17 января 1945.
1. Прекрасный рассвет в каком-то пустынном месте. Рассвет с высоты горного склона. День едва занимается. В небе еще доживают оставшиеся звезды и тонкий серп убывающей луны, что серебристой дугой продолжает держаться на еще темно-голубом бархате неба.
Гора эта, похоже, одинокая, не связанная с другими хребтами. Но это настоящая гора: не какой-нибудь холм. Ее вершина гораздо выше, однако и с середины склона уже открываются широкие просторы горизонта: признак того, что мы сильно возвышаемся над уровнем земли. В свежем утреннем воздухе, в котором пробивается неуверенный, зеленовато-белый свет все сильнее разгорающейся зари, открываются очертания и подробности, находившиеся сначала в той дымке, что предшествует наступлению дня и что делается темнее ночи, поскольку кажется, будто при переходе из ночи в день звездный свет уменьшается и, так сказать, теряется. Таким образом, я вижу, что гора – скалистая и голая, рассеченная обрывами, образующими в ней пещеры, полости и впадины. Место, действительно, дикое. На нем – и только там, где нашлось немного земли, чтобы удавалось еще и собрать небесной влаги, и сберечь ее – есть кустики зелени: в основном, это негнущиеся и колючие растения со скудной листвой, да низкие и жесткие поросли тех трав, названия которых я не знаю, что похожи на зеленые палочки.
Внизу – пространство еще более засушливое, плоское, каменистое и становящееся тем более безжизненным, чем ближе оно подбирается к некоему темному пятну, вытянутому сильнее в длину, нежели в ширину – длина, по крайней мере, пятикратно превосходит ширину, – которое, я думаю, может быть разросшимся оазисом, порожденным подземными водами посреди подобного убожества. Однако, когда свет делается ярче, я понимаю, что это – не что иное как вода. Неподвижная, темная, мертвая вода. Озеро бесконечного уныния. В этом все еще неуверенном свете оно напоминает мне видение мертвого мира.[1] Кажется, что оно вобрало в себя всю темень неба, всю печаль окружающей земли и растворило в своих неподвижных водах темную зелень колючих растений и жестких трав – что на километры и километры, на равнине и на высотах являются единственным украшением почвы – и, сделавшись неким эликсиром мрака, затем высвободилось и разлилось вокруг. Как оно непохоже на солнечное смеющееся Генисаретское озеро! Глядя ввысь, на абсолютно ясное небо, что становится все светлее, глядя на свет, наступающий с востока все более широкими волнами, дух радуется. Но при взгляде на это огромное мертвое озеро сжимается сердце. Ни одна птица не пронесется над его водами. Ни одного животного нет на его берегах. Ничего.
2. В то время как я разглядываю эту пустошь, меня выводит из оцепенения голос моего Иисуса: «Вот мы и пришли туда, куда Я хотел». Оборачиваюсь. И вижу Его у себя за спиной вместе с Иоанном, Симоном и Иудой возле скалистого склона горы, там, куда ведет тропинка… было бы лучше сказать: там, где продолжительная работа воды дождливыми месяцами размыла известняк, прорыв в течение столетий едва заметный желоб, который может служить водостоком для вод с вершины, а сейчас служит дорогой – чаще для диких коз, чем для людей.
Иисус оглядывается вокруг и повторяет: «Да, сюда Я вас и хотел привести. Здесь Христос готовился к Своей миссии».
«Но здесь ничего нет!»
«Ничего нет, как ты сказал».
«С кем же Ты был?»
«Со Своим духом и с Отцом».
«А! Это была остановка на несколько часов!»
«Нет, Иуда. Не на несколько часов. Но много дней…»
«Кто же Тебе прислуживал? Где Ты спал?»
«В качестве слуг у Меня были онагры, что по ночам приходили поспать в свое логово… в это самое, где укрывался и Я… У Меня на службе были орлы, что, отправляясь за добычей, сообщали Мне: „Уже день“ своими пронзительными криками. В качестве друзей у Меня были маленькие зайчики[2], что приходили и жевали дикую траву почти у Меня под ногами… Пищей и питьем Мне было то же, что служит пищей и питьем диким цветам: ночная роса и солнечный свет. Больше ничего».
«Но зачем?»
