(Ребекка)
В комнате все осталось не тронутым с последнего дня, который еще совсем юная Ребекка провела в Новом Орлеане. Даже пыли не было, каждый уголок был вычищен до идеального блеска и, в принципе, слабо соответствовал дому, уже обветшавшему в некоторых местах.
Эта комната была настоящей обителью той Ребекки, которой сама девушка никогда не была, но которой она казалась все время до своего отъезда. Или побега. В итоге, даже для Мэри, лелеющей образ правильного ребенка, эта иллюзия рассеялась, но в чистоте комнаты, простаивающей много лет, четко виделась ее попытка сохранить фантазию.
Ребекка выпустила ручку чемодана, с которым поднялась в комнату, и, бросив его на пороге, подошла к окну, около которого стоял небольшой старый письменный стол. Девушка оперлась на столешницу и зажмурилась, услышав за спиной звук колесиков чемодана, который явно мешал на входе. Собравшись с мыслями, она наконец-то повернулась лицом к двери.
- Не думала, что ты приедешь, - сухо и, как всегда, в своей немногословной манере Мэри поприветствовала дочь.
- Я тоже рада приехать, мама, - Ребекка постаралась сохранить вежливый нейтралитет, но ответ все равно вышел несколько резким.
Мэри промолчала, несколько раз проведя рукой по стене прямо у дверного проема, словно проверяя краску на качество. Девушка нервно поежилась, будто опять стала зависимым подростком, который должен оправдываться перед матерью.
- И где твое «Я же говорила»? - с вызовом спросила она, решив, что лучшая защита - это нападение, и с напущенной гордостью вскинув подбородок.
- Ты и без того все знаешь, зачем повторяться, - пожала плечами Мэри, словно избегая смотреть дочери в глаза.
Впрочем, ее можно было понять. Что Ребекка, что Даниэль уж точно не были образцовыми детьми. И если своеобразный бунт характера юноши родительница еще могла понять, то поведение дочери принять не могла.
Для нее всегда был огромнейшим ударом тот факт, что Ребекка, как две капли воды похожа на мать, с той же копной темных волос и аристократичной худощавостью, с такими же поджатыми от недовольства губами и силой характера отказалась выбрать правильный жизненный путь.
Переезд дочери в Нью-Йорк Мэри восприняла как личное оскорбление и настоящее предательство, где-то в глубине души продолжая лелеять мечту об идеальных детях, которыми можно было гордиться, представляя их прихожанам на воскресной службе.
Впрочем, вряд ли хоть один человек, кому посчастливилось носить фамилию Эшей, мог бы попасть в категорию идеальных людей, так что Мэри не стоило строить ожиданий, зная, какой кровью одарено следующее поколение.
Не попадала в нее и Ребекка, которая много лет назад освободилась от навязанных жизненных стереотипов, а теперь снова оказалась неподготовленной к материнскому натиску, ничуть не изменившемуся со времен школы.
Молчание затягивалось, но Ребекка ничем не могла ответить на высказывание, лишь внутренне ощетинившись на каждое произнесенное слово. Долгие годы учебы в университете, знакомства с миром и замужней жизни никак не повлияли на ту жизнь, что текла размеренно и лениво в Новом Орлеане. Тут происходило множество событий, но ни одно из них никак не влияло на общее устройство этого мира, находящегося словно за гранью всей остальной Америки.
- Ты надолго вернулась? - все-таки нарушила тишину Мэри, поднимая холодный взгляд на дочь и одним отточенным движением заправляя черную прядь за ухо.
- Думаю, да, - просто кивнула Ребекка, радуясь, что не нужно отражать какие-либо нападки. Смысла в них и не было, и мать, и дочь сразу поняли, что не смогут переделать друг друга теперь, раз уж это не получилось раньше.
- Одна? - снова бросает Мэри, и каждый ее вопрос звучит, словно хорошо замаскированный упрек. Как это, замужняя, и вдруг уезжает так надолго от мужа.
- Да, - снова напряглась Бекка, хотя в присутствии матери ей никогда расслабиться и не получалась.
- Значит, гостевая комната не понадобится, - будничным тоном бросила Мэри и повернулась к дочери спиной. Немного помедлив в дверном проходе, она своей привычной уверенной и быстрой походкой ушла к лестнице, даже не закрыв дверь в комнату. Послышался неизменный стук ее любимых классических лодочек, наверняка черных и лакированных, выдержанных в консервативном стиле. Как и все то консервативное, что всегда ассоциировалась с Мэри.
Ребекка шумно выдохнула. Пожалуй, даже Даниэль, который несколько отсрочил встречу с родным домом, не мог понять, насколько сильно этого разговора боялась Мэри.
Ни Мэтт, ни тем более Ция и вовсе не подозревали о том, как отчаянно Ребекка желала избегать Мэри всю свою жизнь, но в итоге снова вернулась в дом, который женщина хоть и не могла, но все же пыталась опутать своим абсолютным контролем за порядком.
