СВЯЩЕННАЯ ГОРА, ТАЙНАЯ МОГИЛА




 

Поворотная точка наступила в 1281 году, когда Хубилаю было 66 лет. Его империя достигла своих пределов, и в попытках ее дальнейшего расширения задним числом наблюдается чувство отчаяния. Современный психолог мог бы предположить, что Хубилай, самый могущественный человек в мире, всеми силами отбивался от любого признания, что мечты и честолюбивые планы должны развеяться как дым, а тело — состариться, и надеяться можно в лучшем случае на то, что его империя останется в тех границах, какие установил для нее он.

Что же за демон его донимал? В первую очередь — депрессия. В 1281 году умерла его любимая жена Чаби, в течение 41 года бывшая его главной спутницей и советчицей. В первые 20 лет их брака, еще до того, как он сделался ханом, она родила и вырастила четырех сыновей, в том числе наследника престола Чинкима, и пять дочерей, позаботившись, чтобы ее дети получили воспитание и образование в Духе всех окружавших их культур — монгольской и китайской, буддийской и конфуцианской. Чаби славилась своей бережливостью и здравомыслием. Порой она приказывала своим придворным дамам собирать старые тетивы луков, поскольку их можно было распустить на нити и соткать из них ткань. Она же создала новую модель монгольского головного убора, придав ему тулью для защиты от солнца. Успехи мужа ее не ослепляли. В 1276 году после победы над империей Сун и взятия ее столицы она предположительно предупредила его не впадать в чрезмерное честолюбие: «Твоя служанка слыхивала, что с древних времен никогда не бывало царства, которое простояло бы тысячу лет». Именно она позаботилась, чтобы с пленной сунской императрицей обращались с должным уважением.

Потом произошел скандал с убийством алчного и непопулярного министра-мусульманина Ахмеда, давший неожиданное доказательство неумения Хубилая разбираться в людях. И все же, по крайней мере, наследование престола было надежно обеспечено в виде Чинкима, второго сына Хубилая и Чаби, ныне мужчины 38 лет, в самом расцвете сил. После того, как его старший брат умер еще ребенком, он всегда был намеченным наследником. После убийства Ахмеда он занял подобающее ему место, а Хубилай достаточно оправился, чтобы взять еще одну жену — Намбуи, дальнюю родственницу Чаби, которую, возможно, та сама избрала перед смертью, стремясь оказать мужу поддержку, в которой тот нуждался. Казалось, это сработало. Хубилай явно был еще в достаточно хорошей форме, чтобы не отворачиваться от жизни, поскольку, пребывая в почти семидесятилетнем возрасте, сумел сделать Намбуи беременной. Родив сына, она начала выступать в роли буфера-посредницы, защищая его от чрезмерной работы.

Дела все в большей мере вершил Чинким — до такой степени, что в 1285 году один высокопоставленный чиновник пустил слух, что Хубилай отречется от престола в пользу сына. Каким-то образом, несмотря на защиту Намбуи, Хубилай прослышал об этом и впал в ярость. В ходе последующего кризиса, когда Хубилай, несомненно, подозревал сына в нелояльности, снова разыгралась трагедия: Чинким заболел какой-то неустановленной болезнью и умер.

В хане еще оставалось много от прежнего Хубилая и более чем достаточно для одного последнего усилия. А сделать его было необходимо. Все это время беспокойный и честолюбивый кузен Хубилая Хайду активно действовал в Центральной Азии, зачастую почти забытый в Китае, заслоненный административными делами и зарубежными авантюрами. Но он не покладая рук организовывал себе поддержку по всем окраинам империи, протягивая руки на юг в Тибет и одновременно на восток в Манчжурию. Хубилаю надо было остеречься, иначе он мог оказаться отрезанным от своей родины.

В Тибете после смерти Пагба-ламы тому наследовал 13-летний мальчик, выдернутый из монгольского двора, вызвав тем самым большое негодование среди местных. В 1285 году буддийская секта бригунг подняла восстание, нападая на монастыри секты Пагба-ламы, саскья-па. Возможно, восстание было стихийным, но Хайду увидел в нем свой шанс. Его протеже Дува двинулся на помощь повстанцам, в то же время отрезая гарнизоны Хубилая и почтовые станции в уйгурских землях (в современной провинции Синьцзян). Дува шесть месяцев осаждал город Хара-Хото (ныне развалины в 45 км к востоку от Турфана), обстреливая земляные валы из дюжины катапульт и сотни нефтеметов — но без толку. Отстал он лишь тогда, когда отчаявшийся командующий городским гарнизоном спустил за стены свою дочь ему в подарок. На следующий год Хайду взял уйгурскую столицу Урумчи (в те времена она называлась Бешбалык). В 1288 году 1050 ремесленников покинули Хотан и Кашгар в поисках более безопасных пристанищ на востоке.

