(Даниэль)
- У тебя есть обезболивающее?
Мэтт похож на человека, которого долго били ногами. Или – что более вероятно – кого-то бил он сам. Посторонившись, Даниэль пропускает брата внутрь и молча идет к низкому столику, на котором как раз распотрошенная аптечка. Он не спрашивает, что случилось, только находит нужное и отправляется за водой. Он босиком и без рубашки, так что хорошо видна татуировка ворона с распростертыми крыльями на всю спину.
Квартира Даниэля – большая студия, где только ванная отдельно, а кухню отделяет от остального пространства барная стойка. Огромные окна, какое-то оборудование в углу на мощных треногах, совершенная геометрия полок и шкафов. Идеальный порядок, который бывает в тех местах, где не живут по-настоящему.
Только выкрашенные в ровный черный тон стены напоминают о комнате Даниэля в особняке Садового квартала – набитой всяким хламом, который говорит о человеке куда больше, чем паркет цвета венге.
Отдав стакан с водой, Даниэль усаживается рядом, а Мэтт кивает на низенький столик, на матовом стекле которого россыпь таблеток. Большинство черного цвета.
- Ты решил заделаться фармацевтом?
Даниэль поднимает руки, и Мэтт видит, что его ладони как будто перепачканы сажей.
- Хотел посмотреть, как будет ложиться на кожу эта гадость, если растолочь, добавить немного воды… краска мне не подходит для съемок.
- И как?
- Отмывается, зараза, плохо.
Даниэль часто фотографирует и охотно рассказывает о новом проекте, пока Мэтт расслабляется, ощущая, как обезболивающее начинает действовать. Мэтт рад, что застал Даниэля, возвращаться к себе слишком долго. Возможно, он мог бы решить, что это удачное совпадение обстоятельств или провидение.
Даниэль не верит в судьбу. Мэтт не верит ни во что.
Еды в холодильнике нет, но магнитиком с эмблемой рок-группы прицеплен номер телефона. Даниэль звонит, и через двадцать минут им привозят пиццу со сладковатым соусом. Визитка пиццерии отправляется в мусорку – точно под статуэткой Дружище Христоса из «Догмы» в окружении перьев и бус Марди Гра.
- Ко мне тут отец заходил, - неожиданно говорит Мэтт.
- Зачем? – в голосе Даниэля не слышится даже намека на интерес.
- Понятия не имею. Хотел мозги вправить.
- Его любимое дело. Еще вернется. Наверняка опять Мэри достала.
Даниэль никогда не называет ее матерью, хотя в нем и течет ее кровь – в отличие от Мэтта, который пока не очень-то продвинулся в выяснении того, кем была таинственная Дженнифер, умудрившаяся залететь от Роберта Эша.
Как-то раз Мэтт предположил, что лоа могут знать… но Даниэль наотрез отказался их спрашивать, так и не объяснив причину. «Это твое дело и никого другого – по крайней мере, пока», только и сказал он.
Мэтт приглядывается, но всё еще не видит ни единого призрака рядом с Даниэлем. То ли потому что тот не был виновен ни в чьей смерти, то ли потому что мертвецы обходили его стороной. Последнее уж точно – по крайней мере, с тех пор как сердце Даниэля останавливалось.
Даниэль не боится смерти, потому что умирал однажды. Он не говорит о ней, но бездна отражается у него в глазах.
Поэтому братья с легкостью обсуждают сложный и опасный ритуал, который Даниэль где-то откопал. Мэтт вспоминает, что ему стоит выспаться, на завтра еще работа, но отказывается остаться.
- Тогда подвезу тебя, - предлагает Даниэль. – Ночью у меня еще дела.
По вещам, которые он собирает, несложно догадаться, что дела связаны с кладбищем и вуду. Мэтту становится интересно:
- Ты когда-нибудь проклинал?
- Нет. Это черная магия. Она мне не требуется.
Даниэль молчит. Негромко добавляет:
- Иначе мне придется первым делом проклясть самого себя.
Утром Мэтт обнаруживает на телефоне непринятый вызов: Даниэль что-то хотел среди ночи. Но Мэтт отрубился и ничего не слышал.
Даниэль не перезванивает еще неделю. Обычно он не пропадает больше, чем на пару дней, а в последний раз, когда исчез, обнаружился только в больнице. Мэтт звонит сам. Но его звонки остаются без ответа, а квартира брата пуста.
На седьмой день Даниэль ждет Мэтта внизу, когда тот выходит из дома. На мотоцикле и с двумя шлемами.
- Ты занят сегодня? – спрашивает Даниэль.
Они катаются по городу, пока не темнеет, и Новый Орлеан расцвечивается огнями и хриплым джазом, завлекающим туристов. Останавливаются в каком-то баре, где играет рок и стучат друг о дружку бильярдные шары.
Они выкуривают по сигарете, прибавляя дым к зыбкому мареву, и Даниэль выпивает две текилы, прежде чем начать:
- У меня есть… был друг. Его звали Бен.
