15 февраля 1945.
1. Я снова вижу Ездрелонскую равнину: днем, облачным днем поздней осени. Должно быть, ночью шел дождь, один из первых дождей печальных зимних месяцев, потому что земля влажная, хотя и не грязная. И еще дует ветер. Сырой ветер, обрывающий пожелтевшие листья и пронизывающий до костей своим пропитанным сыростью дыханием. На полях видны редкие пары волов под плугом. Они с трудом пашут тучную и тяжелую землю этой плодородной равнины, готовя ее к севу. И что мне больно видеть – это то, что в некоторых случаях роль волов играют те же самые люди, толкая лемех изо всех сил руками, налегая на него грудью, упираясь ногами в свежевспаханную землю, изматывая себя как рабы на этой работе, которая изнурительна даже для крепких бычков.
Иисус тоже смотрит и видит это. И Его лицо делается грустным до слез.
Ученики – одиннадцать, поскольку Иуда все еще отсутствует, а пастухов уже нет – разговаривают между собой, и Петр говорит: «Лодка тоже маленькая, бедная и утомительная… Но в сто раз лучше этой службы в качестве вьючных животных!». А потом интересуется: «Учитель, это наверное уже слуги Доры?»
Отвечает Симон Зелот: «Не думаю. Его поля, мне кажется, за той фруктовой рощей. И нам их еще не видно».
2. Однако Петр, всегда любопытный, сходит с дороги и идет вдоль полоски между двумя полями. На ее краю на минуту присели четверо тощих вспотевших земледельцев. Они не могут отдышаться от усталости. Петр вопрошает: «Кому вы служите, Доре?»
«Не ему, но его родственнику. Йоханану мы служим. А ты кто будешь?»
«Симон, сын Ионы, рыбак из Галилеи вплоть до месяца Зива. А теперь Петр, ученик Иисуса из Назарета, Мессии Благой Вести». Петр произносит это с такими почтением и гордостью, с какими бы иной сказал: «Я в родстве с верховным и божественным Цезарем Рима», и даже с еще большими. Его честное лицо прямо сияет от радости исповедания Иисуса.
«О! Мессия! Где, где Он?» – говорят четверо несчастных.
«Вон Тот. Тот высокий и светловолосый, одетый в темно-красное. Который сейчас глядит сюда и улыбается, ожидая меня».
«О!.. а если бы мы подошли… Он бы нас прогнал?»
«Прогнать вас? Зачем? Он друг несчастных, бедных, угнетенных, а мне кажется, что вы… да, именно из этих…»
«О! если бы! Мы в сравнение не идем с теми, кто у Доры. У нас, по крайней мере, хлеба вволю, и секут нас только если мы бросаем работу, но…»
«Так значит, если сейчас этот милый господин Йоханан застал бы вас тут за разговором, вас…»
«Он нас бы высек сильнее, чем своих псов…»
Петр значительно присвистнул. Потом говорит: «Тогда лучше поступить так…», и воронкой приставив ко рту ладони, громко зовет: «Учитель. Подойди сюда. Здесь есть страдающие души, что хотят Тебя видеть».
«Да что ты говоришь?! Он?! К нам?! Мы же рабы ничего не значащие!». Эти четверо в ужасе от такой дерзости.
«Но мне не нравится порка. И если появится тот милый фарисей, мне не хотелось бы получить и свою порцию…» – смеется Петр, встряхивая своими ручищами наиболее устрашенного из четверки.
3. Иисус уже приближается к ним Своими широкими шагами. Четверо не знают, что делать. Они побежали бы Ему навстречу, но благоговение их обездвижило. Несчастные существа, которых людская злоба приучила всего бояться. Они падают ничком на землю, преклоняясь перед идущим к ним Мессией.
«Мир всем, ожидающим Меня. Кто ожидает Меня, тот желает добра, и Я полюблю его как друга. Поднимайтесь. Кто вы?»
Но четверо едва отрывают лица от земли и продолжают стоять на коленях и безмолвствовать.