Все это было уже слишком. На следующий год Хубилай приказал полностью очистить Синьцзян, оставив Хайду с вдвое увеличившейся территорией — но лишь ненадолго. А затем Хубилай отрядил туда младшего внука во главе армии. Штаб-квартира мятежников была уничтожена, 10 000 повстанцев убиты (так утверждают источники, но цифра кажется завышенной), почтовые станции-ямы снова заработали. Власть монголов была восстановлена, Тибет же на весь следующий век превратился в задворки империи.

Тем временем Хайду развил бурную деятельность в иных местах. В 1287 году он угрожал соединиться в Манчжурии с новым врагом Хубилая, выступившим против него смелым 30-летним князем по имени Наян, потомком сводного брата Чингиса Бельгутея.[83]Хубилай впрямую столкнулся с мрачной перспективой того, что все северные пределы его империи, огромная дуга степи, тянущаяся от Синьцзяна через его родную Монголию в Манчжурию, отпадут и станут той пастушеско-кочевой империей, к которой стремились мятежники. Поэтому, дабы разобраться с этим, Хубилай выбрал известного героя: военачальника Баяна, Великого Советника, покорителя империи Сун. (Стоящие рядом имена Баян и Наян могут вызвать путаницу, но так уж сложилось). Согласно одному источнику, Баян собирался принять приглашение Наяна на пир, когда узнал, что это ловушка, и сумел вовремя ускакать. Хубилай решил пойти на жесткие действия. Хотя подробности неясны, он отправил Баяна помешать двум мятежникам соединиться, заняв Каракорум, в то время как сам повел другую армию против Наяна.

Марко рассказывает эту историю на свой обычный напыщенный лад. Хубилай за 12 дней собирает свои войска, 360 000 кавалерии и 100 000 пехоты — цифры совершенно невозможные, которые следует сразу же сократить на 90 процентов. Но даже при этом 46 000 — значительные силы. Советуются с астрологами, и те предсказывают победу. Вперед отправлены разведчики задерживать всякого, кого увидят, не давая таким образом известию о походе просочиться раньше времени. Хубилая подняли в его передвижной боевой пост — нечто вроде миниатюрной крепости, перевозимой четырьмя слонами, соединенными общей упряжью. 20-дневный поход приводит их на равнину, вероятно, где-то на огромных просторах юго-восточных степей Монголии. Мятежники захвачены врасплох, но выстраиваются для боя, обе стороны поют под аккомпанемент «определенных двухструнных инструментов». Затем, приказывая атаковать, грянули барабаны — котлы диаметром в пару метров, покрытые буйволовыми шкурами. Градом сыплются стрелы, сталкиваются воины, вооруженные палицами, копьями и мечами, кричат раненые, битва грохочет, словно гром, как обычно громыхают битвы в штампах средневековых романов. Хубилай побеждает; Наян захвачен в плен и казнен на традиционный для князей лад, без пролития крови. «Убили его вот как: завернули в ковер, да так плотно свили, что он и умер».

Хайду, всегда остававшийся стратегом, отступил на запад, избегая битвы и предпочитая сохранить свои силы целыми для дальнейших стремительных нападений и быстрых отходов (а также, несомненно, отвлеченный конфликтом, разразившимся в Персии, с которой он постоянно враждовал до конца жизни; но это уже другая история). Поэтому никакой финальной разборки не случилось; но, по крайней мере, его отступление предотвратило возможное соединение мятежников в Центральной Азии и Манчжурии.

При Баяне, контролирующем Каракорум и восстанавливающим контроль над окружающими областями, Хайду, де-факто хан Средней Азии, последующие три года не пытался осуществить ничего крупномасштабного. Баяна попрекали тем, что он позволил ему спастись — некоторые даже обвиняли его в сговоре с Хайду, вынудив Хубилая освободить его от командования и сослать в Датун на севере провинции Шэньси ждать дальнейших приказаний. Однако прежде, чем Баян успел тронуться в путь, у Хайду хватило опрометчивости вернуться, и на этот раз он получил суровый урок, потеряв 3000 пленными. Этого хватило для того, чтобы запереть Хайду на его собственной территории, за границами, охраняемыми гарнизонами юаньских войск. Но и Хубилай больше не делал никаких попыток восстановить контроль над Центральной Азией. Оба противника достигли пата.