Но сколько Мэтт не присматривается, он так и не видит призраков за спиной Даниэля.
Cirice / Церковь
(Даниэль)
Мэттью Кристиан Эш не сразу понимает, что происходит: чья-то рука хватает его за плечо и грубо тащит в сторону. Только у магазина, где витрина заставлена яркими постерами, Мэтт осознает: он стоял посреди проезжей части одной из улиц Нового Орлеана.
- Какого черта ты там делал?
Это Даниэль, в куртке, пахнущей ладаном и сигаретами. Он смотрит, нахмурившись, и в этот момент похож на отца – на их общего отца. В одной руке Даниэль держит шлем, другую не убирает с плеча Мэтта. Его мотоцикл тут же.
- Ты откуда? – спрашивает Мэтт.
- С кладбища. Так что?..
Мэтт не отвечает: он не помнит. Похоже, последний прием таблеток он пропустил – или несколько.
- Садись, - Даниэль достает второй шлем. – Я всё равно к тебе ехал. Тут рядом.
- Зачем?
- За сердцем.
Оно находится в холодильнике, в небольшой квартире Мэтта. И пока последний пьет таблетки, Даниэль матерится. Потом поворачивается к брату.
- Какого хрена? Ты сожрал мое сердце?
- Не я. Кот.
Тот сидит в углу кухни и довольно умывается. Даниэль прикидывает, не бросить ли сердце в кота, на пол капает кровь.
- Нечего было в моем холодильнике хранить, - резонно говорит Мэтт.
- Домой далеко везти. Ладно… можно его съесть.
- Прямо сейчас?
- Я не обедал.
Готовят они оба плохо, но Мэтт полагает, что стоит просто кинуть побольше специй, и будет отлично. Мясо действительно выходит неплохим, а кусок сырого еще раз перепадает коту.
Закат окрашивает окно и оплывшие свечи, когда Даниэль начинает собираться.
- К полуночи, - говорит он. – И не опаздывай.
- Это ты обычно опаздываешь.
Но Даниэль не отвечает. Он застывает на месте, резко бледнеет, уставившись в одну точку, но вряд ли что-то видя.
- Дан? Что с тобой?
Раньше такого не бывало. Но так же резко Даниэль приходит в себя и с раздражением проводит по волосам:
- Это не я, это лоа. В последнее время их клинит. Не знаю. Как будто они что-то ощущают.
Он запинается: лоа – обычные духи, не могут они ничего ощущать. Мэтт смотрит на брата нахмурившись:
- Ты уверен, что стоит прямо сейчас ехать?
- Лучше о себе позаботься, - огрызается Даниэль, но тут же осекается. – Извини. До вечера.
Вечера в особняке Эшей похожи друг на друга. Если, конечно, не случается необычного: кто-то умер или вернулся отпрыск семейства после пятнадцати лет вне Нового Орлеана.
Пышные кусты вдоль ограды тихонько шелестят на ветру, и сквозь них можно рассмотреть светящиеся окна в огромном доме. В комнате под крышей сидит старик Бернард Эш: иногда у окна, выпуская в ночь белесый трубочный дым. Откуда-то доносятся звуки музыки, в другой части дома слышен телевизор, старуха распинает то ли внучку, то ли внучатую племянницу - черт сломит ногу в семейном древе Эшей.
Вечер вокруг и внутри дома полнится приглушенными звуками. Но стены достаточно толстые, чтобы обитатели особняка не мешали друг другу - или не следили за домочадцами.
Стрелка часов показывает половину двенадцатого, когда в дверь самой младшей из семейства негромко стучат.
Летиция Доротея Эш откладывает ручку и пухлую исписанную тетрадь. Она не спешит отвечать, зная, что, если это мать, та не сможет долго молчать. Но раздраженного голоса не слышится, поэтому Ция подхватывает маленький рюкзачок с крыльями летучей мыши и открывает дверь.
На пороге стоит ее двоюродный брат, Даниэль Эш. Вместо приветствия, он окидывает сестру быстрым взглядом с ног до головы, но, в отличие от матери, не комментирует короткую юбку и колготки в сетку. Когда-то он сказал, что это не практично для ночных прогулок. Ция его проигнорировала. Даниэлю плевать.
Они выходят через заднюю дверь, пока никто не успевает заметить. Проскальзывают мимо кухни, где кто-то вполголоса с кем-то ругается, и оказываются в душном и сумрачном дворике, где только цветы магнолий роняют под ноги лепестки.
Мотоцикл Даниэля ждет за кованой оградой. Ция кривится, но шлем надевает. Знает, что иначе брат не повезет, а пешком она не доберется.
Новый Орлеан стелется перед ними барами с неоновыми вывесками, приглушенной музыкой из клубов и темными улицами ближе к окраине. Они едут дальше, явно превышая скорость, пока не попадают в объятия стрекота ночных насекомых и редких огней по стороне дороги. Крылья на рюкзаке Ции трепещут на ветру.