Заговаривает Петр: «Это четверо слуг фарисея Йоханана, родственника Доры. Они хотели бы с тобой поговорить, но… если он явится, их отдубасят, и поэтому я сказал Тебе: „Иди сюда“. Ну же, парни. Он вас не съест! Будьте уверены. Считайте, что Он ваш друг».
«Мы… слышали о Тебе… Иона рассказывал…»
«Я пришел ради него. Знаю, что он объявил обо Мне. Что вы обо Мне знаете?»
«Что Ты – Мессия. Что он Тебя видел маленьким, что ангелы провозглашали с Твоим приходом мир добрым людям, что Тебя преследовали… но Ты был спасен, и что сейчас Ты отыскал Своих пастухов и… и любишь их. Пока это, это последнее, что он рассказывал. И мы подумали: если Он так добр, что любит и отыскивает пастухов, наверно, Он и нам уделил бы немного доброты… Нам так нужен тот, кто любил бы нас…»
«Я люблю вас. 4. Очень страдаете?»
«О!.. Но те, что у Доры, еще сильнее. Если б Йоханан застал нас тут за разговором!.. Но сегодня он в Гергесе. Еще не возвращался с праздника Кущей. По этой причине его управляющий будет выдавать нам вечером пищу после того, как оценит нашу работу. Но не важно. Мы наверстаем время тем, что не будем делать перерыва на обед до самого шестого часа».
«Скажи, парень. А я бы не подошел, чтобы направлять вон ту штуковину? Трудная это работа?» – спрашивает Петр.
«Не трудная. Но утомительная. Тут требуется сила».
«Она у меня есть. Дай, я посмотрю. Если у меня получится, ты скажешь, и я впрягусь за быка. Ты, Иоанн, Андрей и Иаков, вперед на урок. Перейдем от рыбы к земляным червям. Давай!»
Петр кладет руку на поперечину балки. У каждого плуга двое: один по эту, другой по ту сторону длинной ходовой оглобли. Он смотрит и повторяет все движения земледельца. Будучи сильным и отдохнувшим, он работает хорошо, и тот его хвалит.
«Я специалист по вспашке, – довольно восклицает добродушный Петр. – Давай, Иоанн! Иди сюда. Один бык и один бычок на плуг. На другой – Иаков и тот немой телец, мой брат. Поднажали! И… раз!», и две пары пахарей идут параллельно, переворачивая землю и чертя борозды по долгому полю, а в конце его разворачивают плуг и делают новую борозду. Как будто они всегда были крестьянами.
5. «Какие добрые у Тебя друзья! – говорит наиболее отважный из слуг Йоханана, – это Ты их сделал такими?»
«Я дал направление их доброте. Как ты действуешь садовыми ножницами. Но эта доброта уже была в них. Теперь она процветает, потому что есть Тот, кто заботится о ней».
«Они еще и смиренны. Твои друзья – и так служат бедным слугам!»
«Со мной могут находиться только те, кто придерживается смирения, кротости, воздержания, честности и любви, прежде всего любви. Потому что тот, кто любит Бога и ближнего, тот – как следствие – имеет все добродетели и достигает Неба».
«А мы тоже можем обрести его, мы, не имеющие времени помолиться, сходить в Храм и даже оторвать голову от борозды?»
«Ответьте: есть ли у вас ненависть к тому, кто обращается с вами столь жестоко? Есть ли у вас возмущение и недовольство Богом за то, что Он поселил вас среди самых последних на Земле?»
«О! нет, Учитель! Это наша судьба. Но когда мы, усталые, падаем на свою постель, мы говорим: „Ладно, Бог Авраамов знает, что мы так истощены, что можем произнести лишь: ‚Да будет благословен Господь!‘“, а также говорим: „Вот и сегодня мы прожили без греха“… Знаешь… Мы могли бы малость схитрить – и вместе с хлебом съесть какой-нибудь фрукт или налить масла в вареную зелень. Но хозяин сказал: „Слугам достаточно хлеба и отварной зелени, а во время жатвы немного уксуса с водой, чтобы унять жажду и добавить силы“. И мы этим обходимся. В конце концов, могло бы быть и хуже».
«А Я скажу вам, что поистине Бог Авраамов не может налюбоваться на ваши сердца, тогда как сурово отворачивает лицо от тех, кто оскорбляет его в Храме лживыми молитвами и при этом не любит себе подобных».