Этот пат продолжался до смерти Хубилая в 1294 году и позже. Наследник Хубилая, Тэмур, оставив грандиозные дедовские планы заморской экспансии, думал, что наконец-то сможет взяться за подавление мятежа дома. Он ошибся.

В сентябре 1301 года Тэмур направил в степь крупные силы, во много раз превосходящие войска Хайду, и эти два воинства столкнулись в серии из четырех битв в юго-западной Монголии, там, где Алтайские горы постепенно переходят в песчаные равнины Гоби. Источники расходятся в том, за кем осталась победа. Думаю, будет справедливым сказать, что дело кончилось ничьей. Поэтому никакого окончательного решения так и не добились; впрочем, с Хайду так и не удалось окончательно разобраться, так как, несмотря на усилия китайских врачей, вскоре после битвы тот умер — по словам Рашид ад-Дина, от ран, а может быть, от чистого истощения сил после 45 лет почти непрерывных кампаний. В конце концов, ему уже было почти 70 лет.

Дува, ставший теперь делателем королей (точнее, ханов), короновал первенца Хайду, Чапара — выбор, не снискавший популярности; по словам Рашид ад-Дина, Чапар был «крайне худым и некрасивым» юношей, — но правил до самой смерти по-прежнему сам, убирая всех наследников Хайду, которые выступали против него. После его смерти Чапар восстановил контроль над своими же владениями, увидел, что борьба тщетна, и в 1310 году капитулировал перед империей Юань, кладя конец вызову, брошенному имперской власти из Центральной Азии.

 

* * *

 

Личные потери, мятеж, поражения за рубежом — все это было уже чересчур. Хубилай налегал на еду и спиртное. На придворных пирах он поглощал вареную баранину, грудку ягненка, яйца, приправленные шафраном блинчики с овощами, чай с сахаром и, конечно же, избранный монгольский напиток айраг (перебродившее кобылье молоко, иначе известное под тюркским названием кумыс). Именно этот напиток особенно подрывал его здоровье. Айраг и вино — оба напитка он употреблял в непомерных количествах. А так как он стал вести менее активный образ жизни, и силы его убывали, то он набирал вес, сделавшись с годами крайне тучным. Должно быть, он знал, что это убьет его, но ему было все равно. Зная, что жить осталось недолго, он примирился с духом своего утраченного наследника, назначив своим преемником третьего сына Чинкима, Тэмура.

Он также знал, где хочет быть похороненным: у себя на родине, в сердце Монголии, там, где конец сибирского горного хребта Хэнтэй начинает уступать место степи. Именно там родился его дед, который начал все это, и именно там он упокоился. Чингис тоже умер вдали от дома, в горах Люпаньшань в провинции Нинся, находясь как раз на грани завоевания тангутского государства Си-Ся. Три недели похоронная процессия везла его тело на север, обратно через Желтую реку [Хуанхэ], вдоль гор Хэлань в высокие степи современной Внутренней Монголии, через песчаные равнины Гоби и степи самой Монголии, через реку Керулен — к горе, которую монголы считали священной еще с тех времен, когда впервые прибыли туда где-то около 800 года н. э. Называлась она Бурхан-халдун — Священный Халдун, как обычно переводят это название (хотя есть те, кто утверждает, что «бурхан» всего лишь старое слово, означающее «ива»). Чингис знал этот район — две реки, Керулен и Онон, порождающие их горы Хэнтэй, открытые степи, по которым они протекают — как собственное седло. Бурхан-халдун была горой, на которую он часто заманивал врагов, на которой ему было откровение (во всяком случае, так считал его народ, поскольку Чингис ему об этом рассказал), что он получил поддержку Вечного Неба, Вышнего Неба, в деле создания нации и империи. Он обещал каждый день воздавать благодарность Бурхан-халдуну. Эта гора и случившееся на ней были зафиксированы в устной традиции, а потом запечатлены в основополагающем эпосе монголов, «Тайной истории», составленной Шики-Хутуху — татарчонком, усыновленным во младенчестве матерью Чингиса Оэлун.[84]Было совершенно немыслимо, чтобы Чингиса похоронили в каком-то ином месте, и равно немыслимо, чтобы его народ когда-либо позволил осквернить это святое место.

Люди часто говорят, что никто не знает, где похоронен Чингис. Не верьте им. В Монголии все знают, где похоронен Чингис, с точностью до нескольких квадратных миль. Тайной остается лишь точное место захоронения на огромных, закругленных, каменистых, поросших лесом и покрытых каменистыми осыпями склонах Бурхан-халдуна. По месту погребения прогнали табун лошадей, на подобающем расстоянии разместили охрану; со временем там вырос лес, и место захоронения неизвестно до сего дня. Современные охотники за сокровищами смотрят на Бурхан-халдун как на место, где однажды будет сделана великая находка и обнаружатся бесконечные богатства. Монголы же говорят, что могила никогда не будет найдена, как и замышлял Священный Чингис.

