Путь по городу также потребовал времени. Элиас и Альберт шли уже второй или даже третий квартал, но не встретили ни единой живой души. А в окружающих домах точно кто-то жил: они не были занесены мусором, никаких разбитых окон, обвалившихся крыш – ничего из того, что мог бы себе вообразить Альберт в своих представлениях о заброшенном городе-призраке.
- Элиас. Я могу спросить тебя?
- Давай.
- Почему никого нет вокруг?
- Ты находишься в Собственном Мире человека. Его энергии пока достаточно, чтобы поддерживать иллюзию жизни вокруг себя, но не во всем окружающем пространстве. Его Мантра пока сохраняет основные места, где он бывал, но не жизнь в них. Сохраняет, кстати, весьма недурно. Тем не менее, если бы мы пошли в противоположную сторону, не будь там воды, ты мог бы наблюдать, что дальше элементы пространства вокруг отсутствуют целыми пластами…
Людей, точнее их проекции, ты скоро увидишь. Они начнут появляться по мере приближения непосредственно к человеку, которого мы ищем.
- Ты сможешь его узнать?
- Даже ты сможешь его узнать. Помимо нас, он здесь единственный живой человек. В нем даже будет небольшое свечение.
Вскоре, действительно стали встречаться люди. Альберт смотрел на них бегло, урывками, но некоторых сумел рассмотреть вполне детально. Назвать кого-либо из них проекцией он бы не решился: вполне обыкновенные люди. Выглядят как люди, двигаются как люди. Цветов в них как будто нет, но и чрезмерной прозрачности тоже нет. В Первичном Мире таких – каждый третий. А самому Альберту и вовсе до такого состояния визуального тела еще нужно было дожить.
Людей становилось больше, Альберт увидел снующие по своим делам машины, и ему стало комфортнее. Кроме того, это означало, что человек, к которому они шли, был уже где-то недалеко.
На оживленной улице Элиас внезапно свернул и прошел через высокие кованые ворота, за которыми находился длинный трехэтажный особняк. Ворота были настежь открыты. Из особняка то и дело выходили разные люди, кто-то стоял на широком крыльце, кто-то уходил. Одновременно приходили новые люди. В особняке горели все окна, дорожка к крыльцу и само крыльцо тоже были подсвечены тусклыми старинными фонарями. Это походило на какой-то светский прием, но сам особняк, кажется, не был частным: на воротах и на входе размещались таблички, похожие на расписание или указатели.
Альберт и Элиас, не останавливаясь, прошли внутрь. В холле тоже было много людей, и были окошки, похожие на кассы. На стенах висели фотографии и какие-то списки. Теперь это больше походило на какой-то музей или театр.
- Где мы, - спросил Альберт.
- Это картинная галерея. Когда мы найдем нужного нам человека, разговаривать с ним буду я, ты поздороваешься и будешь стоять рядом. Можешь отойти на пару шагов посмотреть картины, но не дальше. Если он спросит о чем-то именно тебя, ответь коротко, я продолжу.
Элиас прочел что-то на указателе, и повел Альберта за собой к парадной внутренней лестнице. Они поднялись на второй этаж, где начиналась экспозиция. Три зала с различными картинами были пройдены подряд без особого внимания к выставленным экспонатам; наконец, спутники оказались в четвертом зале, где посетителей было на порядок больше, чем в остальных залах.
Альберт мельком оглядел стены зала: вывешенные здесь картины имели другую природу относительно всего, что мог видеть Альберт вокруг. Они были живыми, тогда как именно сейчас, на их фоне, все вокруг казалось безжизненным рисунком с неестественным и натянутым сюжетом. Картины имели свою внутреннюю энергию, в каждой из них жила неопределенная, но вполне ощутимая красота и гармония, вне зависимости от сюжета конкретного произведения. Информация, которую уловил Альберт во время беглого «осмотра», вероятнее всего, не была визуальной. Но времени для более глубокого анализа у него не оказалось.
В углу, противоположном входным дверям, беседовали трое людей. Один из них, тот, что стоял лицом к дверям, и был художником, которого искал Элиас. Альберт выделил его среди присутствующих людей совершенно определенно по тем же признакам, что и картины. Кроме того, художник, как и рассказывал Элиас, имел в себе свечение, тускловатое, но хорошо заметное на контрасте с находящимися рядом фигурами. В восприятии Альберта все встало на свои места: окружающие их люди, все до единого, кроме художника, были именно проекциями. Сейчас разница казалась неоспоримой.
