года в жизни Махаева происходят несколько печальных событий. В доношении 30 июля 1748 года он пишет: «Содержусь я, нижайший, за мое пред командою преступление, а именно: за нехождение мое к положенному на меня делу и за пьянство, под караулом, в железах.
Того ради канцелярию академии наук всепокорнейше прошу, дабы повелено было мне сию вину отпустить, а из желез и из-под караула освободить. А впредь я никаких худых поступок никогда ни под каким видом чинить не буду, в чем обяжуся подпискою руки моей».
Возможно, что причиной проступка Махаева были какие-то осложнения отношений с Валериани или отзывы о его проспектах Совещания по делам художественным, которое, как видно из протоколов заседаний, в первые месяцы работы над альбомом особенно часто критиковало его рисунки и возвращало их на доработку. Ясно одно, что сильно было задето самолюбие Махаева, если после стольких лет прилежной, безупречной службы, занимаясь интересной творческой работой, он вдруг махнул на все рукой и перестал появляться в Академии.
В ответ на прошение Махаева канцелярия Академии наук указом разрешила снять с него кандалы, но приказала оставить его под стражей и запретить выходить из мастерской ландкартно-словорезной палаты. Капралу Анцыгину из военной команды Академии было приказано неослабно следить за Махаевым, чтобы тот постоянно был занят работой и не пьянствовал, а также смотреть за тем, чтобы никто не приносил Махаеву в мастерскую вина. Замеченных в этом нарушении надлежало брать под караул. С Махаева была взята подписка в том, что он впредь никогда не будет совершать подобных проступков. Канцелярия Академии наук грозно предупредила его, что в следующий раз он будет отдан пожизненно в солдаты и отправлен на службу в самые дальние гарнизоны.
Однако, несмотря на столь грозное предостережение и данную Махаевым подписку, спустя четыре месяца все повторилось. Канцелярия Академии наук определила: «держать его неисходно в мастерской палате под караулом. А ежели усмотрено будет, что он, Махаев, будучи под караулом, явится пьян, в таком случае приставленные к нему солдаты жестоко будут на теле наказаны, о чем им объявить в канцелярии». Здесь уже нет речи об определении его в солдаты и высылке навечно в дальний гарнизон, Махаев стал необходим Академии, так как на него одного была возложена вся работа по снятию проспектов для подготовляемого альбома, и он проявил в ней такие способности, что заменить его было некем.
Для съемки проспектов Махаев стремился выбрать высокую точку — церковную колокольню, триумфальные ворота или башню здания. В тех случаях, когда не было возможности использовать такие точки, Махаев применял специальный помост — изготовленную «плотничью работою машину, вышиною в две сажени» (т. е. более четырех метров). На него устанавливалась будка, накрытая пропитанным воском холстом, изготовленная столяром Академии по указаниям Валериани. В будку ставилась «рисовальная доска, с рамою на ножках». Сверху на крыше будки было укреплено под углом сорок пять градусов зеркало, которое можно было поворачивать. Через отверстие в крыше отраженное в зеркале изображение с помощью системы линз проецировалось на лист бумаги, лежащий на рисовальной доске. Художник обводил изображение карандашом и получал контуры вида — «проспекта». Этот способ очень ускорял и упрощал работу. Вышеописанное приспособление для съемки местности с натуры известно под названием камеры-обскуры, которая впервые была описана великим итальянским художником и ученым Леонардо да Винчи. Все западноевропейские видописцы, в том числе и знаменитый Антонио Канале, широко использовали ее при рисовании с натуры городских видов и панорам. Заслугой Валериани является го, что он познакомил русских мастеров с методами работы западноевропейских художников.
При работе Махаев использовал «к размериванию и рисованию цыркуль простой, а другой троеножный и с перьями, при том и рейсфедер». В июне 1749 года он писал в рапорте в Академию наук, что «к сниманию санктпетербургских проспектов и других мест весьма надобно першпективная труба длиною три фута да небольшие компас и ватерпас».