Многим сложно было представить те требования, которые Мэри предъявляла младшей дочери, желая воспитать из нее человека, далекого от странностей остальных Эшей.
Впрочем, у нее эта получилось. В итоге до сих пор, уже повзрослев и став полностью самостоятельной, Ребекка ощущала себя белой вороной, не похожей ни на Эшей, которые все, как один, излучали необъяснимо пугающую силу, ни на Мэри, так отчаянно пытающуюся замолить чуть ли не все существующие в мире грехи. За время отсутствия это чувство только усилилось.
Не в силах сдвинуться с места, Ребекка просто уселась на стол, задумчиво разглядывая собственные ботинки и пол, затертый в том месте, где всегда стоял стул. Идти здороваться с дедушкой не хотелось, вряд ли бы он хоть как-то отреагировал на появление внучки в доме, где каждый родственник желал поиметь с него свою выгоду, а ощущать его недоверие ко всему окружающему категорически не хотелось.
Теперь, после побега от Эммета, отчаянно хотелось сбежать и от семьи, которую она скрывала на свадьбе, которую не хотела представлять своим нью-йоркским друзьям. Но бежать теперь уже точно было некуда, оставалось лишь попробовать как-то ужиться с этим домом, который был создан для кого угодно, но точно не для Ребекки, хотя голоса и пытались настойчиво доказать обратное.
Reissende Blicke
(Ция)
Ция кладет перед Даниэлем раскрашенные прямоугольнички картона. Плюхается на стул с другой стороны столика и с видом примерной ученицы одергивает форменную юбку, а затем скептически рассматривает собственную обувь. Мартинсы, которые Лу, пока никто не видит и не слышит, называет говнодавами, Летти нравятся. Густо-вишневые, они очень контрастируют своей массивностью с тем образом «благородной леди», который порой навязывают Цие. Ция быть «ледью» не хочет, но ее забыли спросить.
- Ты пропускаешь занятия, - констатирует факт Даниэль. И настолько спокойно, что Летти даже кажется, что тот ее не порицает.
- Думаю, - отвлекается она от разглядывания носков ботинок, - отец Марк мне простит, что я пропустила проповедь о пресвятых девственницах, которых безбожно пытали римляне. Мне же подобное не грозит.
Даниэль молчит, словно пропустил всё сказанное мимо ушей. Позволяет Цие скрыться за меню, рассматривает оставшиеся лежать на столе билеты.
- Зачем это?
Летти выглядывает из-за книжицы.
- Очевидно мы пойдем в кино. Все вместе. И Ребекка тоже.
- «Реквием по мечте»? Звучит несколько уныло.
- Жизнь вообще унылая штука, - парирует Ция, снова прикрываясь меню.
Выглядывает из-за него с кисло-растерянной физиономией, молчаливо и обреченно смотря на самую хлипкую с виду официантку. Та долго сопротивляется чарам Ции, что заставляет последнюю нервничать, не переборщила ли она с макияжем.
«Нет, конечно, я же на входе на себя посмотрела. Всё как всегда. Только форма эта уродская!»
Диктует заказ, пока старший брат строит предположения относительно содержания фильма.
- Я думаю, тебе понравится и «Реквием». Там был еще «Гладиатор» с Кроу. Но я решила, что эпический жанр стоит отложить на попозже. Можно будет потом купить или взять в прокате, если не успеем.
- Посмотрим.
По реакции Даниэля не понятно, посмотрят ли они «Гладиатора» или посмотрят, стоит ли вообще его смотреть. Ция отпивает ананасовый сок, который ей проворно притащила девушка, чтобы лишний раз не попадать в поле зрения младшей Эш.
- На самом деле я пришла сюда не за этим, - кивает девушка на стакан. - И не за тем, чтобы отдать билеты.
Молчит, комкая салфетку, думая, как сказать истинную причину своего появления Дану.
- Я посмотрела в твоем ежедневнике, ты свободен в следующее воскресенье. А я как раз решила, чего хочу. И раз уж ты задолжал мне желание…
Салфетка отлетает к краю стола, останавливаясь прежде, чем падение ее стало бы неминуемым.
- Мне, пожалуй, нужно полдня твоего внимания. Очень, знаешь, надоело рисовать вас с Мэттом по памяти или когда вы дрыхнете. Вы получаетесь неправильно. Неживыми и плоскими. Мэтт вряд ли согласится мне попозировать. А у тебя выбора нет, братец.
Ция залпом допивает сок и встает со стульчика.
- К слову, формально, я присутствую на проповеди и ничего не пропускаю. Мне надо вернуться до ее конца и отметиться еще раз, чтобы не было потом мучительно скучно. А ты подумай пока, в чем и где будешь позировать. Мучиться тебе придется долго. Я давно не бралась за акварель и пастельные мелки. Когда пойдем на сеанс, скажешь, что придумал.