Когда они останавливаются, их охватывает лунный свет и тонкий гнилостный запах болот. Стрекот здесь сильнее, а на фоне безоблачного неба отчетливо выделяется крест на крыше. Он заваливается влево.
Мэтт ждет их, хотя его силуэт не сразу можно разглядеть на фоне темных камней церкви. Он курит и не торопится навстречу родственникам. Даниэль открывает кофр мотоцикла, где аккуратно выведено «In nomine Patris et fillii et Spiritus Sancti», и достает бутылку с этикеткой, которая не видна мутной ночью.
Кинув окурок в чахлую траву, Мэтт кивает прибывшим. Вместо приветствия, Даниэль качает рукой, где зажата бутылка, и первым идет к церкви.
- Надеюсь, креститься перед входом необязательно? – саркастически спрашивает Мэтт. Церкви он не любит.
Но Даниэль уже ныряет в темный провал входа.
Здание давно заброшено, в раскрошившихся стенах и потолке много дыр, сквозь которые сочится лунный свет. Боковые нефы полны теней и грязи, деревянные скамейки остались, хотя часть из них иссохла до такого состояния, что на них страшно садится. Некоторые валяются перевернутыми.
Эши проходят до конца маленькой церквушки. Мэтт опускается на скамейку, Летиция устраивается на спинке, поставив ноги на сидение и ничуть не смущаясь задравшейся юбки. Даниэль усаживается на высокий каменный алтарь, прислонившись спиной к проржавевшему кресту. В стороне слышен шорох, но никто не оборачивается. Это теням стоит бояться Эшей, а не наоборот.
Даниэль открывает бутылку и делает первые глотки. Передает Цие:
- Только маме не говори.
Она кривится: как будто хоть когда-то говорила! Как будто она вообще что-то рассказывает матери. Хотя та временами догадывается сама.
Летиция залихватски делает несколько глотков, все-таки морщится, но удерживается, чтобы не закашляться.
- Что это за пойло? – спрашивает она, переведя дух.
- В вашем заведении для благородных девиц такого не водится? – Мэтт перехватывает бутылку и легко отпивает. – Отличный виски.
Даниэль хмыкает:
- Особенно с твоими таблетками. Вообще улет.
- Дай попробовать, - оживляется Ция.
На лице Мэтта выражение, которое вряд ли можно назвать радостным, а Даниэль возражает:
- Я тебя домой не потащу. Твоя мать и так меня не любит.
- Она всех не любит.
- К тому же, - замечает Мэтт, - тут и без таблеток отлично. Прекрасное место для ночных посиделок.
- Знал, что тебе понравится, - Даниэль тянется за бутылкой, но Мэтт не торопится отдавать. – Много здесь мертвецов? Рядом вроде было кладбище.
Мэтт оглядывается, как будто хочет разглядеть духов – но ему не надо пытаться, он и без того их видит. Всегда. Но сейчас он качает головой:
- Рядом с тобой духи… дохнут.
Даниэль достает сигареты, и Ция первой же тянется к пачке. Даниэль не возражает и дает ей прикурить. У Мэтта свои сигареты и, пока он закуривает, Даниэль успевает перехватить бутылку.
Они мешают горьковатый дым с виски, камнями заброшенной церкви и стрекотом с болот. Когда бутылка идет по третьему или четвертому кругу, где-то ухает сова.
- Кстати, Ция, - Даниэль смотрит на сестру, - я так понимаю, ту девицу убила ты?
- Надеюсь, нам не придется избавляться от трупа, - ворчит Мэтт.
Ция фыркает: уж если мать не особо-то ругала, то братья точно поймут. Выражение их лиц не меняется, когда она рассказывает о сработавшем ритуале. Не без гордости.
- Чем она тебе мешала? – спрашивает Мэтт.
- И в чем выгода от ее смерти? – добавляет Даниэль.
Но Ция не теряется:
- Она несла херню про нашу семью. Неповадно будет.
Мэтт едва заметно морщится при «нашей семье». Даниэль пожимает плечами:
- Про Эшей всегда говорят разное. Какое нам дело?
Ция полагает, что лучшая защита – это нападение – поэтому тут же спрашивает:
- Я неправа разве?
- Неправа, - соглашается Даниэль. – Убийство – это самое легкое, что можно сделать. В этом нет никакой силы, только грубость.
- Пф!
- К тому же умирать – больно.
Ция вскидывает подбородок. Он что, решил наказать ее? Отчитать? Даниэль снова достает сигарету, закуривает, и алый огонек отражается в его глазах, когда он смотрит на сестру и что-то шепчет. Одними губами, так что нельзя разобрать слов. Кроме последнего, почему-то на латыни:
- …sivis.
Миг ничего не происходит, а после горло Летиции словно охватывают невидимые пальцы. Она пытается их отцепить – но в руках пустота, хочет сделать вдох – но воздух не проходит в горло. Ция начинает задыхаться, ее ладони судорожно хватают спинку скамейки, где она сидит. Трухлявое дерево крошится под пальцами.
