Говард Ф.Лавкрафт. Модель для Пикмэна

--------------------------------------------------------------- Origin: "Запретная книга" - русский фэн-сайт Г.Ф. Лавкрафта --------------------------------------------------------------- Только не думайте, Элиот, что я окончательно сошел с ума, - масса людейстрадает от гораздо более странных предрассудков, чем мой. Почему вы несмеетесь над дедом Оливера, который отказывается хотя бы раз сесть вавтомобиль? В конце концов, если я ненавижу это чертово метро, то этокасается лишь одного меня; а кроме того, если разобраться, то мы добралисьсюда гораздо быстрее на такси. Ведь если бы мы не взяли машину, то нампришлось бы пешком топать сюда от самой Парк-стрит. Я знаю, что стал гораздо более нервным с тех пор, как вы в последнийраз видели меня в прошлом году, но только не спешите с выводами о каком-токлиническом заболевании. Бог свидетель, тому было немало причин, и мне ещеповезло, что я и в самом деле не лишился рассудка. Почему третья степень?Надо же, раньше вы не были таким любопытным. Ну что ж, раз вы настаиваете, что должны узнать обо всем, не вижупричин, почему следует вам в этом отказывать. Возможно, вы просто обязаныэто делать, ибо разве не вы, едва услышав о том, что я перестал бывать вХудожественном клубе и начал сторониться Пикмэна, как встревоженныйродственник, принялись бомбардировать меня своими письмами? Сейчас же, когдаэтот человек исчез, я все же изредка заглядываю в клуб, хотя нервы мои, надопризнать, уже далеко не те, что были прежде. Нет, я не знаю, что случилось с Пикмэном, да и вообще не склоненстроить какие-либо предположения на этот счет. Возможно, вы и самидогадались, что у меня были достаточно веские причины порвать с ним, - иименно поэтому меня совершенно не интересует, куда именно он делся. Пустьэтим занимаются в полиции - боюсь только, не много они обнаружат, коль скородо сих пор даже не подозревают о том, что в старом Норт-Энде он снималпомещение под вымышленным именем Петерса. Кстати, не уверен, что и сам смогбы отыскать его вторично, - вы только не подумайте, что я хотя бы однаждыуже попытался это сделать, даже в дневное время!.. Да, я знаю, точнее, -боюсь, что знаю, - для каких целей он арендовал тот подвал. Именно к этому ясейчас и перехожу, и, надеюсь, вы сами поймете, причем еще даже до того, какя закончу свой рассказ, почему я не стал ни о чем сообщать в полицию. Ведьони неминуемо потребовали бы от меня проводить их туда, а я не способенвторично спуститься в то подземелье, даже если бы знал дорогу. Было тамнечто такое... во всяком случае, я теперь вообще не могу пользоваться метрои даже (если хотите, можете и над этим посмеяться тоже) просто спускаться вовсевозможные подвалы. Полагаю, вам следует знать, что с Пикмэном я расстался отнюдь не по тойже глупой причине, почему с ним порвали все эти вздорные старые развалины,вроде Рейдлера Джо Мино или Ресуорта. Меня никогда не шокировалипроизведения искусства на темы ужасов, и я считаю, что если человек стольталантлив, даже гениален, как Пикмэн, то для меня составил честь знать еголично, вне зависимости от того, какого конкретно направления в живописи онпридерживается. А Бостон и в самом деле никогда еще не знал более великогохудожника, чем Ричард Аптон Пикмэн. Я говорил раньше, говорю и теперь, чтони разу не отводил взгляда, когда выставлял свой "Обед вурдалаков", хотяименно после того вернисажа Мино прервал с ним всяческие отношения. Вы понимаете, что нужно быть настоящим художником и уметь, как никтодругой, проникнуть в природу вещей, чтобы создавать полотна, подобные тем,которые творил Пикмэн. Любой маляр, рисующий журнальные обложки, можетвыплеснуть на холст ведро краски и назвать это кошмаром, шабашом ведьм илидаже портретом самого дьявола, но лишь подлинный мастер способен создатьпроизведение, которое окажется по-настоящему пугающим и действительно, чтоназывается, возьмет вас за живое. И это потому, что лишь настоящий художникзнает во всех мельчайших деталях анатомию ужасного или психологию страха,только ему одному ведомо, какими линиями и пропорциями связаны мы соскрытыми, потаенными инстинктами или наследственными воспоминаниями острашном и какими именно цветами, контрастами и подсветками добиться нужногоэффекта, способного пробудить в нас дремлющее ощущение чего-то странного,непонятного и зловещего. Не мне вам объяснять, почему Фьюзелли¹ заставляет наспо-настоящему содрогаться, тоща как фронтиспис из какого-нибудь дешевогорассказа про привидения вызывает всего лишь смех. Просто