Хотя Махаев пользовался при съемке камерой-обскурой, его проспекты не являются механическим воспроизведением видов города. На основе выполненных с натуры зарисовок Махаев создавал затем у себя в мастерской черновой вариант пейзажа, в случае необходимости возвращаясь на натуру. Для точной передачи архитектурного облика изображаемых построек, а также для воспроизведения в то время еще недостроенных или уже разрушенных зданий, которых не должно быть на парадных видах Санкт-Петербурга, он пользуется архитектурными чертежами. Так, на «Проспекте вниз по Неве реке между зимним Ея Императорскаго Величества домом и Академиею Наук» мы видим здание Кунсткамеры, башня и внешняя отделка которого были уничтожены пожаром в декабре 1747 года. Для восстановления облика Кунсткамеры Махаев пользовался чертежами альбома «Палаты Санктпетербургской императорской Академии наук, Библиотеки и Кунсткамеры...» (1741). В ноябре 1750 года он работал над видом третьего Зимнего дворца и в рапорте в канцелярию Академии наук сообщал, что для изображения двух фонтанов, бывших на лугу перед дворцом в 1745 и 1746 годах, ему необходимы их рисунки, которые имеет обер-архитектор Канцелярии от строений граф Растрелли. Тщательность в изображении архитектуры в ряде проспектов сочетается с довольно свободной компоновкой зданий на листе по отношению друг к другу. Так, в «Проспекте Государственных Коллегий с частию Гостинаго двора с Восточную сторону» Гостиный двор сильно развернут на юго-восток по отношению к зданию Государственных коллегий, в «Проспекте вверх по Неве реке от Адмиралтейства и Академии Наук к востоку» Петропавловская крепость очень приближена к стрелке Васильевского острова. Сделано это для совершенствования композиции проспектов и заполнения свободного пространства листа.
После съемки с натуры Махаев рисовал каждый проспект по два-три раза начерно у себя в мастерской, затем наиболее удачные варианты возил на просмотр к Валериани, который вносил поправки и указывал, что требовалось доделать. В марте 1751 года Валериани писал в доношении в Академию наук, что не только постоянно руководил съемкой петербургских проспектов и помогал в их завершении, но и сам прилежно работал над ними у себя дома. Важная роль Валериани в изготовлении санктпетербургских проспектов видна и из счетов, представленных Махаевым в канцелярию Академии наук для оплаты расходов, понесенных им при работе над городскими видами. С весны 1749 года в течение двух лет в них постоянно повторяются фразы; «на частые переезды в дом к Г.[осподину] Валер.[иани] для рисования и оттушевывания проспектов», «на частыя и всегдашния переезды в дом к Г.[осподину] Валер.[иани] для отделывания при нем оных проспектов». На этом этапе работы в проспекты вносились придающие им динамичность и декоративность изображения судов и стаффажа. Во время работы над проспектами Махаев неоднократно ездил на Неву зарисовывать с натуры яхты, боты, баржи и другие типы судов, бороздивших невские воды. Однако из-за срочности работы недоставало времени рисовать все корабли с натуры, и он обращается в канцелярию Академии наук с просьбой затребовать в Адмиралтействе и на партикулярной верфи чертежи галер, ботов и других судов для представления их на петербургских проспектах. Махаев неоднократно ездил к Валериани «для поставления судов купеческих» и «поставления фигур человеческих» на проспекты под его руководством. В рисовании стаффажа Махаеву помогал ученик Алексей Греков, в аттестации которого И. А. Соколов в 1752 году написал: «способствует в рисовании малых фигур на проспектах, рисует с живой натуры». В работе над проспектами вместе с Грековым Махееву помогал и другой ученик Иван Лапкин.
На заключительном этапе проспекты окончательно доводились Махаевым с помощью линейки, циркуля и отчасти от руки и проходились тушью, пером и кистью.
Готовые проспекты рассматривались Совещанием по делам художественным, после одобрения которым подписывались Штелином как председателем и Валериани как руководителем работ и передавались в гравировальную палату для гравирования на медных досках. Но на этом работа Махаева над проспектами не заканчивалась. Он принимал участие в их гравировании — наносил основные контуры рисунка на загрунтованную медную доску, которую мастера и подмастерья гравировальной палаты прорабатывали затем резцом. После этого доска травилась «царской водкой» (смесью соляной и азотной кислот), затем грунт смывался, рисунок доводился резцом и делался пробный оттиск, который корректировался, после чего доска исправлялась граверами и делался еще один пробный оттиск. Только после этого доска поступала в ландкартно-словорезную палату, где Махаев с учениками вырезал на ней подписи на русском и французском языках. Махаев придавал большое значение этой работе: «Много ровное письмо красы делает, а худая подпись все и хорошее дурным представит».
