22 февраля 1945.
1. Внутренняя часть Храмового комплекса. Иисус со Своими спутниками находится в непосредственной близости от собственно Храма, то есть, от Святого Места, куда входили только священники. Это красивейший внутренний двор, куда попадают через портик и откуда, через еще более богатый портик, проходят к высокой террасе, на которой находится кубическое Святилище.
Бесполезно! Увидь я этот Храм тысячу раз и опиши его две тысячи раз, я все равно не смогу полноценно описать это великолепное и запутанное место: как из-за его сложности, так и по причине моего незнания названий и моей неспособности набросать какой-нибудь план…
Они, похоже, молятся. Там также находится множество других израильтян, все они мужчины и молятся каждый на свой лад. Наступает ранний вечер после свинцово-серого ноябрьского дня.
И вдруг шум голосов, в котором громовой и рассерженный голос мужчины, ругающегося, в том числе, на латыни, примешивается к резким и пронзительным еврейским голосам. Нечто похожее на суматоху борьбы, и высокий женский голос, кричащий: «О! дайте ему пройти! Он говорит, что Тот спасет его».
Вся благоговейность этого великолепного двора разрушена. Множество голов поворачивается к тому месту, откуда доносятся голоса. Поворачивается также Иуда Искариот, который тоже находится вместе с учениками. Будучи высоким, он все видит и говорит: «Какой-то римский солдат силой пытается войти! Он оскверняет, уже осквернил, это священное место! Ужас!». Многие вторят ему.
«Дайте мне пройти, еврейские псы! Здесь Иисус. Я знаю Его! Он мне нужен! Я не знаю, куда деться от ваших дурацких камней. Ребенок умирает, а Он его спасет. Прочь! Лицемерные гиены…»
Иисус, как только понял, что без Него не обойтись, тотчас же направляется к портику, под которым закипела эта суматоха, достигает его и кричит: «Тише, и почтительней к этому месту в час жертвоприношения».
«О! Иисус! Спаси! Я Александр. Дайте дорогу, псы!»
Иисус же спокойно: «Да, дайте дорогу. Я выведу отсюда этого язычника, который не понимает, что значит для нас это место».
Круг размыкается, и Иисус добирается до солдата, латы которого окровавлены. «Ты ранен? Пойдем. Здесь находиться нельзя», – и уводит его другим двором наружу.
«Ранен не я. Ребенок… Моя лошадь возле крепости Антония вырвалась и налетела на него. Ее копыта размозжили ему голову. Прокул[1]сказал: „Ничем не помочь!“. В этом… нет моей вины… но случилось это из-за меня, и его мать там, в отчаянии. Я видел, как Ты проходил мимо… шел сюда… Я сказал: „Прокул нет, а Он – да“. Сказал: „Женщина, идем. Иисус исцелит его“. Меня задержали эти умалишенные… и ребенок, наверно, уже умер».
«Где он?» – спрашивает Иисус.
«Под той галереей, на коленях у матери», – отвечает этот воин, которого я уже видела у Рыбных ворот.
«Пойдем», – и Иисус, сопровождаемый учениками и людской свитой, еще сильнее ускоряет шаг.
2. На ступенях, ограничивающих галерею, прислонившись спиной к колонне, сидит женщина, терзаемая страданием, и плачет над умирающим сыночком. Лицо его землистого цвета, из полуоткрытых лиловых губ вырываются хрипы, характерные для тех, у кого поражен мозг. Голова обмотана бинтом, красным от крови на затылке и на лбу.
«Голова пробита спереди и сзади. Мозг виден. В таком возрасте голова еще мягкая, а лошадь была огромная и недавно подкованная», – поясняет Александр.
Иисус возле женщины, которая уже ничего не говорит, только убивается над умирающим сыном. Он кладет ей ладонь на голову. «Не плачь, женщина, – произносит Он со всей той нежностью, на которую способен, то есть, с бесконечной, – имей веру. Дай Мне твоего ребенка».