Всё заканчивается так же внезапно, как начинается. Ция закашливается, и когда снова может говорить, со злостью смотрит на брата:
- Совсем ебанулся? Сам бы попробовал!
- Умирать? Я заходил гораздо дальше.
Мэтт не вмешивается. А Даниэль спокойно курит, не отводя взгляд от сестры. И негромко говорит:
- Не понравилось умирать? Ну так и не занимайся херней. Делай что-то действительно дельное.
- Ага, - хмыкает Мэтт, - Мы же вежливые дети из хорошей семьи.
- Аминь, - заканчивает Даниэль.
Но потом снова смотрит на разъяренную Цию:
- И разве твои ритуалы могут… так?
Последний аргумент действует на Цию, и она насупливается. Не могут. Она вообще не понимает, что произошло: Даниэль не двигался с места. Он всего лишь попросил лоа, которых хорошо ощущал, а те охотно откликнулись на просьбу.
- Это в крови всех Эшей, - говорит Даниэль.
- Я ни черта не вижу. Ни твоих лоа, ни мертвецов Мэтта.
- Потому что смотришь не туда. Учись.
- Знание есть сила? – с ехидством вспоминает Ция слова учителей.
- Сила есть сила.
Умозаключения не очень-то стройны, но и виски плещется на дне. Когда бутылка заканчивается, Даниэль уходит за новой.
- Жаль, лоа не могут принести, - вздыхает Ция. – Что же сделать, чтоб их увидеть?
Мэтт хмыкает:
- Накуриться.
Сладковатый запах травы стелется меж треснувших скамеек. Вернувшийся Даниэль возмущается, что «всё без него». Его пальцы проходят по ладони Ции и выхватывают тлеющий косяк. Пока Мэтт открывает новую бутылку, Даниэль забирается на алтарь и выдыхает дым на старый ржавый крест.
- Давай, - говорит Мэтт, - какую-нибудь молитву.
Даниэль вдохновенно начинает:
-Pater noster, qui es in caelis… блядь!
Чуть не навернувшись с алтаря, он неловко хватается за крест, а потом смотрит на внешнюю сторону ладони: в лунном свете видна глубокая кровоточащая царапина.
- Идиот, - замечает Мэтт.
- Ты пьян не меньше меня, - отвечает Даниэль, рассматривая ладонь, - просто сидишь.
Выкинув остаток косяка с травой, Даниэль достает из кармана маленькие матерчатые мешочки. Он мажет их собственной кровью, а потом кидает Мэтту и Цие.
- Гри-гри? – Мэтт приподнимает брови. – Ты подготовился.
- Талисман на удачу.
- Когда ты их сделал? И с чего вдруг?
- У меня плохое предчувствие.
Когда у одного из Эшей плохое предчувствие, к этому стоит прислушаться. Мэтт убирает мешочек в карман, Летиция еще некоторое время крутит его в руках.
Гри-гри – вудуистский талисман защиты и на удачу. Внутрь обычно травы, масла, кости… и что-то от человека, который создал амулет, так что кровь выглядит логичным дополнением.
Они сидят еще долго, и Мэтт рассказывает, как недавно ему пришлось утопить в болотах машину с трупами. Даже если бы он чуть меньше доверял Даниэлю или Цие, он отлично знает, что они его никогда не заложат. В семье принято держаться своих тайн.
Они больше не пьют, а Даниэль с Мэттом так вообще кажутся трезвыми, когда они остаются о чем-то тихо переговариваться, а Ция выходит «подышать свежим воздухом». Болотная гнилость ничуть не располагает к любованию ночной природой, и Ция блюет, держась за крошащиеся церковные камни. Она успевает отдышаться и прийти в себя, когда появляются братья.
Оба кажутся обеспокоенными и сосредоточенными: Мэтт смотрит вдаль, как будто видит болотные огни и призраков, скользящих по воде, Даниэль не смотрит по сторонам, скрестив руки на груди.
Наконец, он поворачивается к Цие:
- Ты в порядке?
Она привычно и беззлобно огрызается. Мэтт достает откуда-то пресные и безвкусные ямсовые лепешки, но никто не отказывается.
- Лучше б гамбо, - вздыхает Ция, откусывая кусочек.
Братья переглядываются: им обоим приходит в голову мысль, что необязательно сразу возвращаться домой. Никого из них не притягивает утопающий в магнолиях особняк.
- У нас даже машины нет, - говорит Мэтт.
Даниэль пожимает плечами:
- Поместимся на мотоцикле. Если не будете дергаться. До города доедем, а там пешком можно.
- Я маленькая, - вставляет Ция.
- Ты тощая, - отвечает Мэтт, и это звучит как «да».
Они огибают разрушенную церковь, оставляя позади болото и не допитую бутылку виски. Только Даниэль на секунду останавливается и, задрав голову, смотрит на покосившийся крест.
