(1920 год)
Понимающий задачу
В роте, взводе и звене
Не потерпит неудачу
В жарком деле, на войне.
(Из военной песни).
После смерти своего начальника, генерал-майора Семенченкова, Атаманское военное училище, в составе двух сотен, вышедших из Новочеркасска, было сведено с Донским военным училищем, сформированным окончательно уже в Евпатории, в Донской Пластунский юнкерский полк, командованием коим принял генерал-майор Максимов.
Чередуя занятия с несением различных служебных обязанностей, Донской Пластунский юнкерский полк очутился в июле 1920 года в городе Мелитополе. Артиллерийский отдел был откомандирован в Саки.
В один из душных вечеров раздался сигнал тревоги. Перед строем юнкеров, застывшим в полной боевой готовности, генерал-майор Максимов прочитал только что полученную из Штаба Главнокомандующего почто-телеграмму. В ней говорилось, что армия Фрунзе начала переправу через Днепр в районе Каховки с целью захвата Чонгарскаго перешейка и отреза таким образом от Крыма наших корпусов, дравшихся в Таврии. Главнокомандующий приказал Донскому Юнкерскому полку немедленно выступить из Мелитополя и, вместе с корпусом генерала Барбовича, овладеть фланговым ударом Каховской переправой на Днепре. Генерал Слащев, ожидая подхода генерала Барбовича, должен был со своей пехотой принять удар сорокатысячной армии Фрунзе и оттягивать ее на Перекопские позиции. По занятии Каховки группой генерала Барбовича, генерал Слащев должен был сбить противника и гнать его к северу. Таким образом, вся армия Фрунзе “казалась бы взятой в мешок на Каховском плацдарме.
Юнкера разместились на крестьянских подводах и тронулись в путь. Сейчас же налетела большая гроза и бушевала почти всю ночь. С утра снова стало жарко. От беспрерывного движения и полного отсутствия воды стала мучить жажда. Юнкера поддерживали себя и лошадей арбузами. Степь лежала вокруг ровная, безлюдная и раскаленная солнцем. Наконец была назначена остановка, в большой слободе. Она уже была занята подошедшими частями генерала Барбовича.
|
|
На рассвете, во всех концов слободы послышался сигнал сбора. Войска выступали дальше. По улицам медленно проходил в конном строю хор трубачей дивизии Барбовича и играл незабвенный сигнал:
"Всадники-други, в поход собирайтесь,
Радостный звук вас ко славе зовет..."
Солнце подымалось веселое, на розовом востоке. Вдруг, где-то высоко, в нежно-голубом небе послышался звук мотора, К слободе приближался медленной светлой точкой аэроплан. Он, видимо, внимательно рассматривал местность. Скрыть от него наше передвижение в открытой степи было, конечно, невозможно, поэтому части продолжали путь, вытягиваясь длинной колонной по дороге. Где-то слышались одиночные выстрелы из винтовок. Истребитель, описав небольшую, дугу, взял направление вдоль дороги и пролетел над нами.
— Проклятый, подсчитывает наши силы... Чего доброго еще польет из пулемета или хватит по нас бомбами... — заметал кто-то из юнкеров.
Действительно, немного спустя над головой послышался свист приближавшейся бомбы. Она разорвалась невдалеке от дороги, за нею грянули и другие разрывы. Аэроплан стал набирать ходу и, оставив нашу колонну, быстро исчез из виду.
— Теперь держись, — говорили юнкера, — через четверть часа большевики будут знать все о нашем движении.
|
|
Настроение становилось напряженным и тревожным. Около полудня, впереди и немного влево от дороги, стали слышаться глухие орудийные выстрелы. По мере нашего продвижения, они становились яснее. Мы подходили уже к зоне боя. Гул орудий начал доноситься и справа. Вдруг колонна замялась: впереди что-то происходило. На горизонте, около дороги, появились черные столбы разрывов. Кто-то сказал, что тяжелая артиллерия красных, стрелявшая с высокого берега Днепра в сторону Перекопа, теперь переносит огонь на нас. Видимо, мы подошли уже к пристрелянным рубежам, а летчик оповестил свое командование о появлении нас в степи.
