22 января 1945.
1. Иисус вместе с Симоном в Иерусалиме. Они протискиваются сквозь толпу торговцев и скопление осликов, напоминающих уличную процессию, и пока они это делают, Иисус говорит: «Поднимемся в Храм, прежде чем идти в Гефсиманию. Помолимся Отцу в Его Доме».
«Только это, Учитель?»
«Только это. Я не могу задерживаться. Завтра на рассвете – встреча у Рыбных ворот, а если народ станет упорствовать, как Мне тогда освободиться, чтобы идти туда? Хочу увидеть остальных пастухов. Я рассею их, верных пастырей, по всей Палестине, дабы они созвали овец, и те бы узнали Хозяина всего стада хотя бы по имени, так что когда Я буду произносить это имя, они бы понимали, что это Я, Хозяин стада, и приходили бы ко Мне, чтобы быть обласканными».
«Приятно иметь такого Хозяина, как Ты! Овцы будут любить Тебя».
«Овцы… но не козлы… После того, как повидаюсь с Ионой, отправимся в Назарет, а потом в Капернаум. Симон Петр и другие страдают от столь долгой разлуки… Сходим, осчастливим его и осчастливим себя самих. Летняя пора подает нам тот же совет. Ночь создана для отдыха, и крайне мало таких, кто посвящает этот отдых познанию Истины. Человек… о, человек! Он слишком пренебрегает тем, что у него есть душа, думая и заботясь только о своей плоти. Днем солнце нещадно. Оно не даст передвигаться и не даст учить на площадях и на улицах. Оно настолько обессиливает, что делает души сонными, равно как и тела. А значит… пойдем наставлять Моих учеников. Там, в ласковой Галилее, зелень и свежесть воды. 2. Ты когда-нибудь бывал там?»
«Однажды, мимоходом и зимой, в одно из моих тягостных странствований от одного лекаря к другому. Она мне понравилась…»
«О! Она прекрасна! Всегда. И зимой, и – еще больше – в другие времена года. Сейчас, летом, там такие ангельские ночи… Да, кажется, они действительно сотворены для ангельского полета, такие они прозрачные. Озеро… Озеро, в окружении более или менее близких гор, как будто специально создано для разговора о Боге с душами, ищущими Бога. Это кусочек неба, упавший в зелень, но небесная твердь не покинула его, а отражается в нем своими звездами и таким образом умножает их… словно преподнося их Создателю рассыпанными на сапфировой пластине. Оливы опускаются почти до самых вод и изобилуют соловьями. И те тоже воспевают свою хвалу Создателю, который сподобил их жить в этом месте, таком приятном и безмятежном.
А Мой Назарет! Он весь подставлен солнцу, весь зеленый с белым, улыбающийся на фоне двух исполинов Большого и Малого Ермона и подножия из возвышенностей, подпирающих Фавор, подножия из пологих зеленеющих склонов, что возносят навстречу солнцу своего господина, покрытого густыми облаками, но такого прекрасного, когда солнце обнимает его вершину, которая становится тогда словно из розоватого алебастра. В то время как на противоположной стороне – Кармил, и в те часы, когда солнце высоко, он ярко-синий, и все его жилы, мраморные или водные, поросли или луга красуются своими различными оттенками; при первых лучах солнца он – нежно-аметистовый; вечером же это – небесно-лиловый берилл; и он становится единым монолитом из сардоникса, когда луна делает его совсем черным в своем молочно-серебристом свете. А затем, ниже и к югу, плодородный и цветущий ковер Ездрелонской равнины.
И еще… и еще, о, Симон! Там есть один Цветок! Цветок, живущий уединенно, источая чистоту и любовь к Своему Богу и к Своему Сыну! Это Моя Мать. Ты познакомишься с Ней, Симон, и скажешь Мне, есть ли еще на Земле существо в человеческом достоинстве подобное Ей. Она прекрасна, но то, что источает Ее внутренний мир, превосходит все. Даже если бы какой-нибудь нелюдь сорвал бы с Нее все одежды, изуродовал бы Ее и отправил скитаться, Она снова явилась бы Царицей, и в царских одеяниях, потому что Ее святость стала бы Ее мантией и блеском. Всякий вред может причинить Мне этот мир, но все Я прощу этому миру, ибо чтобы прийти сюда и искупить его, Я обрел Ее, смиренную и великую Царицу мира, о которой он не ведает, но ради которой получил Благоденствие и еще больше получит в веках.