«О, но своих-то они любят! По крайней мере… похоже на это, потому что они взаимно почитают друг друга: и дарами, и поклонами. Это к нам они не испытывают любви. Но мы отличаемся от них, и это справедливо».
«Нет. В Царстве Моего Отца это не справедливо. И судить там будут иначе. Богатые и влиятельные не будут там в почете лишь потому, что они таковы. А только те, кто все время любил Бога, возлюбив Его превыше самих себя и всего остального вроде денег, власти, женщин, трапез; а также любил своих ближних, которыми являются все люди, неважно, богатые они или бедные, знатные или незнатные, образованные или невежды, добрые или злые. Да, даже злых надо любить. Не за их злобу, но из жалости к их душе, смертельно ими раненной. Нужно любить их, умоляя Небесного Отца исцелить и искупить их. В Царстве Небесном блаженными будут те, кто чтил Господа истиной и справедливостью, любил родителей и был уважителен к родственникам; те, кто ничего и никоим образом не воровал, то есть, предлагал и назначал справедливую цену, даже будучи слугой; те, кто не убивал ни доброго имени, ни человека[1], и не желал убивать, даже если обращение со стороны других было таким жестоким, что подбивало сердце на негодование и возмущение; те, кто не клялся ложно, нанося вред ближнему и повреждая истину; те, кто не совершал прелюбодеяния или каких бы то ни было плотских грехов; те, кто всегда кротко и смиренно принимал свою участь, не завидуя другим. Таковым принадлежит Царство Небесное, и даже нищий может стать там блаженным царем, тогда как Тетрарх со своим могуществом будет менее, чем ничтожным, и даже хуже, чем ничтожным: станет добычей Маммоны, если преступит вечный закон Десятословия».
6. Мужчины слушают Его с открытым ртом.
Рядом с Иисусом – Варфоломей, Матфей, Симон, Филипп, Фома, Иаков и Иуда Алфеевы. Остальные четверо продолжают свою работу: красные, разогревшиеся, но бодрые. Достаточно Петра, чтобы поддерживать во всех дух бодрости.
«О, как был прав Иона, называя Тебя „Святым“! В Тебе все свято. Слова, взгляд, улыбка. Наши души никогда не чувствовали себя так!..»
«Давно вы не видели Иону?»
«С тех пор как он заболел».
«Заболел?»
«Да, Учитель. Больше его не увидеть. Сначала он еще как-то передвигался. Но после летних работ и сбора винограда он уже не стоит на ногах. И все-таки… его заставлял работать этот… О! Ты говоришь, надо любит всех. Но очень трудно любить гиен! А Дора – хуже гиены».
«Иона его любит…»
«Да, Учитель. И я считаю, что он святой подобно тем, кто за верность Господу Богу нашему был убит, претерпев мучения».
«Ты хорошо сказал. Как тебя зовут?»
«Михей, а это Саул, это Иоиль, это Исайя».
«Я вспомяну ваши имена перед Отцом. Значит, говорите, что Иона сильно болен?»
«Да. Едва заканчивает работу и сразу падает на соломенную подстилку, так что мы его не видим. Нам рассказывают другие слуги Доры».
«Он в этот час на работе?»
«Если держится на ногах, то да. Тогда это за той яблоневой рощей».
«Хороший у Доры был урожай?»
«О! прославился на всю округу. Деревья пришлось подпирать из-за фруктов небывалой величины, а Дора должен был приказать изготовить новые чаны, поскольку виноград не мог поместиться в имевшиеся, столько его было».
«Тогда Дора должен вознаградить своего слугу!»
«Вознаградить! О, Господин, как плохо Ты его знаешь!»
«Но Иона рассказал мне, что тот годами смертельно избивал его за потерю нескольких виноградных кистей, и что он стал рабом за долги, так как хозяин обвинил его в небольшом убытке на жатве. Значит, в этом году, когда у него чудесно богатый урожай, он должен был бы дать ему вознаграждение».
«Нет. Он жестоко высек его, обвинив в том, что в прошлые годы не было такого же изобильного урожая, потому что он не заботился о земле как должно».