Зарисовка проспектов для альбома продолжалась менее двух лет. За это время Махаев выполнил около двадцати видов города, но Совещание по делам художественным одобрило только двенадцать из них.
В июле 1752 года, когда работа над гравюрами уже подходила к концу, вдруг было решено включить в альбом и вид Кронштадта. 16 июля Махаев с двумя учениками — Грековым и Лапкиным и «гезелем Фелтиным» (будущим известным русским архитектором Ю. М. Фельтеном) был послан на неделю в Кронштадт. Там он с учениками зарисовывал «проспект с крепости Кронштадтской гавани и всякому казенному и обывательскому строению», «гезель же Фелтин снимал план и профиль с деревянной модели всему невозделанному каналу и с бассейнами», т. е. новопостроенного кронштадтского дока. Однако спешка не дала результатов. Махаев рапортовал в Академию, что «генерального проспекта от Кронштадта на срочное число делать было не можно». Поэтому количество гравюр в альбоме осталось прежним — двенадцать, из них четыре «генеральных» проспекта в два александрийских листа и восемь «специальных» проспектов в один александрийский лист. Название «александрийский лист» употреблялось в то время для обозначения листа размером приблизительно сорок на шестьдесят пять сантиметров.
Изобразительная летопись города, начатая первым видом Санкт-Петербурга в 1704 году на гравюре П. Пикарта и продолженная в листах А. Ф. Зубова, X. Марселиуса и О. Эллигера, достигает расцвета в рисунках Махаева, традиции которого спустя полвека продолжили в своих живописных работах Ф. Я. Алексеев и Б. Патерсен.
В своих рисунках Махаев создал образ Петербурга того времени, запечатлел архитектурные сооружения, возведенные в столице за пятьдесят лет, о которых столь выразительно сказал М. В. Ломоносов: «Ровную и нискую земли плоскость подостлала натура, как бы нарочно, для помещения гор, рукотворенных для доказания исполинскаго могущества России, ибо хотя нет здесь натуральных возвышений, но здания огромныя вместо их восходят». Петербургские виды Махаева продолжают традицию «прешпектов» петровского времени и являются как бы дополнениями к плану города. Но в середине XVIII века перспектива, оставаясь еще документальной зарисовкой городского вида, уже приобретает черты пейзажа. В работах Махаева появляется новый художественный образ российской столицы, отличный от созданного Зубовым и вместе с тем преемственно с ним связанный. Связь с гравюрами петровского времени сохраняется в широком развороте пространства, в мотиве многочисленных судов на реке. Но в образе Петербурга, созданном Махаевым, видно личное отношение художника к городу, воспевание его красоты. Махаев чувствовал поэзию городского пейзажа и умел ее передать. Это и есть то новое, что отличает рисунки Махаева от изображений Петербурга Зубова. Кроме того, между ними существуют и композиционные отличия, Зубов рисует здания фронтально, точно передавая все особенности архитектуры. Махаев же создает пейзаж города или архитектурного ансамбля. Отдельные постройки он часто рисует с угла, придавая им не только большую пространственность и глубину, но и большее зрительное правдоподобие. Махаев достигает значительных успехов в овладении перспективой. В некоторых рисунках он сдвигает точку схода в сторону от центра (например, «Проспект Биржи и Гостинаго двора вверх по малой Неве реке»), допускает асимметрию в размещении архитектурных масс (например, «Проспект новопостроенных палат против Аничковских ворот»).
По сравнению с гравюрами Зубова Махаев в своих проспектах отводит больше места небу. Вместо картушей или лент с надписями, обычных в листах Зубова, Махаев помещает переданные с помощью отмывок тушью облака, которые зданиях. Если для панорам петровского времени характерна четкая прорисовка предметов переднего плана, то в проспектах Махаева им часто придается, наоборот, силуэтный характер («Проспект вверх по Неве реке от Адмиралтейства и Академии наук к востоку»), как это было распространено в декоративной живописи в середине XVIII века. Такая силуэтность переднего плана усиливает впечатление свето-воздушной среды и способствует передаче раскрывающегося в глубину пространства. Выполненные в легкой, изящной манере, столь соответствовавшей стилю изображаемой барочной архитектуры, рисунки Махаева при переводе в гравюру, к сожалению, становились суше и тяжелее.