Вот мы и у Храма. Мы придерживаемся иудейской формы богослужения. Но истинно говорю тебе, что подлинный Дом Божий, Святой Ковчег – это Ее Сердце, завесой которому служит Ее пречистая плоть, а вышивкой на ней – Ее добродетели».
3. Они входят и идут по первому ярусу. Проходят через портик, направляясь к следующему уровню.
«Учитель, погляди: вон там, среди того скопления людей – Иуда. И еще там присутствуют фарисеи и члены синедриона. Я схожу послушаю, что он говорит. Отпустишь меня?»
«Иди. Буду ждать тебя у Главного Портика».
Симон проворно идет и располагается так, чтобы слышать, но не быть увиденным.
Иуда говорит с большой убежденностью: «…и здесь есть люди, которых все вы знаете и уважаете, и которые могут сказать, кем я был. И тем не менее, говорю вам, Он изменил меня. Я – первый искупленный. Многие из вас почитают Крестителя. Он тоже его чтит и называет его „святым, равным Илии по служению, но еще более великим, чем Илия“. Теперь, если таков Креститель, то Тот, кого Креститель называет „Агнцем Божиим“ и клянется своей святостью, что видел, как Его увенчал Огнь Духа Божия, в то время как голос с Неба провозгласил Его „возлюбленным Сыном Божиим, кого следует слушаться“, может быть только Мессией. Это Он. Клянусь вам. Я не невежда и не глупец. Это Он. Я видел Его в деле и слышал Его слово. И говорю вам: это Он, Мессия. Чудо служит Ему, как какой-нибудь слуга своему господину. Болезни и несчастья отступают, как будто их и не было, и приходят радость и избавление. А сердца изменяются еще сильнее, нежели тела. Вы это видите по мне. Есть ли у вас больные, или заботы, которые ждут облегчения? Если есть, приходите завтра на рассвете к Рыбным воротам. Он будет там и осчастливит вас. А пока, вот, во имя Его, я раздам это пособие бедным».
И Иуда раздает деньги двум калекам и трем слепцам, а напоследок заставляет какую-то старушку взять оставшиеся монеты. 4. Затем распускает народ и остается с Иосифом Аримафейским, Никодимом и еще троими, мне незнакомыми.
«А! теперь все отлично! – восклицает Иуда, – у меня больше ничего нет. И я такой, каким угоден Ему».
«По правде, я тебя не узнаю. Думал, это была шутка. Но вижу, ты это всерьез», – реагирует Иосиф.
«Всерьез. О! Я впервые сам себя не узнаю. По сравнению с Ним я все еще нечистое животное. Но уже сильно изменился».
«И больше не принадлежишь Храму?» – спрашивает один из тех, кто мне незнаком.
«О! Нет. Я принадлежу Христу. Кто бы с Ним ни пообщался, если это только не ядовитая змея, он уже не сможет Его не полюбить. И будет стремиться только к Нему».
«Ты больше не придешь сюда?» – спрашивает Никодим.
«Приду, конечно. Но не теперь».
«Мне хотелось бы Его услышать».
«Он уже говорил на этом месте, Никодим».
«Знаю. Но я был с Гамалиилом… я видел Его… но не остановился».
«Никодим, а что сказал Гамалиил?»
«Сказал: „Какой-нибудь новый пророк“. Больше ничего не сказал».
«А ты не передал ему то, что я сказал тебе, Иосиф? Ты же его друг…»
«Передал. Но он ответил мне: „У нас уже есть Креститель, и по учению книжников между этим и тем должно пройти как минимум столетие, чтобы народ приготовился к пришествию Царя. Я говорю, что на это потребуется меньше, – прибавил он, – поскольку срок уже наступил“. И закончил: „Однако я не могу допустить, чтобы Мессия проявлял себя таким вот образом… Однажды я поверил, что началось мессианское явление, поскольку его первая вспышка действительно была небесной молнией[1]. Но потом… Наступило великое молчание, и я думаю, я ошибался“».
«Попробуй поговорить с ним снова. Если бы Гамалиил был с нами, и вы с ним…»
«Я бы вам не советовал, – возражает один из троих незнакомцев, – Синедрион могуществен, и Анна властвует над ним с изворотливостью и ненасытностью. Если этот твой Мессия хочет жить, я советую Ему оставаться в тени. Разве только Он навяжет себя силой. Но тогда что делать с Римом…»
«Если бы Синедрион Его услышал, он бы обратился ко Христу».
