Самолёт плавно спикировал в прохладную лунку аэропорта. Никогда бы не подумал, что мне так повезёт. Пока мы не взлетели, пока я не увидел отрывающихся от земли шасси, и не почувствовал, как её рука крепкими ноготками вцепляется в мою, я не верил, что всё это происходит на самом деле. Впервые в жизни я оказался на другом конце света, вырвался из серого, в пять этажей ростом, ярославского ада. Со мной самая прекрасная девушка нашей школы, и она смотрит на меня такими глазами, словно всё это — на самом деле.
Ещё три месяца назад мне свернули челюсть на спортивной площадке за то, что ты была слишком хороша для наших окраин. Я болтался на перекладине. Пытался подтянуться одиннадцатый раз. Смеркалось. Подошли два лба и спросили твоё имя.
– Я не знакомлюсь.
– А я и не спросил, знакомишься ты или нет. Я спросил, как тебя зовут.
– Не скажу.
– Почему?
– Я не знакомлюсь.
– А-а-а, – протянул лоб.
Я хихикнул.
– Чё ржёшь?
– Радуюсь, что успел познакомиться, пока была возможность.
Ты улыбнулась мне.
– Так ты с этим ушлёпком? – спросил лоб. – Я думал, вы типа брат и сестра. Типа следишь за мелким, пока он тут болтается. Ну и прикол.
Второй добавил:
– Нравятся двенадцатилетки?
Я вспыхнул:
– Нет, просто ей не нравятся короткостволы, так что валите отсюда.
Между нами было около трёх метров. Я стоял под турником, ты сидела на лесенке в двух шагах, а они мялись чуть дальше. Помню, как ты обернулась. Помню, как быстро увеличилась вкопанная в грунт покрышка. От первого же удара я свалился набок, врезался щекой в покрышку и стал орать, какие они ублюдки и пидоры. Меня собрались пинать, но откуда-то из темноты подоспела пара собачников. Лбы назвали тебя соской и свалили.
Туристы хлынули вниз по трапу, обтекая урны высотой в человеческий рост. Нас пронесло через все необходимые окошки и терминалы. Русские туристы искали, кому сунуть пару баксов, чтобы с ними обращались, как с королями. Родители остались по ту сторону океана, и мы могли быть уверены, что теперь-то в комнату никто не заглянет, привлечённый внезапным скрипом. Впереди нас ждал последний учебный год в старших классах. Ждал пыльный кабинет биологии, пустое помещение читального зала, где оживление бывает дважды в году, ждали короткие улыбки на переменах и ухмылки одноклассников, когда я попытаюсь обнять её при всех. Я счастлив, она счастлива. У нашего счастья разные причины. Она чувствует себя взрослой, расправляет плечи, точно знает, куда идти, где ставить свою подпись на бланке страховки. Я держу её за руку и знаю, что ночью, в комнате отеля, она никуда от меня не денется.
Багажная лента шевелит тысячей маленьких ножек. Чемоданы всё ещё пахнут московскими реагентами, какими посыпают дорожные наледи. Египтянин в строгом костюме и белых перчатках машет рукой и просит нас поспешить.
Неужели я похож на ребёнка? На двенадцатилетнего пацана? Воздух сухой, в автобусе жарко, и я задыхаюсь. На сиденье справа развалился бородач с большущими руками и грозным лицом. Она смотрит на него и улыбается. Туристы беспрестанно галдят и ёрзают в креслах. Их горячие тела нагревают салон, из окон валит пар. Мы жадно дышим чужим потом. Кондиционер не работает, мне жутко хочется открыть окно, но все окна уже открыты. Лёгкие, как слипшиеся пакеты, не пропускают кислород. Анна напевает себе под нос испанский романс. Она дышит легко и часто. Я опускаю глаза. Ещё бы, в этой груди должен был поместиться весь запас прохладного воздуха аэропорта. Да, на её фоне я кажусь юным и нелепым. Она собранная и взрослая. А я? А у меня на шортах нарисована большая розовая чайка.