Наверное, именно глядя на это место взглядом собственника, Хубилай поставил одного из своих внуков, Каммалу, во главе орд Чингиса, его дворцов-юрт и владений. Как написал персидский историк Рашид ад-Дин всего через несколько лет после смерти Хубилая, «в эти владения входил Великий Хориг (Запретное Место) Чингис-хана, который они называют Бурхан-халдун и где все еще расположены великие ордо Чингис-хана». Вот эти-то последние и охранял Каммала. Там четыре великих ордо и пять других, всего девять, и к ним никого не допускают. Здесь создали изображения их семьи и постоянно воскуряют благовония.

 

* * *

 

По моим предположениям, Хубилай хотел обеспечить права на это священное место за собой, чтобы на них не посягнул Хайду или любой другой мятежный выскочка. Юрты святилища, должно быть, уже существовали, когда прибыл Каммала, охраняя могилу, выкопанную 70 лет назад и с той поры давно заросшую. Но юрты — сооружения временные. Со временем девять сократились до восьми, став Восемью Белыми Юртами, которые играли роль разъездного святилища, кочующего туда-сюда по монгольским землям, пока наконец не остановились к югу от Дуншэна во Внутренней Монголии, где их преобразовали в современный Мавзолей Чингис-хана. Каммале требовалось что-то постоянное для совершения обрядов почитания Чингиса и, со временем, Хубилая. Как добавляет Рашид ад-Дин, «Каммала также построил там храм самому себе».

На картах Бурхан-халдун фигурирует под названием Хан-Хэнтэй. Есть те, кто говорят, что это не одна и та же гора, но я им не верю… равно как и правительство Монголии, ибо каждые три-четыре года туда отправляется дюжина министров МНР во главе с премьер-министром — почтить гору, Чингиса, а также, если подумать, и Хубилая. Они едут на множестве джипов, снабженных хорошими лебедками, поскольку поездка эта весьма нелегка, в чем я убедился, когда проехался туда в 2002 году.

Из Улан-Батора надо проехать 100 км по дороге на восток к угледобывающему городку Багануур, малопривлекательному набору многоквартирных домов-коробок коммунистической эпохи. Асфальтированное шоссе заканчивается именно тут. Затем двигаетесь по заросшим травой холмам на север, следуя по вольной сети колей — именно это монголы обычно и имеют в виду под «дорогой», — которая приводит к Мунгенморьту (название означает «у серебряного коня»). Дальше направляетесь, имея Керулен по правую руку, в ненаселенную местность, которая ныне является заповедником «Хан-Хэнтэй». Колеи сходятся на удивительно прочном деревянном мосту (в конце концов, здесь иногда ездят члены правительства). Миновав его, вы окажетесь на единственной колее, зачастую состоящей сплошь из грязи, иногда непроезжей после грозы, и двигаетесь, подпрыгивая сквозь низкорослые заросли ив и разбросанных там и сям елей. Через 25 км вы подъезжаете к торфяному болоту и гребню, Порогу. Если автомобиль сможет подняться на гребень, вас ждет изумительный вид на верхний Керулен и потрясающий спуск по проложенной в торфе колее, которая представляет собой либо топь (в сырую погоду), либо такую же преграду, как противотанковые ловушки. Спустившись (если рискнете), пересекаете Керулен — очень мелкий, с каменистым дном. На этом этапе в поле зрения появляется Бурхан-халдун: 2452 метра, гора не очень высокая, но с мускулистыми, как у Шварценеггера, плечами, своего рода монгольский Айерс-Рок, только в семь раз больше. Далее еще 18 километров прямо вперед, по постоянно сужающейся долине, пока не доберетесь до указателя и коллекции прислоненных друг к другу стволов деревьев, покрытых кусочками голубого шелка и тибетскими молитвенными полотнищами. Это овоо, святилище, какое по обычаю соорудили бы из камней, найдись хоть какие-то камни в почве, мягкой от сосновых игл. Теперь вы у подножья Бурхан-халдуна и дальше должны взбираться на гору сами. Путь до вершины займет всего пару часов.