Летти поворачивается на пятках, еще раз одергивает юбку формы и бредет на выход.
- Ция, - Дан не удерживается от едкого замечания, - А тебе так, - он кивает на школьную форму, - гораздо лучше.
И все же, сетчатые чулки с комбинезоном-шортами и говнодавы-мартинсы Летиции больше по вкусу.
- Спасибо, Дан, я знаю.
- Представляешь, что предложил мне Тео! - Ция откладывает в сторону уголек, которым делала набросок, и вытирает руки о влажную тряпку.
Даниэль само внимание.
- Он предложил мне пойти на «Лебединое озеро». Ещё и бросился объяснять мне, что это такое, будто я не знаю.
Ция закусывает губу и набирает краску, промакивает от лишней влаги кисть и грубо обозначает фон.
- Сволочь, - заключает Летти, перестав терзать губу. - В следующий раз он решит рассказать мне о Пикассо или Дюрере.
Дан морщится, видимо, вспомнив о гравюрах Дюрера, виденных в годы семинарии. Любви Ции к Северному Возрождению он не разделяет.
- Не дергайся, - Ция кистью указывает брату вернуться в исходное положение. Продолжает сетовать. - Неужели по мне не видно, что я воспитанная девочка из приличной семьи?
На лице Дана на секунду замирает тень - он думает, что Ция совсем не похожа на приличную девочку из хорошей семьи. Но вслух предпочитает об этом не говорить, невозмутимо продолжая следить за творческими потугами сестры, которая с его места кажется почти полностью скрытой мольбертом.
- Но вообще, - Ция меняет кисть, - я согласилась. Мариинский театр, говорят, очень хорош, чтобы пропускать их гастрольную постановку.
Летиция сушит кисти о промокашку и предлагает устроить перерыв, перед тем, как приступить ко второй работе. В любом случае, ей придется подождать, пока первая подсохнет, чтобы завершить ее полностью. Дан же не отказывает себе в удовольствии пройтись по собственной студии, заодно заглянув, что вышло у Летти.
Немногословно отмечает:
- Неплохо. Но над композицией тебе еще следует поработать. Вот здесь, - Дан осторожно, не касаясь пальцем поверхности, обводит область, - Пусто.
Ция вновь закусывает сердито губу. Но не отметить объективность замечания она не может.
- Я придумаю, как исправить.
- Постарайся обойтись без орнамента из скрещенных костей.
Ция в ответ морщит нос и обещает нарисовать скрещенные косы.
Сидеть на подоконнике не очень удобно. Еще более неудобным кажется пялиться с пафосным видом в завешенное темной тканью окно. Но с Цией, решившей, что новое - хорошо забытое старое, а значит можно попробовать слизнуть композицию с работы Врубеля, Дан спорить не хочет. Скалящийся Герман, кажется, разделяет точку зрения Даниэля. И тоже не спорит, вероятно полагая, что это себе дороже.
- У тебя не то выражение лица, - как назло придирается Летти, топая ногой. - Оно должно быть более отрешенным и задумчивым. Стихи почитай, что ли.
И Даниэль начинает цитировать первое, что приходит ему в голову, уже через минуту понимая, что что-то идет не так: скрипа угольной палочки, ставшего за прошедшее время неотъемлемым фоновым звуком, по бумаге не слышно.
Лицо у Ции как раз такое, какое ей самой нужно - в меру задумчивое и очень отрешенное. И с примесью отвращения.
- У меня ощущение, - снова берется она за уголек, - что я попала на очередную лекцию в Академии.
Пальцы она вытирает о юбку.
- Ты можешь читать что-то более… не из Писания. Пожалуйста.
Даниэль задумчиво кивает.
На оголенный лоб чудовища-скелета
Корона страшная, как в карнавал, надета;
На остове-коне он мчится, горяча
Коня свирепого без шпор и без бича,
Растет, весь бешеной обрызганный слюною,
Апокалипсиса виденьем предо мною…
Возобновившийся скрип вдруг тонет в бесчисленном хоре шепотков. Даниэль озирается по сторонам, забыв, что должен был застыть, как изваяние.
Герман все так же скалится со своего места. Шепот возле него кажется громче всего.
Ция ладонями упирается в подоконник, с каким-то ужасом глядя на брата.
- Ты что-то слышишь?
Отрицательно качает головой:
- Я что-то чувствую. И мне это не нравится.
- Что же, зато ты больше себя не чувствуешь на лекции в Академии, - находит время пошутить Даниэль.
Ция крепко зажмуривается, пытаясь сосредоточиться на том, что она ощущает. Воспоминание о чужих пальцах на горле в ней еще живо. Теперь же эти пальцы размножились. Рук, которые пытались схватить, стало больше, а вместо того, чтобы снова начать ее душить, они лишь трутся около, вызывая легкое чувство гадливости. Она искренне желает им сгинуть, пропасть пропадом, исчезнуть и ближайшее время не появляться. И они, к ее удивлению, слушаются. Во что ей не сразу верится.