«Да этот человек – настоящий зверь!» – восклицает Матфей.
«Нет. У него нет души, – говорит Иисус. – 7. Оставлю вас, чада, с Моим благословением. Есть у вас хлеб и пища на сегодня?»
«У нас есть этот хлеб», – и они показывают темную краюшку хлеба, вынув ее из мешочка, брошенного на землю.
«Возьмите Мою еду. У Меня только это. Но сегодня Я буду у Доры и…»
«Ты – у Доры?»
«Да. Чтобы выкупить Иону. Вы об этом не знали?»
«Никто ничего не знает… Остерегайся его, Учитель. Ты словно овца в волчьем логове».
«Он ничего Мне не сможет сделать. Возьмите Мою еду. Иаков, отдай то, что у нас есть. И ваше вино тоже. Порадуйтесь немного и вы, бедные друзья. И душою, и телом. Петр! Пойдем».
«Иду, Учитель. Только закончу эту борозду». И он спешит к Иисусу, багровый от напряжения. Вытирается плащом, который до этого снял, надевает его на себя и счастливо смеется.
Четверо благодарят его не переставая.
«Будешь еще тут проходить, Учитель?»
«Да, ждите Меня. Попрощаетесь с Ионой. Сумеете?»
«О, конечно! Поле должно быть вспахано к вечеру. Более двух третей уже сделано. Как хорошо и быстро! Крепкие у Тебя друзья! Благослови их Бог. Сегодня у нас праздник больше, чем в дни Опресноков. О! Пусть Бог благословит вас всех! Всех! Всех!»
8. Иисус направляется прямо к яблоневой роще. Пересекает ее, достигая полей Доры. Крестьяне за пахотой или, согнувшись, очищают борозды от вырванной травы. Но Ионы там нет. Иисуса узнают и приветствуют, не прерывая работы.
«Где Иона?»
«После двух часов работы он упал на борозде, и его отнесли в дом. Бедный Иона. Теперь ему недолго мучиться. Он близок к концу. У нас никогда не будет друга лучше, чем он».
«На Земле у вас буду Я, а на лоне Авраама – он. Умершие любят живых удвоенной любовью: они обретают ее, находясь с Богом, поэтому она совершенна».
«О! Скорее иди к нему. Чтобы он увидел Тебя в своем страдании!»
Иисус благословляет и идет.
«И что Ты теперь сделаешь? Что скажешь Доре?» – спрашивают ученики.
«Приду, как будто ничего не знаю. Если он увидит, что его застали врасплох, он может ожесточиться на Иону и на своих слуг».
«Твой друг прав: это шакал», – говорит Петр Симону.
«Лазарь никогда не говорит ничего кроме правды и не склонен к злословию. Ты познакомишься с ним и полюбишь его», – отвечает последний.
9. Виден дом фарисея. Широкий, низкий, но хорошо построенный, посреди фруктового сада, уже обобранного. Дом сельский, но богатый и удобный. Петр и Симон идут вперед предупредить. Выходит Дора. Старик с жестким хищным профилем. Ироничные глаза, змеиный рот, на котором проскальзывает лживая улыбка в белеющей бороде. «Здорóво, Иисус», – фамильярно и с явным снисхождением здоровается он.
Иисус не говорит: «Мир»; Он отвечает: «И тебе того же».
«Заходи. Дом готов Тебя принять. Ты оказался пунктуальным, как царь».
«Как честный человек», – парирует Иисус.
Дора смеется, будто над шуткой.
Иисус оборачивается и говорит ученикам, которых не пригласили: «Входите. Это Мои друзья».
«Пусть проходят… только… вон тот – не мытарь ли, сын Алфея?»
«Это Матфей, ученик Христа», – произносит Иисус таким тоном, что… тот понимает и вновь разражается смехом, еще более задорным, чем до этого.
Дора хотел было поразить «бедного» Галилейского Учителя великолепием своего дома, что внутри оказывается роскошным. Роскошным и холодным. Слуги напоминают рабов. Ходят согнувшись, быстро исчезают, постоянно в страхе наказания. Чувствуется, что в этом доме царят холодность и ненависть.