Экскурсовод подаёт голос: «Пять лет назад археологи обнаружили в песке десяток черепков, которые доказывают, что уже двадцать тысячелетий назад жители побережья торговали с народами, жившими за морем. Это очень важно».
Я смотрю за окно, но вижу только белую пустыню и редкие пушистые пластиковые пальмы. Мысли путаются. Я прижимаюсь к Ане, но она не реагирует. Слишком занята новыми впечатлениями. И свободой. Нужно отстраниться. Перестань липнуть. Отвали…
— Представляешь, сколько здесь можно домов построить? Даже если пятиэтажек, это же на несколько миллионов человек хватит. Мы мёрзнем в России, солнца не видим, моря не видим, а здесь такая пустошь. Как думаешь, тут дорогая земля? Может, подкопить да поселиться на побережье? — Аня говорит, не поворачивая головы.
— А что здесь делать? — я понимаю, что ей хочется обсудить идею переезда. Она, должно быть, уже придумала бизнес-план, как начать массовое строительство в Египте. Но мы молчали слишком долго, и меня заклинило на печальном самоанализе. Не находя аргументов, я качаю головой. Я не понимаю, зачем жить и что делать здесь, в пустыне. Тогда не понимал, да и сейчас, пожалуй, не понимаю.
Она замечает нотку несогласия и сразу же бросается в атаку. Следующие несколько часов, пока мы добираемся до отеля, который оказался не так близко к морю, как нам обещали, заселяемся в номер, ищем пароль от бесплатного вай-фая и разглядываем большую ящерицу на стене гостиницы, она без устали говорит и спорит. Рассказывает и убеждает, а я продолжаю упираться, поскольку понимаю, что так она придумает больше и поймёт больше, и так ей будет интереснее, чем согласись я сразу. А мне, в общем, всё равно.
Нас поселили на первом этаже возле бассейна. Я заходил в комнату осторожно. Принюхивался, стараясь уловить запах прошлых жильцов. Однако пахло здесь только дешёвой сладостью. Трёхметровый потолок, очень тёмная комната, на окнах висят тяжёлые чёрные портьеры. Сумки — в угол, себя — в кровать. Мы рухнули, не снимая обуви. Мягко и жалко себя. Сил нет ни на что. Правда, что организм человека умеет гипнотизировать себя на чёткие задачи.
Задача 1: добраться до южной страны.
Задача 2: заселиться в отель.
Задача 3: лечь.
Выполнено. И тогда где-то внутри открывается краник от бака с усталостью, накопившейся за время путешествия.
Я резко ощутил, что пятью часами ранее меня посадили в железный снаряд в форме дыни и запустили в полёт через половину земного шара. И пока я, гражданин, сидел в комфортном кресле, моё тело неслось в пространстве со скоростью, о которой лучше не думать. И это сказывается. Нужно сделать то, на что у нас всегда хватало сил. Я положил руку к ней на бедро. Прислушался. Уже спит. Вентиль краника сделал ещё один оборот. Меня смыло. Я уснул.
Освежились и выбрались на разведку. Вечерело, постояльцы расходились по комнатам. Бородач расправил крылья и, тяжело отрываясь от земли, улетел к себе в номер.
Люто палило солнце. Все здания выгоревшего белого цвета. Мы окунулись в малый бассейн и тут же скисли. Вода тёплая, почти горячая. Толстый мужчина в крохотных плавках, от которых видны были лишь жиденькие завязки, подмигнул нам сквозь очки. Затем очки уплыли верх по черепу, он уставился на Аню. Она этого не заметила. Я заметил.
На ужин мы решили попробовать всего понемногу. И кашу, и макароны, и другую кашу, и другие макароны, и тот маленький кусочек бифштекса, который ещё не успели забрать ловкие туристы. Кормили сносно, но на вкус всё было, как собачий корм. Мы много ели и много гуляли.