Чем ближе мы подходили к шедшему впереди бою, тем метче ложились снаряды красных. Уже были попадания. Стали продвигаться небольшими группами, проходя вскачь наиболее опасные места. Легкая возвышенность еще скрывала от взора происходившее на равнине Днепра. Пули роями уже проходили над годовой. Сзади, справа, подходили на рысях эскадроны кавалерии Барбовича. Впереди них, на пиках трепетали кирасирские флюгера. И вот, с возвышенности сразу открылся весь бой: менее чем в версте от нас, медленно, отходил крайний левый фланг красных и отстреливался на ходу от наседавшей на него слащевской пехоты. Впереди намечалась лента Днепра, над нею ровный высокий берег, ближе к нам тополя Любимовки и Каховки. Рядом, обходя нашу колонну, на дороге выравнивалась галопом конница. Схватив момент, она перешла в карьер и бросилась на красных.
— Вторая Донская дивизия... Дивизия скорой помощи! — пронеслось у юнкеров. — Смотрите, это, кажется сам Чапчиков впереди...
|
|
Как оказалось потом, эта блестящая атака окончилась полной неудачей. Красные успели построить карэ и залпами в упор отбили ее. Казаки, понеся тяжелые потери, были принуждены повернуть обратно, Цепи красных благополучно прошли рядом с ними и исчезли под прикрытием Каховских позиций и батарей.
Вторая сотня Атаманского военного училища, где я был взводным портупей-юнкером, рассыпалась в цепь и пошла к Днепру. Сухая жара была нестерпима. Жажда мучила всех, но нигде не было ни капли воды. На ходу от солнечного удара начали падать или выходить из строя юнкера, Оставшиеся смыкали цепь и шли дальше. Нас обстреливали, но потерь еще не было. Неожиданно, со стороны, появилась бочка с водою. Юнкера мгновенно окружили ее. Неизвестно, что произошло бы вокруг этой бочки, если бы не капитан Терлецкий, ставший около нее с наганом в руке. Мгновенно образовалась очередь — каждый юнкер полупил кружку свежей воды.
Был уже вечер. Не дойдя до Каховки, мы остановились. Общего положения никто, как это всегда бывает, не понимал, и только когда сотни отошли назад в небольшой хуторок, стоявший на тракте из Армянска в Каховку, дошел слух, что план, задуманный генералом Врангелем, был сорван генералом Слащвым. Говорили, что Слащев, уверенный в своей дивизии, решил разгромить красных сам, не дожидаясь захвата переправы у Каховки генералом Барбовичем. Большевики, своевременно оповещенные воздушной разведкой о подходе белых с востока к Днепру, разгадали маневр нашего командования. Красные бросили Перекопское направление и стали быстро отступать к Каховке. В результате вся армия Фрунзе, в полном порядке, вышла из готовившегося ей окружения, буквально на наших глазах.
Наступила томительная пора ожидания. Фронт установился где-то недалеко от хуторка. За линией ближнего горизонта, скрывавшей от взора долину Днепра, все время гремели орудийные выстрелы и доносилась перестрелка. Изредка, ближе к хуторку, разрывались снаряды тяжелой артиллерии противника. Было голодно. Юнкера собирали в поле недозревшую кукурузу, пшеницу и ели их. Жара стояла такая же сухая и нестерпимая. Воду пили грязную, перемешанную с глиной, из единственного колодца. Около него день и ночь толпились люди и лошади.
Как-то утром в небе появился неприятельский аэроплан. Наши трехдюймовки начали обстреливать его, но шрапнели рвались неудачно, и аэроплан с большой высоты продолжал спокойно свою рекогносцировку, кружась над хуторком. Потом послышался звук падающей бомбы, за ним другой... В поле, в стороне полевого госпиталя, взметнулись разрывы.