Ция трет нос, размазывая по лицу остатки угля. Открывает глаза, вздыхая.
- Слушай, если у тебя от их присутствия ощущения такие же, как в переполненном школьном автобусе, то я тебе не завидую.
Летиция внимательно смотрит на замершего истуканом Дана. Тот не реагирует, даже когда она начинает его дергать. И Ция нервничает еще больше.
- Э-эй, ты в порядке? - трясет за плечо. - Дан, прекрати! Мне от этого еще страшнее.
Тот в ответ начинается скалиться не хуже выловленного в болотах Германа.
- Прекрати!
В голосе Ции уже не просто страх или опасения, а панический ужас с подступающими слезами.
- Это все ты виноват! - поворачивается она к черепу и смахивает его с подоконника. Расколотый он уже перестает так зловеще насмехаться. - Лучше бы он тебя не нашел в том болоте. Или сразу раскоцал на мелкие кусочки.
Полуразбитый Герман выглядит теперь абсолютно жалким, но злости на чужие останки это не гасит. Летти старательно борется с желанием еще и наступить на черепок.
- Вот тебе, - шепчет, но отказывается от дальнейшего вредительства.
Даниэль сидит все так же неподвижно, уставившись в одну точку. Но теперь хотя бы не скалится. Понуро горбится, рассматривая собственные руки. С особой тщательностью ту, что замотана до локтя бинтом. Бинт нужно менять: оставленная на память рана снова открылась.
Впусти. И ты никогда не будешь одинок.
Впусти, как же.
Ция размазывает чернющие дорожки, еще больше пачкаясь углем и тенями. Утыкается, всхлипывая, в плечо брату.
И уже внутренне укоряет себя за проявленную слабость и распущенные сопли.
Даниэль проводит здоровой рукой по волосам Летиции.
- Пойдем, тебе надо умыться.
Смесь в тарелке Летиции пахнет так же отвратительно, как и выглядит, но ту это явно не волнует. Она невозмутимо размазывает луково-чесночную кашицу по бинту тонким слоем, готовя компресс. Привязывает его, делая тугую повязку, и по привычке морщится. На этот раз по вполне понятной причине - ей самой не по душе запах лука и чеснока.
- Завтра утром снимешь.
С какой-то яростью трет посуду и растирает под водой собственные руки, продолжая сердито морщится. Даниэль сдержанно благодарит.
- Смотри, лечить меня войдет в привычку.
Ция отмахивается:
- Я уже говорила, что это явно придется делать часто. К тому же, - морщинка между бровей разглаживается. - Бывают привычки и похуже.
Бывают. И общение с очень желающим завладеть телом духом тоже медленно превращается в привычку. Как раз в одну из плохих.
- Я кое-что тебе как-то обещал, - замечает Дан, - пришло время выполнить обещание.
Это большее, что он может сделать в благодарность сестре сейчас.
- Открой верхний ящик, - кивает в нужную сторону.
На льняной неровно разодранной тряпочке лежат два мелких магнита, небольшой кусочек бутылочного зеленоватого стекла, кошачий коготь, куриное перышко и тонкая прядь срезанных и свернутых в восьмерку волос Ции. Та в середину композиции стряхивает сигаретный пепел, завершая набор предметов чем-то, что близко к огню. Даниэль не возражает.
- Теперь сверни, чтобы получился именно мешочек, и перетяни ниткой.
Та послушно выполняет указания. По указке опускает концы толстой шерстяной нитки в масло зверобоя. Освящает, посыпая солью, проводя над свечой и курящимся ладаном, сбрызгивая водой.
- Не сложнее, чем просто ведьмин мешочек.
Даниэль усмехается тонко:
- Новое - хорошо забытое старое. Я уже говорил.
Favillae exanimes
(Мэтт)
По ночам на улицах Французского квартала еще больше чудиков, чем обычно днем. Наверное, все дело в том, что сегодня вечер пятницы, и они пытаются начать веселиться, отвыкая от рабочих дней. Сначала получается как-то неуверенно, словно их еще душат невидимые белые воротнички и галстуки, но к середине ночи они разгуляются на полную, погрязнув в дешевом алкоголе с отвратным вкусом - авторитетное суждение дражайшего папеньки - и духоте орлеанской темноты.
Новый Орлеан - город безумцев, колдунов и потерянных людей. Иногда все сразу. Потому, даже если у меня и были когда-то мысли уехать подальше, подобно сводной сестре, о которой я не слышал ничего много лет, я никогда не думал над этим всерьез. Я уже не смогу без этого болота, безжалостно засасывающего любого, кто наклонится над водной гладью слишком низко.
