Иногда она даже удивлялась тому, что говорила и делала в его присутствии, побуждаемая любовью. Элли уже начинала восхищаться им в такой степени, что изменилась и ее самооценка: она стала больше нравиться самой себе. И поскольку Кен явно ощущал то же самое, любовь и уважение в их отношениях постоянно «любезничали», пропуская друг друга вперед. Так по крайней мере считала она сама, вспоминая, что холодок одиночества не отпускал ее в компании многих друзей.
С Кеном было по‑другому. Она охотно рассказывала ему о своих увлечениях, воспоминаниях, детских горестях. Он слушал более чем с интересом, часами расспрашивал ее о детских годах. Вопросы его были всегда точны, иногда проницательны, но тактичны. Она стала понимать, почему речь любовников отдает детскостью: в какой еще обстановке ребенок, упрятанный в глубине ее существа, отважился бы выйти наружу. Если возлюбленная симпатична тебе и в год, и в пять, и в двенадцать, и в двадцать, есть шанс, что все эти индивидуальности будут счастливы. В любви завершится их долгое одиночество. Быть может, степень влюбленности и определяется числом уровней личности, задействованных в данной связи. С предыдущими партнерами ей все казалось, что какой‑то отклик находит лишь одна сторона ее существа, прочие же просто при сем присутствовали.
Уик‑энд перед намеченной встречей с Джоссом они провели в постели. Вечернее солнце, проникая в щели венецианских штор, бросало лучи на их сплетенные тела.
– Обычно я могу говорить об отце… с легким чувством потери. Но если я позволю себе и в самом деле вспомнить весь его юмор и нашу глубокую привязанность – все, спокойствие рушится, мне хочется плакать, потому что он ушел.
– Нет вопроса: язык может освободить нас от чувств, – отвечал дер Хиир, поглаживая ее по плечу. – Быть может, в этом одна из его функций – помочь понять мир и не дать ему поглотить нас целиком.
– Тогда выходит, что изобретение языка не только благодеяние. Знаешь, Кен, я бы отдала что угодно… действительно все, что у меня есть, чтобы вновь провести несколько минут с папой.
Ей представились небеса: блаженные папы и мамы перепархивают от облака к облаку или безмятежно покоятся на воздусях. Объемистое должно быть местечко, чтобы в нем смогли разместиться десятки миллиардов людей, которые жили и умерли со времени возникновения человека. Тесновато там, подумала Элли, если только духовные небеса не отличаются от астрономических. Наверняка приходится экономить место.
– Должно существовать некоторое число, – произнесла Элли, – определяющее общее количество разумных существ во всем Млечном Пути. Интересно, чему оно может быть равно? Скажем, если существует около миллиона цивилизаций, и каждая из них охватывает около миллиарда личностей, то разумных существ будет 1015. Многие из них должны быть разумнее нас. На таком уровне, наверное, само представление о личности становится неуместным, возможно, в нем просто проявляется земной шовинизм.
– Ты права. А теперь давай‑ка сочтем объем производства «Голуаз», «Твинки», автомобилей «Волга», карманных передатчиков «Сони». Тогда нетрудно рассчитать и весь объект производства Галактики, а потом и всего космоса…
– Зря смеешься, – отвечала Элли, улыбаясь без тени обиды. – Подумай только – сколько их? На самом деле – подумай. Сколько в космосе планет, опередивших нас? Разве это не потрясает, если вдуматься?
Она знала, о чем он думает, но продолжила:
– Погляди‑ка сюда. Я решила прочесть это перед встречей с Джоссом.
Элли взяла со столика возле кровати 16‑й том старой Encyclopaedia Britannica Macropaedia[20]«Рубенс – Сомали» и открыла страницу, заложенную полоской компьютерной распечатки вместо закладки. Она указала на статью, озаглавленную «Священный или святой».