При подъеме очень скоро добираешься до места, которое некогда явно искусственно разровняли. Этот участок тоже считается священным. Здесь стоит еще одно овоо с небольшими подношениями у основания: бутылками из-под водки, блюдечками для курительных палочек. Именно тут, вне всяких сомнений, некогда стоял храм Каммалы. В 1961 году Иоганнес Шуберт из Лейпцига, первый житель Запада, поднявшийся на эту гору, нашел здесь множество полукруглых черепичин и кусочков керамики. Теперь в поисках таких вещей придется изрядно попотеть. Я нашел два кусочка черепицы, благодаря чему у меня перед глазами вдруг вспыхнула сцена: 29-летний Каммала наблюдает, как 50 строителей-китайцев трудятся на деревянных стенах и столпах, в то время как поблизости мастера-кровельщики формуют из местной глины изогнутые черепичины, которые кладут сушиться на покрытое мешковиной бревно. Позже их подвергнут обжигу в стоящей поблизости печи.

Каммала наверняка очень старался скорее завершить работу. Он знал, что жить его деду осталось недолго.

И в самом деле, через год после возвращения Каммалы Хубилай, которому уже давно шел восьмидесятый год, уже почти не мог функционировать иначе, чем с помощью своей жены Намбуи.

28 января 1294 года, в Новый Год по лунному календарю, Хубилай оказался слишком болен, чтобы посетить обычные церемонии в Пекине. Никакого облачения во все белое, никакого большого приема для получения дани и славословий от приехавших в гости подданных, никакого смотра войск и парада богато украшенных слонов и белых лошадей, никакой давки на пиру в Большом Зале. Должно быть, все знали, что конец близок, и гонец галопом помчался к единственному человеку, который мог поднять дух хана: Баяну, все еще ждущему нового назначения в 300 км от столицы, в Датуне. Через три дня — наверняка не больше при тех обстоятельствах — Баян был рядом с ханом. Но и он ничего не мог сделать, кроме как обещать вечную преданность. Хубилай знал, что конец его близок, и попросил Баяна быть одним из трех его душеприказчиков (другими были главный цензор и управляющий политическими делами в Секретариате). Хан постоянно слабел и 18 февраля умер.

Через два дня была готова похоронная процессия. Учитывая богатство Хубилая и суммы, которые он тратил на военные кампании, она могла показаться крайне скромной. И все же свита насчитывала сотни человек: члены семьи и правительства, которые были способны выдержать предстоящее путешествие, плюс стража, погонщики скота, конюхи, повара, домашние слуги, сопровождаемые заводными лошадьми, повозками для женщин, повозками для юрт и верблюдами, везущими все необходимые принадлежности для ханской процессии, которая три недели пробудет в пути длиной в 1000 км. Где-то весьма близко к голове колонны, за стражей, двигался катафалк Хубилая: повозка с установленной на ней юртой, скрывающей большой гроб, наглухо закрытый и набитый пряностями и другими консервантами. Покрывая, вероятно, по 50 км в день — приличная скорость для такой толпы, — колонна, извиваясь змеей, протянулась через горы, охраняющие подступы к Пекину, где ныне тянется Великая Китайская Стена, через гребни и долины к старой монголо-китайской границе у Калгана (современного Чжанцзякоу) и поднялась на Монгольское плато; избегая поворота направо к Ксанаду — это означало бы двухдневную задержку, — кортеж потянулся через пыльную пустыню Гоби, пока пески не сменились травянистыми холмами, неглубоким Керуленом и, наконец, предгорьями Хэнтэя.

Сомневаюсь, что мы когда-нибудь узнаем, где именно он покоится. Есть одно место, в получасе восхождения от храма Каммалы, где поднявшийся туда оставляет позади деревья, ставшие на этой высоте низкорослыми и редкими, и выходит на ровную площадку. Вершина горы еще далеко впереди, иногда прорывающаяся каменной волной, а иногда скрытая тучами. Участок, на котором стоишь, похож на кладбище. Так я подумал, когда впервые увидел его, потому что так думали и другие. «Могилы», которые можно видеть тут, это камни неправильной формы, от метра до трех в поперечнике. Их, как мне представляется, несколько сотен. Легко вообразить, будто это настоящие могилы — кучи камня похожи на приплюснутые могильные холмики. Но что-то не соответствует. Кучки лежащих рядом камней представляют собой неправильной формы кляксы, и они сплошь плоские. И все же вокруг стояло несколько овоо — каменных, высотой с метр или около того. Сегодня сюда поднимается достаточно людей, чтобы соорудить и охранять овоо. Так почему бы не охранять и «могилы»? К тому же они на главной тропе к вершине — наверняка не самое лучшее место для тайного погребения.