- Молитва напоследок? – интересуется Мэтт.
-Futue te ipsum, - не моргнув глазом, отвечает Даниэль. - Трахни себя сам.
YOUNG
(Даниэль)
Даниэль останавливается внезапно. Тормозит мотоцикл на обочине шоссе, ставит на упор, чтобы тот не завалился. Ция и Мэтт отходят в сторону, но явно не понимают, что случилось. До города еще далеко, вокруг расстилается тьма и ночь, в застывшем свете фар какое-то животное юркает в траве. Слышится плеск воды в болоте.
Сняв шлем, Даниэль небрежно вешает его на ручку мотоцикла, но не спешит объяснять.
- Дан? Что случилось?
Он даже не обращает внимания, кто задает вопрос, Ция или Мэтт. Застыв, Даниэль опускает голову, смотря на асфальт, чтобы ничего не отвлекало. Он вслушивается. Пытается разобрать.
Ему всегда сложно объяснить: он не видит духов, он их… ощущает. Кожей, кончиками пальцев. Он их чует.
И они это знают.
Поэтому Даниэлю легко с ними связываться. Ему всегда сложнее с призраками – те не приходят даже после обрядов, наверное, все вьются возле Мэтта. Но хватает и лоа, невидимых духов, что наполняют мир, и всегда готовы откликнуться.
У этого есть и обратная сторона: они могут приходить, когда их совсем не зовешь.
В последнее время лоа будто взбесились. Но, похоже, виски подточил контроль: Даниэль не может сосредоточиться на дороге, лоа мешаются, вьются вокруг, приникают безгубыми ртами к коже даже сквозь одежду.
Он пытается взять их под контроль, но не выходит.
- Херня какая-то, - злится Даниэль. – Не хочу идти на поводу у бестелесных ублюдков, но не дают ехать дальше. Или мы рискуем феерично окончить в болоте.
Он смотрит на Цию и Мэтта:
- Чувствуете?
Ция растерянно пожимает плечами. Но потом как будто задумывается: может, она сама еще не понимает тот момент, когда действительно начинает ощущать что-то странное. Мэтт говорит:
- Там женщина стоит.
- Живая?
- Вряд ли.
Он указывает куда-то во тьму, где слышен только стрекот насекомых да плеск воды. Даниэль не видит никаких женщин, мужчин, карликов… хоть чего-то, кроме тьмы. Но не сомневается в том, что говорит брат. Лоа вьются рядом, Даниэль ощущает их нетерпение, они подталкивают, чтобы он шел туда. Но ему совсем не хочется в темноте шататься по болотам.
Что-то происходит. Даниэль ощущает как всплеск, легкое волнение среди лоа, рябь. Но Мэтт падает на колени, он хрипит, как будто не может сделать вдох, его боль разливается вокруг вместе с жаром луизианской ночи.
Ция садится рядом с ним на асфальт, ее ладонь ложится на плечо Мэтта. И, хотя Даниэль не знает, что происходит, он готов поспорить, каким-то образом Ция смогла отогнать не в меру активных мертвецов. Пусть и на время.
Может, виски позволяет силам со стороны так легко к ним прильнуть. А может, духи просто устали ждать, когда на них обратят должное внимание.
- Ты пил свои таблетки?
Мэтт хмурится, как будто пытается вспомнить, пожимает плечами, и Даниэль разражается громкой руганью, от которой его благочестивая мать заработала бы пару инфарктов, если слышала. Но Мэри здесь нет.
Только они втроем на ночном шоссе. И духи с мертвецами.
- Пей свои чертовы таблетки!
Даниэль ходит туда-сюда, пока Мэтт усаживается и роется по карманам, а Ция поднимается на ноги. Никто из них не сомневается, что мертвецы еще вернутся. Как и лоа, которые продолжают липнуть к коже Даниэля. Но совсем не хотят вредить – им нужно, чтобы Даниэль пошел вперед. Он мысленно отмахивается.
Мэтт достает из кармана мешочек гри-гри, но Даниэль не уверен, что талисман действительно сможет от чего-то защитить.
Упаковка из-под таблеток оказывается пуста, и Даниэль снова ругается.
- Они все мертвые! Но мы-то еще живы. Ты еще жив. Но если собираешься лечь и подохнуть, я тебе помогать не буду.
Даниэль пинает какой-то камушек: но и смириться он не может. Мэтт растерянно трет виски, как будто хочет то ли отключиться, то ли готовиться к еще одному натиску мертвецов. Такое бывало раньше, и Даниэль старается не вмешиваться, веря, что не стоит пытаться вправлять мозги всем вокруг – он достаточно насмотрелся, как это делал отец.
Но сейчас он не выдерживает. Подходит к Мэтту и наклоняется:
- Мы, Эши, всегда будем на грани. Думаешь, никто из нас туда не срывался? Ну так спроси у мертвецов. Не отворачивайся, посмотри им в лицо! – Он наклоняется еще ниже и шепчет яростно. – Думаешь, я не понимаю, что ты чувствуешь? Думаешь, сложно жить на грани? Сложно жить за гранью. Черт бы тебя побрал, Мэтт!