«Чтобы подготовиться, как ты говоришь, к Моей миссии. Хорошо подготовленные дела хорошо удаются. Ты так говорил. А Мое дело не было тем пустяковым, бесполезным занятием, цель которого – придать блеска Себе, Слуге Господа; но – дать понять людям, чтó есть Господь, и через это понимание побудить их полюбить Его в духе истины. Жалок тот служитель Господень, который думает не о Божьем, а о своем триумфе! Который стремится извлечь из этого выгоду, который мечтает взобраться на трон, сооруженный… о! – сооруженный из интересов Бога, приниженных до чего-то приземленного, в то время как это – божественные интересы. Он уже не служитель, этот человек, даже если внешне имеет вид служителя. Он торговец, делец, лицемер, что обманывает себя, людей и хотел бы обмануть Бога… несчастный, который считает себя владыкой, будучи сам рабом… Рабом Дьявола, повелителя лжи. Здесь, в этом логове, Христос в течение многих дней жил умерщвлением плоти и молитвой, дабы приготовиться к Своей миссии. 3. А куда, Иуда, ты думал, Я мог бы отправиться, чтобы приготовить Себя?»
Иуда растерян, сбит с толку. Отвечает неопределенно: «Ну, не знаю… Я думал… к какому-нибудь рабби… из ессейских кругов… не знаю».
«А мог бы Я отыскать рабби, который сказал бы Мне больше того, что сказали Мне Сила и Премудрость Божия?! И мог бы Я – Я, вечный Глагол Божий, Я, который присутствовал тогда, когда Отец сотворил человека, и знаю о том, каким бессмертным и живым духом и какой мощью свободного и искусного ума наделил человека Создатель – отправиться черпать мудрость и умение у тех, кто отрицает бессмертие души, отрицая окончательное воскресение, и отрицает за человеком свободу выбора, сваливая добродетели и пороки, святые и злые деяния на судьбу, которую они называют роковой и непреодолимой?! О, нет!
У вас есть судьба. Да. Есть. В замысле у Бога, творящего вас, вам уготована некая судьба, которой вам желает Отец. И состоит эта судьба в любви, благоденствии и славе: в „святости быть Его детьми“. Вот какова судьба, что присутствует в божественном замысле с того момента, когда из глины[3] a был сотворен Адам, и будет присутствовать вплоть до последнего сотворения человеческой души. Однако Отец не принуждает вас к вашему царскому положению. Царь, если он узник, уже не царь, а отверженный. Вы – цари, потому что свободны в своем маленьком личном царстве. В своем я. В нем вы можете делать то, что пожелаете, и как пожелаете.
4. Напротив и возле границ вашего маленького царства у вас есть дружественный Царь, а также две враждебных державы. Друг вам показывает те правила, которые Он дал, чтобы осчастливить Своих подданных. Он вам их демонстрирует. И говорит вам: „Вот они. С ними обеспечена вечная победа“. Показывает их вам, Он, Мудрый и Святой, чтобы вы могли, если захотите, применить их на деле и обрести от этого вечную славу. Две враждебные державы – это Сатана и плоть. Под плотью Я разумею и вашу, и мирскую, то есть, мирские удовольствия и соблазны, такие как: богатство, торжества, почести, влияния, которые приобретаются в мiру и от мiра, и приобретаются не всегда честно, и еще менее честно используются, если они, по стечению обстоятельств, достаются человеку.
Сатана, знаток плоти и мiра, говорит как посредством мiра, так и посредством плоти. У него тоже есть свои правила… О! Они у него есть! И поскольку ваше я облачено в плоть, а плоть тянется к плоти, как железные опилки тянутся к магниту, и поскольку пение этого Обольстителя слаще любовной трели соловья при свете луны и благоухании роз, гораздо легче последовать этим правилам, подчиниться этим силам[4], сказать им: „Я считаю вас дружественными. Входите“. Входите… Вы видели когда-нибудь союзника, что всегда оставался бы скромным и не требовал стократного возмещения за оказанную помощь? Именно так поступают и они. Они приходят. И становятся хозяевами. Хозяевами? Нет, надсмотрщиками. Они привяжут вас, о люди, к скамье своей галеры, закуют вас в кандалы и уже не дадут вам высвободить шею от своего ярма, а если попытаетесь от них убежать, их плеть исполосует вас до крови. Придется или израниться до того, что превратишься в груду разбитой плоти, став таким же бесполезным, как мясо, которое их жестокие ноги отшвырнут в сторону, или же умереть под их владычеством.