Сейчас я считаю эти каменные скопления геологическими образованиями, результатом многовековых морозов, творящих свои чары над осыпавшимися камнями. Эти характерные для холодной погоды и вечной мерзлоты процессы основательно изучаются редкой породой ученых, называемых криогеологами. Если вы заглянете в какой-нибудь учебник криогеологии, то увидите выложенные из камней узоры — многоугольники, круги, кольца и бугры, которые невероятно похожи на искусственные образования, вроде «ведьминых колец» из камня. В самом деле, некоторые из первых исследователей, которые впервые увидели их среди арктических ландшафтов, сочли их искусственными образованиями. Но это не более чем результат перепадов температуры, вызывающих у камней мелкие расширения и сжатия, заставляя их рассортировываться на разные размеры и формы. Никто не знает, сколько на это требуется времени, ибо это происходит на протяжении целых геологических эпох. Эти скопления камней не более рукотворны, чем снежинки или многоугольники из грязи в пересохших озерах.

Но эти каменные круги наводят на одну странную мысль, а не предлагают ли эти природные «могилы» идеальную маскировку для подлинных? Кто разберется, которая из сотен настоящая? Даже сегодня, при современной археологической технике, потребуются миллионы долларов и лет труда, чтобы исследовать их все. Честно говоря, этого никогда не будет.

Я уверен лишь в одном: Каммала не выбрал бы неправильное место.

Когда я вспоминаю то восхождение, в голове у меня вновь и вновь прокручивается одна и та же сцена: цепочка людей, тянущаяся вверх по склону среди стройных елей, выходит на эту открытую площадку. Все они одеты в меха, защищающие от лютого холода, их изукрашенные кожаные сапоги с загнутыми кверху носками соскребают тонкий снежный покров до скрывающейся под ним твердой земли. Шесть человек — нет, восемь, так как бремя у них тяжелое — взваливают на плечи два шеста, на которых покоится простои гроб, завернутый в синий и желтый шелк. Среди присутствующих нет никаких лам и никакой буддийской символики: это погребение является возвратом к аскетической кочевой традиции, которую любил Чингис. Возглавляемые шаманом с барабаном и погремушкой, эти люди следуют к краю плато, откуда открывается изумительный вид: заснеженная долина и замерзшая река, которая, петляя, уходит к отдаленным горам. Это страна, которую их хан никогда не видел и все же называл своей родиной.

Одна маленькая группа не так давно пробыла здесь какое-то время, и, надев рукавицы, убрала камни с одного из сотен каменных кругов. Костер, разожженный в небольшом углублении на месте удаленных камней, заставил оттаять твердую как железо землю. Медленная работа железными лопатами создала могилу. Теперь следует благоговейное опускание гроба в вырытую яму, а потом молитвы и заклинания шамана, сопровождаемые постоянным боем его барабана, затем камни один за другим вновь укладывают на место, пока ничто больше не отличает этот круг от любого другого. Хубилай покоится рядом со своим дедом Чингисом, оба они стали частью ландшафта, из которого произросли они сами и их империя.

 

 

Эпилог

НАСЛЕДИЕ ВЕЛИКОГО ХАНА

 

Вскоре после погребения Хубилая на Бурхан-халдуне был созван курултай, призванный решить, который из двух внуков, Каммала или Тэмур, наследует ему (временно избранный Хубилаем Тэмур так и не был утвержден официальным престолонаследником). Возник спор. Ханша предложила решение: Хубилай сказал, что править достоин тот, кто лучше знает изречения Чингиса. Все согласились, что двое претендентов должны вступить в состязание. Тэмур, более молодой, отличавшийся красноречием и умением ввернуть цитату, продекламировал изречения очень хорошо, в то время как Каммала, будучи заикой, никак не мог с ним тягаться. Все дружно воскликнули: «Тэмур знает их лучше! Именно он достоин венца и трона!»

В теории наследство Тэмуру досталось поразительное. Его семья правила Китаем, Кореей, Тибетом, Пакистаном, Ираном, большей частью Турции, Кавказом (Грузией, Арменией и Азербайджаном), большей частью населенной России, Украины, половиной Польши — одной пятой всей земной суши. Фактически же, как и у Хубилая, власть Тэмура над более отдаленными пределами его всеевразийской империи была чисто номинальной. Ее кочевые корни были романтикой в душе размякшей монгольской аристократии, которая редко навещала Монголию и имела не больше связей со своей «родиной», чем нью-йоркские ирландцы, марширующие по Пятой Авеню в День святого Патрика. Империя стала ветшающим сооружением, и трещины на нем замазывались воспоминаниями о ее основателе.