Однако Иисуса не впечатляют ни демонстрация богатств, ни упоминание о владениях и родственных связах… и Дора, понимая это безразличие Учителя, ведет Его за собой в свой плодовый сад, показывая редкостные деревья и предлагая с них фрукты, которые слуги подносят на блюдах и в золотых чашах. Иисус пробует и хвалит изысканность этих плодов, частью как бы консервированных в сиропе (это прекрасные персики), а частью в их естественном состоянии (это редкой величины груши).
«Во всей Палестине у меня одного есть такое, и думаю, что даже на целом полуострове таких нет. Я посылал за этими плодами в Персию и еще намного дальше. Этот караван обошелся мне в талант. Но даже у Тетрарха нет таких фруктов. Может быть, даже у Цезаря нет. Я веду учет этим плодам и требую все их косточки. А груши съедаются только за моим столом, потому что я хочу, чтобы ни одно семечко от них не было похищено. Я посылаю фрукты Анне, но только уже сушеные, чтобы семена были бесплодны».
«Все-таки это Божьи растения. А люди все одинаковы».
«Одинаковы? Не-ет! Я равен… этим Твоим галилеянам?»
«Душа приходит от Бога, а Он творит их равными».
«Но я Дора, верный фарисей!..» – говоря это, он становится похож на надувшегося индюка.
Иисус пронзает его взглядом Своих сапфировых глаз, которые делаются все более огненными – верный признак, что Его переполняет или сострадание, или негодование. Иисус ростом намного превосходит Дору и возвышается над ним, внушительный в Своем пурпурном одеянии рядом с маленьким, несколько сгорбленным, пожелтевшим как пергамент фарисеем в его просторном облачении, изобилующем впечатляющими кистями.
Дора, некоторое время полюбовавшись собой, восклицает: «Кстати, Иисус, зачем было посылать в дом Доры, честного фарисея, Лазаря, брата блудницы? Твоего друга Лазаря? Так не нужно делать! Или Ты не знаешь, что он под анафемой из-за того, что его сестра Мария – блудница?»
«Знаю только, что Лазарь честен, как и его поведение».
«Однако мир помнит грех этого дома и видит, что его бесчестье распространяется на его друзей… Не ходи туда. Почему Ты не фарисей? Если хочешь… я влиятелен… устрою, чтобы Тебя приняли, как есть, несмотря на то что Ты галилеянин. В Синедрионе я могу все. Анна у меня в руках, как этот край моего плаща. Тебя бы стали больше бояться».
«Я хочу, чтобы Меня только любили».
«Я буду Тебя любить. 10. Видишь, я уже Тебя люблю, уступая Твоему желанию и отдавая Тебе Иону».
«Я за него заплатил».
«Правда, и я удивляюсь, что Ты смог отвесить такую сумму».
«Не Я. Один друг сделал это ради Меня».
«Хорошо, хорошо. Я не любопытствую. Говорю: видишь, я Тебя люблю и хочу Тебе угодить. Ты получишь Иону после обеда. Только для Тебя я иду на такую жертву…» – и смеется своим жестоким смехом.
Иисус бросает на него все более суровые взгляды, скрестив руки на груди. Они все еще в саду в ожидании трапезы.
«Однако Ты тоже должен мне угодить. Удовольствие за удовольствие. Я отдаю Тебе лучшего слугу. Оттого лишаю себя пользы на будущее. В этом году Твое благословение – я знаю, что Ты приходил в начале жары – принесло мне урожаи, которые сделали мои имения знаменитыми. Теперь благослови мои стада и мои поля. И в следующем году я не буду сожалеть об Ионе… а найду ему равноценную замену. Пойди, благослови. Подари мне счастье быть прославленным по всей Палестине и иметь овчарни и амбары, переполненные всяким добром. Идем», – и пытается увлечь Его за собой, охваченный приступом золотой лихорадки.
Но Иисус не уступает и строго спрашивает: «Где Иона?»
«На пахоте. Он и там пожелал поработать для своего доброго хозяина. Но он придет прежде, нежели закончится трапеза. А пока сходи и благослови стада, поля, фруктовые сады, виноградники, оливковые прессы. Все, все… О! как они будут плодоносны в наступающем году! Иди же».
