12 февраля 1945.
1. Вечер наступает на фоне ярко-красного заката, который, словно угасающее пламя, делается все более насыщенным, приобретая почти лилово-рубиновый цвет. Необыкновенный и редкий оттенок, что окрашивает запад и постепенно растворяется, пока совсем не исчезает в темном кобальте неба там, где все сильнее наступает восток, с его звездами и серпом восходящей луны, появившейся уже во второй фазе. Земледельцы спешат по домам, где уже запылали очаги, судя по завиткам дыма, поднимающегося от низких домиков Назарета.
Иисус собирается войти в город и, вопреки желанию остальных, не хочет, чтобы кто-либо пошел предупредить Его Мать. «Ничего не случится. Зачем Ее волновать заранее?» – говорит Он.
Вот они уже возле домов. Кто-то здоровается, кто-то шепчется за их спинами, а кто-то грубо поворачивается спиной и хлопает дверью, когда мимо проходит группа апостолов.
Мимика Петра – это настоящая поэма. Но и остальные тоже несколько обеспокоены. Сыновья Алфея похожи на двух осужденных. Они идут, опустив голову, бок о бок с Иисусом, однако всё замечают – и то и дело испуганно посматривают друг на друга, и опасливо – на Иисуса. А Он, как ни в чем не бывало, с обычным для Него радушием отвечает на приветствия и наклоняется, чтобы погладить ребят, что в своей простоте не принимают ту или иную сторону, а неизменно остаются друзьями своего Иисуса, который точно так же всегда к ним ласков.
Один – маленький толстячок не более четырех лет от роду – бежит Ему навстречу, оторвавшись от материнской юбки[1], и тянет к Нему ручки со словами: «Подними меня!», а после того, как Иисус, к удовольствию малыша, берет его на руки, целует Его своим ротиком, что весь измазан в смокве, которую тот посасывал, а затем доводит свою любовь до того, что… предлагает Иисусу кусочек этой смоквы, говоря: «Возьми! Она хорошая!» Иисус принимает это пожертвование и смеется, позволяя Себя кормить этому начинающему человечку.
2. Со стороны родника появляется Исаак, нагруженный кувшинами. Увидав Иисуса, он опускает кувшины и с криком: «О, мой Господин!» бежит Ему навстречу. «Твоя Мать вернулась теперь домой. Была у Своей золовки. Но… Ты получил Ее письмо?» – спрашивает он.
«Поэтому Я здесь. Пока не говори ничего Маме. Я сначала схожу в дом Алфея».
Благоразумный Исаак говорит лишь: «Слушаюсь Тебя» – и, взяв свои амфоры, направляется к дому.
«Мы сейчас отойдем. Вы, друзья, подождите нас тут. Я скоро буду».
«Ну уж нет! Мы не будем входить в дом траура, но останемся там снаружи. Не так ли?» – говорит Петр.
«Петр прав. Останемся на улице. Но поближе к Тебе».
Иисус уступает всеобщему пожеланию. Однако произносит с улыбкой: «Ничего они Мне не сделают. Поверьте. Они не злодеи. Просто по-человечески несдержанные. Идемте».
Вот они на улице, ведущей к дому, а вот уже у входа в сад. Иисус идет впереди. За Ним – Иуда с Иаковом.
3. Вот Иисус на пороге кухни. В ней, возле очага, Мария Алфеева – она готовит и плачет. В углу – Симон и Иосиф вместе с другими мужчинами, что уселись в кружок. Среди этих мужчин – Алфей, сын Сары. Они сидят молчаливо, словно группа статуй. Может, так положено? Не знаю.
«Мир этому дому и мир той душе, что его покинула».
Вдова издает крик и делает инстинктивное движение, отталкивая Иисуса и вклиниваясь между Ним и остальными. Симон и Иосиф поднимаются, мрачные и сконфуженные. Но Иисус как будто не замечает их недружелюбного поведения. Он направляется к этим двум мужчинам – Симону уже все пятьдесят лет, а может, и больше, судя по внешности – и протягивает им ладони: любящий и приглашающий жест. Оба сконфужены как никогда. Однако не осмеливаются на какое-либо грубое действие. Алфей, сын Сары, переживает видимый трепет и мучение. Остальные мужчины замкнуты, ожидая каких-нибудь указаний.