Была ночь. Звёзды стучались в окна. Вечеринка пробивалась в комнату узким копьём света. Оно пронзало картину с профилем Чарльза Дарвина. Я держал её волосы. Глаза непроизвольно закатывались от удовольствия. Я не старался разглядеть её в полутьме. Я ощущал сухие, пышные, похрустывающие от песка волосы и видел себя потерянным во времени шаманом, собирающим дорогие сердцу травы. Я гладил колючие стебли, и терпкий запах тысячелистника забивал ноздри.
Она не была мягкой или податливой. Мы боролись, а за стеной во всю громкость шпарила телевикторина. Когда она схватила меня за лицо и прижала к открытой шее, и я вгрызся в худую шею и натянутые жилы, ведущий крикнул: «Правильный ответ — сто лет одиночества!», и я закончил. Так ли должен любить самый лучший парень на побережье?
Внутри было пусто, как в сброшенном панцире. Она на носочках прокралась в ванную. И тут раздался визг.
Я рванулся. Дверь с грохотом влетела в стену. Аня. Лицо в ужасе. Прячет грудь локтями, трусики висят на лодыжках.
— Что?!
— Там! — указывает пальцем. — Фу!
На кафеле жирной каплей горит кровь. Она течёт. Нет, она двигается. Я подхожу ближе и тогда замечаю усики. По белой плитке крадётся большой рыжий таракан. На момент я увидел его очень близко. Выломанные назад лапы, острые волоски с обратной стороны коленей, створчатая спина с жуткой хрустящей начинкой. И ничем не смущённая безнаказанность. С большим удовольствием я давлю его журналом, купленным ещё в российском аэропорту. Затем смываю таракана в унитаз.
Аня плакала. Не так она хотела провести лето. Потом мы ушли гулять и долго слонялись среди египетской разрухи. Между отелей торчали пустыри, выпукло, как любое внешнее уродство. Бродили голодные собаки.
Мы вернулись в отель и легли спать. Обессиленный я быстро отключился. Дремал урывками. Просыпаясь, видел, как она своими большими глазами смотрит в потолок и страдает. Я обнимал её и снова проваливался в забытье. Мне снилось, что я — это она, ощущал незащищённость, открытость, обнажённость, ощущал несправедливость и отвращение.
Я сажусь на белый унитаз солнечным утром и предвкушаю день, полный впечатлений и радости. Я чувствую, как бедро что-то щекочет. Я спускаю трусики ниже, но это не они. Касаюсь бедра. Хитин. Чёрный, жёсткий, колючий. Вскакиваю и вижу огромную, размером с верхушку доски для сёрфинга, тараканью голову. Она торчит и смотрит не моргая. А глаза на усиках. Я пытаюсь бежать, но насекомое уже вцепилось в меня. Оно огромное и оно тянется туда. Оно с хрустом проникает, я кричу и просыпаюсь. Аня плачет. И я не знаю, что делать.
На следующий день мы поехали на море. По пляжу разгуливал чернявый парень и предлагал красивым девушкам сделать массаж за пять долларов. Первая проба бесплатно. И трогал, кого хотел. Я смотрел на Аню и понимал, что для массажиста она как заветная мечта. Лучшая девушка на побережье. Но он обходит нас стороной, что вызывает во мне чувство отложенного, но неотвратимого ада. Она вам не по зубам, парни. Никому не по зубам.
На пляже появился сёрфингист. Он собрал волосы и, смешно откидывая пятки, вбежал в воду. Он не был симпатичным, но он был другим. Ещё не раз я замечал её пристальный взгляд, обращённый в сторону сжатой фигуры, соскальзывающей под волну.
Когда Аня вставала и шла к морю, мне казалось, что в спину ей втыкаются тысячи дротиков мужского внимания и женской зависти. Человеческое существо не может быть настолько прекрасно. Она стояла, отставив ногу и наклонив голову, не замечая никого вокруг и не замечая даже собственного великолепия. На ней был очень взрослый купальник. Родинка на склоне груди приковывала внимание. Точно капля крови на кафеле в ванной.