Женщина глядит на Него непонимающим взглядом. Толпа проклинает римлян и сочувствует умирающему и его матери. В Александре борются гнев от несправедливых обвинений, жалость и надежда.
Иисус садится рядом с женщиной после того как видит, что она больше не в состоянии сделать ни одного движения. Наклоняется. Берет Своими удлиненными ладонями маленькую раненую головку, наклоняется еще ниже, прямо над восковым личиком, и дует на его хрипящий ротик… Несколько мгновений. Затем на Его лице появляется улыбка, которая едва различима среди прядей волос, свесившихся вперед. Он выпрямляется. Ма-лыш открывает глазки и делает движение, чтобы сесть. Мать, опасаясь, что это последняя попытка, с криком прижимает его к сердцу.
«Отпусти его, женщина. Малыш, иди ко Мне», – говорит Иисус, все еще сидя около этой женщины и с улыбкой протягивая руки. И мальчик уверенно бросается в эти руки и начинает плакать, но не от боли, а от испуга, что возвращается вместе с сознанием.
«Нет лошади, нет, – успокаивает Иисус, – все прошло. У тебя тут еще болит?»
«Нет. Но я боюсь, боюсь!»
«Видишь, женщина? Остался только страх. Сейчас он пройдет. Принесите Мне воды. Эта кровь и этот бинт заставляют его волноваться. Дай Мне одно из твоих яблок, Иоанн… Бери, малыш. Ешь. Оно хорошее…»
Приносят воду, точнее, это солдат Александр ее приносит в своем шлеме. Иисус намеревается развязать бинт.
Александр и мать говорят: «Нет! Он пришел в себя… но голова-то пробита!..»
Иисус улыбается и разматывает бинт. Один, два, три, восемь оборотов. Снимает окровавленные куски ткани. От середины лба и до затылка, справа, один только сгусток крови, еще влажной между детскими волосиками. Иисус смачивает бинт и протирает.
«Но там же рана… если Ты смоешь этот сгусток, кровотечение возобновится», – не уступает Александр.
Мать закрывает себе глаза, чтобы не видеть.
Иисус протирает и протирает. Сгусток растворяется… и вот, волосики очищены. Они мокрые, но под ними нет раны. Лоб тоже невредим. Лишь небольшая красная отметина там, где возник рубец.
Толпа изумленно вскрикивает. Женщина осмеливается посмотреть и когда видит, больше не в состоянии сдержаться. Она бросается на Иисуса, обнимая Его вместе со своим ребенком, и плачет. Иисус выносит это излияние чувств и поток слез.
«Благодарю Тебя, Иисус, – говорит Александр. – Я страдал оттого, что погубил этого невинного».
«Ты проявил доброту и веру. Прощай, Александр. Ступай на свою службу».
3. Александр уже собирается уйти, когда, словно вихри, налетают несколько официальных представителей Храма и священников. «Первосвященник через наше посредство предписывает Тебе покинуть Храм, Тебе и этому язычнику-осквернителю. Немедленно. Вы помешали совершению жертвы воскурения. Этот проник в то место, что отведено для Израиля. Уже не первый раз из-за Тебя в Храме поднимается шум. Первосвященник, а с ним и дежурные Старейшины, приказывают Тебе больше не заходить сюда вовнутрь. Иди и общайся со Своими язычниками».
«Но ведь и мы тоже не какие-нибудь собаки. Он говорит: „Есть только один Бог, Создатель и иудеев, и римлян“. Если это Его Дом, а я был создан Им, я тоже могу сюда войти», – отвечает Александр, задетый той презрительностью, с какой эти священники произносят слово «язычники».
«Молчи, Александр. Я скажу», – вмешивается Иисус, который, поцеловав малыша, отдал того матери и поднялся на ноги. Он обращается к той группе, что Его изгоняет: «Никто не может запретить верующему человеку, истинному израильтянину, виновность которого в грехе никем не доказана, молиться возле Святилища».
