| Творчество Чезаре Павезе (1908 - 1950), выдающегося итальянского поэта и прозаика, продолжает неизменно вызывать интерес у читателей и критиков; при этом главное внимание, как правило, уделяется его прозе, которую исследователи последних лет рассматривают в ракурсе мифа, символа и психоанализа [1, 2]. Между тем поэтическое наследие Павезе, и в первую очередь его дебютный сборник стихов «От работы устают», представляет не меньший интерес для анализа, поскольку дает важный ключ к пониманию стиля и поэтики писателя. Многочисленные поэтические эксперименты Павезе относятся еще к гимназическому периоду – например, небольшая поэма, написанная дантовскими терцинами, в персонажах которой можно без труда узнать самого автора и его школьных товарищей. Другая поэма тех же лет написана одиннадцатисложным стихом и повествует о путешествии поэта с волшебной помощью музы сквозь звездные миры: язык и стиль заставляют вспомнить не только Альфьери и Фосколо, но и вселенскую тоску Леопарди: «О, почему гармонии Вселенной / лишь человек противится?..» [3, 4]. Разумеется, пока это всего лишь подражание. Больший интерес представляют написанные в лицейские годы баллады, поэмы и сонеты в духе Ариосто - шутливые стихи, пронизанные духом студенческого братства и повествующие о похождениях веселых друзей-лицеистов, явно созданные для декламации в дружеском кругу, в рамках поэтического состязания. Творчество автора больше не ограничивается простым подражанием: здесь уже присутствует экспериментаторский дух и творческий поиск, открывавший молодому поэту «радость преодоленных трудностей, границы какой-либо темы, игру воображения, стиля…» [5, 126]. Сам Павезе в статье «Ремесло поэта», сопровождавшей второе издание сборника «От работы устают», признает, что с точки зрения техники эти поэтические упражнения вместе с его «пьемонтскими» рассказами и переводами американских писателей сыграли решающую роль в формировании его собственного стиля. Этот стиль постепенно проявляется в других многочисленных стихотворениях лицейского периода, хотя и в них звучат то чувственно-мистические настроения в духе Д’Аннунцио, то смиренные лирические интонации поэтов-«сумеречников», в первую очередь Гоццано. Однако именно этот лиризм, который сам Павезе позже назовет «чем-то средним между излияниями и самокопаниями» [5, 125], решительно его не устраивал. Не устраивала и форма, в первую очередь размер и рифма. В письме к другу Павезе безапелляционно заявляет, что «в жизни, которая нас окружает, уже невозможно писать рифмованным стихом, как больше не дозволяется ходить в парике и со шпагой… Не забывай, что размер имел право на существование, пока стихи пелись на музыкальный мотив. Уже не будем говорить о рифме, которая была декадентской уловкой» [7, 49]. Вот, поначалу, единственное твердое убеждение Павезе относительно своего собственного будущего стиля: остальные ориентиры пока размыты. Не примыкает он и к основным течениям современной ему поэзии - герметизму и футуризму, хотя поначалу больше склоняется к последнему: это объяснимо, если вспомнить его увлечение поэзией Уитмена, воспевающего прогресс и большие города. В то время Павезе пишет своему учителю Монти: «Только футуристы творят. Но мне их не понять: у них слишком здоровый дух!» [7, 51]. Тем не менее, он делает попытку их «понять»: стихи и рассказы этого периода, образующие две трилогии - «Трилогия машин» («Trilogia delle macchine») и«Сияющая лихорадка» («Le febbri luminose») - формально вполне можно отнести к футуристским опытам. Однако автору не хватает того самого «здорового духа» футуристов, то есть непоколебимого, почти агрессивного оптимизма. Возникающий в его стихах город небоскребов и огней не внушает никакой веры в будущее - он подавляет, ослепляет, уничтожает поэта, который зачарованно наблюдает за обезличенной толпой и «отдал бы свою жизнь, чтобы идти сквозь эти огни, / как этот парень, / у которого они в крови, / как эта пылкая