Мне хотелось покрывать её тело, как вторая кожа. Может быть, я стар душой, раз понимаю, на что способно это молодое, сильное тело. Талия стянута кольцом юности и желания. Мышцы на ногах закручиваются, как должны закручиваться шеи туристов, когда она проходит мимо. Но позже я стал замечать, что никто не обращал на нас особого внимания. Разве какой прохожий мог бросить ленивый взгляд на ложбинку между грудями, но тут же терял интерес и смотрел уже в другую сторону. Туда, где большими кучами мусора разлагалась южная страна.
Вечером нас переселили в другой номер. Выше этажом и выше классом. Аня устроила это без моего вмешательства. Кто бы мог ей отказать?
Здесь кондиционер. Кровать гораздо мягче, а в мини-холодильнике стоит безалкогольное пиво по три бакса за банку. Мы обследовали каждый сантиметр номера. Он был стерилен и пах полевыми цветами. Снаружи плескались дети, перекидывая разноцветный резиновый мяч через сетку, натянутую между двумя бассейнами. На балконе стояло плетёное кресло, идеально подходящее для того, чтобы удовлетворять свою тягу к безопасному эксгибиционизму. Сквозь листья декоративной пальмы я видел, как взрослый мужчина патрулирует зону возле бассейна и, если мяч пролетает мимо сетки, бежит ловить его и возвращать игрокам. Интересно, так он мечтал провести свой отпуск?
— Ты знаешь, это всё не зря, — она бесшумно подошла сзади и прижалась к моей спине.
— Как знать, — пробормотал я и попытался обернуться. Она удержала.
— Ты не хотел ехать сюда. И когда начались эти проблемы — номер, насекомые, эти ужасные улицы, эти нищие районы, собаки с рёбрами наружу — я подумала было, что ты прав и не нужно было прилетать, — она сжала мою грудь и на мгновение губами коснулась кромки волос на шее. — Но теперь я понимаю, что права была я. Права с самого начала.
Я замер, как ящерица на выцветшем горячем камне. Прежде чем уколоть, она всегда прижималась губами к моей шее и мурлыкала. Восхитительно и хищно.
— Мы должны проходить через трудности вместе. Иначе наша любовь ничего не стоит, — сказала она. – Новизна — всегда вызов. Чем больше новизны, тем ближе мы с тобой и тем ярче жизнь.
Я говорю: «Да».
Я думаю: «Если ты увидишь новое, если ты увидишь хоть что-нибудь кроме того, что видишь каждый день, я потеряю тебя. Возможно, я могу быть самым лучшем парнем на побережье, когда мы окружены океаном с трёх сторон, но стоит углубиться на материк и взглянуть, какие мужчины обитают там, ты фыркнешь и уйдёшь. И с меня ещё долгие годы будет облезать кожа».
Той ночью мы прятались друг в друге. Это было волшебно. Готов спорить, что для обоих этот раз был самым лучшим. Но, опять же, по совершенно разным причинам. Я болезненно ощущал горечь и чувство неизбежной утраты, оттого был груб и настойчив. Она выиграла давний спор и думала, что перевоспитала меня. Помню красно-бордовый след от ладони на перепутье между загорелой и бледной кожей. Я задыхался её волосами, она задыхалась от того, что я вцепился ей в горло обеими руками. Это длилось бесконечно. Ни один из нас не был готов сдаваться.
В перерыве я умывался и ощущал, как возвращается тепло к онемевшим ногам. Что это?..
— Да мать твою, — вырвалось у меня.
— Что? — спросила она через дверь.