Сейчас только начало ночи, стрелка наручных часов на правом запястье подбирается к цифре двенадцать, а я осторожно иду к дому знакомыми улицами, держа у уха мобильник - там вещает что-то Даниэль, но за преувеличенно-бодрым шумом улицы и прогуливающихся мимо людей его не слышно.
- Погоди, - говорю я, поняв, что улавливаю только отдельные обрывки фраз. - Ебаный шум, ебаные люди… Давай подойду к дому, там расскажешь. Блять!
В меня едва не врезается поддатая компания из почти ничего не соображающих подростков, чуть не сбивая с ног, с гиканьем и криками проносясь мимо. В телефоне слышен смех брата - тот без лишних объяснений понял, что случилось, словно стоял рядом и смотрел вслед убегающей по кривой компании.
- Смотри не прокляни их, - ехидно говорит Даниэль. - Некромант-социофоб.
- Соционенавистник, - недовольно поправляю я, отворачиваясь и продолжая свой путь.
Это людям стоит меня бояться. Я слишком часто их убиваю.
- Нет такого термина! - издалека, из мобильника же, доносится приглушенный голос Ции.
Какая умная девочка, я прям умиляюсь. Не объяснять же ей тонкости моей ненависти - искренней, но спокойной - ко всему человечеству?.. А сам я тем временем уже понял, что голос сестренки звучал как-то гулко, словно они оба сидели в какой-то аудитории.
- Она опять тебя рисует? - не особо прилагая усилия, угадываю я.
Что я думаю об искусстве в целом и об ее картинах, лучше не говорить. У Ции острый слух и довольно неплохие знания черной магии… Нет, рука на меня у нее вряд ли поднимется из-за такой мелочи, но мало ли.
- Нет, - усмехается Даниэль. - Мы тут решили устроить семейную оргию на кладбище… Конечно, рисует! Тебя, между прочим, приглашали…
- Ну нет, мелкой явно интереснее малевать кого-то посмазливее, - не могу не язвить я, представляя сосредоточенное лицо брата. Судя по невнятному перешептыванию из телефона, там рядом где-то стоит череп, с легкой руки Даниэля нареченный Германом. Сущий Гамлет, честное слово…
- Ах, если бы только рисовала. Она раздолбала череп! - сердито восклицает Даниэль.
- Умничка. Передай ей личные от меня благодарности. Если отговорит тебя и в будущем таскать всякую гадость с болот, я уступлю ей свой лучший виски.
- Отцовский лучший виски, - поправляет Дан.
- Уже нет. Я был бы талантливым вором, а? Пожалуй, я знаю, чем заняться в голодные годы.
Пока людям есть кого проклинать, они, на самом-то деле, не настанут. И с состоянием Эшей мне это тоже не особо грозит.
Гомон вокруг смолкает, когда я по темным проверенным переулкам сворачиваю ближе к дому, невпопад отвечая Даниэлю и Цие, спорящих о композиции - видно, спор этот был уже старый. Так и подмывает напомнить, что я тут плебей и неуч…
- Кстати, - вспоминаю я. - Опять ты жалуешься на меня Линде?
- Она сама звонила, спрашивала, как ты, - честно отвечает Даниэль. - Ты не приходил к ней пару недель, вот она и заволновалась. Я и сказал как есть…
- Что я убивал людей? - невинно переспрашиваю я, тихо посмеиваясь. - Дан, она отравила любимую бабку лекарствами и довела до самоубийства соседку, сомневаюсь, что истории о мертвяках ее впечатлят.
Сегодня за спиной Линды на один призрак больше - худая дамочка средних лет с жидкими мышиными волосами и огромными глазищами в половину остренького лица - пожалуй, самое привлекательное, что в ней можно найти. Линда не говорит, что случилось с этой женщиной, но я как-то чувствую, пока она нервно обгрызает карандаш, покачиваясь в офисном стуле.
Кажется, моему психологу скоро понадобится психиатр.
- Хотя я бы бабушку тоже потравил, но вряд ли бы ее это взяло, - вслух размышляю я.
Даниэль тихо, но вполне искренне смеется. Я не особо хорошо помнил Эйлин Эш - так, мелькала в памяти, но младше пяти-шести я себя плохо помню, а вот брат, конечно, был гораздо сознательнее, когда она отправилась в небытие. А, нет. Помню даже, она рассказывала мне какие-то сказки на ночь. До того, как она, хранящая в памяти ворох разноцветных ирландских легенд, не начала делиться ими со мной, я по детской наивности считал, что нет книг, кроме потрепанной Библии Мэри. А потом она показала мне библиотеку - я тогда, конечно, не умел еще читать, но вовсю рассматривал картинки.
Не то чтобы я имел что-то против Эйлин - она, насколько мне помнится, была милой женщиной с ирландскими корнями и ненавязчивой тягой к магии, проявляющейся рано или поздно у большей части тех, кто носил фамилию Эшей. Исключительно приятная старушка. Про отраву - это так, к слову пришлось.