– Теологи выявили существование особого нерационального – не хотелось бы прибегать к слову «иррациональный» – аспекта святости. Они именуют его «нуминозным». Этот термин впервые был использован… посмотрим… неким Рудольфом Отто в 1923 году в книге «Идея Святого». Он считал, что предназначение человечества – распознавать и чтить нуминозное, названное им Misterium tremendum[21]. Для этого моих знаний латыни хватает. В присутствии Misterium tremendum люди ощущают полное свое ничтожество, но если я правильно поняла – не личностную враждебность. Нуминозное мнилось ему как нечто «полностью иное», а человеческая реакция на него – «абсолютное изумление». И если религиозные люди именно это имеют в виду, когда произносят слова «святой» и «священный», я с ними согласна. Ожидая сигнал, я чувствовала себя почти так же и вовсе не думала о том, что и в самом деле приму его. По‑моему, вся наука исполнена подобного трепета. А теперь послушай, – и она зачитала цитату:
«В течение последнего столетия многие философы и ученые, занимающиеся общественными науками, замечали исчезновение святого в нашей жизни и предсказывали упадок религии. Из анализа истории религий следует, что религиозные формы могут преобразовываться, кроме того, никогда не существовало единодушия в определении природы и выражения религиозного чувства. И теперь жизненно важен вопрос, сможет ли человек…»
– Конечно, и сексисты[22]тоже пишут статьи по религиозным вопросам, – заметила Элли и продолжила:
«…сможет ли человек в новой ситуации выработать предельно важные структуры, полностью отличающиеся от прежних, традиционно основывавшихся на понятии святости?».
– Даже так?
– Так. Я считаю, что обюрократившиеся религии пытаются просто ввести определение нуминозного вместо того, чтобы предоставить каждому возможность воспринимать его непосредственно… словно через шестидюймовый телескоп. И если нуминозное гнездится в сердце каждой веры, кто, по‑твоему, более религиозен – люди, что просто следуют традиционным обрядам, или те, кто посвятил себя познанию, науке?
– Погоди, проверим, понял ли я тебя, – отозвался Кен, творчески обработав вопрос. – Вот дремотный субботний вечер, вот обнаженная пара в постели, занятая чтением Encyclopaedia Britannica и решением вопроса, не проявилось ли нуминозное в туманности Андромеды в большей степени, чем на Земле. Как по‑твоему, правильно проводят время эти люди, а?
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
«МАШИНА»
Всемогущий лектор, использовав научные принципы в структуре Вселенной, пригласил человека изучать ее и подражать Ему. Он словно приказал обитателям этого шара, который мы называем своим: «Я сотворил Землю для человека, чтобы он жил на ней. Я явил ему звездные небеса, чтобы он постигал науку и искусство. И теперь он может позаботиться о себе и на примере моей неограниченной щедрости ко всем стать добрым по отношению к другим».
Томас Пейн. «Век разума»
Прецессия равноденствий
О, Зевс! О, что скажу я? Соблюдаешь
Ты точно ль нас? Иль даром ты почтен
От нас такою славой, а поставлен
Над смертными лишь случай?
Еврипид. «Гекуба»
Все сложилось совершенно неожиданным образом. Она представляла себе, как Палмер Джосс прибудет в «Аргус» и сам увидит, как радиотелескопы записывают сигнал… и этот огромный зал, хранящий на магнитных лентах и дисках результаты многих месяцев работы. Сперва Джосс будет задавать ей вопросы, а потом они займутся компьютерными распечатками все еще непостижимого Послания со всеми этими бесчисленными нулями и единицами. Ей даже не пришло в голову отвести время на подготовку к философским и теологическим спорам. Но Джосс отказался от поездки в «Аргус», объясняя свое решение тем, что его интересуют не магнитные ленты, а характеры людей. Для бесед с проповедниками куда более подходил Питер Валериан: человек скромный и не лукавствующий, наконец, истинный христианин, который был предан вере всю свою жизнь. Но президент скептически отнеслась к этой идее и потребовала проведения переговоров между обеими сторонами, недвусмысленно намекнув, что рассчитывает на присутствие самой Элли.
Джосс настоял на том, чтобы дискуссия происходила в музее Библейского научно‑исследовательского института в городе Модесто. И теперь она глядела за спину дер Хиира на стеклянную перегородку, отделявшую библиотеку от выставочного помещения. Как раз неподалеку размещалась пластиковая копия отпечатков следов динозавра, обнаруженных на песчаниках вблизи Красной реки: они перемежались со следами обутого в сандалии человека, а это доказывало, как утверждалось в путеводителе по музею, что некогда люди и динозавры были современниками, по крайней мере в Техасе. Отсюда следовало и наличие сапожников в мезозое. На этом основании авторы путеводителя утверждали, что вся теория эволюции – чистая ложь. О том, что многие палеонтологи, напротив, считают камень подделкой, упомянуть не сочли нужным.