Он выпрямляется, сейчас не очень-то похожий на «вежливого мальчика из хорошей семьи». Растрепанный, тяжело дышащий, с глазами темными, как ночь у корней болотных кипарисов в сине-черной воде.
Отвернувшись, Даниэль несколько мгновений смотрит на тьму за дорогой. А потом прикрывает глаза и начинает шептать: он знает, со стороны это может походить на молитву, и он действительно зачастую вплетает в английские слова латинские.
Только он не молится, хотя и просит. Он обращается к лоа и знает, что те поймут любой язык. Им вообще слова не требуются, они не знают, что это такое. Но сам Даниэль без слов не умеет.
Оставьте его в покое. Не трогайте больше этой ночью и не позволяйте мертвецам приближаться. И к Цие тоже. А я пойду, куда вам нужно.
Самому Даниэлю лоа никогда не причиняют вреда.
И он ощущает, что духи его слышат. Они соглашаются и нетерпеливо подгоняют: иди. Хотя знают ли они, что такое время?
По шоссе мимо них проносится одинокая машина. Повернувшись, Даниэль говорит:
- Оставайтесь здесь.
Мэтт не поднимает голову, а вот Ция выглядит удивленной:
- А ты?
- Посмотрю, чего хотят лоа. Никто вас не тронет.
Глаза Ции расширяются: она понимает. Но потом шагает к нему:
- Дан, я могу помочь. Не ходи один, ты…
- Тихо! Не вздумай лезть. Оставайся тут. И присмотри за этим идиотом.
Даниэль уходит не оборачиваясь. Это безумие, лезть в болота ночью, тут и днем-то частенько пропадают люди, но Даниэль предпочитает не задумываться. Разум тут не нужен, наоборот, только то неуловимое, что передается Эшам из поколения в поколение вместе с кровью.
Он не боится змей, аллигаторов или топей – знает, что лоа отгонят одних и отведут других. Им нужно, чтобы Даниэль добрался до определенной точки живым. Остается надеяться, что и обратно он вернется.
Болота вокруг дышат собственной жизнью, перекликаются на несколько звериных голосов, резонируют гулом насекомых, шелестят тихими плесками и наполняют ноздри запахом сырости. Она же вместе с лоа приникает к коже, окутывает, опутывает.
Внезапно напор духов ослабевает, и Даниэль останавливается. Он стоит так близко к болотам, но не ощущает себя их частью. Не ощущает себя частью хоть чего-то. Он оглядывается, как будто может что рассмотреть во тьме, но лоа молчат.
Запнувшись о корень, Даниэль падает и чувствует еще больший запах сырости. Руки зарываются в торфяную землю, будто в мох, Даниэль шарит, пытаясь что-то отыскать. Он не знает, что ищет – но уверен, лоа хотят именно этого.
Когда пальцы царапают твердое, лоа ликуют и… исчезают. А Даниэль вытаскивает странный предмет. Усаживается, пытаясь понять, что же раскопал, очищает от налипших комьев земли. И в тусклом ночном свете с удивлением понимает, что его белеющая во мраке находка - это череп. Человеческий череп. Какого черта? Его привели сюда ради чьего-то давно сгнившего черепа?
А потом рядом ощущается еще один лоа, большой и мощный. Он ничего не хочет, он обрушивается на Даниэля, чтобы его смять. Швыряет на спину, прижимает, не давая вздохнуть. Даниэль хочет кричать, но не может выдавить ни звука, дух намерен просочиться сквозь поры кожи, проникнуть в кости – с ужасом Даниэль понимает, что лоа хочет завладеть его телом.
Ему было двенадцать, когда дедушка Бернард отвел ночью на кладбище. Мальчик смутно осознавал, что тот делает, но после навязчивое внимание лоа исчезло, он перестал видеть невнятные силуэты, только ощущал. И Бернард сказал, что без ритуала велика вероятность не справиться с каким-нибудь сильным лоа. Но теперь никто не сможет завладеть твоим телом.
Если не потеряешь контроль.
Даниэль пытается вырваться, но как отбиться от существа, у которого даже тела нет? Пальцы скребут по земле, а лоа ждет только удобного мига.
Просто впусти. И ты никогда не будешь одинок.
Это не слова, ощущение, ввинчивающееся в черепную коробку. Именно оно подстегивает панику, которая превращается в холодную решимость. Даниэль замирает и единым ударом мысленно отталкивает лоа.
Даниэль хрипло дышит, пытаясь восстановить дыхание, но больше не ощущает чужого присутствия.
Не стоит гулять по болотам ночью в одиночестве.
Ameno.
Даниэля трясет, он пытается подняться на ноги, но выходит не с первого раза. Еще и череп – не бросать же его здесь, иначе лоа снова решат в самый неподходящий момент, что надо вернуться.