Если вы сумеете обречь себя на такое мученичество, обречь себя на такое мученичество, то вот тогда подойдет Милосердие, Единственное, что еще может сжалиться над той отталкивающего вида страдалицей, к которой мир, один из хозяев, теперь испытывает отвращение и на которую другой хозяин, Сатана, насылает свои стрелы мщения. И Милосердие, Единственное кто подойдет, наклонится и подберет ее, уврачует ее, вылечит и скажет: „Иди сюда. Не бойся. Не смотри на себя. Твои раны уже не более, чем шрамы, но они столь бесчисленны, что могут ужаснуть тебя: так они тебя обезобразили. Но Я смотрю не на них, Я смотрю на твою волю. Благодаря ей, благой воле, ты так отмечена. Поэтому Я говорю тебе: Я люблю тебя. Иди ко Мне“, и отнесет ее в свое Владычество. Тогда вы поймете, что Милосердие и дружественный Царь – одно и то же лицо. Снова отыщете те правила, которые Он показывал вам и которым вы не пожелали последовать. Теперь пожелаете… и достигнете сперва душевного мира, а после – мира Божьего.
Так вот, скажите Мне. Была ли эта судьба предписана для всех Кем-то Одним, или была выбрана каждым лично для себя?»
«Была выбрана каждым».
«Правильно рассуждаешь, Симон. Мог ли Я пойти к отрицателям блаженного воскресения и Божьего дара[5] a, чтобы получить образование? 5. Я пришел сюда. Я воспринял душу Сына человеческого и последними штрихами довершил работу над ней, закончив тридцатилетний труд по самоуничижению и приготовлению, чтобы выйти на Свое служение во всеоружии. Сейчас Я прошу вас пробыть со Мною несколько дней в этой пещере. Это пребывание будет все же менее отчаянным, поскольку нас будет четверо друзей, которые противостанут печалям, страхам, искушениям и нуждам плоти. Я был один. Оно будет менее болезненным, поскольку сейчас лето – и здесь, на высоте, ветер с вершин смягчает жар. Я приходил сюда в конце месяца Тевет[6], и ветер, что дул вниз со снежного пика, был суров. Оно будет менее мучительным, поскольку более кратким, и поскольку сейчас у нас есть тот минимум пищи, который может утолить наш голод, а в маленьких кожаных бурдюках, которые Я убедил пастухов отдать вам, есть такое количество воды, которого хватит на эти дни пребывания. Мне… Мне необходимо вырвать у Сатаны две души. И это может сделать только покаяние. Прошу вас помочь. Для вас это также будет образованием. Поучитесь тому, как вырывается добыча у Маммоны. Не столько словами, сколько жертвой… Слова!.. Их вам не даст расслышать сатанинский гвалт… Всякая душа, схваченная Врагом, окутана вихрем адских голосов… Хотите остаться со Мной? Если же не хотите, идите. Я останусь. Мы встретимся в Текое[7], возле рынка».
«Нет, Учитель, я не покину Тебя», – говорит Иоанн; в то время как Симон одновременно восклицает: «Желая быть с нами в этом искуплении, Ты нас возносишь».
Иуда… мне кажется, не слишком обрадован. Однако делает хорошую мину, несмотря на такую… участь, и говорит: «Я остаюсь».
«Тогда возьмите бурдюки и сумки и занесите их внутрь, и – прежде чем распалится солнце – наломайте дров и сложите их возле расщелины. Ночь здесь сурова даже летом, и не все звери добрые. Одну ветвь зажгите сразу. Вон там, от той клейкой акации. Она хорошо горит. Осмотрим трещины, чтобы прогнать огнем гадюк и скорпионов. Ступайте»…
… 6. То же место на горе. Только теперь ночь. И ночь исключительно звездная. Красота ночного неба такая, которой, я думаю, можно наслаждаться лишь в тех краях, что уже около тропиков. Звезды удивительной величины и яркости. Созвездия побольше кажутся гроздьями бриллиантов, светлых топазов, бледных сапфиров, мягких опалов, мелких рубинов. Они дрожат, вспыхивают, гаснут – словно взгляды, на мгновение прикрытые вéками, чтобы снова вспыхнуть еще краше. То и дело какая-нибудь звезда прочерчивает небо и исчезает неизвестно за каким горизонтом. Полоска света, что кажется возгласом звездного ликования – от возможности лететь так, по этим безграничным лугам.