женщина, / в глазах которой / все их ослепительное сияние» [6, 252]. Образ города пока еще схематичен, словно сложен из обязательных составных частей (огни, электричество, шум, толпа); однако в настроении стихов уже очерчивается антагонизм города и деревни, который пройдет сквозь все творчество Павезе: сначала просто лирическо-сентиментальные образы, затем категории человеческого духа и, наконец, олицетворение вечного противостояния рационального и иррационального. Таким образом, первое изданное стихотворение «Южные моря» («I mari del Sud»), написанное в 1930 г. и открывшее сборник «От работы устают» («Lavorare stanca»), стало вовсе не точкой отсчета, а, напротив, результатом долгих поисков, по мере которых Павезе постепенно пришел к той технике создания стихов, которая его устраивала. Бесчисленные пробы, предшествовавшие «Южным морям», были направлены на то, чтобы полностью освободить текст от автобиографического лиризма и сделать рассказ спокойным и ясным. Мысль должна была развиваться не интуитивно, не путем ассоциаций, остающихся за пределами стихотворения, как это происходило у герметиков, но в строгой логической последовательности, которую был призван подчеркнуть выбор ясного и прозрачного языка. По мнению автора, это была первая успешная реализация его замысла «стиха-рассказа», то есть описания «объективного развития событий». Обязательные черты такого стихотворения – некая определенная среда, конкретные ситуации, персонажи, наделенные собственной психологией и мыслями, но при этом полностью освобожденные от автобиографических аспектов. «Нельзя забывать о том, каким растерянным я был до «Южных морей» и как я начал постигать свой мир по мере того, как создавал его» [4, 14], - пишет Павезе в дневнике. Вслед за Уолтом Уитменом он склоняется к убеждению, что обязательных поэтических размеров не существует: каждый поэт воплощает в них внутренний ритм своей фантазии, и свободный стих американского поэта оказался близким вдохновению Павезе. «Мой принцип стихосложения удовлетворял даже в материальном смысле мою чисто инстинктивную потребность в длинных строчках, потому что я чувствовал, что мне много нужно сказать, и надо не ограничиваться музыкальным аспектом моих стихов, но еще и соответствовать требованием логики» [5, 129]. Длинные строки, напоминающие размеренную, упорядоченную прозу, лучше всего подходили форме задуманного им «стихотворения-рассказа», которая, по замыслу Павезе, должна была способствовать более непосредственному, объективному изображению действительности. Дух свободы, стремление выйти за рамки существующих школ, отказ от «темного» языка герметиков - все это нашло отражение в первом поэтическом сборнике Павезе, который вышел в 1936 году во флорентийском издательстве «Солариа», когда сам автор находился в ссылке. Его письма родным и друзьям могут передать лишь ничтожную долю волнений и надежд, переполнявших молодого поэта. «Как видишь, книга будет называться “От работы устают”: это любимое выражение автора. По-моему, довольно-таки новое название для сборника стихов в Италии» [7, 283], - писал Павезе своему издателю Альберто Кароччи. Необычное название само по себе выражало новизну поэтики Павезе, далекой от официальных литературных вкусов: новым было изображение действительности, построенное на ярких контрастах (город и деревня, старость и юность, мужчина и женщина, действие и созерцание), непривычным был и разрабатываемый автором тип «стихотворения-рассказа», а также старательное затушевывание авторского «я», которое порой вовсе оставалось за рамками стиха. Даже в самых автобиографичных стихотворениях - «Южные моря» и «Предки» - образ автора старательно маскировался, а личные впечатления передавались спокойным и суховатым тоном. Местоимение «я» - редкость в книге, хотя, по собственному признанию Павезе, «в книгу “От работы устают” входил весь мой опыт, начиная с того момента, когда я открыл глаза» [4, 14]. Все стихотворения