—Попал... прямо в перевязочный пункт! — крякнул старый казак. Действительно, на перевязочной пункте была заметна суматоха.
В ото время, на дорогу, около колодца, выбежал солдат и стал быстро копать яму. Потом он убежал и вернулся с осью от телеги.. Укрепив ее в яме, солдат положил сверху колесо и с улыбкой крутнул его.
— Готовя, господин поручик! — крикнул он в сторону.
Из соседнего двора появился пехотный поручик в очках с маленькой пушкой в руках. Это была 40-миллнметровка Гочкиса. Солдат и офицер быстро приладили пушку к колесу. Поручик присел и, поворачивая колесо, начал нащупывать истребителя. Еще несколько мгновений, и грянул выстрел. Снаряд разорвался рядом с аэропланом, маленьким белым облачком. В несколько минут азроплан оказался окруженным разрывами из этой пушки Гочкиса. В конце концов, истребитель бросился в одну сторону, потом в другую, не выдержал и, круто повернув обратно, стал удаляться к Днепру.
— Браво! — крикнули юнкера близорукому поручику,
— Ишь ты... Хороша русская голова... здорово придумал господин офицер, — пощипывая бородку, добавил старый казак, стоявший с лошадьми у колодца.
Бой шел беспрерывно по всей Каховской равнине. В один из этих дней наша сотня была вызвана на позицию. Полуденная жара начинала спадать. Выйдя по дороге из хуторка в сторону Каховки, мы вскоре же попали в полосу боя. Продвигаясь несколькими цепями к противнику, мы укрывались за небольшой складкой местности. Пули проходили пока высоко. Артиллерия красных еще не заметила нас. Цепи шли хорошо и поддерживали равнение. Командир сотни, капитан Жуковский, шел невдалеке от меня. В легкой мгле приближавшегося вечера его смуглое лицо, обрамленное черными вьющимися волосами, и светлые глаза как-то странно поразили меня, — словно на нем легла какая-то особая тень...
С возвышенности впереди открылась Каховская равнина. Мы вышли вправо в одну цепь, упираясь левым флагом в Каховский шлях. С другой стороны от него была расположена первая сотня нашего училища. Сотня капитана Жуковского залегла вдоль небольшой проселочной дороги, подходившей почти под прямым углом к шляху. Невдалеке оказалась батарея. Через наши головы она пристреливалась по красным. Большевики отвечали, но снаряды рвались далеко позади. Ружейный обстрел шел оживленно справа и слева. Мой сменный по Новочеркасску офицер, штабс-капитан Пименов приказал окопаться. В это время с батареи прибежал ординарец. Увидев штабс-капитана Пименова, он передал ему:
— Командир батареи требует, чтобы юнкеров убрали с дороги. Дорога пристреляна красными. Они нащупывают батарею... — и он убежал обратно.
Артиллерийский огонь красных учащался. На дороге, шагах в тридцати, кучка юнкеров, сидя на корточках, налаживала пулемет. Передо мною лежал юнкер Фомин. Подняв голову, он с любопытством смотрел вперед.
— Ваня, — успел я крикнуть ему, — опусти голову и окопайся! — К нам подходил веер пулемета. В тот же момент за Днепром бухнули две пушки.
— Пулеметчики, ложись! — бросил я вправо. По сверлящему, между бровей, звуку приближавшихся снарядов было ясно, что они были предназначены нам. И сейчас же грохнуло рядом, впереди, почти в тот же момент справа. Перед глазами взметнулась высоко черная: завеса... Сбросив с себя землю и ощупав тело, я взглянул перед.собой, — Фомин, совершенно черный от грязи и дыма, смотрел на меня; справа на месте пулемета было пусто. Я бросился туда. На дороге, в разных позах, лежали раненые юнкера. Первый вскочил юнкер Минаев. Узнав меня, он закружился на месте и застонал.
— Я убит, господин портупей-юнкер... Жжет... Не могу больше...