такие люди умеютсхватить нечто, находящееся словно за пределами нашей обыденной жизни,способное заставить нас на несколько мгновений застыть на месте, затаивдыхание. Это умел делать Доре². Сайм умеет. Отчасти Энгарола изЧикаго. Пикмэн же владел этим, как никто другой до или - упаси Господи -после него. Не спрашивайте меня, что такого особенного способны видеть подобныемастера. Понимаете, в настоящей живописи всегда существует большая разницамежду живыми, можно сказать, дышащими существами и целыми сюжетами,запечатленными в таком виде, в каком их создала сама природа, иискусственным, воображаемым хламом, который всякая псевдотворческая мелкоталюбит накручивать у себя в студиях и мастерских. Поэтому смею уверить вас втом, что настоящий художник-фантаст обладает особым видением стоящих передего взором живых моделей, а затем суммирует и воспроизводит во вполнереалистичных сценах все то, что сам черпает в призрачном мире, в котором онобитает. Так или иначе, но он каким-то образом ухитряется добитьсярезультатов, которые так же отличаются от слащавого пирога фантазий грубогоподельщика, как произведения подлинно реалистичного мастера отличаются отстряпни выпускника заочной школы карикатуристов. Если бы я когда-либо увиделто, что довелось видеть Пикмэну, - впрочем, нет!.. Знаете что, давайтевыпьем чего-нибудь, а потом продолжим наш разговор. Бог ты мой, я бы,наверное, вообще скончался на месте, если бы мне довелось увидеть то, чтовидел этот человек, - если он и в самом деле был человеком! Вы помните, что Пикмэн всегда был особенно силен в портретной живописи.Не думаю, чтобы со времен Гойи³ кому-либо удавалось до такойстепени насытить черты человеческого лица, то или иное его выражение такимпронзительным, поистине адским содержанием. Если же взять времена еще доГойи, то нам пришлось бы обратиться к средневековым мастерам, которыеукрасили своими горгульями и химерами Нотр-Дам или Сэн-Мишель. Они верилиабсолютно во все - а, возможно, и в самом деле видели все это, посколькуистория средневековья таит в себе ряд весьма прелюбопытных периодов. Я припоминаю, как вы сами спрашивали Пикмэна за год до своего отъезда,какие громы и молнии навеяли ему подобные идеи и видения. Не забыли, какимотвратительным смехом он отреагировал тогда на ваш вопрос? Из-за такого вотсмеха Рейд как-то и порвал с ним всяческие отношения. А Рейд, как выпомните, в то время увлекался сравнительной патологией и на каждом шагусыпал фразами по поводу "внутреннего содержания" и "исключительногобиологического или эволюционного значения" того или иного умственного илифизического заболевания. Так вот, он утверждал, что с каждым днем Пикмэнвызывал у него все большее отвращение; он даже стал побаиваться его и приэтом настаивал, что черты и общее выражение лица этого человека медленно, нонеуклонно претерпевают такие изменения, которые наводили его на самыезловещие подозрения, поскольку они якобы становились вовсе ужнечеловеческими. Он тогда много говорил на эту тему и утверждал, вчастности, что Пикмэн в высшей степени эксцентричный и даже ненормальныйчеловек. Если в своей переписке с Рейдом вы касались этой темы, то навернякаписали ему, что он позволил картинам Пикмэна оказать слишком сильноевоздействие на свою нервную систему. Лично я, - во всяком случае, тогда -говорил ему именно это. Но не забывайте, что, несмотря на все это, я продолжал поддерживать сПикмэном довольно тесные личные отношения. Более того, мое восхищение еготворчеством с каждым днем все более возрастало, поскольку тот самый "Обедвурдалаков" представлял собой действительно выдающееся произведениеискусства. Вы знаете, что клуб отказался выставлять эту картину, а Музейизящных искусств не захотел принять ее от него даже в качества дара. От себямогу заметить, что никто не пожелал приобрести ее и для своей частнойколлекции, и потому вплоть до самого исчезновения Пикмэна она так ипродолжала висеть у него в доме. Сейчас она находится у его отца в Салеме -вы же знаете, что Пикмэн происходит из старинного салемского рода и чтоодного из его предков в 1692 году вздернули на виселице по обвинению вколдовстве. Я взял тогда за правило регулярно навещать Пикмэна, особенно послетого, как приступил к работе над монографией о так называемом "причудливомискусстве". Возможно, именно его работы и натолкнули меня на эту идею, вовсяком случае, как только я стал развивать ее, он стал для меня подлиннойкладезью информации и всевозможных суждений на этот счет. Он показал мне всесвои картины и рисунки