Художник обратил внимание на двух вошедших людей спустя лишь пару секунд после того, как они остановились на пороге, и почти одновременно с тем, как вошедшие заметили его. Он смотрел на вошедших еще пару секунд и улыбнулся так, как будто знал их и давно ожидал.
Альберт не совсем понимал, что происходит. Но все вопросы решил отложить на потом.
Художник что-то сказал стоящим рядом с ним людям и через весь зал направился к вновь подошедшим гостям. Элиас уже улыбался в ответ и сделал шаг навстречу.
- Здравствуйте! – сказал художник, подойдя ближе и все еще улыбаясь, - Вы пришли посмотреть картины?
По растерянной интонации художника стало ясно, что художник не знаком с Элиасом. А судя по тому, как он искал слова, и задал, казалось бы, совершенно беспредметный для картинной галереи вопрос, сам не совсем понимал, с какой целью подошел.
- Здравствуйте, - приветливо протянул Элиас в ответ. – Разумеется. Ваши картины имеют широкую огласку. Такую широкую, что Вы себе и представить не можете.
- Благодарю Вас! Меня, собственно, зовут Виктор.
- Элиас, - представился Элиас, - а это Альберт, мой друг. Виктор, раз уж мы имели возможность так скоро познакомиться, не скрою: пришли мы именно к Вам. С одним предложением… касающимся… Вашего искусства. Вы можете уделить нам время?
Художник слегка утратил энтузиазм: - Да, разумеется. Но Вам известно?.. Я сейчас не продаю картины в частные коллекции.
- Речь не об этом.
- Что ж отлично! Тогда мы можем встретиться после выставки сегодня или… когда Вам удобно?
- Боюсь, мы здесь проездом и вечером вынуждены будет покинуть это место. Поговорить хотелось бы прямо сейчас. Должен Вас уверить, мы прибыли сюда только ради этого разговора.
Элиас сделал короткую паузу и продолжил:
- Жаль отвлекать именно сейчас, но мы все, и Вы в первую очередь, заинтересованы в нашем общении.
Художник застыл на время, не зная, как трактовать такую настойчивость. Потом оглядел других любующихся картинами посетителей, будто пытаясь уловить, чем именно привлекли его внимание эти двое. Снова улыбнулся и сказал: «пойдемте ».
Партия (Вне Сна)
Виктор и двое его гостей прошли по коридору в просторную комнату без людей, выполнявшую, видимо, роль то ли чьего-то кабинета, то ли комнаты для переговоров. Собеседники расположились за длинным столом с массивными резными ножками.
- Виктор, - начал Элиас, - чтобы не тратить лишнего времени, сразу перейду к делу. Ваши картины здесь не понимают. Как вы думаете, почему?
Художник немного отодвинулся в кресле и усмехнулся.
- Мой вопрос совершенно прямой, - продолжил Элиас, – Это не вступление для грубой лести.
- Ну, я бы не был так категоричен… На мои картины есть спрос, мое имя давно известно в определенных кругах, а последнее время мои картины выставляются в крупных галереях. Ваш визит, как я понимаю, есть дополнительное подтверждение того, что мое творчество не остается незамеченным.
- Ваше творчество совершенно точно не остается незамеченным. Но я спрашиваю не об этом. Ваши картины не понимают. Люди не видят в них того, что видите в них Вы. Они не демонстрируют Вам ту реакцию, которую Вы могли бы ожидать. И я спросил Ваше мнение относительно причин этого непонимания.
Теперь художник смутился, в нем появилось напряжение.
- У Вас интересная уверенность в том, что Вы говорите. Я хорошо разбираюсь в людях. И должен признать, что Вы, верно, не блефуете. С чем Вы приехали?
- Виктор, я приехал в том числе задать Вам этот вопрос. И ни в коей мере не хотел смутить Вас. То деловое предложение, которое я могу озвучить Вам, будет зависеть от Вашего собственного понимания Вашего же творчества и его ценности. Поверьте, уникальная щедрость этого предложения оправдывает все глупости и формальности, которыми я интересуюсь.
- Что ж… Вы заслужили откровенности уже одной лишь своей уверенностью… Я не считаю, что мои картины не понимают. Но пусть так. Не знаю, кто мог сказать Вам об этом. Возможно, не все, что я вкладываю в свое искусство, достигает понимания. Даже со стороны ценителей моих картин.