На лбу у него была большая шишка — раскаленный осколок гранаты как-то необычайно скользнул по его голове и застрял под кожей.
— Передать по цепи — санитаров на правый фланг второй сотни...
Потом с земли поднялся и бросился ко мне юнкер Табунщиков. Он зажимал рукою шею под ухом. Между пальцами била несколькими фонтанами кровь из перебитой сонной артерии. Юнкер Рубанов, получивший несколько десятков осколков, лежал без сознания. Тут же тяжело дышал окровавленный Янюшкин. Рядом с ним, в пыли, я подобрал половинку его перебитой коленной чашки. Сестра Наташа, в белом халате, не взирая на огонь, быстро появилась в цепи. Раненых погрузили и отправили в тыл. После этого сотню подняли и перевели вперед, под прикрытие еще несжатого кукурузного поля.
Некоторое время спустя, штабс-капитан Пименов указал немного впереди и справа маленький бугорок. Его отделяла от моего взвода лощина, шедшая прямо к противнику, шириною в несколько сот шагов.
— На этом бугре, — сказал Пименов, — стоит пулемет Слащевской дивизии. Он слишком выдвинулся вперед и оказался без всякого прикрытия. Большевики сильно обстреливают его и все, что появляется в лощине. Красные совсем близко. Вы переведете ваш взвод одиночным порядком в распоряжение командующего офицера, пока вас не отзовут. С Богом!
Объяснив моим юнкерам задачу, я махнул первому:
— Полным ходом, пошел!
Юнкер бросился бегом по скату лощины. Как только он оказался на дне ее, со стороны большевиков застрочил пулемет, и выстрелили две пушки. Юнкер благополучно добежал до противоположного края лощины и укрылся за бугорком.
— Следующий...
Поодиночке, юнкера скатывались и перебегали страшную лощину. По каждому из них красные проводили пулеметную очередь и посылали две гранаты. Дошла очередь до Трунева. Он успел недавно потерять фуражку и защитный френч. В белой рубашке, он представлял собою очень заметную цель, и я боялся за него. Трунев начал спускаться вниз. Сейчас же пулемет красных открыл по нем огонь. Пули под ногами Трунева рисовали светлую ленту пыли.
— Беги! — крикнул я ежу, но Трунев продолжал идти спокойно, рассматривая красных прищуренными на солнце глазами. Посередине лощины он остановился и посмотрел в мою сторону.
— В чем дело? — донесся его возмущенный голос.
Со стороны красных грянули две пушки. У меня захватило дыхание... Снаряды разорвались одновременно, рядом с Труневым. Когда разошлись дым и пыль, Трунев оказался стоящим на месте и смотрящим на меня.
— Дурак! — крикнул я ему и махнул рукой.
За бугорком я нашел весь мой взвод. Явившись к поручику, командовавшему пулеметом, я остался с ним до темноты. Этот был тот самый офицер, который накануне так удачно отогнал истребителя красных из своей маленькой пушки Гочкиса, гениально прилаженной к простому крестьянскому колесу. Много, позже, в темноте, наш взвод был отозван. Мы присоединились к сотне. Смертельно хотелось есть, но под рукой ничего, кроме сырой кукурузы и колосьев пшеницы, не было. Откуда-то в цепи появились арбузы. Оказывается, юнкера открыли их в большой скирде, находившейся позади, в поле. От голода и жажды юнкера набрасывались на принесенные арбузы. Но это быстро прекратилось. Снаряд красных случайно попал в скирду и поджег ее. На фоне пламени силуэты юнкеров были замечены противником, который сразу усилил огонь. Так прошла вся ночь. Из полевого охранения доносили, что разговоры красных слышны очень отчетливо.