— Чуть не поскользнулся, — соврал я, давя очередного таракана. Моё сладострастие в миг свернулось и провалилось в подвал. Откуда вы тут берётесь? Второй же этаж, еды нет, крошек нет, только бухло и презервативы. Ещё и необычный такой. Как будто длиннее обычного и на спинке две параллельные полоски, светло-рыжие и чересчур прямые. Я слышал, что природа не выносит ровных форм и чётких углов, но этот таракан, видимо, выиграл у природы пари. Я смёл его под коврик и вышел к любимой.
На следующий день нас чуть не убили арабы. Гуляя, мы забрели в переулок с магазинами и киосками, названия которых не были переведены на английский. Гид говорила, что в Египте есть туристические районы, а есть такие, куда вход приезжим строго-настрого воспрещён. Бедная страна. Исчезновение невнимательных русских подростков — обычное дело.
На пустынной улице лежал сантиметровый слой песка. Чёрный кот сидел внутри телефонной будки и смотрел нам вслед сквозь разбитое стекло. Внезапно у нас за спиной возник шустрый мужичок в расшитом цветами жилете.
— О, здравствуйте молодые господа. Вы ищете что-нибудь конкретное или просто гуляете? — говорил он на чистом русском языке. Ещё мгновение и я бы решил, что говорит репродуктор, спрятанный под тюбетейкой.
— Мы хотели поменять деньги. Банкомат возле отеля не работает, — быстро ответила Аня и улыбнулась.
Мужчина расцвёл и, размахивая руками, повёл нас за собой. Его жилет вспархивал на ходу, как крылья.
— Отели совсем озверели, ломят такие цены, что не успеешь оглянуться — последнее потратишь. Сколько там курс? Даю на двадцать процентов больше. От души, вижу, что вы хорошие ребята.
— Спасибо большое! Я же говорила, что мы найдём обмен, — это уже мне. И в глазах горит огонёк гордости.
Человечек завёл нас в контору с большими окнами и оставил ждать. Мы ждали около десяти минут. Я весь извёлся. Заведение напоминало смесь парикмахерской и туристической фирмы. Я предлагал Ане уйти, но она упорно отказывалась. Я дёрнул ручку. Дверь оказалась заперта. В конце концов, я распахнул окно и силой вытащил её наружу. Раздались голоса. Мы спрятались за рекламным щитом и увидели, как в помещение входят шесть огромных арабов и тот маленький человек. Мы убежали и никогда больше об этом не говорили.
До отъезда оставалось трое суток. Мы порядком устали от коралловых залежей на море и послереволюционных пейзажей. Поэтому мы занимались тем, от чего не уставали никогда. Ударил ливень. Я старался повторить ритм, каким дождь барабанил по крыше. В очередной раз наблюдая за тем, как она в одно движение перекидывает волосы на левую сторону, схватывает их резинкой и с хитрой улыбкой поворачивается ко мне, я подумал, что стоило бы убрать насекомое из под коврика. Если она увидит его, то эту улыбку я не увижу ещё очень долго.
Таракан исчез. То ли уполз, тяжело раненный, даже контуженый, умирать под ванну, то ли собрались его усатые друзья и устроили водопроводную панихиду по умершему другу, и у всех на мордах были проведены две рыжие полосы в память о погибшем. Я развеселился от этой фантазии, вернулся к Ане и терзал её до полного изнеможения. Со дня нашего переселения прошла всего неделя, но за эту неделю я трижды эмоционально состарился и пять раз воскрес из мертвых. Я и думать забыл про жалкое насекомое.
Я целовал свою женщину, и она хорошела с каждой минутой. Скоро нам предстояло вернуться домой и постепенно забыть, что значит «свобода». Я сильнее прижался к ней, намотал волосы на кулак, попытался потянуть на себя и ахнул. Меня что-то полоснуло по запястью. Что-то острое, с рваными краями. Я мгновенно представил гнутые хитиновые жвалы, вылезающие из-под задранного купальника. Я вскочил и бросился оглядывать её тело. Оказалось, что меня напугала простая подвеска со знаком зодиака, купленная в магазинчике на углу. На руке алела тонкая полоска крови. Продолжить я так и не смог.