Иисус сидит у проема пещеры и разговаривает с теми же троими, образующими вместе с Ним круг. Должно быть, там был костер, потому что в середине этого круга все еще поблескивает кучка головешек, бросая красные отсветы на четыре лица.
«Да. Пребывание окончено. Это пребывание. В тот раз оно длилось сорок дней… И опять говорю вам: на этих склонах еще была зима… и у Меня не было пищи. Немного сложнее, чем на сей раз, не правда ли? Знаю, что даже сейчас вы намучились. То немногое, что мы имели и что Я дал вам, это – ничто, особенно для молодого аппетита. Этого было достаточно лишь для того, чтобы не дать вам свалиться от слабости. Воды еще меньше. Днем – палящий зной. А вот этого, скажете вы, зимой не было. Однако тогда был сухой ветер, который, обжигая легкие, обрушивался с той вершины и поднимался от той ложбины, неся с собой пыль пустыни, и он иссушал еще сильнее теперешнего летнего зноя, от которого можно получить облегчение, посасывая эти кисловатые плоды, что уже почти поспели. Тогда гора могла одарить лишь ветром да обожженной морозом травой вокруг голых акаций. Я раздал вам не все, так как последние куски хлеба и последний сыр вместе с последним бурдюком приберег для возвращения… Имея в виду, каким был Мой обратный путь в безлюдной пустыне в состоянии истощения… Давайте соберем наши вещи и отправимся. Эта ночь еще более ясная, чем та, что привела нас сюда. Нет луны. Зато небо источает свет. Пойдемте. Запомните это место. Помните, как готовился Христос и как готовятся апостолы. Как Я учу апостолов готовить себя».
7. Они поднимаются. Симон роется веткой в углях и, прежде чем раскидать ногой, раздувает их, бросив сверху высушенной травы, зажигает от пламени ветвь акации и держит ее высоко у выхода из пещеры, пока Иуда и Иоанн собирают плащи, сумки и маленькие кожаные бурдюки, из которых только один все еще полон. Затем он гасит ветвь о скалу, вешает на себя суму и, как все, надевает плащ, подвязывая его на поясе, чтобы он не беспокоил при ходьбе. Без лишних слов они один за другим спускаются вниз по очень обрывистой тропке, обращая в бегство мелких зверьков, которые пощипывали ту скудную траву, что еще сопротивляется солнцу. Переход долог и труден. Наконец, они достигают равнины. Идти не слишком удобно даже тут, где камни и каменные обломки предательски скользят под ногами, даже ранят их, поскольку земля, измельченная до пыли, скрывает их – и от них невозможно уклониться; где засохшие поросли колючек царапаются и затрудняют движение, цепляясь за край одежды. Однако движутся они быстрее.
Звезды в вышине все прекраснее и прекраснее.
Они идут, идут и идут часами. Равнина становится еще более бесплодной и унылой. В некоторых бороздках на земле, в ямках среди неровностей почвы мерцают блики осколков. Это похоже на осколки тусклых алмазов. Иоанн наклоняется, чтобы разглядеть их.
«Это грунтовая соль. Грунт богат ею. Она выходит на поверхность с весенними водами, а потом засыхает. Это Восточное море через глубинные пласты распространяет свою погибель на много стадий вокруг. Лишь там, где родниковая свежесть борется с его отравой, можно найти растительность и получить облегчение», – поясняет Иисус.
8. Они снова идут. Затем Иисус останавливается около той скальной выемки, где – я видела – Его искушал Сатана.
«Побудем здесь. Садитесь. Скоро запоет петух. Мы идем уже шесть часов, и вы наверняка испытываете голод, жажду и усталость. Берите. Ешьте и пейте, сидя здесь, возле Меня, пока Я расскажу вам еще одну вещь, которую вы перескажете своим друзьям и миру».