на эту тему, в том числе несколько перьевыхзарисовок, за которые, во что я искренне верю, его исключили бы изо всеххудожественных клубов, если бы их членам довелось познакомиться с подобнымитворениями. Довольно скоро я стал его искренним приверженцем и готов был, подобноусердному школьнику, часами выслушивать его рассуждения о теории живописи ивсевозможные философские гипотезы, кстати, настолько бредовые и дикие, чтоза одно это его можно было навечно упрятать в сумасшедший дом. Мое искреннеепреклонение, значимость которого особенно усиливалась в условиях, когда всебольшее число людей постепенно отворачивалось от него, делало его особеннодоверительным в беседах со мной, и однажды вечером он намекнул, что если яне стану слишком распространяться на этот счет и к тому же не буду проявлятьизлишней щепетильности и брезгливости, то он мог бы показать мне нечтонеобычное - что-то такое, что по своей силе превосходило все то, что я виделу него в доме, - Знаете, - говорил он, - есть такие вещи, которые вряд ли подойдут дляНьюбэри-стрит; они просто покажутся здесь неуместными и едва ли смогут бытьпо достоинству оценены. Я всегда старался постичь потаенные обертоны души, аэтого вы никогда не сыщете на вульгарных искусственных улицах, проложенныхпо искусственной земле искусственных городов. Моя студия - это уже неБостон; это вообще ни с чем несравнимо, поскольку вы даже не успеете собратьвсе нахлынувшие на вас там воспоминания и видения загадочных духов. Еслиздесь, в городе, все еще сохранились какие-то привидения, то это всего лишьручные, можно сказать, почти домашние призраки соляных болот и мелководныхбухт; я же хочу настоящих, человеческих привидений - таких, которыедостаточно высокоорганизованы, чтобы уметь заглянуть в преисподнюю и бытьспособными постичь смысл увиденного там. Настоящий художник должен жить в Норт-Энде. Если в человекедействительно присутствует эстетическое начало, он смирится с нищетой радипознания исконных традиций широких масс. Боже мой! Неужели вы не понимаете,что места, подобные тому, о котором я говорю, на самом деле вовсе нерукотворны, а развивались сами по себе? Поколение за поколением жили,чувствовали и умирали в тех местах, причем происходило все это в те времена,когда люди еще не боялись жить, чувствовать и умирать. Разве вы не знаете, что в 1632 году на холме Коппа была мельница и чтополовина из всех ныне существующих там улиц была проложена еще в 1650 году?Я могу показать вам дома, которым по двести пятьдесят лет, а то и более;дома, которые были свидетелями таких времен, за которые все современныепостройки давным-давно развалились бы в пыль. Что нынешние поколения знают остоящей за всем этим жизнью и наполнявших ее силах? Вы считаете салемскоеколдовство иллюзией, обманом, а я готов биться о заклад, что мояпра-пра-пра-прабабка могла бы порассказать вам такое... Они вздернули ее наХолме висельников, тогда как Коттон Матер стоял неподалеку и лицемерноглазел на это зрелище. Мазер, черт бы его побрал, страшно боялся, что кто-томожет выбраться из проклятой клетки сплошной монотонии окружающей жизни, -как бы я хотел, чтобы кто-нибудь наслал на него порчу или ночью высосал унего всю кровь! Я могу показать вам дом, в котором он жил, и могу указать другой, вкоторый он боялся даже заходить, - и это несмотря на всю свою самоувереннуюболтовню. А ведь он и сам знал такие вещи, которые не осмелился включить всвою глупую "Магналию" или в ребячьи "Чудеса невидимого мира". Послушайте,вам известно, что когда-то весь Норт-Энд представлял из себя сеть подземныхтуннелей, посредством которых некоторые люди обеспечивали себе доступ в домадруг друга, могли проникать на кладбища и выходить в море? И пусть наверхуустраивали судилища и организовывали гонения - все равно ежедневно тампроисходили вещи, которые они не были в состоянии понять, а по ночамраздавался смех, источник которого они не могли установить! Дорогой мой, если вы возьмете десяток любых домов, которые былипостроены до 1700 года и впоследствии никуда не перевозились, то готовпоклясться, что в подвалах восьми из них я отыщу что-нибудь пикантное, вовсяком случае, такое, что заслуживало бы самого пристального внимания. Ведьедва ли проходит месяц, чтобы вы не прочитали в газетах про то, как рабочиеобнаружили в том или ином месте сложенные из кирпича арки и стены, которыеведут в никуда, - да что там ходить далеко за примерами, взять хотя быпрошлогодние раскопки на Хэнчмен-стрит. Там обитали ведьмы и те духи,которых они вызывали; скрывались