Мы легли спать. Всю ночь я крутился, как заведённый, не в силах отделаться от фантазии, что укрыты мы не хлопковым одеялом, а толстым, кишащим лапками слоем насекомых. Они жужжат, стрекочут и щекочут нас.
Наутро мы должны были улетать. Собранные чемоданы — есть. Сувениры для друзей и родителей — есть, два пакета. Настроение грызть, ломать и пачкать гранит науки – есть. За последние дни пришла усталость даже друг от друга.
Бубнила газонокосилка. Я кое-как продрал глаза и, поднявшись с влажной простыни, вышел на балкон. Внизу работал мой обожаемый сёрфингист. Он снял футболку, сдвинул плечи и толкал перед собой неповоротливую машину. Я не ощущал прежней злости. Положив голову на локти, я подумал: «А мы ведь с тобой похожи. Она и тебя заколдовала. Я видел, что вы гуляли вдвоём. Я всё видел. Но сегодня мы улетаем. А значит, тебе ничего не досталось. Ни кусочка. Какая, на самом деле, зыбкая грань. Доведись вам поцеловаться или улучить момент для краткого уединения, ты бы вышел победителем. Но ты не смог уговорить её и остался ни с чем».
Я представил, как идёт время, меняются сезоны, приезжают и уезжают молодые девочки, в которых больше секса, чем жизни, а сёрфингист так и толкает свою унылую газонокосилку. Вернувшись в постель, я в очередной раз восхитился предательской красотой Ани. Она открыла глаза и сонно потянулась ко мне. Мы обнимались. Она захотела протереть глаза, но я увидел, что в уголке ещё осталась белая точка. Потянувшись вытереть её, я понял, что это не точка. Это угол странной белёсой плёнки. Смахнуть её не удалось, и я медленно, миллиметр за миллиметром вытянул её из глаза. Мы недоумённо переглянулись.
— Не стоило плавать в море с открытыми глазами, — сказала она и рассмеялась.
Мы вылетели в Россию.
Мороз ударил по ушам. Конец августа, лужи подёрнулись льдом.
Разъехались по домам и неделю не разговаривали.
Стали жить вместе.
Закончили школу.
Поступили в университет.
Перелом руки.
Тест на беременность.
Ссора из-за денег. Ссора из-за ревности. Ссора просто так.
Мысли о свадьбе. Первая сессия.
Ложусь спать в пять утра. Будильник на полшестого. В голове кружатся имена первых российских славистов. Реформы языка, подобно воришкам, исчезают в проулках сознания. Я ловлю их цепким взглядом и пригвождаю к оперативной памяти идиотскими ассоциациями. Ять — это Дядя Стёпа. Над городом повис кудрявый портрет Потыбни. И слово "Потыбня" увязло в зубах, я меняю местами слоги, добавляю приставки, играю суффиксами. Потыбня — тыбыпотня — потнябня — растыбня — раз — два — ня-ня-ня.
Звенит будильник. Я в отцовской квартире, квадраты света на потолке напоминают очки Маргариты Сергеевны. Рывком поднимаюсь. На кухне уже копошится отец. Мы стукнулись кулаками. Он выложил на стол два магнитика. Один красный — с двумя мальчиками-пионерами и самолётом, взмывающим в небо, другой чёрный — с Бэтменом.
— Сдашь — повесим красный, пролетишь — чёрный.
— Знаю, как обычно.
На холодильнике уже висел ряд красных магнитиков. Ни один из них мне не нравился, но игра казалась любопытной. Да и не хотелось нарушать симметрию ряда чёрной кляксой.
— Отмечать поедем? — спросил отец.
— Я ещё не сдал.
— Сдашь.
— Тогда поедем. Аня заканчивает вечером, после семи. На дачу?
— Поехали лучше в центр, пройдем по набережной. Шашлык-машлык. Мама обещала приехать.
— А ты куда?