Наступал рассвет. Кто-то сообщил по цепи новость: одна из частей, расположенных правее нас, без всякого разрешения, отошла, ночью версты на полторы назад, обнажив таким образом фронт. К счастью, большевики заметили это только на восходе солнца. Быстро, по всему фронту, оживилась перестрелка. Потом заработала артиллерия красных и стала очень метко забрасывать нас снарядами. К счастью, довольно много их не разрывалось. Нависла угроза обхода через прорыв. Вторая сотня Атаманского училища начала отход. Большевики усилили огонь и повели наступление. Мы отходили в порядке, отстреливаясь. Навстречу подходила сменявшая нас пехота Слащева. Она шла, в контратаку. Я невольно залюбовался этими людьми. Они шли совершенно спокойно, на очень больших интервалах, покуривая, перекидываясь словами, постреливая вперед. Пройдя нас, они начали затягивать прорыв справа. Красные сразу перенесли весь огонь на них.
Вернувшись на хуторок, мы поели из походной кухни и разошлись отдыхать, не обращая внимания на звуки боя.
Как и в предыдущие дни на хуторе было очень оживленно. Говорили, что большевиков выбить теперь из Каховки невозможно, что по всей линии фронта, идут напряженные бои, что скоро придет на помощь пехота Кутепова. С нами на фронте был неразлучно помощник Начальника Училища, блестящий боевой генерального штаба генерал Попов. В моей сотне в строю оставался из офицерского состава один штабс-капитан Пименов. Остальные были переранены. Выбыл также из строя, за ранениями, ряд юнкеров.
2 августа (15-го по новому стилю) юнкера узнали, что пехота Слащева пойдет в наступление. Часам к трем дня огонь красных стал усиливаться. С окраины хуторка мы наблюдали за происходящим. Разрывы снарядов постепенно заволокли степь однообразной бело-бурой полосой. Кое-где среди нее взметывались к небу высокие черные столбы тяжелых снарядов. Даль наполнилась гудением, звуками разрывов. Земля ровно и глухо дрожала. Рядом крикнули:
— Пошли... Наша пехота идет в атаку!
На горизонте сразу обозначились маленькие темные фигурки. Они исчезали в дыму разрывов, скрывались и медленно удалялись от нас. Через некоторое время они скрылись за горизонтом. Артиллерийский огонь большевиков отодвинулся тоже. Проходили томительные минуты. Мы ждали утешительных вестей с линии боя. Вдруг завеса артиллерийского огня снова “тала вырастать над горизонтом. В небе появился вражеский аэроплан. Бой откатился на линию ближнего горизонта. Огонь то замедлялся, то вспыхивал с необычайным ожесточением. Цепи Слащевской пехоты заметно мялись на месте. Степь грозно загудела и задрожала. Слащевская пехота, покрытая пеленой разрывов, отходила назад.
На хуторке началось движение. Полевой госпиталь оживился. Оттуда вытягивались уже к шляху подводы с ранеными. Над отходившими цепями то здесь, то там разрывалась пристрелочная шрапнель в два облачка, — бело-зеленое или бело-красное. И сразу после этого нарастал огонь красных батарей. Вой медленно приближался, в хуторку. Уже отчетливо доносились звук пулеметов и беглая ружейная стрельба. Потом в поле показались крупные точки наших отступавших батарей. Вся линия фронта перед нами шла назад. Быстро пробежал приказ:
— Тревога... Юнкера в ружье!
В номерном порядке сотен — Атаманское Военное Училище, за ним Донское, стали выходить из хуторка, навстречу отступающим. В поле первая сотня юнкеров-атаманцев рассыпалась в цепь. Двести шагов спустя, наша сотня сделала то же перестроение. Подравниваясь, с винтовкой на ремень, пошли более свободно вперед. На высокой скирде справа мы узнали генерал-лейтенанта Попова. Он опустил бинокль и взял под козырек проходившему в бой училищу. Стали попадаться раненые. Одних несли, другие отходили сами. Большевики вскоре заметили нас — по цепям начался обстрел дальнобойной артиллерии. Воздух наполнился свистом и жужжанием пуль.
Мы встретились с конной батареей. Её командир крикнул издали:
— Какая часть?
Ему ответили:
— Атаманское Военное Училище.