пираты, прятавшие награбленное в морскихплаваниях; контрабандисты и разбойники - в общем, скажу вам, в старое времялюди знали, как жить и как расширять границы жизни! А ведь это был неединственный мир, знакомый смелым и мудрым людям, уверяю вас! И сравните всеэто с тем, что мы видим сегодня, - все эти бледно-розовые, изнеженные мозгитак называемых художников, которые содрогаются от страха и бьются в корчах,если картина хотя бы на малую толику выходит за рамки традиционныхпредставлений о вкусах обитателей чайных салонов на Бикон-стрит! Единственным спасительным обстоятельством дня сегодняшнего является то,что он слишком глуп, чтобы пристально присмотреться к прошлому. Что могуткарты, записи и путеводители рассказать о настоящем Норт-Энде? Эге! Я готовнаугад провести вас по тридцати, а то и сорока улицам и переулкам,хитросплетениям всевозможных узких проходов к северу от Принс-стрит, осуществовании которых не подозревает даже десяток ныне живущих там существ,если не считать наводнивших их иностранцев. А что все эти болваны знают обих подлинном значении? Нет, Турбер, эти древние места пребывают пока ввеликолепной неподвижной дреме, но они переполнены такими чудесами иужасами, которые ни за что не встретишь в общедоступных местах, и все же ниодна живая душа не понимает и не может извлечь из них никакой пользы. Точнеесказать, одна живая душа все же отыщется, поскольку я ведь не зря копался впрошлом! Похоже на то, что вас все это действительно заинтересовало. А как выотнесетесь к тому, если я скажу вам, что обосновал там еще одну студию,находясь в которой способен ухватить ночной дух античного ужаса и нарисоватьтакое, о чем даже не посмел бы подумать на Ньюбэри-стрит? Разумеется, я дажене подумал рассказать об этом всем нашим проклятым клубным "старым девам" -Рейду, например, черт бы его побрал, который продолжает нашептывать повсюду,будто я являюсь каким-то чудовищем, привязанным к саням, которые, дескать,мчатся по желобу "обратной эволюции". Да, Турбер, я давно решил про себя,что просто должен срисовывать ужасное, как и прекрасное, с самой жизни, апотому исследовал те места, ще, как я знал, обитает этот самый ужас. Я откопал одно место, о существовании которого, кроме меня, навернякане знают даже и трое ныне живущих старожилов. Кстати, расположено оно не такуж далеко от ветки наземного метро, хотя на самом деле отстоит от нынешнейжизни на века. А нашел я его благодаря странной старой кирпичной стене вподвале - вроде той, о которой я вам рассказывал. Лачуга эта вот-вот готоваразрушиться, а потому там никто не живет, и я даже не стану смущать васупоминанием той мизерной суммы, которую я плачу, снимая ее. Все окна тамзаколочены, но мне это даже еще больше нравится, поскольку в моей работесолнечный свет не нужен. Рисую я в подвале, где вдохновение оказываетсяособенно сильным, хотя на первом этаже довольно неплохо обставил жилыекомнаты. Владеет всем этим какой-то сицилиец, а само помещение я снял подфамилией Петере. Если вы в настроении, я мог бы проводить вас туда сегодня же. Думаю,вам понравятся эти картины, поскольку, как уже сказал, я позволил себе тамнемного раскрепоститься. Путь туда недалекий, и иногда я предпочитаю идтипешком, а не брать такси, чтобы не привлекать излишнего внимания. На Южнойстанции мы можем сделать пересадку на Бэтери-стрит, откуда до места рукойподать. Что и говорить, Элиот, после таких речей я был готов не просто идти, аброситься со всех ног в поисках свободного кэба, только чтобы поскореедобраться до того места. Мы действительно сделали пересадку на Южнойстанции, где-то возле полуночи спустились по ступеням на Бэттери-стрит и понабережной Конституции пошли вдоль старого порта. За дорогой я особенно неследил, а потому не могу точно сказать вам, ще именно мы свернули, однакоуверен, что это была не Гринаф Лэйн. Как только мы свернули, я увидел, что нам предстоит небольшой подъем поузкой и пустынной улочке, грязнее и стариннее которой мне еще не доводилосьвидеть за всю свою жизнь. Со всех сторон ее окружали рассыпающиеся ответхости фронтоны домов, искривленные от старости оконные проемы глазели нанее, а архаичные дымоходы устремляли в освещенное лунным светом небо своиполуразвалившиеся трубы. Пожалуй, там не нашлось бы и трех зданий,построенных после времен Коттона Матера - я лично увидел, по меньшей мере,два дома с характерными для прошлого века навесами над крышами, а однажды,как мне показалось, разглядел заостренную линию почти забытой нынедвускатной крыши, хотя антиквары в один