— И я буду.
— Неужели? Только чур не ссориться, не хочу, чтобы Аня это видела. Она и так считает, что я ненавижу своих родственников.
— Что, сынок? — отец отложил нож и уставился на меня.
У меня был запасён ответ, я прихлебнул из кружки, и тут же выплюнул обратно. Отец смотрел на меня чуть-чуть с высоты, и в правом его глазу белела пухлая точка. Молча я указал ему на глаз. Он подошёл к зеркалу и попытался вытащить. Я стоял сбоку и видел, как он вытягивает тонкую ниточку из уголка глаза. Мне подурнело.
— А говорят ещё, что линзы не портят зрение, — проворчал он и вернулся на кухню.
— Пап, — позвал я.
— Знаю-знаю, очки я носить не могу, а за руль вслепую нельзя, — отмахнулся он. — Но ты сам видишь, что происходит. Не для меня это, сынок.
— Ты дома насекомых видел? — медленно произнёс я.
— Что, сынок? Насекомых?
— Тараканов.
— Смеёшься? У нас всё чисто. Ты думаешь, я живу, как свинья?!
Экзамены кончились. Прошла зима. Сквозь наши отношения пошла трещина разлада. Я долго искал, в каком месте лопнул первый шов, но все концы падали в воду. Всё реже мне хотелось видеть её рядом. Я искал утешение и находил его. Отец всеми силами старался убедить, что она идеальная жена для меня. Я слушал его с дубовыми мозгами. Почему-то, когда я видел отца, Аня раздражала меня ещё сильнее. Мы не расставались. Мы не шли вперёд. Мы сняли рюкзаки посреди дороги и начали ругаться. Ругаться и стареть.
Прошёл год. Снова подняли автобусный тариф. Снова перекопали Московский проспект. Снова на двадцати из двадцати двух городских избирательных участках победила «Единая Россия». Снова страшно возвращаться домой поздно вечером. Снова я притворялся спящим, чтобы не заниматься тем, от чего я раньше никогда не уставал. Нужно было принимать решение. Поплавок утянуло под воду, и продолжало тянуть, сапоги скользили по вязкой грязи. Рыбак нашей любви стоял по пояс в воде. Либо бросай, либо тяни.
Купили билеты в Польшу. Спрячемся от суеты, и тогда, может быть, вспомним, почему эта тягомотина казалась нам любовью?
Шторка примерочной отлетела в сторону. Она оперлась о стену, изогнулась, выставив ножку. Я тяжело сглотнул. В магазине как будто никого не было. Она поманила меня пальцем. Мы целовались так долго, что запотело зеркало. Я отстранился, достал телефон, чтобы заснять её в этом виде. Камера включилась и первым же кадром я увидел её сжатую косточками купальника грудь и рыжего кровавого таракана на ней.
Аня поймала мой телефон и, кольнув пальцем под рёбра, спросила:
— Камера так меня полнит?
Я помотал головой.
За три дня до поездки я заболел. Надеялся отлежаться, но когда мы приехали на вокзал, я так и остался провожающим. Куда унесёт её, красивую, в ослепительной белой шляпке, одна сторона которой загибалась от ветра? Аня щурилась и любила меня. Кто ей встретится там, за границей? Я проводил её до терминала, а потом блевал за ларьком с хот-догами. Может быть, так даже лучше.
Она вернулась прекраснее, чем была когда-то. Ливень смывал автомобили, мы бежали через площадь по пояс в воде. Аня заливались смехом и с разбега прыгала в самые глубокие лужи. Ночью... А что было ночью? Я сошёл с ума. Её бёдра пахли чем-то неведомым. Дикой вишней, выросшей в заброшенном городе в единственном луче света, который пробивался с поверхности. Я сдирал с неё слой за слоем и едва не терял сознание, когда её ноги оплетали меня. Пальцы тонули на её груди, и я не мог их вытянуть, словно угодил в патоку. Она опустилась, и я пролился в одно мгновение. Это продолжалось раз за разом. Утомлённый, я предложил остановиться, но она сказала, что хочет ещё. Едва касаясь мраморными, вечно холодными пальцами, она оживила меня, и возвысилась надо мной, как соляной столб.