Эти следы являлись частью пространной экспозиции под названием «Дарвиново заблуждение». Слева от нее находился маятник Фуко, в качестве научного доказательства, подтверждавшего, что Земля вертится. Справа Элли видела часть безумно дорогой голографической установки фирмы «Мацусита» – с небольшого театрального помоста трехмерные изображения самых известных божеств могли обращаться прямо к верующим.
К ней же самой в этот момент непосредственно обращался преподобный Билли Джо Ренкин. Она до последнего мгновения не знала, что Джосс пригласил Билли Джо, и новость удивила ее. Обоих разделяли нескончаемые теологические разногласия: грядет ли Второе пришествие и когда именно, будет ли Судный день составной его частью, какую роль играет чудо в повседневных службах и прочее. Но недавно произошло широко разрекламированное примирение – ради благоденствия фундаменталистской общины в Америке. Разрядка отношений между Соединенными Штатами и Советским Союзом привела к глобальному сглаживанию противоречий. И, быть может, проводя диспут именно здесь, Палмер Джосс просто возмещал часть платы за примирение. Очевидно, Ренкин решил, что выставка подкрепит его необходимыми фактами, если в беседе возникнут научные противоречия. И теперь, через два часа после начала дискуссии, Ренкин то бичевал, то просил. Его безукоризненный костюм, наманикюренные ногти и ослепительная улыбка находились в некотором контрасте с рассеянным, взъерошенным и куда более потрепанным на вид Джоссом. Склонив голову и полуприкрыв глаза, с неуловимой улыбкой на лице, Джосс, казалось, молился. Пока ему нечего было сказать. Речи Ренкина, пожалуй, кроме истолкования понятия экстаза, по ее мнению, мало чем отличались от телевизионных бесед самого Джосса.
– Вы, ученые, застенчивы, – настаивал Ренкин. – Вы любите прятать свой светоч под корзиной. О содержании ваших работ никогда нельзя догадаться по заглавию. Первая работа Эйнштейна по теории относительности называлась «Электродинамика движущихся тел». И никакого Е=mc 2 на обложке! Нет, сэр, «Электродинамика движущихся тел»! Думается, если бы Господь решил предстать перед огромной компанией ученых – например, на заседании какой‑нибудь ассоциации, – они тут же сгоношили бы статейку под названием вроде «О спонтанном дендритоформном горении в воздухе». Гипотез так много, что даже сами ученые заявляют, что их следует экономить, но они никогда и слова не скажут о Боге. Ученые вообще настроены слишком скептически. – Судя по движению головы Ренкина, Элли заключила, что слова предназначены дер Хииру. – Вы, ученые, вечно все оспариваете, по крайней мере пытаетесь это сделать. Словно бы вам никогда не говорили: «Оставь‑ка в покое» или «Не крути эту штуку, пока не сломал». Вы всегда стремитесь проверять – правильно ли то, что вы придумали. Но ваше «правильно» относится лишь к эмпирическим чувственным данным, к тому, что можно потрогать и увидеть. В вашем мире нет места ни откровению, ни вдохновению. И с самого начала вы исключаете из рассмотрения все, что относится к религии. Я не верю ученым, потому что сами вы ни во что не верите.
Несмотря на внутренний протест, ей подумалось, а ведь Ренкин‑то прав. И его еще считают самым тупым среди современных телеевангелистов. Нет, он не туп, поправила она себя, это он считает тупицами собственных прихожан. А сам‑то, как она могла предположить, человек крайне смышленый. Надо ли ей возражать? И дер Хиир, и местная музейная публика записывали дискуссию, но, хотя обе стороны согласились, что записи не будут опубликованы, она боялась поставить в затруднительное положение проект или президента. Однако нападки Ренкина становились все яростнее, а дер Хиир и Джосс не пытались ему возражать.
– Я полагаю, что вы ждете ответа, – вдруг услышала Элли свой собственный голос. – Так сказать, официальной научной точки зрения по этим вопросам не существует, и я не взяла бы на себя смелость говорить от имени всех ученых, даже от лица тех из них, кто работает в проекте «Аргус». Но если вы не возражаете, я хочу сделать несколько замечаний.
Ренкин энергично, с поощрением закивал, Джосс терпеливо ожидал.