«Однако толковать в Храме Закон – может. Ты присвоил Себе это право, не имея на это оснований и не спросив разрешения. Кто Ты такой? Кто Тебя знает? Как Ты можешь узурпировать чужое имя и положение?»
4. Иисус смотрит на них такими глазами! Затем говорит: «Иуда из Кериота, выйди вперед».
Иуда, похоже, не в восторге от этого предложения. Он пытался было скрыться, едва лишь подошли священники и офицеры Храма (одетые, однако, не по-военному: наверное, это гражданская должность). Однако теперь вынужден подчиниться, поскольку Петр и Иуда Алфеев толкают его вперед.
«Иуда, ответь. А вы на него посмотрите. Вы его знаете. Он из Храмовых людей. Узнаете?»
Они вынуждены ответить: «Да».
«Иуда, что Я велел тебе сделать[2], когда говорил тут в самый первый раз? И отчего ты пришел в удивление? И что Я сказал тебе в ответ на твое удивление? Говори, и будь откровенен».
«Он сказал мне: „Позови дежурного офицера, чтобы Я мог попросить у него разрешения произносить наставления“. И Он назвал Свое имя и подтвердил Свое положение и происхождение… и я подивился этому как бесполезной формальности, учитывая что Он называл Себя Мессией. А Он мне сказал: „Это необходимо, и когда придет время, вспомни, что Я не пренебрег уважением к Храму и к его представителям“. Да. Так Он сказал. Я обязан это сказать ради истины». Вначале Иуда говорил несколько неуверенно, словно бы раздосадованно. Но затем, со свойственным ему резким переходом, сделался уверенным, почти что вызывающим.
«Меня удивляет, что ты защищаешь Его. Ты обманул наше доверие к тебе», – упрекает Иуду один из священников.
«Я никого не обманывал. Сколькие среди вас – приверженцы Крестителя! И что: они поэтому обманщики? Я приверженец Христа. Вот».
«Ладно. Он не должен здесь говорить. Пусть приходит как простой верующий. Это и так слишком много для того, кто дружит с язычниками, блудницами, мытарями...»
«Теперь вы Мне ответьте, – говорит Иисус строго, но спокойно, – кто сейчас дежурные Старейшины?»
«Дора и Феликс, иудеи. Иоаким из Капернаума и Иосиф из Итуреи».
«Ясно. Мы уходим. Передайте этим троим обвинителям, поскольку итуреец обвинять не мог, что Храм – это не весь Израиль, а Израиль – это не весь мир, и что слюна этих пресмыкающихся, как бы обильна и ядовита она ни была, не зальет Голоса Божия, а ее яд не парализует Моего хождения среди людей, пока не настанет час. А после… о! скажите им, что после люди вынесут палачам приговор и превознесут их Жертву, сделав Ее своей единственной любовью. Идите. И мы пойдем». И Иисус облачается в Свою тяжелую темную накидку и выходит в окружении Своих спутников.
5. Позади них – Александр, присутствовавший во время дискуссии. За оградой, возле Антониевой башни, он говорит: «Я кланяюсь Тебе, Учитель. И прошу у Тебя прощения за то, что стал причиной выговора в Твой адрес».
«О! Не переживай об этом! Они искали повода. Они его нашли. Если не ты, был бы другой… У вас, в Риме, устраивают в Цирке игры со зверями и змеями, не правда ли? И все-таки, скажу тебе, что никакая зверюга не превзойдет в жестокости и коварстве человека, который хочет убить другого человека».
«А я скажу Тебе, что на службе у Цезаря я объездил все области Рима. Но никогда, среди тысяч и тысяч подданных, не встречал никого божественнее, чем Ты. Нет, даже наши божества – не так божественны, как Ты! Они мстительны, жестоки, задиристы, лживы. Ты добрый. Ты поистине неординарный Человек. Будь здоров, Учитель».
«Прощай, Александр. Двигайся по пути Света».
Все заканчивается.
[1] Видимо, гарнизонный лекарь
[2] См. главу 68.1-2