сборника подразделены на шесть групп: Павезе, будучи главным критиком собственной работы, постоянно искал формулы для классификации своих произведений. В первой группе - «Предки» («Antenati») - разрабатывается тема земли, деревни и преемственности поколений. Стихотворения группы «После» («Dopo») объединены любовными мотивами и печально-созерцательным тоном повествования. Следом идет «Город в деревне» («Città in campagna») - самая большая группа в книге: как ясно из названия, здесь речь идет об отношениях города и деревни, о человеке, вынужденном сделать выбор между ними, о тоске по прошлому, к которому нет возврата. В группу «Материнство» («Maternità») включены стихотворения, в которых отражен важный для творчества Павезе образ женщины-матери, которая отождествляется с землей, хранительницей и продолжательницей жизни. Группа «Сырые дрова» («Legna verde») заметно отличается от остальных своей политической тематикой. Здесь достаточно отчетливо звучат темы рабочего движения, мрачных времен фашистского режима в Турине. Сюда же включены стихи, где отразился непосредственный опыт Павезе как политического заключенного и ссыльного. Наконец, последняя группа - «Отцовство» («Paternità») - почти полностью состоит из стихотворений, написанных в ссылке, в которых преобладают мотивы изгнания, одиночества и тоски. Названия групп совпадают с названиями отдельных стихотворений сборника и так или иначе отражают все основные темы, занимающие автора. Тенденция к конкретным фактам, к разговорному языку, к объективному повествованию недвусмысленно противостояла герметической традиции. Нет ничего странного в том, что официальная критика встретила новый сборник без всякого энтузиазма, и Павезе в 1943 г. снабдит новое, дополненное издание комментарием: «Самый одинокий голос современной поэзии». Тогда же он впервые упомянет о том, как на смену «стихотворению-рассказу» постепенно пришла концепция «стихотворения-образа», основанная на поиске нескольких ключевых образов и неких фантастических связей между ними - именно это и становилось объектом повествования, в этом заключалась поэзия. Поздние стихотворения сборника позволяют заключить, что Павезе довел технику «стихотворения-рассказа» или «стихотворения-образа» до такого совершенства, что его стихи, приобретая почти безупречную форму и не теряя эмоциональной нагрузки, тем не менее рисковали стать чистым стилистическим упражнением. Сам Павезе признает, что после того, как он полностью овладел техникой построения стихотворений, процесс создания поэзии стал слишком простым: игра соотношений, на которых строилось единство стихотворения, рисковала превратиться в самоцель, в обычную механическую транспозицию. Уже в 1935 г. он пишет в дневнике, что «исчерпал золотую жилу» [4, 14], и радость от создания поэзии сошла на нет после того, как он изучил до мельчайших подробностей, в чем состоит секрет этого создания. И почти сразу же за этим следует заявление: «Несомненно, тут нужна проза» [4, 16]. Это отнюдь не случайное замечание: это обдуманный выбор направления будущих поисков новых выразительных средств, после того как опыты в поэзии, исчерпавшие себя не только по сути, но и в техническом и стилистическом смысле, оказались неподходящими для выражения того видения мира, которое постепенно созревало в нем. Список литературы 1. Belviso F. Amor fati. Pavese all’ombra di Nietzsche. – Torino: Aragno, 2015. – 278 p. 2. Di Cioccio M.C. La musa nascosta. Cesare Pavese e il personaggio di Leucò. – Ravenna: Giorgio Pozzi Editore, 2012. – 124 p. 3. Mondo L. Fra Gozzano e Whitman: le origini di Pavese // Sigma: rivista trimestrale di letteratura. № 3/4. –Genova: Silva, 1964. – 216 p. 4. Pavese C. Il mestiere di vivere. – Torino: Einaudi, 1999. – 362 p. 5. Pavese C. Lavorare stanca. – Torino: Einaudi, 1982. – 169 p. 6. Pavese C. Le poesie. – Torino: Einaudi, 1998. – 348 p. 7. Pavese C. Lettere 1926-1950. – Torino: Einaudi, 1982. – 817 p. |