Иисус раскрыл Свою суму и, вынув из нее хлеб и сыр, нарезает и раздает их, а из Своей тыковки наливает воды в миску и пускает ее по кругу.
«Ты не поешь, Учитель?»
«Нет. Я буду говорить вам. Слушайте. Однажды некто, один мужчина, спросил Меня, был ли Я когда-нибудь в искушении. Спросил Меня, не согрешал ли Я когда-нибудь. Спросил Меня, не поддавался ли Я когда-нибудь искушению. И он удивился тому, что Я, Мессия, чтобы выстоять, просил помощи у Отца, говоря: „Отче, не введи Меня в искушение“».
Иисус говорит тихо, спокойно, будто повествует о событии, никому не ведомом… Иуда опускает голову, словно в смущении. Однако остальные настолько сосредоточенно глядят на Иисуса, что не замечают этого.
Иисус продолжает: «Теперь вы, Мои друзья, можете узнать то, что только поверхностно знал тот человек. После крещения – Я был чист, но никогда невозможно быть достаточно чистым в сравнении с Всевышним, а смиренное исповедание того, что „я – человек и грешен“, уже есть крещение, очищающее сердце – Я пришел сюда. Меня назвал „Агнцем Божиим“ тот, кто, будучи святым и пророком, видел Истину и видел, как Дух нисходит на Слово и миром[8]Своей любви делает Его Помазанником, в то время как голос Отца наполнял небеса своим звучанием, возвещая: „Вот Мой возлюбленный Сын, в ком Моя отрада“. Ты, Иоанн, присутствовал, когда Креститель повторил эти слова… После крещения, хотя Я и был чистым как по существу, так и внешне, Я пожелал „подготовиться“. Да, Иуда. Посмотри на Меня. Пусть Мой взгляд скажет тебе то, о чем пока молчат уста. Погляди на Меня, Иуда. Погляди на своего Учителя, который не чувствовал Себя выше человека из-за того, что Он Мессия, а наоборот, осознавая, что Он – Человек, захотел быть таковым во всем, кроме склонности ко злу. Вот так».
Теперь Иуда поднял взгляд и смотрит на Иисуса, находящегося напротив. Звездный свет сообщает глазам Иисуса блеск, словно это две звезды, вставленные в бледное лицо.
9. «Чтобы приготовиться быть учителями, нужно стать учениками. Я как Бог знал все. Мой ум был в состоянии дать Мне представление о человеческих борениях: при помощи интеллектуальных способностей, мысленно. Но в один прекрасный день кто-нибудь из Моих бедных друзей, кто-нибудь из Моих бедных чад, мог бы заявить и сказать Мне: „Ты не знаешь, что такое быть человеком и обладать чувствами и страстями“. И это был бы справедливый упрек. Я пришел сюда, точнее туда, на ту гору, чтобы приготовиться… не только к служению… но и к искушению. Понимаете? Тут, где вы находитесь, Меня искушали. Кто? Какой-нибудь смертный? Нет. Его способности были бы слишком слабы. Меня искушал Сатана, непосредственно сам.
Я был обессилен. Сорок дней не ел… Но, пока Я был поглощен молитвой, все терялось в радости общения с Отцом, более чем терялось: становилось выносимым. Я ощущал это как физическое неудобство, ограниченное лишь материальной стороной… Потом Я вернулся в мир… на мирские пути… и ощутил нужды тех, кто в миру. Почувствовал голод. Почувствовал жажду. Ощутил пронизывающий холод пустынной ночи. Ощутил, насколько это тело разбито от нехватки отдыха, сна и от долгого путешествия, предпринятого в состоянии такого изнеможения, что Я уже был не в силах идти дальше…
Ведь Я тоже обладаю плотью, друзья. Настоящей плотью. И она подвержена тем же самым слабостям, что и всякая плоть. А наряду с плотью Я обладаю сердцем. Да. От человека Я воспринял первые две из тех трех частей, что его составляют. Воспринял материю вместе с ее потребностями, и нравственную сторону вместе с ее страстями. И если все дурные страсти Я Своей волей подавил в зародыше, то святым страстям: сыновней любви, любви к родине, дружбе, приверженности к труду, ко всему тому, что прекрасно и свято, – Я позволил вырасти могучими, словно столетние кедры. И здесь Я почувствовал тоску по далекой Маме, почувствовал здесь нужду в Ее заботах о Моей человеческой бренности, почувствовал здесь, как снова оживает Моя печаль быть оторванным от Той Единственной, что любит Меня в совершенстве; здесь Я заранее ощутил ту скорбь, что Мне предназначена, и ощутил боль Ее скорби, Моей бедной Мамы, у которой уже не останется слез, столько их Ей придется пролить из-за Своего Сына и из-за человеческих поступков. И здесь же Я почувствовал утомление подвижника и аскета, который в момент предвидения осознает бесполезность своих усилий… Я плакал… Эта печаль… магический призыв для Сатаны. Не грешно печалиться в тяжелый час. Грешно перейти грань печали и впасть в бездеятельность или в отчаяние. Но Сатана тут же приходит, когда видит в ком-то упадок духа.