Ция тем временем, уходя в дебри родословных, пытается было понять, кем ей приходилась наша бабка, но как обычно увязает. Продолжая слушать их с Даном разговор, я сворачиваю в плохо освещенный переулок, решив срезать дорогу. Справа мелькает какая-то девица, тянется ко мне…
- Сегодня я занят, солнышко, - автоматически улыбаюсь я, не глядя на нее. - Да и денег нет.
Она бросается из темноты, обдав ярким запахом крови и стойким ощущением смерти - я вздрагиваю от этого едва ли не больше, чем от самого броска, глотнув терпкий запах гниющих цветов. Телефон я не роняю только от того, что вцепляюсь в него мертвой хваткой. В неровном свете чьих-то окон и полуразбитого фонаря навстречу мне качается худая нескладная фигура.
- Что там происходит? - уже вскидывается Даниэль, заслышав невнятный шум.
Вероятно, он прикидывает, какова вероятность, что меня решил зарезать какой-нибудь местный нарик. Или могу ли я по собственной глупости куда-нибудь навернуться.
Весь вид стоящей передо мной девицы не оставляет сомнений в ее профессии: встрепанные волосы, одежда, едва прикрывающая тело, рваные колготки в крупную сетку. Меня, скорее, смущает перерезанное горло - блеск дешевых камней какой-то бижутерии, обмотанной вокруг ее шеи, не разглядеть под кровью. Глаза без радужки и зрачка слепо шарят по мне - чувствую, что находят, потому что на мгновение напрочь перехватывает дыхание.
Когда она смотрит на меня прямо, я могу различить призрак Эйлин Эш, чье лицо словно накладывается на измазанное косметикой лицо мертвой шлюхи.
- Помяни черта… - невольно бормочу я.
- Что?
Даниэль явно не слышит, что я говорю - я держу телефон в безвольно опущенной руке. Неотрывно глядя в бельма глаз мертвячки, с хрипом покачивающейся из стороны в сторону, я поднимаю мобильник и ясным серьезным тоном чеканю:
- Здесь наша бабка в теле мертвой проститутки стоит и таращится на меня из темноты.
Я по-прежнему не двигаюсь, да и Дан некоторое время молчит. На фоне едва слышно чертыхается Ция - кажется, случайно уронила кисть.
- Та-ак, - задумчиво произносит Даниэль. - Ты забыл выпить таблетки или сожрал слишком много?
- Я в норме, - огрызаюсь я. - Говорю только то, что вижу. Я когда-то тебя обманывал насчет мертвецов?
Я знаю, что Даниэль думает: обманывал, еще как. Я говорил ему, что ничего не вижу, когда они подступали настолько близко, что я мог различить их дыхание - или черт его знает, что это было.
- Передать ей телефон? - нервно смеюсь я.
Услышать ответ не получается - мобильник издает странный хрип, прежде чем вырубиться окончательно. Я нажимаю кнопку пару раз, но экран по-прежнему чернее ночи, медленно вступающей в свои права. Чернее крови мертвой девушки, с трудом способной стоять напротив.
За всю свою жизнь я видел много мертвых, но никогда они не подбирались так близко. Никогда не тянули ко мне свои дрожащие руки во плоти - Эйлин Эш тянет, пока не касается моей щеки мертвенно-холодными пальцами, уже скованными трупным окоченением, оставляя кровавые полосы на скуле. Я не могу пошевелиться, словно завороженный ее взглядом. Словно запах мертвых цветов забивает не только легкие, саднящие похуже, чем от крепкого никотинового дыма, но и все мысли.
- Тоже скажешь, что я вырос дебилом? - едва двигая губами, спрашиваю я; в памяти, будто бы отданной на растерзание этим мертвым глазам, теплится рассказ Даниэля о словах Бернарда - мужа этой женщины.
- Ты не вырос, Мэттью Кристиан Эш, - говорит она хрипло - с глубоко перерезанным горлом особо не поболтаешь. Из раны сочится стылая кровь, голос срывается в невнятное бульканье, от которого хочется скривиться.
Я тихо усмехаюсь. Меня отчего-то задевает, как она произносит мое имя, и без того какое-то чужое. «Дар Божий» - лучшая ирония Мэри.
- Ты остался тем мальчишкой, который ночами изучал запретную магию по чужим книгам в библиотеке, - говорит Эйлин. - Который ни на шаг не приблизился к тому, что он способен, потому что боится.
- Ты явилась с того света, чтобы читать нотации? - смелею я, насмешничаю, чтобы не было так страшно: - Я разочарован. С этим отлично справляется Даниэль. Кстати, не хочешь повисеть над его душой, ба? Поверь, он тоже не паинькой растет.
- Глупый мальчик, - хрипит мертвая. Без присущих живым эмоций - голос ровный, скрежещущий, словно кто-то режет по металлу сказанные ей слова. - Ты так ничего и не понял. Ты тратишь силу на причуды, на убийства невинных, путаешься в темных практиках всего этого мира, но причина твоей боли не в этом. Ты просто не хочешь выслушать, что мертвые будут тебе говорить.