Оглядевшись, Даниэль видит в стороне фары мотоцикла. Теперь путь занимает куда больше времени. Пару раз Даниэль спотыкается и падает – каждый раз кажется, что сил уже нет, но он упрямо поднимается и идет вперед.
Ночные птицы во мраке кричат так, будто смеются над ним.
Когда Даниэль возвращается, Мэтт сидит на мотоцикле и курит, Ция стоит рядом. Она кажется испуганной, особенно когда видит Даниэля всего в грязи, но не скрывает радости. Мэтт поднимается, что-то говорит, но Даниэль не может разобрать слов. В ушах шумит, и он опускается на землю, прислонившись спиной к мотоциклу. Небрежно кладет череп рядом.
Его бросает то в жар, то в холод, но когда Даниэлю перестает казаться, что он сдохнет прямо здесь и сейчас, то открывает глаза и кивает на череп:
- Не удивлюсь, если это бабушка. Или дядя.
Мэтт не спрашивает, но Ция менее терпелива – или не хочет вспоминать о своем мертвом отце, которого никогда не знала:
- Что произошло?
Даниэль пытается подобрать слова, но это чертовски сложно:
- Лоа очень хотели, чтобы я это нашел. И среди духов оказался один особо ретивый.
- Ты… - Мэтт не договаривает, может, не знает, как сформулировать, а может, до конца не понимает, что спрашивать.
- Я ему не дался, - Даниэль прислушивается к себе. – Но за руль не сяду.
- Поймаем машину?
- Да. Потом заберу мотоцикл.
Ция садится, касается Даниэля ладонью, как будто хочет попробовать отогнать и его призраков – только рядом с ним мертвецов нет, да и лоа затихли.
- Да у тебя жар! – говорит Ция.
- Давайте убираться отсюда.
Больше всего на свете хочется лечь, уснуть и проснуться через неделю. Но не раньше, чем все они окажутся дома. Быстро не выходит: в такой поздний час на этом шоссе немного машин. Череп спрятан в рюкзак. И, усевшись на мотоцикл, Даниэль успевает неплохо привести себя в порядок, когда наконец-то останавливается машина. Даниэль заглядывает в приоткрытое окно черного пикапа.
- Не подбросите до города? Мотоцикл сломался.
За рулем спокойный мужчина, ему явно за сорок, а рукава рубашки закатын. Даниэль уверен, что видит его впервые в жизни.
- Парень, да ты что, обкурен?
Нет, хочется сказать Даниэлю, просто лоа привели к чьему-то трупу в болотах и один дух пытался завладеть моим телом. Брат решает, не стоит ли ему присоединиться к мертвецам, которых он видит. А сестра прогоняла призраков.
Но у Даниэля нет сил хоть что-то сказать, поэтому он устало цепляется за дверцу машины и думает, что, если этот тип сейчас их пошлет, он сам рухнет прямо тут.
Мужчина всматривается в лицо Даниэля и, видимо, не находит того, что искал. Смотрит на Цию и Мэтта. Кивает.
- Забирайтесь. И мотоцикл в кузов должен влезть.
Тот действительно влезает, Даниэль усаживается рядом с водителем, Ция и Мэтт устраиваются сзади.
- Куда вас подвезти?
- По шоссе, а потом покажу, где свернуть.
Но всю дорогу он проводит в полудреме, пытаясь не уснуть окончательно, и слышит, как Ция с заднего сидения говорит, где поворачивать. Потом явно что-то неприличное, но мужчина только смеется, немного нервно. Они говорят еще, вроде слышится короткий отрывистый ответ Мэтта. Или это они с Цией о чем-то переговариваются шепотом. Даниэль не вслушивается в слова.
Мэтт выходит раньше, а Даниэль просыпается от удушливого запаха магнолий. Он пытается сбросить оцепенение и сосредоточиться, но не сразу понимает, что они уже стоят и, возможно, давно. Даже открыть дверцу кажется слишком сложной задачей, Даниэль обхватывает себя руками, его потряхивает, ему холодно.
Но отчетливо слышит голос мужчины:
- Эши! Ничего себе. Как вас зовут?
Ция называет их имена, и кажется, в тот же момент кладет ладонь на лоб Даниэля. Тот трясет головой, он просто хочет добраться до дома и наконец-то лечь спать.
Когда Даниэль вылезает из машины, он замечает мотоцикл, который успели вытащить, ограду в цветах и сам особняк. От слабости шатает, но Даниэль чувствует, как мужчинаего поддерживает и, не давая упасть, ведет к дому. Уже в особняке, поднимаясь по лестнице вместе с Цией, Даниэль слышит, как кто-то внизу окликает… видимо, того усача у порога.
- Тони? Не ожидала.
Но Даниэлю плевать. Он бормочет что-то Цие и закрывается в своей комнате. Но прежде чем упасть в постель и наконец-то уснуть, старательно прячет рюкзак с найденным черепом под кроватью.