– Я хочу, чтобы вы имели в виду – я не собираюсь нападать на чью‑либо систему верований. Что до меня, исповедуйте что угодно, даже если вовсе нетрудно показать ошибочность вашей доктрины. Многое из того, о чем говорили вы и преподобный Джосс – недавно я видела его выступление по телевизору, – нельзя просто пропустить мимо ушей. Над вашими соображениями следует еще поразмыслить. Но позвольте мне попытаться объяснить, почему я не согласна с вами.
Пока, подумала она, я просто сама кротость.
– Вам не нравится научный скептицизм. Но он является следствием того, что мир очень сложен. И самая первая идея не всегда справедлива. Кроме того, люди склонны обманывать себя. Ученые в том числе. Все отвратительные социальные доктрины некогда поддерживались учеными – рядовыми, известными и знаменитыми. Конечно, и политиками. И известными религиозными лидерами. Взять, например, рабство или, скажем, нацизм как вариант расизма. Ученые ошибаются, но и теологи тоже, всякий совершает ошибки. Такова участь человека. Вы и сами утверждаете: «Есмь, чтобы ошибаться». Поэтому, чтобы избежать ошибок или по крайней мере свести к минимуму возможность их возникновения, приходится прибегать к скепсису. Идеи требуют проверки: их следует опробовать на строгих фактах и доказательствах. Я не думаю, что можно сразу изречь правду, но истина постепенно открывается в столкновении идей, когда любой скептик из собственного или чужого опыта может выявить разногласия. Об этом свидетельствует вся история науки. Подобный метод не совершенен, но это просто единственный способ, позволяющий получить удовлетворительные результаты. Теперь обратимся к религиям. Здесь я вижу множество противоречивых мнений. Например, христиане считают, что возраст Вселенной выражается конечным числом лет. Эта выставка свидетельствует, что некоторые христиане, а также евреи и мусульмане полагают, что Вселенной всего шесть тысяч лет. С другой стороны, по мнению индуистов – а их в мире достаточно, – Вселенная бесконечно стара и неоднократно испытывала периоды промежуточного творения и уничтожения. Эти точки зрения не могут быть правильными одновременно. Либо Вселенной конечное число лет, либо она бесконечно стара. Ваши друзья, – Элли махнула в сторону стеклянной двери, за которой мимо вывески «Дарвиново заблуждение» проходила группа музейных работников, – оспаривают мнение индусов. Ведь Бог поведал им что‑то другое, чем вам. А вы слышите только свой собственный голос. – Не крепко ли? – подумала она. – Все основные религии Земли противоречат друг другу. И не могут быть правы одновременно. Что, если все они заблуждаются? Это всего лишь предположение, не более. Ведь и вам интересно узнать истину, не так ли? И получается, что выбраться из всех противоречий можно только с помощью скептицизма. Ко всем вашим религиям и верованиям я отношусь столь же скептично, как и к любой новой научной идее. Но в моей работе идеи зовутся гипотезами, а не откровениями и вдохновением.
Джосс шевельнулся, но ответил Ренкин:
– Нельзя даже счесть откровений, исполненных Богом пророчеств, данных в Ветхом и Новом заветах. О приходе Спасителя говорится у Исайи, стих пятьдесят третий, у Захарии, стих четырнадцатый, в Книге Царств, стих семнадцатый. Что Он родится в Вифлееме, предсказано у Михея, стих пятый. А то, что Спаситель будет из дома Давидова, предсказано в Евангелии от Матфея, стих первый и…
– У Луки. Вас не смущают эти генеалогии? И Матфей, и Лука приводят совершенно различные родословные. И что прискорбнее всего, родословная идет от Давида к Иосифу, а не к Марии. Или Бог‑отец ни при чем?
Ренкин продолжал, словно не замечая, или просто не понял ее:
– Священство и страсти Христовы предсказывались Исайей, стихи пятьдесят второй и пятьдесят третий, а еще в двадцать втором псалме. То, что продадут его за тридцать сребреников, следует из Захарии, стих одиннадцатый. Честный человек не может отрицать исполнившегося пророчества. В Библии говорится и о нашем времени. Упоминаются Израиль, арабы, Гог и Магог, Америка и Россия, ядерная война – все можно отыскать в Библии. Это может заметить всякий, у кого есть хоть унция разума. Для этого не надо быть рассеянным профессором колледжа.