«Где Иона?» – громовым голосом произносит Иисус.
«Да я же сказал Тебе! Руководит пахотой. Он первый слуга и сам не работает: руководит».
«Лжец!»
«Я? Клянусь Яхве!»
«Клятвопреступник!»
«Я? Я – клятвопреступник? Я, верный из верных? Смотри, что говоришь!»
«Убийца!»
Иисус все время повышал голос, а последнее слово прогремело громом. Ученики придвигаются к Нему вплотную, испуганные слуги показываются из дверей. Лицо Иисуса невыносимо сурово. Его глаза как будто испускают светящиеся лучи.
Дора на мгновение поддается страху. Делается еще меньше, словно ворох тончайшей ткани рядом с высокой фигурой Иисуса, одетого в темно-красную тяжелую шерсть. Но потом гордость берет свое, и он кричит своим визгливым, прямо-таки лисьим, голосом: «В моем доме распоряжаюсь я. Вон, презренный галилеянин».
«Я уйду после того, как прокляну тебя, твои поля, стада и виноградники на этот и на следующие годы».
«Нет, только не это! Ладно. Это правда. Иона болен. Но за ним ухаживают. Хорошо ухаживают. Возьми назад свое проклятие».
11. «Где Иона? Пусть слуга отведет Меня к нему, немедленно. Я заплатил за него, потому как для тебя он просто товар, механизм, Я так это и буду расценивать; и поскольку Я его приобрел, Я его требую».
Дора вынимает из-за пазухи золотой свисток и три раза дует в него. Со всех сторон, из дома и с улицы, появляется куча слуг, сбегаясь к испуганному хозяину, они до того согнуты, что двигаются чуть ли не ползком.
«Доставьте сюда Иону и передайте Ему. Куда Ты идешь?»
Иисус даже не отвечает. Он шествует за слугами, которые устремляются за пределы сада, к домам крестьян, этим грязным логовам несчастных крестьян.
Входят в лачугу Ионы. Тот вконец истощал и полуголый задыхается в лихорадке, лежа на тростниковой подстилке, матрасом для которой служит залатанная одежда, а покрывалом – еще более обветшалая накидка. Молодая женщина, та же что и в прошлый раз, ухаживает за ним, как может.
«Иона! Друг Мой! Я пришел тебя забрать!»
«Ты? Господь Мой! Я умираю… но счастлив встретить Тебя тут!»
«Верный друг, ты теперь свободен, и тут ты не умрешь. Я переправлю тебя в Свой дом».
«Свободен? Почему? В твой дом? Ах, да! Ты же обещал, что я увижу Твою Мать».
Иисус – сама Любовь, склонившаяся над жалкой постелью несчастного. А Иона от радости, кажется, оживает.
«Петр, ты сильный. Приподними Иону, а вы дайте плащ. Эта постель слишком жесткая для человека в его состоянии».
Ученики с готовностью снимают с себя плащи, складывают их в несколько раз и расстилают, из некоторых делают подушку. Петр укладывает своего изможденного подопечного, а Иисус накрывает его Своим собственным плащом.
«Петр, у тебя есть деньги?»
«Да, Учитель, сорок динариев».
«Хорошо. Идемте. Крепись, Иона. Еще немного потерпеть, а потом – великое умиротворение у Меня в доме, возле Марии…»
«Мария… да… о! Твой дом!». Бедный Иона плачет в своем изнеможении. Он в состоянии только плакать.
«Прощай, женщина. Господь благословит тебя за твое милосердие».
«Прощай, Господин, прощай, Иона. Помолись, помолитесь обо мне», – женщина плачет…
12. Когда они оказываются у порога, Дора уже тут как тут. Иона делает испуганное движение и прикрывает лицо. Но Иисус кладет ему на голову ладонь и идет к выходу вплотную к нему, более суровый, нежели судья. Жалкий кортеж выходит на деревенский двор, направляясь тропинкой через огороды.
«Эта кровать – моя! Я продал Тебе слугу. Но не кровать».