Он пришел. Под видом добродушного путника. Он всегда принимает благодушную внешность… Я был голоден… и был тридцати лет отроду. Он предлагал Мне свою помощь. И сказал Мне сначала: „Скажи этим камням, чтобы они сделались хлебами“. Но еще прежде… да… еще прежде того он говорил Мне о женщине… О, он умеет говорить о ней! Он изведал ее до глубины. Он совратил ее первой, чтобы сделать своей союзницей в развращении. Я не только Сын Божий. Я Иисус, Плотник из Назарета. Я сказал тому человеку, что разговаривал тогда со Мной, спрашивая, знаком ли Я с искушением, и чуть ли не обвинял Меня, что Мое блаженство несправедливо, поскольку Я не согрешал: „Деяние успокаивает, принося удовольствие. Отвергнутое искушение не пропадает, но делается еще сильнее, в том числе и потому, что его подстегивает Сатана“. Я отверг искушение голодом: и относительно женщины, и относительно хлеба. И знайте, что первую Сатана обрисовал Мне как лучшую союзницу для самоутверждения в этом мире, и по человеческому рассуждению он не ошибался.
Искушение, не сломленное Моим: „Не одним лишь чувственным живет человек“, заговорило тогда о Моем служении. Искусив молодого Человека, оно решило обольстить Мессию. И побуждало Меня поразить недостойных служителей Храма с помощью чуда… Чудо, пламя Небес, не подобает унижать, делая из него обруч из ивовых прутьев для собственного украшения… Не подобает искушать Бога, требуя чудес ради человеческих целей. Этого хотел Сатана. Предъявленный довод был только поводом; правдой было: „Превознесись, ведь Ты – Мессия“, чтобы привести Меня к новой страсти: гордости.
Не сломленный Моим: „Не искушай Господа Бога твоего“, он стал обхаживать Меня с помощью третьей силы своей природы: золота. О, золото! Великое дело хлеб, и еще более великое – женщина для того, кто имеет жажду пищи или удовольствия. Величайшее дело для человека – рукоплескание толпы… Сколько преступлений совершается из-за этих трех вещей! Но золото… Золото… Ключ, который открывает, обруч, который скрепляет, – это альфа и омега девяноста девяти из ста человеческих деяний. Ради хлеба и женщины человек становится грабителем. Ради могущества – даже убийцей. Но ради золота он становится идолослужителем. Царь злата, Сатана, предлагал Мне свое золото с тем, чтобы Я поклонился ему… Я пронзил его вечными словами: „Поклоняйся только Господу Богу твоему“.
Здесь. Здесь это произошло».
10. Иисус поднялся. Он кажется выше обычного на фоне окружающей Его природной площадки в слегка мерцающем свете, льющемся от звезд. Ученики тоже поднимаются. Иисус продолжает говорить, пристально вглядываясь в Иуду.
«Тогда пришли ангелы Господни… Человек[9] a выиграл тройную битву. Человек знал, что значит быть человеком, и победил. Он был истощен. Эта борьба была более истощающей, нежели долгий пост… Однако дух превозмог… Я думаю, что Небеса встрепенулись от этого Моего усовершенствования творения, наделенного познанием. Я думаю, что с этого момента ко Мне пришла способность чудотворения. Я был Богом. Я стал Человеком. Теперь, превзойдя то животное начало, что было связано с человеческой природой, Я стал уже Бого-Человеком. И продолжаю им быть. И как Бог – все могу. А как Человек – все знаю. Поступайте и вы, как Я, если хотите делать то, что Я делаю. И делайте это в память обо Мне.