– Ваша беда, – отвечала Элли, – в недостатке воображения. Все эти пророчества… ну почти каждое… темны, двусмысленны, неточны, открыты для плутовства. Они допускают множество интерпретаций. Даже то откровение… обещание Христа, что некоторые из присутствующих узрят Царствие небесное. И не говорите, что оно внутри нас. Слушатели понимали Его буквально. Вы приводите исполнившиеся пророчества и забываете об остальном. Не следует забывать: все жаждут, чтобы пророчество сбылось. Но представьте себе, что ваш Бог – всесильный, вездесущий и сочувствующий людям – действительно захотел оставить памятку грядущим поколениям, скажем сделать так, чтобы отдаленные потомки Моисея не усомнились в существовании Господа. Это же так легко, тривиально. Какая‑нибудь пара загадочных фраз и строгая заповедь – хранить их без изменений…
Джосс почти незаметно наклонился вперед.
– Ну например…
– Например, «Солнце – это звезда», или «Марс – красно‑бурая пыльная пустыня с вулканами, подобная Синаю», или… позвольте мне прикинуть. – Она быстро набросала несколько цифр. – «Земля в миллион миллионов миллионов миллионов раз тяжелее ребенка». Или – мне кажется, вас обоих смущает специальная теория относительности, хотя она, правда, ежедневно находит подтверждение в ускорителях частиц, космические лучи тоже подтверждают ее, – это могли быть буквально несколько слов: «Не существует предпочтительной системы отсчета». Или даже: «Да не будешь странствовать быстрее света». Словом, что угодно, о чем люди не могли знать три тысячи лет назад.
– Ну а что еще вы могли бы предложить?
– Да, таких положений бесконечное множество… по крайней мере не меньше одного на каждый закон физики. Ну скажем: «В каждом камне заключены свет и тепло», или даже: «Земля следует двум, магнит – трем», – я имею в виду, что сила тяготения обратно пропорциональна квадрату расстояния, а сила взаимодействия магнитных диполей обратно пропорциональна его кубу. Если перейти к биологии, – она кивнула в сторону дер Хиира, молчавшего, словно при исполнении обета, – суть жизни определяется переплетением двух лент.
– Интересный пример, – заметил Джосс. – Вы имеете в виду, конечно, ДНК. А помните символ медицины? Скажем, у армейских врачей на воротнике. Он зовется «кадуцей». Это две сплетенные змеи. Кусочек двойной спирали. С древних времен он был символом сохранения жизни. Не тот ли это знак, который вы ищете?
– Ну мне казалось, что там геликоид, а не спираль. В разных сказках столько пророчеств и символов, что некоторые из них могут быть научно истолкованы даже случайно. Впрочем, я не могу отрицать подобной возможности. Не исключено, что вы правы. Может быть, именно кадуцей и есть знак, данный нам Богом. Но ведь это вовсе не христианский символ, прочие современные религии тоже не пользуются им. Сомневаюсь, что вы станете утверждать или доказывать, что боги общались лишь с древними греками. Словом, я хочу сказать, что если бы Господь действительно хотел поведать нам нечто, не выходя за пределы священных писаний, то Он мог бы и получше справиться с этим делом. Ведь Он не обязан был ограничиваться только словами? Почему вокруг Земли не обращается колоссальное распятие? Почему текст десяти заповедей не врезан в поверхность Луны? Почему в Библии Бог повсюду, а в жизни Его не разыщешь?
Джосс явно готов был возразить, лицо его отражало безмятежный покой, но поток слов Элли трудно было остановить… должно быть, он просто посчитал это невежливым.
– И еще, почему вы решили, что Господь нас оставил? В то, что по вторникам Он беседовал с пророками и патриархами, вы верите. По‑вашему, Бог всемогущ и всеведущ. Что тогда мешает Ему прямо и недвусмысленно изъявить свою волю каждому поколению, ну хотя бы однажды? Так ведь, друзья? Почему же мы не видим Его?
– А вот я вижу, – с огромным воодушевлением отозвался Ренкин. – Он повсюду. Наши молитвы не остаются без ответа. И в нашей стране десятки миллионов людей пережили второе рождение, узрев славу Божию. Библия разговаривает с нами столь же прямо и недвусмысленно, как и во времена Моисея и Иисуса.