«Ха! Ха! Ха! – смеются трое незнакомцев и говорят: – Иуда, мы думали, ты изменился, но остался умным. Если то, что ты о Нем рассказываешь, правда, как ты можешь полагать, что Синедрион за Ним последует?! Пойдем, пойдем, Иосиф. Так лучше для всех. Бог да сохранит тебя, Иуда. Ты в этом нуждаешься». И они уходят. Иуда остается с одним Никодимом.
5. Симон скрывается и направляется к Учителю. «Учитель, я виню себя, что согрешил клеветой: и в словах, и в сердце. Этот человек меня дезориентировал. Я считал его чуть ли не Твоим врагом, и услышал, как он говорит о Тебе в таких выражениях, что немногие из нас так смогут, особенно здесь, где ненависть могла бы уничтожить сначала ученика, а потом и Учителя. И я видел, как он раздавал деньги бедным, а также пытался убедить членов Синедриона…»
«Вот видишь, Симон? Я рад, что ты увидел его в такую минуту. Расскажи об этом остальным, когда они станут его осуждать. Возблагодарим Господа за эту радость, что ты Мне доставляешь, за твое честное признание: „Я согрешил“, и за поведение ученика, которого ты считал коварным, а он оказался не таким».
Они долго молятся, потом выходят.
«Он не видел тебя?»
«Нет. Я уверен».
«Не говори ему ничего. Это очень больная душа. Одна похвала была бы подобна пище, данной выздоравливающему от сильной желудочной лихорадки. Это ухудшило бы его состояние, поскольку он стал бы хвастаться, узнав, что его отметили. А там, куда входит гордость…»
«Буду молчать. 6. Куда мы пойдем?»
«К Иоанну. Возможно, в этот жаркий час он в доме в Оливковой роще».
Они идут быстро, ища тени, по улицам, совершенно огненным от солнца. Преодолевают пыльный пригород, проходят через ворота в городской стене, выходят на ослепительную равнину, из нее – в оливковые заросли, а из них – к дому.
В кухне, прохладной и темной благодаря пологу, прикрывающему дверь, находится Иоанн. Он дремлет, и Иисус его зовет: «Иоанн!»
«Ты, Учитель? Я ожидал Тебя к вечеру».
«Я пришел раньше. Как ты себя чувствуешь?»
«Как ягненок, который потерял пастуха. И со всеми разговариваю о Тебе, ведь упоминать Тебя – это уже немного быть с Тобою. Рассказал о Тебе некоторым родственникам, знакомым, посторонним. Даже Анне[2] a … И одному калеке, который сделался мне другом за три динария. Мне их дали, и я передал их ему. А еще одной бедной женщине, возраста моей матери, что плакала у ворот в кругу женщин. Я спросил: „Что плачешь?“ Она мне ответила: „Лекарь сказал мне: ‚Твоя дочь больна чахоткой. Смирись. При первых ненастьях октября она умрет‘. У меня ничего нет, кроме нее: она красивая, добрая, и ей пятнадцать лет. Она должна была весной выйти замуж, а вместо свадебного сундука мне придется готовить ей могилу“. Я сказал ей: „Я знаю одного Лекаря, который тебе может ее исцелить, если имеешь веру“. „Ее уже никто не сможет исцелить. Три врача ее осматривали. Она уже кашляет кровью“. „Мой, – говорю, – не такой лекарь, как эти твои. Он врачует не лекарствами. А Своей силой. Он Мессия…“ Старушка тогда говорит: „О! Веруй, Элиза! Я знаю одного слепого, который прозрел благодаря Ему!“ И эта мать обратилась от недоверия к надежде, и ждет Тебя… Я правильно поступил? Это все, что я сделал».
«Ты поступил правильно. И к вечеру мы сходим к твоим друзьям. Ты больше не видел Иуду?»
«Больше нет, Учитель. Но он прислал мне еду и деньги, и я раздал бедным. И передал мне, что я тоже могу ими пользоваться, поскольку они принадлежали ему».
«Это правда. Иоанн, завтра отправляемся в Галилею…»
«Я рад этому, Учитель. Переживаю за Симона Петра. Бог знает, как он ждет Тебя! В Назарет тоже зайдем?»
«Тоже, и остановимся там в ожидании Петра, Андрея и твоего брата Иакова».
«О! Мы останемся в Галилее?»
«Останемся на некоторое время».
Иоанн счастлив. И на этом его ликовании все прекращается.
[1] Т.е., встреча и диспут с Отроком Иисусом в Храме (глава 41)
[2] Имеется в виду глава первосвященнического рода Анна (Ханан)