Определенное время я испытывал дискомфорт по этому поводу. Негодование. Расстраивался. Потом перестал. Это все.
Причины, почему мои картины не понимают, как Вы выразились, мне неизвестны.
Итак, в чем заключается Ваше предложение?
- Сформулируем это так: я знаю причину этого непонимания. Но это еще не все. Я могу это понимание обеспечить. И дать Вашему таланту реализоваться полностью.
Художник опешил от такого предложения.
- Элиас. Уверяю Вас, это исключительно самонадеянное предположение. И особенно странно слышать его от Вас, человека, как мне показалось, проницательного. Знаете, почему мы с Вами все еще общаемся?
- Определенно, - в интонации Элиаса появились стальные нотки, речь стала более настойчивой и упрямой, и от того, будто, еще более спокойной, – Вы очень хорошо видите, что к Вам пришли люди, которые резко отличаются от тех, кто Вас окружает. В нас Вы чувствуете жизнь – давно забытые ощущения, нечто из прошлого, невероятно ценное и недостижимое для Вас сейчас. Вы ждали меня очень давно, и сейчас Ваша интуиция кричит Вам, что мой визит и есть разгадка всех тревожащих Вас тайн и вопросов. Разгадка, которая очень давно была Вам недоступна.
Но Вас смутили мои слова. Вы реагируете на них так, как привыкли. Но именно сейчас в этом нет необходимости. Абсолютно. Не тот. Случай.
Альберт решил, что после такого заявления художник должен бы выгнать их, либо уйти сам, громко хлопнув дверью. Либо…
Виктор огляделся по сторонам, пытаясь, видимо, понять, в себе ли он. Потом снова оглядел двух загадочных посетителей. И продолжил разговор уже с другой позиции.
- Пусть так… Последние годы со мной, действительно, живет ощущение, будто люди не улавливают нечто, существующее в моих картинах. Не просто существующее, а что-то очень важное в них. Если не главное.
Я давно хорошо рисую: сколько помню себя, с раннего детства. И уже с этого времени мне хотелось быть лучшим. Я много времени уделял технической части рисования, проще говоря, умению водить кистью, и достиг нужных результатов. Я стал рисовать… отлично. Что и делал долгое время. Долгое время, которое не привело меня ни к чему.
Сейчас это странно, но я довольно поздно понял, что искусство рождается не из движений руки. Овладение инструментом – это только начало.
С какого-то момента я стал внимательнее присматриваться к тем порывам, которые мы называем вдохновением. Лишь они являются истинным и единственным источником искусства. Я начал погружаться в эти порывы, не выключая свой ум. Пытался вызывать их, входить в состояние вдохновения сознательно по своей инициативе. И у меня это стало получаться. Вдохновение привыкло ко мне!
Только тогда мои картины стали интересны. В них появился смысл.
Я брал из этого источника все больше и больше, и чем больше я брал оттуда, тем больше я мог оттуда получить. Я понимал, что кто-то или что-то способствует этому. Информация, которую я черпал, появлялась у меня не случайно. Мне доставляли ее. И я знал и знаю сейчас, что эта информация несет добрую весть окружающим меня людям. Добрую весть…
Я не художник моих картин. Но сейчас я больше, чем художник. И счастлив этим.
Элиас не торопился прерывать Виктора.
Такое положение вещей, правда, слегка сказалось на моем благосостоянии, - усмехнулся Виктор, - по собственной инициативе я утратил право скрывать свои картины от людей. То есть продавать их коллекционерам. Но это к слову. Я знаю, какие мои картины адресованы всем людям, а не отдельным покупателям.
Единственное, что по сей день является для меня загадкой… Глядя на мои картины, люди как будто не видят нарисованного!
Нет, картины явно притягивают внимание, я приобрел определенную известность, и мои полотна собирают зрителей. Но мне, действительно, кажется, что в этих рисунках заложен гораздо более мощный посыл, нежели читают в них зрители. Я не придумал себе этого.
И я спрашиваю себя: если кто-то могущественный диктует мне сюжет моих картин, не должен ли он также позаботиться о том, чтобы заложенная в них информация достигла тех, кому адресована, в полной мере?
Виктор внимательно посмотрел на Элиаса. Элиас сохранял молчание.