– Не надо. Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду. Где сейчас ваши пылающие кущи, где столбы огня, почему величественный голос с небес не говорит нам «Аз есмь сущий»? Зачем Господу проявлять себя столь скучно и незаметно, если Он может просто и ясно показать нам, что существует.
– Голос с небес вы‑то как раз и обнаружили, – непринужденно заметил Джосс, когда Элли умолкла, чтобы перевести дух. Он не отводил от нее глаз.
Ренкин мгновенно подхватил идею.
– Именно. Я тоже хотел об этом сказать. У Авраама и Моисея не было радиотелескопов, как же они смогли бы понять Бога, если бы Господь решил общаться с ними с помощью частотной модуляции? Быть может, это Бог по‑новому обращается к нам и допускает новое толкование. Или же это не Бог, а…
– Да, Сатана… Я слыхала об этом. Это же просто безумие! Не повторяйте, если вы в своем уме. Почему вы решили, что мы получили послание от вашего Бога и что мы слышим голос Господень? Где это сказано, чтобы Бог отвечал на молитву, повторяя ее?
– Извините, нацистская хроника – не молитва, – отозвался Джосс. – Вы же сами утверждаете, что таким образом он привлекает наше внимание.
– Тогда почему Бог вдруг решил обратиться к ученым? Почему не к проповедникам вроде вас?
– Со мной Господь говорит постоянно, – Ренкин ткнул себя в грудь указательным пальцем. – И с преподобным Джоссом. И Господь говорит нам, что грядет Откровение. Близок и Судный день, грешники будут осуждены, избранные вознесутся на небеса…
– А Господь не сказал вам, что обратится к человечеству на радиочастотах? Может быть, ваши переговоры с Господом где‑нибудь зарегистрированы, и можно проверить, что там у вас было на самом деле? Или придется верить вам только на слово? И почему только Господь обратился к нам, радиоастрономам, а не к вам, не к священнической братии? И разве не странно, что, впервые обратившись к людям за последние две тысячи лет, Господь избрал простые числа… Адольфа Гитлера и Олимпийские игры 1936 года? У такого Бога, должно быть, гипертрофированное чувство юмора.
– Мой Бог может испытывать все и обладать любыми чувствами…
При первом же намеке на конфликт дер Хиир встрепенулся.
– Быть может, мне следует напомнить, зачем мы собрались здесь?
Все, грядет Кен‑миротворец, подумала Элли. Отвагу он проявляет, если не отвечает за последствия. Зато на словах храбр… наедине с нею. Но в научной политике, особенно как представитель президента, он постоянно выказывает непревзойденную гибкость, а если необходимо, пойдет на компромисс даже с Дьяволом. Она осеклась, подметив невольный теологизм.
– Речь не об этом, – она словно бы не заметила вмешательства дер Хиира. – Если сигнал посылает нам Бог, почему же он исходит только из одной точки на небе, к тому же расположенной рядом с одной из самых ярких и близких к нам звезд? Почему же радиоволны не приходят к нам отовсюду, со всего небосклона, подобно космическому фоновому излучению? Сигнал, исходящий от одной звезды, легче истолковать как действия иной цивилизации. Вот если бы сигнал шел со всего небосклона… Тогда можно было бы говорить, что он от вашего Бога.
– Стоит Ему пожелать, и сигнал будет исходить из дыры в заду Малой Медведицы, – Ренкин заметно побагровел. – Прошу прощения, но вы просто достали меня. Бог может все!
– Вы, мистер Ренкин, стремитесь объяснять с помощью Бога все непонятное. И все тайны Вселенной для вас объясняются Богом, все загадки, бросающие вызов нашему разуму. Это так просто – отключить собственный ум и твердить: все сотворил Господь.
– Мэм, я приехал сюда не за тем, чтобы выслушивать оскорбления…
– Ах, вы приехали, а я‑то думала, что здесь ваше логово.
– Мэм… – Ренкин собирался что‑то сказать, но передумал. Глубоко вздохнув, он продолжил: – Мы с вами живем в христианской стране, и христиане обладают истинным пониманием Бога, а потому на нас возложена священная обязанность убедиться, чтобы святые слова Господа понимались…
– Я тоже христианка, но какое вы имеете право делать заявление от моего лица? Вы погрязли в суевериях, не изменившихся с пятого века. Но с тех пор человечество пережило и эпоху Возрождения, и эпоху Просвещения. Вы, наверное, и не слыхали об этом?