голос утверждают, что в Бостонетаких уже не осталось. С той улицы, освещенной тусклым светом редких фонарей, мы свернулиналево на столь же пустынный и еще более узкий проулок, где свет вообще негорел, и примерно через минуту сделали еще один поворот, кажется, под тупымуглом - уже в полную темноту. Вскоре после этого Пикмэн извлек из карманафонарь и высветил его лучом ветхую, изрядно изъеденную червями деревяннуюдверь. Отперев ее, он проводил меня в пустую прихожую, обшитую тем, чтонекогда являлось прекрасными дубовыми панелями, - совсем простыми,разумеется, но невольно наводящими на мысль об обитателях времен Андроса,Фипса и других колдунов. После этого он провел меня в располагавшуюся слевадверь, зажег масляную лампу и предложил чувствовать себя, как дома. Скажу откровенно, Элиот, любой человек с улицы посчитал бы меня крутымпарнем, однако от того, что я увидел на стенах той комнаты, уверяю вас, мнеедва не сделалось дурно. Там были картины, которые Пикмэн никогда бы не смогнаписать или хотя бы выставить на Ньюбэри-стрит, - и я убедился в егоправоте, когда он сказал, что "решил немного раскрепоститься"... Давайтевыпьем еще, - по крайней мере, мне это просто необходимо! Совершенно бесполезно описывать вам то, на что все это было похоже,поскольку буквально повсюду я лицезрел чудовищный, дьявольский ужас,отвратительную мерзость и чуть ли не ощущал смертельное зловоние, котороеисходило буквально ото всего, к чему я мог прикоснуться. На тех полотнах небыло ни намека на экзотическую технику живописи, которую можно наблюдать вработах Сиднея Сайма, или на транс-сатурнические ландшафты и лунные грибы,которыми привык леденить кровь зрителей Кларк Эштон Смит. Фоном картинПикмэна являлись преимущественно старые кладбища, непроходимые леса,прибрежные утесы, кирпичные туннели, старинные, обшитые панелями комнаты илипросто каменные склепы. Располагавшаяся неподалеку от того домакладбищенская территория холма Коппа могла бы показаться в сравнении сувиденным лужайкой для веселых прогулок. Все же безумие и чудовищность его картин были воплощены в фигурах,помещенных на переднем плане, поскольку в своем зловещем, демоническоммастерстве Пикмэн продолжал оставаться сторонником исключительно портретнойживописи. Изображенные тела редко бывали полностью человеческими, причемпоследнее качество присутствовало в них в самой разной степени. Практическивсе существа оставались двуногими, но сверху имели неуклюжие, в чем-то дажесобачьи торсы, а структура тканей большинства из них отчасти напоминаларезину. Бр-р-р! Они до сих пор стоят у меня перед глазами! То же, чем они занимались, - о, не спрашивайте меня в деталях, что этобыло такое. Как правило, они ели - не скажу, на чем и что именно. Иногда онибыли изображены группами на кладбище или в каком-то подземном проходе, ичасто в состоянии драки за свою добычу - а точнее, за найденный клад. Акакую дьявольскую выразительность Пикмэн подчас придавал этим слепым мордамучастников кладбищенской вакханалии! Иногда создания были изображенызапрыгивающими ночью в открытые окна или сидящими на корточках на грудисвоих жертв, вонзившими зубы в их глотки. На одном из полотен былоизображено кольцо этих тварей, лающих на повешенную на Холме висельниковведьму, мертвое лицо которой сильно смахивало на их собственные морды. Но только не подумайте, что лишь сама тематика этих произведений и позыперсонажей произвели на меня столь сильное впечатление. В конце концов, я нетрехлетний младенец и немало повидал на своем веку всякого. Нет, речь идетоб их лицах, точнее - мордах. Да, Элиот, об их проклятых мордах, которыебросали на меня с полотен свои хитрые, алчущие взгляды, словно срисованные снатуры! Бог мой, я был готов поклясться, что все они были живыми! Этотобезумевший чародей воплотил в тошнотворных красках само пламя ада, а егокисть стала источником плодящихся кошмаров... Элиот, дайте-ка мне этотграфин! Была там, например, одна картина - называлась она "Урок". Прости меня,Боже, за то, что я вообще увидел подобное! Послушайте, вы можете себепредставить кладбище, на котором по кругу расположились сидящие на корточкахсобакоподобные существа, обучающие младенца, как питаться по-ихнему? Видимо,такова была цена этой "подмены", - надеюсь, вы слышали стародавний миф отом, как эльфы оставляют в колыбелях своих отпрысков в обмен на похищаемыхими человеческих детей. Так вот, на своей картине Пикмэн изобразил, чтоименно происходит с этими самыми похищенными младенцами, как они вырастают,и после этого я стал