«Симон, теперь уже глава семьи, почему ты не принимаешь Меня? Я пришел поплакать вместе с тобой. Как Мне хотелось быть с вами в тот скорбный час! И не по Своей вине Я находился далеко. Ты праведен, Симон. И тебе должно быть понятно».
Мужчина продолжает быть сдержанным.
«А ты, Иосиф, носящий дорогое для Меня имя, почему не принимаешь Моего приветствия? Вы не позволите Мне скорбеть вместе с вами? Смерть притягивает подлинные чувства. А мы друг друга любили. Почему сейчас должен быть разлад?»
«Из-за Тебя наш отец умер удрученным», – строго говорит Иосиф. И Симон: «Тебе нужно было остаться. Ты знал, что он уже умирает. Почему Ты не остался? Он спрашивал Тебя…»
«Я не смог бы сделать для него больше того, что уже сделал. И вы это знаете…»
Симон, более справедливый, говорит: «Это правда. Я знаю, что Ты приходил и что он прогнал Тебя. Но он был болен и огорчен».
«Знаю, и Я сказал твоей матери и твоим братьям: „Я не держу обиды, потому что понимаю состояние его души“. Но над всеми есть Бог. И Бог всем нам попустил эту скорбь. Мне, который, поверьте, страдал от нее, как будто терзали живую плоть; вашему отцу, который в этом горе осознал великую истину, которая в течение всей жизни была от него сокрыта; вам, которые с помощью этой скорби получили возможность принести жертву, более спасительную, чем закланный телец; а также Иакову с Иудой, которые теперь в зрелости не уступят тебе, о Мой Симон, поскольку такая скорбь (их ноша была тяжелее и давила на них, как каменный жернов) сделала их возмужалыми и совершеннолетними в очах Божьих».
«Какую истину понял отец? Только одну: что его кровь, в последний час, оказалась ему враждебна», – жестко парирует Иосиф.
«Нет. Что дух больше, чем кровь. Он понял скорбь Авраама и поэтому обрел в Аврааме себе помощника», – отвечает Иисус.
«Если бы это было правдой! Но кто это подтвердит?»
«Я, Симон. И, еще более чем Я, смерть твоего отца. Не искал ли он Меня? Ты сам это сказал».
«Сказал. Это правда. Хотел видеть Иисуса. И говорил: „Хотя бы душа не умрет! Он способен это сделать. Я оттолкнул Его, и Он больше не придет. О! Умирать без Иисуса! Как это ужасно! Зачем я прогнал Его?“. Да, так он говорил. И еще говорил: „Он много раз меня спрашивал: ‚Мне уйти?‘, и я Его отослал… Теперь Он уже не придет“. Он хотел Тебя видеть, хотел. Твоя Мать послала за Тобой, но в Капернауме Тебя не нашли, и он так плакал, и из последних сил жал руку Твоей Матери, желал, чтобы Она была рядом. Говорить он мог только с трудом. Но проговорил: „В Матери есть немного Сына. Я держусь за Мать, чтобы получить что-нибудь от Него, потому что боюсь смерти“. Бедный мой отец!»
4. Следует восточная сцена с криками и скорбными жестами, в которой все принимают участие. В том числе, Иаков и Иуда, отважившиеся войти. Наиболее спокойный – Иисус, который только плачет.
«Ты плачешь? Значит, Ты его любил?» – спрашивает Симон.
«О, Симон! Ты спрашиваешь? Да если бы Я мог, думаешь, Я допустил бы это его страдание? Но Я вместе с Отцом, а не больше Отца»[2].
«Исцеляешь умирающих, а его не исцелил», – резко произносит Иосиф.
«Он не верил в Меня».
«Это правда, Иосиф», – замечает его брат Симон.