Тот человек удивлялся, что Я просил помощи у Отца. И молил не ввести Меня в искушение. Иначе говоря, не допустить Мне подпасть под власть Искушения свыше Моих сил. Думаю, что теперь тот человек, узнав, больше не станет удивляться. Поступайте и вы так же: чтобы помнить обо Мне и чтобы, как Я, побеждать. И, видя Меня стойким во всех жизненных искушениях и побеждающим в противоборстве с пятью чувствами, с чувственностью и чувствительностью, никогда не испытывайте сомнений относительно Моей истинно Человеческой природы, которой Я обладаю наряду с Божественной. Не забывайте обо всем этом.
11. Я обещал вам отвести вас туда, где вы смогли бы познакомиться со своим Учителем… начиная с Его рассвета, такого же чистого, как сегодняшний, и до зенита Его жизни. Зенита, который Я оставил позади, чтобы отправиться навстречу Своему человеческому закату… Я сказал одному из вас, что Я тоже готовил Себя. Видите, это было правдой. Благодарю вас, что составили Мне компанию в этом возвращении к месту Моего рождения и к месту Моего подвига[10]. Первые же соприкосновения с этим миром принесли Мне отвращение и огорчение. Он слишком уродлив. Теперь Моя душа вскормлена естеством льва: единством с Отцом в молитве и в уединении. И Я могу вернуться в мир, чтобы снова взять Свой крест, Мой первый крест Искупителя: крест общения с миром. С тем миром, в котором слишком немногие души носят имя Мария, носят имя Иоанн… Теперь послушайте, особенно ты, Иоанн. Мы возвращаемся к Матери и к друзьям. О чем Я прошу вас: не говорите Матери о той непреклонности, что противостала любви Ее Сына. Она бы слишком страдала от этого. Она еще столько, столько пострадает от этой человеческой жестокости… Не будем же сразу подносить Ей эту чашу. Когда она будет Ей подана, в ней будет так много горечи! Столько горечи, что она, словно яд, змеей просочится в Ее святую утробу, в Ее вены – и разъест их, и заморозит Ей сердце. О! Не рассказывайте Моей Матери, что Вифлеем и Хеврон отпихнули Меня, как собаку! Сжальтесь над Ней! Ты, Симон, старый и добрый, у тебя рассудительный дух, и ты не станешь говорить, Я знаю. Ты, Иуда, иудей – и не станешь говорить из племенного патриотизма. Но ты, Иоанн, ты – юноша и галилеянин, не впади в грех гордыни, осуждения и злости. Молчи. Позднее… позднее ты расскажешь остальным о том, о чем сейчас Я прошу тебя умолчать. Даже перед остальными. Есть и так много чего рассказать о том, что относится ко Христу. Зачем смешивать это с тем, что от Сатаны и направлено против Христа? Друзья, обещаете Мне это?»
«О, Учитель! Конечно, мы Тебе это обещаем! Не беспокойся!»
«Спасибо. Идем к тому маленькому оазису. Там есть родник, водоем, полный прохладной воды, и тень, и зелень. Путь к реке проходит по его краю. Мы сможем найти пищу и кров до вечера. При свете звезд мы достигнем реки, брода. И подождем Иосифа, или присоединимся к нему, если он уже вернулся. Пойдемте».
И они пускаются в дорогу, в то время как едва розовеющее небо на самом востоке говорит о том, что начинается новый день.
[1] Видение 29 января 1944, опубликовано в «Тетрадях за 1944»
[2] Это даманы, скальные «зайцы»
[3] Дословно: из ила
[4] Или державам
[5] Свободы выбора
[6] Соответствует декабрю-январю
[7] Текоя или Фекоя – город к югу от Вифлеема (Амос. 1:1, Иер. 6:1)
[8] Миро – благовонное масло, которым помазывали на служение царей и пророков.
[9] L’Uomo – Человек с большой буквы.
[10] Буквально: покаяния, исповедания.