- Я слушаю, - вздыхаю я. - Стою вот и слушаю, видишь?
- Ты боишься, что больше не будешь иметь власти над своей темной магией, если пойдешь слушать призраков, - рычит она. - Ты выбрал ее, а не то, что тебе предназначено… Тебе никогда не было интересно, что они могут рассказать?.. Одному только тебе?..
Здесь я все-таки срываюсь на хохот. Голос чуть дрожит, но смех, похожий на рыдания, вонзается в темные нависшие над городом небеса. Я смеюсь, глядя в лицо мертвой - такое близкое и страшное.
- Мне не интересны ваши тайны. Мне плевать, что со мной будет после смерти, Ад там, Рай или еще что. Все, что вы можете нахрипеть мне с Той стороны, меня не ебет, можете и дальше выть себе, слушать я так же не собираюсь. Я не хочу быть вашим медиумом, вот ведь привязались!.. - Я задыхаюсь, чувствуя, что слова действительно больно напоминают крик обиженного ребенка.
Я знал одного медиума - жил рядом с особняком Эшей когда-то один полоумный старик. На улице прямо жил. В детстве я часто на него смотрел, наблюдал, как он бредет мимо и слушает голоса, к которым все остальные глухи. Он и впрямь мог общаться с мертвыми: я это видел. Видел, что он облеплен ими, будто оголодавшими пиявками, раздирающими на части его собственный разум.
Стоит открыться мертвецам, и они тебя не отпустят, это я тогда понял. И никогда не позволял никому из них подойти достаточно близко, чтобы я услышал голоса, способные нести безумие - тихо сходил с ума сам.
- Попробуй, Мэттью, - словно бы просит Эйлин, снова касаясь моей щеки. - Я не могу видеть, как ты умираешь, мальчик мой. Они бредут за тобой бесплотными тенями, где бы ты ни находился.
- И набросятся, стоит мне повернуться к ним, - упрямо говорю я.
- Ты сильнее, чем тот старик. Ты родился с даром слышать их голоса - так нужно.
Она знает, что я не верю. Что никогда не собирался становиться тем, кому могут поплакаться призраки: чтобы научиться защищаться от них, я сам выучился магии. Всю свою жизнь я вел непрекращающуюся войну с мертвыми. Или с самой судьбой, если уж хочется громких фраз.
- Они убьют тебя, - говорит Эйлин.
- Я не боюсь смерти. - Кажется, кому-то я это недавно говорил.
Если бы трупы могли улыбаться, думаю я, Эйлин улыбнулась бы мне. Безнадежно печально.
Наверное, там все-таки есть что-то, чего стоит бояться. Она шагает ближе, словно хочет показать, чего именно.
Я тихо шепчу какие-то молитвы на латыни, которые только приходят в голову. Пожалуй, хоть за них можно сказать спасибо Мэри. Мертвая шатается в сторону от меня, неровной рукой чертящего распятие, жмурит страшные глаза, словно слова причиняют ей боль, о которой она за время смерти успела забыть.
- Извини, но тебе пора вернуться туда, откуда ты пришла, - усмехаюсь я. - Приятно было поболтать.
- Они знают, кто такая Дженнифер, - хрипит Эйлин, отворачиваясь и как-то нечеловечески выламывая шею. - Подумай хотя бы над этим.
Голос вмиг становится значительно тише, и я не сразу успеваю сообразить, что происходит. Эйлин стремительно исчезает - тело крупно трясется, голова запрокидывается, еще лучше обнажив порез на шее.
- Стоять! - вскрикиваю я и замираю - не знаю, стоит ли схватить ее за руку или нет.
Пока я сомневаюсь, Эйлин уже бросает тело девушки - та безвольно падает к моим ногам. Только сказала что-то полезное… Отчего-то хочется взвыть погромче, чтобы бабка и на том свете услышала, но я вдруг чувствую, что падаю сам; голова кружится и бьется в висках боль, а темное небо опрокидывается.
Надо мной расплывчатое лицо Даниэля, медленно приобретающее четкость. Кажется, я приложился затылком об асфальт…
- Доброе утро? - хрипло интересуюсь я.
Кошусь на мерно идущие часы - приехал он быстро.
- Как ты меня нашел?
- Позвонил.
Телефон валяется рядом - снова работающий, только светящийся экран пересечен длинной трещиной. Это я его выронил так неаккуратно, наверное…
- Где она? - нетерпеливо спрашивает брат, косится на мертвую девицу рядом. - Ты ее изгнал?
- Я так похож на экзорциста? - ворчу я, потихоньку отскребаясь с земли и по стеночке поднимаясь. - Сама свалила. Выла что-то про предназначение и про то, что я ничего в жизни не понимаю. Вроде как ей было стыдно, что ее внук вырос таким мудаком. Ничего нового.