Командир остановил отступавшую батарею. Он стоял с нею и, высоко подняв руку, осенял широким крестом проходившие цепи юнкеров. Немного погодя, обернувшись, я увидел, что батарея поворачивает обратно. Она пошла тоже вперед за юнкерами.
Вскоре огонь накрыл нас по всему фронту. Наконец мы дошли до частей Слащевской дивизии и стали пропускать их через себя. Какие это были герои! Они шли шагах в пятидесяти друг от друга, останавливались, целились, выпускали обойму, потом на ходу перезаряжали винтовки и шли медленно дальше. Они нам сказали, что впереди никого из наших частей больше нет. Есть прорыв, не меньше версты по фронту, большевики наседают, стреляют очень сосредоточенно и метко. Впереди открылся пологий спуск. Наши цепи, не стреляя, сближались с красными. Стали выбывать из строя раненые юнкера. Огонь противника сосредоточился на наших цепях. Земля и воздух были насыщены потоком льющейся и разрывающейся стали. Пыль от пуль пулеметов пробегала под ногами трепещущей лентой.
Головную, первую сотню вел войсковой старшина Кочетов. Продвинувшись вперед до последней меры возможности, он положил своих юнкеров. За первой сотней залегли и наши. Затем, перебежками по звеньям, начали приближаться к красным. Кочетов не ложился и рассматривал красных в бинокль. Наша сотня затягивала прорыв вправо и выходила на линию первой сотни. Мой взвод очутился в стыке с правым флангом первой сотни, куда перешел Кочетов.
В это время через наши головы загудели первые снаряды батарей, открывших огонь по красным. Юнкера, по команде, открыли беглый огонь по противнику. Быстро входили в действие наши пулеметы.
Какой-то аэроплан пролетал низко над цепями. Бой дошел до высшей степени напряжения. Мне крикнули из взвода:
— Господин портупей-юнкер, патроны кончаются!..
— Кто за патронами от нашего взвода? — спросил я.
Мне назвали фамилию юнкера. Оказалось, что он, выбившись из сил, отстал где-то позади. Кто-то сказал, что заметил его с патронными ящиками в одной из воронок от снаряда. Делать было нечего. Несмотря на убийственно-сильный огонь, пришлось разыскивать самому этого нерадивого юнкера. Передав командование взводом моему заместителю, я начал шарить по всему полю и, шагах в ста позади, нашел юнкера с патронами. Крепко обругав его, я поднес с ним ящики с патронами в цепь.
Подходил критический момент боя. Из сотни Кочетова и из нашей несколько юнкеров бросились вперед с криком "ура". Кочетов их остановил и вернул в цепь. Потом он подозвал меня. Не опуская бинокля от глаз, Кочетов приказал мне:
— Передать по цепи: взводным портупей-юнкерам принять командование своими взводами... По отступающему противнику... стрельба по-взводно... залпами... с колена...
Я поднял свой взвод и поставил на колено. Сам стал на фланге, слушая Кочетова.
— Прицел шесть! — бросил Кочетов.
Я передал прицел и, не дожидаясь дальнейшего, скомандовал своим юнкерам:
— Взвод... пли! Взвод... пли!
Взвод полыхнул огнем. Следующее взводы тоже начали залпами расстреливать отходящих красных. Слева гремели залпы всей первой сотни.
— Переменить прицел, — скомандовал Кочетов, — прицел восемь.
И снова я поднимал фуражку и опускал ее:
— Взвод... пли! Взвод... пли!
В пологой лощине, лежавшей перед нами, показались бегущие назад фигурки красных. К ним подскакивали всадники, размахивая чем-то в воздухе.
— Это их комиссары загоняют обратно, — сказал мой сосед-юнкер.
Несколько пулеметов прикрывали бегство большевиков. Один из них был особенно неприятен. Каждый раз, когда его веер подходил к нам, пули ложились необыкновенно точно. Мы стреляли уже в одиночку, выбирая каждый себе свою, мишень. Огонь со стороны красных, кроме пулеметов, быстро затихал. Солнце склонялось низко. Начинался закат.