Die Hilfe
(Ция)
Когда ты устал, вымотан морально и физически, да и для полноты картины вспомнил, что еще минут десять-пятнадцать назад задавал себе невероятно много вопросов и до сих пор не нашел на них ответа, лестница - злейший твой враг.
Ция держится за перила так цепко, насколько то позволяют пальцы. Упасть ей совсем не хочется. Еще больше не хочется верить глазам, которые размытым пятном выцепили из полумрака силуэт Клариссы. Та, конечно, не кара небесная, но возможная досадная неприятность в окончание и так подпорченного вечера.
Летти отдирает пальцы от перил и подносит ко рту руку, резко выдыхая и тут же втягивая обратно воздух, принюхиваясь. Удостоверяется, что все не так плохо. Не то чтобы она боится, что о чем-то узнает Лукреция, не очень страшится и нотации матери, напротив, ей на это глубоко наплевать. Просто ей совершенно не хочется терять собственное время. А заодно и время Даниэля, которое мать может также занять.
Дан бормочет что-то под нос, что Ция при всем желании сейчас не может разобрать, сама под нос бурчит так, что едва можно распознать пожелание доброй ночи. В доброту ночи Ция не верит, в чем тут же себе признается, но виду не подает.
Кровать манит к себе, заставляя упасть лицом в плед и лежать. Сил снять обувь у Ции нет, равно как и доползти до душа.
«Так и помру. Грязная и вонючая. Хрен вам!»
Упрямство побеждает желание валяться и дальше бревнышком. И Летти появляется спустя какое-то время из ванной насквозь мокрая, озлобленная и гораздо менее сонная. Разбирает рюкзак, растерянно крутя в пальцах оставленный ей Даниэлем гри-гри. Ловит себя на мысли, что сама такие делать пока не умеет. И утверждается, вспоминая, что ей привиделся у Дана жар, в другой - что умеет делать кое-что не хуже, совершенно не вудуистское и отнюдь не темное.
Гвоздичные почки не столько втыкаются в толстую шкуру, сколько крошатся под пальцами, мешаясь с ладаном, апельсином и пресловутыми магнолиями. От этого кажется, что Ция не в своей комнате сидит, а обосновалась в восточной лавке пряностей. Но упрямство и желание сделать хоть что-то полезное за последние две недели пересиливают хрупкость засушенных бутонов. И апельсин, украшенный золотистой лентой, обмазанный донельзя ладаном и проткнутый пригоршней гвоздик, лежит на трюмо нарядной рождественской игрушкой.
- Ты выглядишь жалко, - обращается Летти к своему отражению в зеркале. То не спешит удивляться, поправляет сползшую на плечо безразмерную футболку и насмешливо щерится, тут же с поверхности стола забирая сделанный на выздоровление Дану талисман, вертит его в руках.
- Хорошо, обе мы хороши, - соглашается Ция, одергивая едва ли задницу прикрывающую одежду.
Выскальзывает привидением в коридор, надеясь на собственную удачу. А заодно и на зажатый в свободной от апельсина руке мешочек гри-гри. И что-то из них срабатывает: чужая дверь не заперта на засов, ручка поворачивается свободно, позволяя зайти, но не позволяя не шуметь в забитом личными вещами брата пространстве.
Даниэль, кажется Цие, даже просыпается от произведенного шума, но она невозмутимо вешает за ленточку апельсин в изголовье.
- Это чтобы ты выздоравливал, - бурчит под нос. И готовится в случае чего ершиться и колоться словами. Заранее и совершенно зря, потому что в ответ слышит только тихое «спасибо».
Favillae exanimes
(Мэтт)
В небольшом книжном магазинчике на углу всегда стоит тяжелый запах пыли, заставляющий вспоминать о разрушенных великих библиотеках, о старых, почти рассыпавшихся пергаментах со стершимися от времени словами и тяжелых трудах, громоздящихся на полках до самого потолка. Ничего такого здесь, однако, не водилось за все время, пока я тут работал: полки, конечно, были, но книги стояли на них аккуратно, корешок к корешку, тщательно протираемые от пыли, потому - не знаю, откуда бралось это ощущение древности, тяжелым духом стоящее в воздухе, но оно было, неотступно следовало за каждым, кто ни зашел бы в небольшой книжный, всегда залитый солнцем. Мне здесь оттого и нравится, а Дан говорит, что мне просто удобно быть в окружении мертвецов - не важно, нависающих над чьей-то душой или говорящих со страниц книг.
Сегодня я, впрочем, сгибаюсь под прилавком, ожидая, когда пройдет приступ, и жалею, что вообще сюда заявился. Возможно, лучшим выходом было не идти на работу вовсе - с хозяйкой магазина мы, уверен, как-нибудь договорились бы, но во мне неожиданно проснулась ответственность в тот самый момент, когда все остальное тело просыпаться не желало.
Новый приступ заставляет почти упасть, когда у меня након