Даниэль задумчиво рассматривает ту, в кого угораздило вселиться Эйлин. Зрелище, конечно, жалкое.
- Ты не думал, что если уж мертвые явились, чтобы настучать тебе по голове за все, что ты творишь, то стоит немного прислушаться? - предлагает он. - Предназначение, опять же…
- Нахуй предназначение, - отмахиваюсь я. - Живу как хочу. И обойдусь без всяких тайн вселенной, которые эти жмурики могли бы мне сообщить.
Но насчет Дженнифер, мысленно добавляю, надо подумать. Хотя спрашивать у лоа мы уже пробовали не раз…
- С трупом надо что-то делать, - тем временем думаю я. - С одной стороны, я не настолько стукнулся головой, чтобы предлагать звонить копам, с другой, не потащим же мы ее по улице…
- А если к тебе домой? - спрашивает Даниэль скорее несерьезно.
- Прогресс столько не съест. Пора заводить собаку.
Все это - безнадежно усталым голосом. На меня еще тяжелым камнем наваливалась прежняя бессознательность, я до крови прикусываю губы, вцепляюсь ногтями глубоко в ладони.
На самом деле я рад, что Дан рядом. Это значит, сейчас ко мне не сможет приблизиться никакой навязчивый призрак, и можно ненадолго расслабиться.
- Почему она явилась к тебе? - удивляется Даниэль.
- Позволь мне думать, что хоть кто-то из Эшей меня искренне любил и захотел спасти от мучительной смерти.
Дан закатывает глаза. Может, хочет сказать, что не так уж я никому не нужен, как предпочитаю думать.
- Я так подозреваю, со спасением у нее не очень получилось.
- Ага, - беззаботно киваю я. - Ты лучше думай, что нам делать с мертвой шлюхой.
- Ты не перестанешь издеваться над собой, даже если в ряд перед тобой выстроятся все предки Эшей и начнут поучать?
- В точку. Ты как всегда гениален, братец, - часто киваю я. - Мне, вообще-то, хочется делать со своей жизнью то, что хочется мне, а не кучке призраков. Если я таки помру, можешь написать на моей могиле что-то вроде: «Он был упрямым идиотом и умер нихера не достойно», разрешаю. Даже обидно, что я не смогу к тебе являться. Ну, может, с мелкой удастся иногда поболтать… А пока, - киваю я на тело, - надо что-то решить с этой. Предлагаю кинуть здесь, к утру, может, найдут. В любом случае, мне бояться нечего, я ее не убивал, у меня даже ножа нет… с собой. А сейчас я хочу выпить. Очень сильно.
- Ирландский виски? - тихо усмехается Даниэль.
- Пожалуй. За бабушку, пусть земля ей будет пухом. И пусть больше не лезет во всякую мертвую дрянь и не полощет мне мозг. Аминь.
Меня и тебя
(Даниэль)
- Хорошо, - неожиданно говорит Даниэль. – Давай попробуем.
Мэтт смотрит на него с недоумением. Он явно не понимает, о чем говорит брат, сидя на корточках посреди кухни и почесывая теперь уже сытого кота.
Даниэль с невозмутимым видом пожимает плечами:
- Спросить лоа. О Дженнифер.
- С чего ты вдруг решил?
- А почему нет? Сегодня хорошая ночь, они ответят.
Мэтт не спрашивает, и так очевидно: раз Мэтту явилась покойная бабушка, пытаясь наставить внука на путь истинный, значит, время и правда подходящее.
Даниэль выпрямляется:
- Где у тебя свечи?
- Как будто не знаешь, - язвительно отвечает Мэтт. – Ты скоро будешь брать их чаще меня.
- На подоконнике их не вижу.
- Потому что трогай мой подоконник. В комнате. У неонового знака.
Даниэль приподнимает брови в удивлении, но когда находит рядом с диваном большую неоновую стрелку со словом «смерть», только хмыкает:
- Я думал, еще не пришла.
- В следующий раз, когда станешь заказывать мусор на Ебее на мой адрес, хоть предупреждай.
- Зачем? Это сюрприз. Поставишь у двери. На моей вот Ция предлагает повесить табличку «осторожно, злые лоа».
Отбирая свечи и расставляя их в круг посреди комнаты, Даниэль надеется, что сегодня духи будут благосклонны. И он твердо намерен не отступать.
Кот садится у двери в комнату, то ли чтобы никого не впускать, то ли, наоборот, не выпускать. Мэтт усаживается на диван, а Даниэль прямо на пол.
Он закрывает глаза, слушая ритмичные барабаны внутри себя. Те, к которым взывали его предки и множество поколений до них. Первобытные звуки, заставляющие лоа вокруг скользить в упорядоченном ритме. Они всегда готовы ответить, но для сложных вопросов нужно более глубокое погружение.
Даниэль никог