К цепи юнкеров подскакала карьером тачанка. В ней сидел ставший нашим общим любимцем поручик слащевской пехоты. С ним был тот же верный солдат и на заднем сиденье тачанки — пушка Гочкиса. Он быстро окинул взором равнину и спросил:
— Перед вали есть пулемет? Покажите мне его точно.
Ему стали объяснять, где находится пулемет красных. Поручик долго разглядывал местность через свои большие очки и, наконец, заметил, пулемет. Солдат повернул лошадей. Офицер приложился к пушке и стал наводить, потом дернул за спуск. Пушка рявкнула. Несколько мгновений спустя, на месте тачанки красных появилось облачко. Когда оно разошлось, силуэт тачанки осел. Одна из лошадей билась па земле, и потом, выпутавших из постромок, понеслась в сторону по полю.
— Попал?.— улыбнулся поручик.
— Ура!.. — закричали ему в ответ юнкера.
— Надо искать теперь другой, — сказал он и, сев в повозку, понесся вскачь дальше по фронту, сбивать следующий пулемет.
Бой стихал. Над степью, в розовых лучах заката, медленно расплываясь широким пологом, оседала пыль. Впереди слышались крики брошенных большевиками раненых. Кое-кого из них юнкера подобрали и отправили в тыл. Мы отошли немного назад и выслали сторожевое охранение. Поздно ночью нас сняли с фронта.
В хуторке произвели перекличку. Многих не хватало.
— Спасибо, юнкера, за образцовое ученье! — бросил юнкерам войсковой старшина Кочетов и, получив в ответ бодрое "рады стараться!", распустил строй на отдых.
В нашей сотне был тяжело ранен в живот капитан Жуковский, легко — войсковой старшина Страхов и еще один поручик. Помимо раненых в первый день боя пулеметчиков, выбыли из строя и другие юнкера, среди них юнкер Скрынник, тяжело раненый луней в лоб, вахмистр сотни и другие. В первой сотне оказался раненым в грудь навылет войсковой старшина Сохранов, в ногу — есаул Колышкин, в голову пулей навылет юнкер Ашуркин. Был тяжело искалечен юнкер Никольский, более легко — Михайлов, Номикосов. Общий список раненых был довольно длинный.
На следующий день, ввиду достаточно тяжелых потерь, понесенных училищем в боях под Каховкой, юнкера, по распоряжению Главнокомандующего, были сняты с фронта совсем. Мы отходили в Армянск походным порядком. Вдоль дороги еще виднелись следы недавних боев — неубранные, распухшие трупы красных, разбитые снарядами повозки, убитые лошади. Подходя к Армянску, наша сотня остановилась и выстроила фронт вдоль дороги, пропуская обоз с ранеными.
— Слушай, на-краул! — скомандовал штабс-капитан, Пименов. В последней, медленно идущей повозке лежал без сознания юнкер Скрынник. Рядом с ним был капитан Жуковский. Услышав команду, Жуковский поднял голову, встречаясь глазами со строем. На лице его светилась тихая улыбка... В ту же ночь он скончался в Армянске.
В Бахчисарае, где вторая сотня была оставлена при штабе Училища, мы узнали, что наша атака, закрывшая прорыв под Каховкой в самый безнадежный момент, была высоко отмечена Главным Командованием. От генерала. Врангеля была получена поздравительная телеграмма. Начальнику обоих училищ было предложено представить к наградам наиболее достойных юнкеров. Я был особенно рад — меня представляли одновременно к двум Георгиевским крестам. Увы, этой маленькой радости не было суждено осуществиться: генерал Максимов ответил Главному Командованию, что у него нет более или менее достойных юнкеров. Училище получило общую и высшую Георгиевскую награду. Отдельно были награждены только несколько человек, главным образом очень тяжело раненые юнкера.
Военная быль, 1954 год, №11