улавливать зловещее сходство между лицами людей имордами этих тварей - во всех гнусных, тошнотворных стадиях и градацияхперехода от явно нечеловеческих морд к относительно человеческим, хотя иявно деградировавшим лицам. Он показал сардоническую связь между ними, какговорится, эволюцию в натуре. Получалось, что собакоподобные существапроисходили от людей! Но не успел я еще подумать о том, как же он намеревался изобразитьсудьбу собственных отпрысков этих чудищ, оставленных с людьми в порядке"обмена", как тут же мой взгляд выхватил картину, изображавшую именно этотсюжет. На ней был изображен старинный и типично пуританский интерьер -комната с тяжелыми балками и зарешеченными окнами, деревянная скамья свысокой спинкой, неудобная мебель семнадцатого века, и вся семья, сидящая застолом, во главе которого восседал отец, читающий библию. На всех лицах -кроме одного - было запечатлено подлинное благородство и искреннееблагоговение, тогда как то самое, единственное, выражало ехидную, адскуюнасмешку. Принадлежало оно относительно молодому человеку, определенно сынуэтого набожного главы семейства, но было во всем его облике что-то отнечестивой, нездешней твари. Это и была та самая "подмена", - и словноповинуясь зову крайней иронии, Пикмэн придал этому лицу максимальноесходство со своим собственным! Вскоре Пикмэн зажег в соседней комнате лампу и любезно придержал дверьв нее открытой, спросив, не желаю ли я взглянуть на его "свежие работы". Ябыл не способен толком высказать ему свое мнение, поскольку буквальнолишился дара речи от душившего меня страха и отвращения, однако, как мнепоказалось, он все прекрасно понимал сам и даже чувствовал себя где-топольщенным. Сейчас мне хотелось бы вновь заверить вас, Элиот, в том, что яникогда не был изнеженным младенцем, готовым завизжать от страха при виделюбого, даже самого гротескного отхода от канонов классической живописи. Мненемало лет, и я отличаюсь достаточной широтой взглядов, а кроме того, высами довольно неплохо заметили по Франции, что меня отнюдь не так легковышибить из седла. Не забывайте также, что я тогда как раз вернулся изпоездки по стране, где успел привыкнуть к пугающему зрелищу того, какколониальная Новая Англия начинает все более походить на своего рода филиалпреисподней. Так вот, несмотря на всю мою подготовленность, соседняя комнатазаставила меня попросту вскрикнуть, и я даже был вынужден ухватиться закосяк двери, чтобы не споткнуться и не упасть. Предыдущее помещениепознакомило меня со скопищем вампиров, упырей и ведьм, населявших мир нашихпраотцов, тогда как в этой комнате передо мной предстал весь ужас уже наших,нынешних дней! Боже, как же рисовал этот человек! Был там у него один сюжет, называлсяон "Случай в метро", в котором изображалась стая омерзительных существ,выползающих из каких-то неведомых катакомб через трещину в полу станции"Бойлстон-стрит" и нападающих на стоящих на платформе людей. На другойкартине была в деталях расписана пляска дьяволов среди могил на холме Коппа- также на фоне панорамы современного города. Потом масса сюжетов на темы"подвала" с чудовищами, выползшими через щели и проломы в кирпичной кладке,и с ухмылками на мордах притаившимися на корточках за бочками и каминами вожидании того момента, когда по лестнице спустится их первая жертва. На одном особенно отвратительном полотне был изображен перекрестокнеподалеку от холма Бикона, где из бесчисленных отверстий в земле, похожихна пчелиные соты, наружу выползают сотни похожих на муравьев омерзительныхчудовищ. На многих картинах были запечатлены всевозможные пляски насовременном кладбище, но одна поразила меня особенно сильно -- это быласцена в каком-то потаенном склепе, где полчища неведомого зверья окружилиодного из членов своего племени, держащего в руках и читающего вслух хорошоизвестный путеводитель по Бостону. Все указывали пальцами на какую-токонкретную улицу или переулок, и каждая морда была искажена трясущимся,эпилептическим хохотом, отзвуки которого, казалось, доносились даже до меня.