Никогда я не ощущал ничего подобного. Всё в ней вращалось, как механизм «Энигмы», щекотало, гладило, покусывало, лизало. Она остывала, и вновь становилась нестерпимо горячей. Мы не меняли позы до самого утра. Кажется, в ту ночь я похудел на 12 килограмм.
Мы не виделись несколько дней. Настала пора мне уезжать на стажировку. Я попросил её приехать. Невозможно описать, как сильно я ждал повторения той ночи. Мы предпочли не раздеваться. Замок, свет, ширинка. Прелюдия. "Давай уже". Счастье. Боль.
Я вскрикнул и отполз от неё. Вершина пульсировала и болела. Включили свет — всё в порядке. Ни покраснения, ничего. Мне показалось, что я не попал и наткнулся на застёжку недавно купленной портупеи. Так или иначе, продолжить мы не смогли.
Вместе с ней и с мамой полночи смотрели повтор трилогии "Люди в чёрном". Смеялись, как умалишённые.
Утром мне нужно было уходить. На прощание мне захотелось поцеловать её. Везде. Я забрался под одеяло. Сквозь сон она что-то промурлыкала и погладила по волосам. Долго дразнил, затем впился. Когда язык уставал от речи, я поднимал голову и тёрся о бёдра, о живот, возвращался и снова бросался в бой. Я уже не видел, куда и что делаю, но по уровню риторического мастерства чувствовал себя Фиделем Кастро на знаменитом шестичасовом выступлении. Я прикусил мякоть бедра, изнутри, самую тёплую и почувствовал холодные пальцы у себя на губах. Я чуть прикусил их. Они хрустнули, в горло побежал отвратительный горький сок.
Я плюнул на простынь и откинул одеяло. Между прекрасных, длинных, с тонкими ступнями ног лежал перекушенный пополам таракан. Таракан с вытянутым туловищем и двумя продольными полосками на спине. Перекушенные, две полосы превратились в четыре мелких штришка. У меня сбило дыхание, я схватил футболку, стал вытирать язык и плеваться. Прижался к стене, смотрел на него и умолял себя не блевать перед Аней.
Аня.
Поднимаю взгляд. У неё по лицу текут слёзы полноводным ручьём. Она смотрит на меня, смотрит на таракана. Я понимаю, в чём дело, беру тетрадь, чтобы смахнуть его. Она резко поднимается и отпихивает меня, хватает обе половинки насекомого и запихивает к себе в рот. Бугорок на шее подпрыгивает, опускается.
Гранулы реальности сыплются перед глазами, их сметает ветер. Я вижу пустыню, вижу белую каменную дорогу, вижу ящерицу с тремя хвостами.
Аня улыбается мне. Встаёт и начинает приближаться. Я отступаю к двери. Я зажат между дверью и стеной. Её грудь колышется, подпрыгивает, надвигается на меня. Я отбиваю её руки, проскальзываю рядом и взбираюсь на кровать.
— Не подходи, ёб твою мать! Не подходи ко мне!
— Ну что ты, милый? Разве так нужно разговаривать с матерью своих детей?
— Каких ещё детей?! — Я визжу, как девка. Слюна падает на подбородок.
— Твоих, малыш. Наших, — она подмигивает и смотрит в центр меня.
Я опускаю глаза. Под резинкой трусов появляется точка, она набухает до отрезка, появляется клинообразная голова насекомого. Между двумя ударами сердца я ощущаю всё и сразу. Я ощущаю, как по всей длине отцовского органа ползёт орда. Лёгкие закрываются на ремонт. Аня прыгает и заламывает мне руки. Я лежу на животе.
Я лежу. На мне оживает вторая кожа.