Иисус швыряет ему под ноги кошелек, не говоря ни слова. Дора берет его, опустошает. «Сорок динариев и пять дидрахм. Этого мало!»
Иисус окидывает взглядом этого алчного и отвратительного мучителя, вид Его невозможно описать, и не отвечает.
«Хотя бы скажи мне, что забираешь назад Свою анафему!»
Иисус сражает его еще одним взглядом и короткой фразой: «Препоручаю тебя Богу Синайскому», – и выпрямившись следует далее, бок о бок с безыскусными носилками, которые с предосторожностями несут Петр и Андрей.
Дора, видя, что все бесполезно, что это несомненное проклятие, начинает кричать: «Мы увидимся, Иисус! О, я Тебя еще приберу к ногтю! Я объявлю Тебе смертельную войну. Бери себе на здоровье эти человеческие лохмотья. Они мне больше не нужны. Сэкономлю на погребении. Уходи, уходи, проклятый сатана! Но я восставлю против Тебя весь Синедрион. Сатана! Сатана!»
Иисус не показывает вида, что слышит. Ученики ошеломлены.
13. Иисус же занят только Ионой. Пытается выбирать тропинки поровнее, поухоженнее, пока не выходит на перекресток у полей Йоханана. Четверо крестьян прибегают попрощаться с отбывающим другом и с благословляющим Спасителем.
Но путь от Ездрелона до Назарета долог, и его невозможно преодолеть быстро с такой печальной ношей. По главной дороге не движется ни одной повозки или тележки. Ничего. Они продвигаются в молчании. Иона, похоже, спит. Но не выпускает ладонь Иисуса.
Ближе к вечеру их, наконец, нагоняет какая-то римская военная повозка. «Во имя Бога, остановитесь», – говорит Иисус, поднимая руку.
Двое солдат притормаживают; из-под тента, натянутого над повозкой, потому как занимается дождь, высовывает голову наряженный младший офицер.
«Чего хочешь?» – спрашивает он Иисуса.
«У Меня умирает друг. Прошу вас найти для него место в повозке».
«Вообще-то, не разрешено… но… полезай. Мы ведь тоже не собаки».
Поднимают носилки.
«Твой друг? Сам Ты кто?»
«Рабби Иисус из Назарета».
«Ты? О!.. – офицер смотрит на Него с интересом. – Если это Ты, тогда… залезайте все, кто поместится. Только чтоб вас было не видно… Таков приказ… но над приказом есть еще человечность, так ведь? А Ты добрый. Я знаю. Э! мы солдаты знаем все… Откуда знаю? Даже камни свидетельствуют во благо или во зло, а у нас есть уши их слышать, чтобы служить Цезарю. Ты не какой-нибудь лжехристос, как другие до этого, подстрекатели и мятежники. Ты добрый. Рим об этом знает. Этот мужчина… он очень болен».
«Поэтому Я хочу доставить его к Своей Матери».
«Хм! Недолго Она за ним поухаживает! Дай ему немного вина. Оно в той фляжке. Ты, Акила, подстегни лошадей, а ты, Квинт, дай мне порцию меда и масла. Она моя, но ему будет полезнее. Он много кашляет, а мед помогает».
«Ты добрый».
«Нет. Не такой плохой, как многие. И рад оказаться с Тобой рядом. 14. Вспоминай Публия Квинтилиана из Италийского легиона. Я стою в Кесарии. Но сейчас направляюсь в Птолемаиду. Плановый досмотр».
«Ты Мне не враг».
«Я? Враг негодяям. Добрым людям – никогда. И хотел бы сам стать добрым. Скажи мне: какое учение проповедуешь Ты нам, армейским людям?»
«Учение одно для всех. Справедливость, честность, умеренность, сострадание. Исполнять свои обязанности без злоупотреблений. Даже в строгой армейской нужде следовать человеколюбию. И стараться познать Истину, то есть, единого и вечного Бога, поскольку без этого познания всякие дела остаются безблагодатными и потому лишенными вечной награды».
«Но когда я умру, что мне будет от того сделанного добра?»
«Тот, кто приходит к истинному Богу, обретает это добро в другой жизни».
«Я могу родиться еще раз? И стать трибуном или даже императором?»