Называлась она "Могилы Холмса, Лоувела и Лонгфелло на Каштановой горе". По мере того, как я постепенно начинал брать себя в руки и привыкать кболезненной, дьявольской обстановке этой второй комнаты, я попыталсяпроанализировать причины своего тошнотворного отвращения ко всемуувиденному. Поначалу, сказал я себе, все эти существа вызывали омерзениесвоей запечатленной Пикмэном в высшей степени бессердечной жестокостью,самым настоящим садизмом. Похоже, этот парень был заклятым врагом всегочеловечества, чтобы испытывать подобное сладострастие при изображениимучений плоти и разума населяющих землю людей. С другой стороны, ониужасали, поскольку были изображены с поразительным мастерством. Убеждалаименно высокопрофессиональная манера исполнения этих картин, - глядя на них,я видел самих дьяволов и боялся именно их. Причем странно было именно то,что подобной силы воздействия Пикмэн достигал отнюдь не за счет подчеркнутойэксцентричности или гротеска. Ни одна деталь не была им умышленно смазана,искажена или заменена условным штрихом; все контуры отличались резкостью,правдоподобием, а мельчайшие фрагменты были проработаны с величайшейскрупулезностью. Но эти морды!.. Нет, на этих картинах перед моим взором предстала отнюдь не авторскаяинтерпретация увиденного им; это был настоящий ад - кромешный, отчетливый,можно сказать, кристально ясный в своей поразительной объективности. Клянусьвсем святым, это было именно так! Человек этот отнюдь не был фантастом илиромантиком - он даже не пытался предъявить зрителю мешанину каких-то штрихови контуров, призматический срез, смутную зарисовку своих бредовых видений,но демонстрировал холодно исполненную, сардонически уверенную картинукакого-то вполне реального, механистического, прочно устоявшегося кошмарногомира, который он сам видел со всей отчетливостью и ясностью, причем наблюдалнепосредственно и пристально. Одному лишь Господу Богу ведомо, что это могбыть за мир и где Пикмэн лицезрел все эти порожденные преисподней образы,которые беспрестанно скакали, ползли, куда-то спешили. Однако, что бы ниявлялось прототипом всех этих сюжетов, одна вещь для меня оставаясьсовершенно ясной: во всех отношениях - как в концепции своего творчества,так и в манере исполнения - он оставался скрупулезным, старательным, можносказать, почти научным реалистом. Затем хозяин дома повел меня вниз, в подвал, где располагалась сама егостудия, и я невольно содрогался, проходя мимо полотен, на которых былисделаны лишь отдельные наброски будущих сюжетов. Дойдя до концазаплесневелой лестницы, он направил луч фонаря в угол большого открытогопространства, высветив округлую кирпичную кладку колодца - да, мнедействительно показалось, что это было нечто вроде прорытого в земляном полубольшого колодца. Когда мы подошли к нему поближе, я увидел, что в диаметреон достигал полутора метров, причем стены были не менее тридцати сантиметровв толщину и сантиметров на двадцать возвышались над полом. Одним словом, этобыла солидная работа семнадцатого века, хотя в подобных вещах легко иошибиться. По словам Пикмэна, это было именно то, о чем он говорил, - вход в сетьтуннелей, заполнявших пространство под холмом. Я обратил внимание, чтосверху колодец не был заложен кирпичом и закрывала его лишь толстаядеревянная крышка округлой формы. Я невольно поежился, подумав обо всех техсуществах, которые могли иметь отношение к этому сооружению, если,разумеется, дикие намеки Пикмэна не были всего лишь пустой риторикой. Послеэтого мы поднялись на пару ступеней и через узкую дверь прошли в довольнопросторную комнату с деревянным полом и оборудованную, как студия.Ацетиленовая горелка обеспечивала необходимый для работы минимум освещения. Незавершенные картины, укрепленные на мольбертах или стоявшиеприслоненными к стенам, казались столь же зловещими, как и готовые работынаверху, и со всей отчетливостью демонстрировали дичайшее мастерство этогохудожника. Сцены были проработаны с высочайшей скрупулезностью, акарандашные штрихи красноречиво указывали на то, что Пикмэн старался смаксимальной точностью передать правильную перспективу и соблюсти нужныепропорции. Даже сейчас, с учетом всего того, что я знаю, смею утверждать,что человек этот был великим художником. Особый же мой интерес привлекластоявшая на столе большая фотокамера - Пикмэн пояснил, что пользуется ею присоздании фоновых сюжетов своих полотен. В самом деле, гораздо удобнее былосрисовывать их с фотографии прямо здесь, в студии, чем таскать с собой погороду этюдник в поисках нужной сцены или сюжета. Он считал, что фотографияничуть не хуже натуры или живой модели, особенно когда речь идет одлительной работе, и добавил, что довольно часто пользуется камерой. Было во всех тех тошнотворных сюжетах и полузавершенных чудовищах,глазевших на меня буквально из каждого угла студии, что-то очень тревожное.