Ответ прост, - продолжил Виктор, – Не должен! Он никому ничего не должен. И ему определенно лучше известно, когда и при каких обстоятельствах посыл, заложенный в эти картины, станет доступен многим. Случится ли это завтра. Или после моей смерти. И случится ли вообще.
Лучшее, что я могу делать сейчас, – это продолжать рисовать и сохранять свое творчество в открытом доступе. Причины же такого… ограниченного восприятия моих рисунков окружающими людьми находятся вне моего понимания. Этого понимания я жду. Хотя имею все шансы не дождаться его вовсе.
Впрочем, Ваш визит, видимо, ускорит мое ожидание, не так ли?
Альберт наблюдал за разговором, как завороженный. Это был дуэль двух до остроты трезвомыслящих людей, партия в шахматы, где каждый ход срывал любые иллюзии одну за другой.
- Все правильно. Я не ошибся. Как не ошиблись и Вы. Остались лишь небольшие детали. Если для того, чтобы донести глубокий смысл Ваших шедевров до людей, Вам понадобится сделать нечто большее, чем продолжать рисовать и сохранять открытый доступ к свои картинам, Вы сможете пойти на такой шаг?
- О чем именно идет речь?
- То понимание, которое Вы ждете, может не укладываться в Ваши представления о том, что Вас окружает. Возможно, поэтому Вы еще не получили его. То, что Вы узнаете, если, конечно, согласитесь узнать, лишит Вас всего, что Вам известно, кроме, разве что, самого главного: Вашего вдохновения.
Впрочем, стоит ли об этом? Ведь то, что Вы получите взамен, - несравнимо больше. Вы сможете донести до людей то, что содержат Ваши картины! И как дополнительный бонус, Вы вернете себе ощущение жизни. То, что Вы чувствуете сейчас.
Виктор молчал несколько секунд, то ли продумывая следующих ход, то ли прислушиваясь к себе: не пригрезилось ли ему происходящее.
- Я согласен. Выгода слишком очевидна.
- Что ж. Тогда слушайте, - начал Элиас, но тут же был прерван Виктором:
- Вы так просто расскажете мне, и все?
- А Вы что ожидали?
Виктор неуверенно кивнул в знак того, что готов к продолжению.
- Написанные Вами картины никто здесь не понимает по одной простой причине: понимать их здесь некому.
- Пока не понял метафоры. Вы считаете всех людей в этом городе слишком недалекими для понимания искусства?
- Я считаю, что людей в этом городе, как и в любых других, Вам известных, сейчас трое. И все они находятся в этой комнате.
- А кто там? - Виктор указал рукой на дверь.
- Там те, в ком нет жизни. Нет, и никогда не было…
Разговор длился еще бесконечно долго, так, что Альберт до конца потерял счет времени. Элиас коротко рассказал Виктору, что в том Мире, где он чувствовал себя живым, его давно уже нет. Как нет и многих, с кем Виктор был знаком. Что то место, где они имеют удовольствие беседовать, не более чем размытое отражение Первичного Мира, без людей, животных, жизни и энергии. Рассказал о том, как они с Альбертом шли к этому месту несколько кварталов, но фигуры, которые Виктор считает людьми, стали встречать только на ближайших улицах.
…Виктор совсем недолго спорил, потом молчал. Он выходил за дверь, чтобы увидеть посетителей выставки, возвращался, спорил вновь, снова выходил, и снова молчал. Он оказался раздавлен. Альберт впервые с момента попадания в Первичный Мир почувствовал горечь: художнику было невыносимо тяжело. И, возможно, если бы Виктор имел возможность вернуть все немного назад, так бы и сделал. Однако такой возможности у него не было. Шаг, который так небрежно, почти невзначай, предложил художнику Элиас, поистине был шагом в бездну. И сейчас Виктор падал туда. Одной ногой еще находясь на твердой поверхности, но будучи уже не в силах удержать равновесие.
Элиас рассказал Виктору, что Первичный Мир нуждается в его искусстве, и ему нужно вернуться. Что уже созданные его картины навсегда останутся здесь, но в действительности, все картины, которые Мир должен увидеть, еще им не написаны. Когда Элиас предложил Виктору пойти с ними прямо сейчас, тот мог только смотреть на Элиаса. Без слов и эмоций. Элиас с Альбертом попрощались и оставили художника одного. Перед тем Элиас пообещал ему вернуться через пару дней.