«Нет. Стать подобным Богу, соединившись с Его вечным блаженством на Небесах».
«Как? Я – на Олимпе? Среди божеств?»
«Нет никаких божеств. Есть истинный Бог. Тот, кого Я проповедую. Тот, кто слышит тебя и замечает твою доброту и твое стремление познать Благо».
«Это мне нравится! Я не знал, что Богу есть дело до какого-то бедного солдата из язычников».
«Он сотворил тебя, Публий. Поэтому Он любит тебя и хочет, чтобы ты был с Ним».
«Э!.. почему нет? Однако… никто нам не рассказывает о Боге… никогда…»
«Я приду в Кесарию, и ты обо Мне услышишь».
«О, конечно! И я приду Тебя послушать. Вон там Назарет. Мне бы хотелось послужить Тебе еще. Но если меня увидят…»
«Я сойду, и благословляю тебя за твою доброту».
«Будь здрав, Учитель».
«Да явит вам Себя Господь, воины. Прощай».
15. Они слезают и продолжают путь.«Скоро ты отдохнешь, Иона», – ободряет его Иисус.
Иона улыбается. Он все больше успокаивается и, по мере того как наступает вечер, понимает, что до Доры уже далеко.
Иоанн с братом бегут вперед, чтобы оповестить Марию. И когда маленький кортеж прибывает в почти опустевший в виду наступившего вечера Назарет, Мария уже стоит на пороге, ожидая Своего Сына.
«Мать, вот Иона. Приютить бы его под покровом Твоей ласки – и для него начнется вкушение Рая. Ты счастлив, Иона?»
«Счастлив! Счастлив!» – как будто в исступлении бормочет умирающий. Его приносят в комнатку, где умирал Иосиф.
«Ты сейчас на постели Моего отца. А здесь Моя Мать, а здесь Я. Видишь? Назарет превращается в Вифлеем, и ты теперь – маленький Иисус в окружении Двоих, любящих тебя, и они почитают тебя как Своего верного слугу. Ангелов ты не видишь, но они веют над тобой своими светящимися крыльями и воспевают слова рождественского псалма…»
Иисус изливает Свою нежность на бедного Иону, который с каждым дыханием слабеет. Похоже, что он боролся до конца, чтобы умереть именно здесь… но он блаженствует. Улыбается, пытается поцеловать руки Иисуса, Марии, и высказать, высказать… но одышка не дает выговорить слова до конца. Мария утешает его по-матерински. А он все повторяет: «Да…да» со своей блаженной улыбкой на истощенном лице.
У дверей в сад молчат и взволнованно наблюдают ученики.
«Бог услышал твое давнее желание. Звезда твоей долгой ночи теперь станет Звездой твоего вечного утра. Ты знаешь ее Имя», – говорит Иисус.
«Ее имя Иисус! О! Иисус! Ангелы… Кто поет мне эту ангельскую песнь? Моя душа слышит ее… но моим ушам тоже хочется ее услышать… Кто, чтобы счастливо усыпить меня… Я так хочу уснуть! Столько трудов я вынес!.. столько слез… столько обид… Дора… я прощаю его… но не хочу слышать его голоса – и слышу… Он словно голос Сатаны рядом со мной, умирающим. Кто это заглушает во мне тот голос словами, приходящими из самого Рая?»
Это Мария, которая на мотив Своей колыбельной тихо поет: «Слава Богу в горних Небесах и мир здешним людям». И повторяет это два или три раза, пока не убеждается, что Иона, слушая ее, успокаивается.
«Дора больше не говорит, – произносит он спустя некоторое время, – одни ангелы… Он был Младенцем… в яслях… между волом и осликом… и это был Мессия… И я поклонился ему… и с ним были Иосиф и Мария…». Голос его гаснет в коротком клокотании и водворяется тишина.
«Мир на Небе человеку благой воли! Он умер. Мы положим его в нашей скромной гробнице. Он достоин того, чтобы ожидать воскресения мертвых рядом с Моим праведным отцом», – говорит Иисус.
И в то время как входит Мария Алфеева, неизвестно кем оповещенная, все прекращается.
[1] В оригинале: создания, творения.