Неожиданно Пикмэн открыл один довольно большой холст, стоявший чуть встороне от света, и при виде его я уже не мог сдержать самого настоящеговозгласа ужаса - второго за ту ночь. Эхо от него еще долго отражалось отсумрачных сводов древнего и затхлого подвала, но он все же помог мневыплеснуть наружу хотя бы часть того дикого возбуждения, которое было готововот-вот взорваться истерическим смехом. Боже Праведный! Элиот, я и до сихпор не знаю, где там кончалась реальность и начиналось поистине болезненноевоображение. Мне кажется, на земле попросту не могло возникнуть подобноговидения. Это было колоссальное, совершенно непонятное и абсолютно богопротивноесущество с пылающими красными глазами; в своих костлявых лапах оно держалокакой-то предмет, который при ближайшем рассмотрении оказался человеческимтелом, и оно вгрызалось в его голову, подобно тому, как нетерпеливый ребенокпытается откусить край неподатливого леденца. Поза чудовища была чем-топохожей на сидение на корточках, причем создавалось ощущение, что оно влюбой момент готово бросить свою добычу и отправиться на поиски болеесочного лакомства. Но, черт побери, даже не сам по себе изображенный накартине объект являлся источником охватившей меня дикой паники, не егособачья морда с торчащими ушами, налитыми кровью глазами, плоским носом иистекающими слюной губами; и не чешуйчатые лапы, не заплесневелое тело, непохожие на копыта ноги - нет, ничего подобного, хотя каждой из этих деталейвполне хватило бы на то, чтобы окончательно лишить впечатлительного человекаостатков рассудка. Нет, Элиот, это была техника - все та же проклятая, нечестивая,совершенно противоестественная техника исполнения! Будучи, надеюсь, такжеживым существом, я еще ни разу не видел, чтобы на полотне с такимошеломляющим правдоподобием было запечатлено дыхание жизни. Изображенное тамчудовище взирало на меня и пожирало свою добычу, вгрызалось в нее исмотрело, - и я понимал, что лишь временная приостановка действия всехзаконов природы могла позволить человеку нарисовать подобное без модели, незаглянув хотя бы краем глаза в саму преисподнюю, что было доступно лишьчеловеку, продавшему свою душу дьяволу. К свободной части холста кнопкой был прикреплен сильно закрученныйкусок какой-то бумаги, - очевидно, это была фотография, с которой Пикмэнсрисовывал зловещий фон для своей новой картины. Я уже потянулся быловперед, чтобы развернуть ее, когда внезапно заметил, что Пикмэн вздрогнул,словно у него над ухом выстрелили из пистолета. С того самого момента, когдамой порожденный шоком вопль сотряс сводчатое помещение темного подвала, онвслушивался во что-то, и сейчас его словно поразил страх, который, хотя исовершенно непохожий на мой собственный, в своей основе имел нечто скореематериальное, нежели духовное. Он выхватил откуда-то револьвер и сделал мнезнак замолчать, после чего вышел, притворив за собой дверь. Мне показалось, что на мгновение я словно окаменел. Также начавприслушиваться, я, кажется, и в самом деле разобрал доносившийся непонятнооткуда слабый звук какого-то то ли шевеления, то ли стремительного бега,вслед за чем последовала серия коротких отрывистых повизгиваний и у даров,источник которых также оставался для меня совершенно непонятным. Я подумал огромадных крысах и. невольно поежился. После этого послышался какой-топриглушенный звук шагов, от которого кожа моя буквально покрылась мурашками,- это были медленные, крадущиеся на ощупь шаги, хотя, боюсь, словами не всостоянии передать сущность услышанного. Со стороны могло показаться, какчто-то тяжелое и деревянное падает на что-то каменное или кирпичное Деревона кирпич - вот о чем это заставило меня тоща подумать! Потом звуки повторились, уже громче. Послышалось слабое вибрирующееэхо, как если бы дерево свалилось в некое сводчатое подземелье, - во всякомслучае, определенно глубже, чем оно опускалось в первый раз. После этогораздался резкий скрипучий звук, довольно громкая, но совершеннонечленораздельная речь Пикмэна, и оглушительная серия из шести выстрелов,опустошивших весь барабан его револьвера, - пальба эта прозвучала несколькотеатрально, как если бы укротитель львов в цирке палил в воздух, чтобыусмирить разбушевавшихся хищников. Затем приглушенный, сдавленный писк иликлекот, после чего очередной глухой удар; снова звук дерева, ударяющего покамню, пауза, и звук открываемой двери, - при котором, признаюсь честно, япрямо-таки подпрыгнул на месте. В студию вошел Пикмэн с дымящимсяревольвером в руке и принялся громко проклинать крыс, заполонивших весьподвал и старый колодец. - Один лишь черт знает, Турбер, чем они здесь питаются, - ухмыльнулсяон тогда, - потому как эти туннели проходят под кладбищами, у