«Не верил и не отказывался от злопамятности. Там, где присутствует неверие и ненависть, Я ничего не могу. Поэтому говорю вам: перестаньте ненавидеть своих братьев. Вот они. Пускай их терзания не отягощаются вашей злобой. Ваша мать больше страдает от этой продолжающейся ненависти, чем от смерти, что сама по себе уже закончилась и, в случае вашего отца, закончилась покоем, потому что его стремление ко Мне стало для него Божьим прощением. Я говорю не о Себе и прошу не за Себя. Я нахожусь в мире, но Я не принадлежу этому миру. Живущее внутри Меня возместит Мне то, что Я отвержен этим миром. Я страдаю по Своей человеческой природе, но возношу Свой дух за пределы Земли и ликую о вещах небесных. Но они!.. Не нарушайте закона любви и родства. Любите друг друга. Иаков и Иуда не наносят оскорбления кровным родственникам. А если бы даже нанесли, прощайте. Посмотрите на вещи справедливо и увидите, что больше всех оскорблены они, не понятые в нуждах своей души, захваченной Богом. И все-таки в них нет обиды. А только стремление к любви. Не правда ли, братья?»
Иуда с Иаковом, которых крепко прижимает к себе мать, согласно кивают, продолжая плакать.
«Симон, ты самый старший. Подай пример…»
«Я… я-то… А мир… а Ты…»
«О! мир! Он забывает и меняется каждый Божий день… И Я! Подойди сюда, дай Мне свое братское целование. Я тебя люблю. Ты знаешь. Освободись от этой чешуи, которая делает тебя жестким, и она не твоя, а всего лишь навязана тебе со стороны теми, кто менее праведен, чем ты сам. Ты всегда рассуждай на основании своего честного сердца».
Симон, все еще в некотором стеснении, раскрывает объятья. Иисус целует его, а потом ведет его к братьям. Они целуются среди слез и стенаний.
«Теперь ты, Иосиф».
«Нет. Не настаивай. Я помню об отцовском горе».
«Поистине, ты его упрочишь этой своей злопамятностью».
«Не важно. Я останусь верен».
Иисус не настаивает. 5. Он обращается к Симону: «Вечер поздний. Но если бы ты был не против… Наше сердце жаждет поклониться его останкам. Где Алфей? Где вы его положили?»
«За домом. Где кончается оливковая роща, напротив склона. Достойное погребение».
«Прошу тебя. Проведи Меня к нему. Мария, крепись. Супруг радуется оттого, что видит своих сыновей в твоих объятьях. Вы останьтесь. Я пойду с Симоном. Пребудьте в мире! Пребудьте в мире! Иосиф, скажу тебе то же, что сказал твоему отцу: „У Меня нет обиды. Я тебя люблю. Когда захочешь Меня увидеть, позови. Я приду поплакать с тобой“. Прощай». И Иисус выходит вместе с Симоном…
Апостолы поглядывают исподтишка. Однако видят, что двое в полном согласии, и успокаиваются.
«Идите и вы тоже сюда, – говорит Иисус. – Симон, это Мои ученики. Они также хотят почтить твоего отца. Пойдемте».
Они идут по оливковой роще, и все заканчивается.
6. Иисус говорит:
«Здесь поместите третье и четвертое видения 13 февраля 1944.
Как видишь, Симон, менее упрямый, уступил справедливости – если не совершенно, то хотя бы частично – со святой решимостью. И после этой встречи по смерти Алфея он не становится сразу ни Моим учеником, ни тем более апостолом, как ты в своем неведении назвала его год тому назад, но, по крайней мере, делается невраждебным наблюдателем. Он был также опекуном как своей матери, так и Моей, когда как мужчина должен был сопровождать их и защищать от насмешек толпы. Не до такой степени сильный, чтобы противостать тем, кто называл Меня „безумным“, он все же был достаточно мужествен, чтобы не очень Меня стыдиться и взять на себя заботы о безопасности всей семьи во время Моего проповедничества, противного всем течениям. Но он уже на пути Добра. По которому впоследствии, после Жертвоприношения, сумел пойти все более и более уверенно, вплоть до исповедания Меня своей кровью. Благодать действует в одном случае молниеносно, в другом – медленно. Но всегда действует там, где есть стремление к праведности.
Ступай с миром. Оставайся с миром среди своих скорбей. Началось время приготовления к Пасхе, и ты несешь свой Крест ради Меня. Благословляю тебя, Мария Креста Иисуса».
[1] В оригинале: veste – одежда, платье
[2] Бог-Отец сотворил человека свободным в выборе добра, и Иисус, который не больше Отца, уважает свободу Алфея.