Перелистывая альбом, мы как бы совершаем прогулку по Санкт-Петербургу. На проспектах воспроизводится центральная часть города и отдельные замечательные здания. Наиболее застроенными районами были в то время берега Невы. Здесь находилось большинство каменных зданий, выдающихся в архитектурном отношении. И поэтому Нева и ее берега были в центре внимания художника. На реке множество военных и торговых кораблей, снуют бесчисленные лодки, которые служили тогда как транспортное средство для перевозки людей и грузов по Большой и Малой Неве, Фонтанке, Мойке. Изображение набережных оживлено передачей повседневной жизни города: мчатся кареты, скачут курьеры, маршируют солдаты, разносчики предлагают свои товары, фонарщик зажигает фонари у Аничкова моста, дворяне прогуливаются по набережным, простой люд спешит по улицам. Стаффаж не только оживляет проспекты, но и служит средством выявления масштаба построек. Кроме того, он подчеркивает назначение зданий: придворные у Летнего дворца, кареты сановников и курьеры у здания Государственных коллегий, толпа горожан и извозчики у Гостиного двора. В архитектурные пейзажи включены жанровые сцены: парад на лугу перед третьим Зимним дворцом, чтение царского или сенатского указа на площади возле здания Государственных коллегий, выгрузка товаров с кораблей у Гостиного двора, строительные работы на набережных, укладка бревен в штабеля на берегу Фонтанки, выпас коров на лугу перед Адмиралтейством.
Обращение к Петербургу, прославление российской столицы характерно для деятелей русской культуры середины XVIII века. «Распростертыя рядом по главным берегам невским и меньших протоков государственныя и обывательския палаты каким великолепием восхищают зрения, усугубляя красоту в струях спокойных изображением, пересекающимся то от волнения, то от плавающих многочисленных судов разнаго рода, отнимающих любезное мечтание на время, якобы для увеличения приятности и смотрящих жадности. Взойдет кто на высокое здание, увидит, кругом осматривая, якобы плавающия на водах домы, и токмо разделенные прямыми линеями, как бы полки, поставленный урядными строями. При сем каналы, сады, фонтаны, перспективы в самом городе и в увеселительных домах, окрест его лежащих».
Вместе с Ломоносовым и Тредиаковским Махаев воспел красоту Санкт-Петербурга, за несколько десятилетий превратившегося из города-порта, города-крепости в город прекрасных дворцов и парков. Но в рисунках Махаева и гравюрах с них запечатлен не весь город, а только его центральная часть, что объясняется, прежде всего, поставленной перед Махаевым задачей — изобразить «знатнейшие проспекты» Санкт-Петербурга. Пышность и великолепие дворцов оттеняются скромностью окружающих построек. Махаев с документальной точностью передает архитектуру зданий, их формы и пропорции. Гравюры с рисунков Махаева сохранили для нас архитектурный облик многих замечательных, позже исчезнувших или перестроенных петербургских зданий первой половины XVIII века — Летнего, а также второго и третьего Зимних дворцов, каменного Гостиного двора на стрелке Васильевского острова, первоначальный облик Адмиралтейства, Кунсткамеры и Государственных коллегий, еще не полностью застроенной Невской перспективы.
Альбом «План столичного города Санкт-Петербурга с изображением знатнейших онаго проспектов изданный трудами императорской Академии Наук и Художеств в Санкт-Петербурге» с планом и двенадцатью видами города был отпечатан в мае 1753 года тиражом сто экземпляров и предназначен «в подарок за море господам послам и посланникам и обретавшимся при чужестранных дворах российским министрам и в королевские тамошние библиотеки», а также для свободной продажи. Его экземпляры были высланы российским послам в Вене, Гааге, Дрездене, посланникам в Варшаве, Гамбурге, Данциге, Копенгагене, Лондоне, Стокгольме и в королевские библиотеки Берлина, Дрездена, Копенгагена, Лондона, Парижа, Стокгольма. Кроме того, по одному экземпляру было выдано бесплатно Махаеву, Соколову, под смотрением которого осуществлялось гравирование проспектов и плана, составителю нового плана Санкт-Петербурга Трускотту и членам Совещания по делам художественным Штелину, Валериани, Гриммелю и Шумахеру. Оставшиеся экземпляры продавались по весьма высокой для того времени цене — десять рублей.