Джосс и дер Хиир даже привстали.
– Пожалуйста, – попросил Кен, не отводя глаз от Элли. – Едва ли мы сумеем выполнить просьбу президента, если не будем придерживаться повестки дня.
– Хорошо, вы же хотели «откровенного обмена мнениями».
– Уже полдень, – заметил Джосс, – не сделать ли нам небольшой перерыв, чтобы перекусить?
Оказавшись за пределами конференц‑зала, Элли подошла к оградке вокруг маятника Фуко и торопливо зашептала дер Хииру:
– Я просто хотела выбить из него это самонадеянное всезнайство, эти претензии на ложную святость.
– Ну зачем это, Элли? С него довольно собственного невежества и заблуждений!
– Да, почему он не может заткнуться? Он же совращает миллионы…
– Милая, он думает о тебе то же самое.
Вернувшись с дер Хииром в зал после ленча, Элли сразу же заметила, что Ренкин приуныл, а первым заговорил Джосс, державшийся весьма бодро и приветливо, явно не только из одной любезности.
– Доктор Эрроуэй, – начал он. – Я понимаю, что вам не терпится ознакомить нас с вашими открытиями и прибыли вы сюда не для теологических диспутов. Но прошу вас еще чуточку потерпеть. У вас колкий язык. Просто не припомню, чтобы брату Ренкину случалось так волноваться на диспутах.
Он мельком глянул на коллегу: расстегнув воротник и распустив галстук, тот пальцем водил по желтой коже портфеля.
– Меня заинтересовало кое‑что из ваших сегодняшних высказываний. Вы назвали себя христианкой, но тогда позвольте спросить, как же возможно такое?
– Ну, знаете, таких вопросов не было в той анкете, на которую я отвечала перед тем, как меня произвели в директора обсерватории «Аргус». Я считаю себя христианкой потому, что Иисус Христос, на мой взгляд, был самым замечательным из исторических персонажей. По‑моему, Нагорная проповедь является высочайшим достижением мысли во всей истории человечества, более совершенной речи просто не сочинить. И только христианская мысль «возлюби врага своего» открывает для нас перспективу решения проблемы ядерной войны. Мне бы хотелось, чтобы Христос оказался сейчас среди нас. Одно присутствие его благотворно воздействовало бы на всех людей планеты. Но я вижу в нем только человека. Великого, отважного… ясно видевшего всю неприглядную правду. И считаю, что он не был Богом, или сыном Бога, или даже его внучатым племянником.
– Ну вы просто не хотите поверить в Бога, – констатировал Джосс. – И не веря в Бога, надеетесь считаться христианкой. А теперь спрошу вас коротко и прямо: верите ли вы в Бога?
– Странная формулировка. Отрицательный ответ можно понять двояко: или я уверена в том, что Бог не существует, или я не уверена в том, что Он существует. Но это весьма отличные друг от друга утверждения.
– А так ли уж велика разница, доктор Эрроуэй? Вас можно называть доктором? Как ученый вы верите в принцип «бритвы Оккама», так ведь? И из двух версий объяснения одного и того же факта следует выбирать простейшую. Вы говорите, что этот принцип подтверждается всей историей науки. Тогда, если вы всерьез сомневаетесь в том, существует ли Бог – с вашей точки зрения, эти сомнения достаточно обоснованы и не позволяют вам присоединиться к верующим, – значит, вы способны представить себе мир без Бога, такой мир, где Он не присутствует во всей повседневной жизни, мир, в котором люди умирают, не зная Бога, мир, где нет воздаяния, где нет награды. Все святые, все пророки, все верующие, с вашей точки зрения, пустомели и простофили. Так сказать, жертвы самообмана. В подобном мире наше существование на Земле не имеет никакой цели и смысла… Так, просто атомы сталкиваются – вот и все. Даже когда эти атомы находятся внутри человеческого существа. Мне подобный мир кажется бесчеловечным и отвратительным. Я не хочу жить в таком мире. Но если вы действительно можете вообразить его, зачем же колебаться? Зачем придерживаться середины? Если вы и так верите во все это, не проще ли сказать: Бога нет? Вы изменяете принципу «бритвы Оккама». И, по‑моему, все это чистый треп. Как может истинный ученый быть даже агностиком, если он в состоянии представить себе мир без Бога? Да вам же ничего другого просто не остается – вы вынуждены быть атеистами.