Золотая Орда в России начала двухвековое правление, до сих пор известное у русских как «татарское иго». Ее монгольские правители — бывшие монголы, какими они вскоре станут — обратились в ислам, тесно сотрудничая с правителями Египта, с которыми они обменивались дипломатическими посланиями с соответствующими золотыми тиснениями и сложными приветствиями, но исключительно на тюркском. Всем ханам полагалось принадлежать к «золотому роду», то есть быть потомками Чингиса, но с течением времени на такое происхождение мог претендовать почти всякий, рвущийся в правители. Когда в 1783 году при Екатерине II возрождающаяся Россия захватила Крым, его хан все еще провозглашал свои чингисидские корни.

В Персии ильханы (подчиненные ханы), как они сами себя называли, порабощали, грабили и до предела облагали налогами простой народ, укрепляя в нем вражду к своей власти. Торговля помогала городам, которые производили достаточно богатства, чтобы позволить монголам удерживать свою непрочную власть, даже когда те утратили связь со своими корнями. Правнук Хулагу сделался мусульманином и воевал с другими мусульманами, но без всякого толку. В 1307 году монгольское посольство в Англию к Эдуарду II было последней бесполезной попыткой самопродвижения. Через тридцать лет последние из монгольских правителей умерли, не оставив наследников, и власть монголов исчезла.

В Центральной Азии наследники Чагатая властвовали над просторами без четких границ, постоянно терзаемыми религиозными распрями, войнами и междоусобной борьбой. Здесь кочевые традиции оставались сильны, как и стремление к завоеваниям. Сдерживаемые монголами-соперниками с востока и запада, наследники Чагатая обратили свои взоры на юг в сторону Афганистана и Индии, несколько раз вторгшись туда и зародив традицию, которая сохранилась даже тогда, когда власть монголов пала в кровавые руки Тамерлана (Тимурленга, Хромого Тимура). Хотя и не происходивший по прямой линии от Чингиса, он оправдывал себя как новое воплощение Чингиса — скромное происхождение, тяжелые жизненные обстоятельства, жестокие завоевания и прочие детали сходства. Именно эти претензии объясняют, почему потомок Тамерлана Бабур назвал себя «Моголом», когда в начале XVI века захватил власть в Индии, основав династию, прекратившуюся лишь тогда, когда англичане в 1857 году свергли с трона последнего Могола. Кстати, звали его Бахадуром — отдаленное эхо монгольского «батыр», то есть герой, богатырь, второй элемент в названии монгольской столицы, Улан-Батор (Красный Богатырь). Современный английский язык сохраняет окаменелые останки того же слова, термин «могол» (mogul) первоначально означал «богатый индиец», затем «богатый англо-индиец», теперь же он обозначает медиа-магната.

Еще 73 года после смерти Хубилая его потомки связывали восток и запад, деля с дальними родственниками свободный поток торговли, дипломатов и специалистов. Но монголы находились на зыбкой почве. Перестав быть кочевниками, они так и не стали настоящими китайцами. Хотя некоторые из десяти преемников Хубилая умели говорить по-китайски, ни один из них не научился хорошо писать на нем. Безусловно, в стране царил мир, население снова выросло до прежнего уровня, процветала торговля. Но власть монголов покоилась на силе, а сила постепенно убывала.

Преемники ссорились из-за наследования трона, пышным цветом цвели заговоры и убийства. В 1328 году двухмесячная гражданская война закончилась казнями. В 1331 году чума опустошила многие области Китая, с чего, наверное, и началась Черная Смерть, которая вскоре докатилась до Европы. В провинции Хэнань вымерло 90 процентов населения. Потом Желтая река [Хуанхэ] прорвала укреплявшие берега дамбы, утопила бессчетные тысячи народу и проложила себе новое русло к морю. Повстанцы, чувствуя, что у династии изымается Небесный Мандат, захватили бассейны рек Хуайхэ и Янцзы. Пираты нападали на каботажные суда. В опустошенной чумой провинции Хэнань повстанцы, известные под названием «красных повязок», даже ненадолго восстановили династию Сун (1355–1360). Когда новый император Иринчинбал [Цокту] попытался восстановить порядок и исправить разрушения, то сделал это, печатая бумажные деньги, что привело к гиперинфляции и вынудило вернуться к серебряной и медной монете.

Наконец ненависть, коррупция, чума, инфляция, катастрофа и беспорядок, наслаиваясь друг на друга, достигли высшей точки. В 1368 году бывший буддийский монах выгнал последнего монгольского императора Тогон-Тэмура назад в монгольскую степь, оставив 300 или 400 тысяч монголов в мстительных руках династии Мин. Вместе с ним ушли 60 тысяч монгольской элиты, которая потащилась обратно в страну, уже ставшую им чужой, где мертвый груз их присутствия разрушил традиционную пастушескую экономику.