Вышедший альбом пользовался большой популярностью. Первый тираж разошелся очень быстро, и в 1754, 1755 и 1756 годах трижды проводилось дополнительное печатание альбома. С отдельных его листов в России и за границей делались многочисленные живописные и гравированные копии. Эстампы, печатавшиеся с проспектов за границей, имеют подписи на английском, итальянском, испанском и французском языках. Гравюры с видами Петербурга, исполненные с рисунков Махаева, часто использовались в качестве сюжетов для украшения мебели и росписи табакерок.
Работа Махаева и граверов Художественного департамента над видами Петербурга получила всеобщее признание. В указе правительствующего сената от 14 июня 1753 года было отмечено, что российские художники показали высокое мастерство в создании проспектов и деньги на их обучение и жалованье расходовались не напрасно. Авторитет Махаева в Академии наук также растет. Через три года Валериани пишет в аттестате Махаеву: «За такие его полезные труды также и добропорядочное содержание к оказанию ему от канцелярии Академии Наук всякой милости и прибавления жалованья весьма достоин». 28 июня 1756 года ему было присвоено звание мастера. В 1757 году он сменяет Валериани на его посту члена Совещания по делам художественным. В сентябре 1759 года Махаев получил чин прапорщика.
После выхода альбома работа Махаева как перспективного рисовальщика не закончилась. В 1753—1757 годах он выполнил семь рисунков для гравюр с изображением Каменного острова по заказу тогдашнего его владельца канцлера Российской империи графа А. П. Бестужева-Рюмина. Запечатленный на гравюрах архитектурный ансамбль был создан в 1740—1750-х годах неизвестным архитектором и до наших дней не сохранился. В 1765 году Каменный остров приобрела Екатерина II, а в 1766—1781 годах на месте прежней усадьбы под наблюдением архитектора Ю. М. Фельтена был построен Каменноостровский дворец.
Точки для съемки каменноостровских проспектов выбирал Штелин. Осенью 1753 года он писал, что ему «потребно... подмастерье Махаев с перспективными его инструментами, да надобна шлюпка, чтоб на ней немедленно к Каменному острову ехать и требуемые два проспекта, выбрав, назначить и приказать оные снять подмастерью Махаеву». Здесь речь идет о первых двух видах, выполненных Махаевым в том же году.
Листы этой серии показывают нам, как выглядели загородные усадьбы российских вельмож в середине XVIII века — нарядный дворец с флигелями, обширным партерным садом вокруг, с построенными в нем павильонами и беседками. Махаев запечатлел в своих рисунках характерные особенности регулярного парка, появившегося в России при Петре I и широко распространенного до 1770-х годов.
В художественном отношении эти проспекты несколько уступают предыдущим работам Махаева. Ощутимо различие в эмоциональном настрое этих листов по сравнению с рассмотренными выше петербургскими проспектами 1748— 1750 годов. Заметная сухость изображения, одинаковая во всех листах симметричность композиции, довольно схематичное изображение растительности — все это наводит на мысль, что Махаев, хотя и добросовестно, но без особого увлечения исполнял эту заказную работу для всесильного вельможи.
В августе 1754 года Махаев начал работу над проспектами окрестностей Санкт-Петербурга. В первый год он снял три проспекта Царского Села. Проспект Царскосельского дворца на двух листах Махаев после съемки на месте рисовал в рабочие часы в Академии наук, а Эрмитаж и Охотничий павильон для скорейшего завершения он отделывал у себя дома в свободное от работы в Академии время — по вечерам и по праздникам. Законченные проспекты были апробированы Совещанием по делам художественным и отданы в гравировальную палату мастеру Соколову. В 1758 году Махаев дополнил и исправил рисунок