Они так и не смирились со своим внезапным крахом. Их потомки, коронованные в Каракоруме, продолжали твердить, что истинные правители Китая — они. Они говорили это потому, что «знали» скрытую от всех «истину», будто бы династия Мин на самом деле монгольская. Эта история, в обобщенном виде изложенная Хок-Лам Чаном, адъюнкт-профессором Вашингтонского университета, в его книге «Китай и монголы», звучит примерно следующим образом.

Ханша последнего Юаньского хана Тогон-Тэмура была уже беременна, когда в 1368 году ее захватил в плен и взял в жены будущий император династии Мин. Она подумала: «Если я вскоре рожу, они наверняка убьют дитя», поэтому помолилась о продлении беременности, и Небо ответило на ее молитвы. Она родила через двенадцать месяцев, и первый император Мин принял мальчика как своего наследника. И этим дело не ограничилось: император Мин [Чжу Юань-чжан] сделал своей столицей Наньцзин, но однажды юный монгольско-минский принц повстречал человека «необыкновенной осанки, со смуглым лицом, облаченного в черные одежды и верхом на черном коне», который велел ему найти великий город с четырьмя углами по числу времен года, девятью внешними воротами по числу планет, и другими магическими и религиозными атрибутами. «В златом месте посреди города, — сказал Черный Всадник, — установи нефритовый трон с девятью переплетающимися драконами и, воссевши на него, сам стань императором». Таким образом «монгольский» принц нашел современный Пекин, куда вскоре и переехал минский двор.

Все это, конечно же, легенда, не подкрепленная ни малейшими доказательствами. Но, как заключает Хок-Лам Чан, такие истории, «доказывающие», что в жилах минских императоров течет монгольская кровь, а восстановление столицы вдохновлено монголами, набрали силу за десятилетия до и после 1500 года, когда Монголия вновь объединилась под началом хана, притязающего на мантию Хубилая и зовущего себя Даян — от Да Юань, Великая Юань, имени, выбранного Хубилаем для своей династии. Легенды эти рассказывали и пересказывали вплоть до изрядной части XX века.

 

* * *

 

Да, чушь — но в этих легендах есть и доля правды, так как наследие двух завоевателей, Чингиса и Хубилая, пережило века и все еще определяет контекст современной геополитики.

При Хубилае китайская территория вышла далеко за пределы традиционных границ Китая, и хотя последующие династии притязали на восстановление прежнего Китая, их программу действий определяли приобретения Хубилая. Династия Мин приняла их, не испытывая ни малейших сомнений. Юннань, завоеванная Хубилаем еще в бытность царевичем, осталась китайской, как и бассейн реки Ляо в Манчжурии, населенный большей частью корейскими пленниками, переселенными туда с родины монгольскими армиями. Тибет, объединенный под властью монголов, признал императоров династии Мин своими сюзеренами — положение, которое империя Мин периодически отстаивала, пусть и с различной степенью успеха. Как утверждает японский ученый Хидэхиро Окада, «учитывая некитайское происхождение этих территорий, единственным оправданием минского сюзеренитета над ними могло быть только утверждение, что минские императоры являются законными наследниками монгольских ханов».[85]

По части бюрократического аппарата, администрации и военной структуры империя Мин тоже многим обязана монголам. Например, и гражданскими, и военными управляли, поделив их по десятичной системе, которую Чингис навязал своей новой нации, а Хубилай приспособил для Китая. И в Пекин династия Мин вернулась как раз для того, чтобы предъявить претензии на саму Монголию. В самом деле, как заключает Окада, «династия Мин во всех своих аспектах была усеченной формой Монгольской империи».

Точно так же обстояло дело и с манчжурами, когда в 1644 году те захватили Китай. Опять же ни один манчжур не собирался отказываться от территорий, приобретенных при Хубилае. Когда был коронован первый манчжурский император — еще до захвата китайского трона, — он провозгласил себя Всемилостивейшим, Гармоничным и Святым Ханом-Императором, претендуя на имперскую традицию, ведущую свое происхождение от Чингиса, для придания законности своим претензиям на восточную половину прежней Монгольской империи. Как пишет Окада, манчжурский император стоял, опираясь на три мира: на китайский — как император, на монгольский — как наследник Чингиса и на тибетский — как покровитель буддизма.

И снова о современном Китае. Дальний запад страны — Ганьсу, Нинся, Синьцзян — был населен мусульманами, имеющими больше общего с современными среднеазиатскими «-станами», чем с восточными регионами,



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2017-06-11 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: