Штатная категория командира дивизии – генерал‑майор, корпуса – генерал‑лейтенант. Эти сведения я привел исключительно с целью показать, как правительство ценило уровень знаний ученых, присваивая им такие высокие воинские звания.
По своей дальнейшей службе я был знаком со всеми училищами Военно‑морского флота, Инженерных войск и многими училищами других видов Вооруженных сил.
Среди известных мне военных училищ не было ни одного, которое смогло сравниться с нашим по количеству преподавателей с такими высокими учеными и военными званиями.
Этим я вовсе не хочу сказать, что в этих других училищах преподаватели были хуже или что там готовили более слабых специалистов.
Этим я хочу сказать только одно, а именно, как Советское правительство и руководство Военно‑морским флотом понимало, что никакого флота, никакого морского могущества государства не будет, если не будет обеспечено базирование. Лучшие кадры были направлены для подготовки специалистов по базированию.
При большом количестве академиков, профессоров и генералов курсантов в училище было сравнительно мало.
В училище было три факультета: первый – берегового строительства, второй – электромеханический, третий – химический. Основной учебной единицей был класс численностью 15–20 человек.
В 1946 году на первом факультете было три курсантских и один офицерский класс, на втором факультете – два курсантских и на третьем – один курсантский.
Лекции читались не более чем для двух классов, академики Академии наук СССР читали лекции аудитории, в которой было не более 30 человек. Преподаватели знали своих учеников в лицо, был возможен обмен вопросами‑ответами в процессе лекции.
|
|
Полная укомплектованность кафедр и малая численность курсантов позволяла преподавателям применять индивидуальный подход в обучении.
Чтобы организовать базирование флота, прежде всего надо знать, а что же это такое флот, т. е. знать корабли, авиацию, оружие, береговую артиллерию, судоремонт и многое другое. Надо знать, как все это действует, и знать, что нужно этому флоту, чтобы он действовал.
Этим занималась кафедра военно‑морского дела.
Начальником кафедры был капитан 1 ранга Заболоцкий С.В., бывший офицер императорского военного флота. Я не помню ни одного начальника кафедры тех времен, который был бы ординарным человеком и не имел бы своей, только ему присущей манеры поведения. Каждый из них был яркой личностью, у каждого из них было свое лицо.
У Заболоцкого на первом месте была любовь к военному флоту и гордость за профессию флотского офицера, которые он старался нам привить. Заболоцкий учил нас не только гордиться званием флотского офицера, но и уметь быть в этом звании на войне, службе и на отдыхе.
Вот это последнее «уметь быть в офицерском звании» на отдыхе иногда вызывало у него грусть, что нам может и не понадобиться часть того умения, которая была совершенно необходима офицеру императорского флота. На одном из занятий он сказал примерно следующее: «Когда я служил младшим артиллерийским офицером на легком крейсере «Диана», то при его стоянке на рейде Кронштадта офицеры получали краткосрочный отпуск в Петербург. В Петербурге возьмешь лихача на дутых шинах – и по Невскому. Тут надо большое умение: и адмиралу во время честь отдать, и даму знакомую на тротуаре не пропустить. Потом с дамой – в ресторан, а там – целая наука, как войти, как сесть, что заказать, как за дамой ухаживать и как красиво уйти. Вам эта наука может и не понадобиться, в молодых годах будете в гарнизонных столовых обедать, а потом дома, что жена приготовит. Если и попадете в ресторан, то там сейчас прежнего шарма нет, да и в офицерской службе шарма не предвидится, будут только долг и обязанность. Естественно, что служение отечеству и добросовестное исполнение офицерских обязанностей – высшая радость для офицера, но немного шарма службе не помешало бы».
|
|
В самой первой лекции Заболоцкого была такая фраза: «Современный боевой корабль представляет собой сложное инженерное сооружение». Работая в дальнейшем долгие годы на флоте и регулярно бывая на кораблях разных классов, я много раз невольно вспоминал эту фразу.
Кроме теоретического курса у курсантов была чрезвычайно полезная ознакомительная морская практика в Кронштадте. Нас разместили на корабле «Петропавловск». Это был бывший линкор «Марат», один из самых лучших кораблей советского флота.
В начале войны немецкая авиационная бомба пробила палубу и достигла погреба с артиллерийскими зарядами. Был мощный взрыв, носовая часть корабля вместе с артиллерийской башней затонули, потом ее отрезали. Корабль остался на плаву, машины и винты на месте, он мог ходить, имел кормовую артиллерийскую башню, он еще участвовал в войне с оставшимися орудиями. После войны стал учебным кораблем с новым именем «Петропавловск».
|
|
В кубриках мы спали на подвесных брезентовых койках с пробковыми матрацами, участвовали в корабельных приборках, а главное, знакомились с устройством корабля и правилами корабельной жизни.
Умение правильно вести себя на военном корабле, знания, что можно делать, а чего нельзя, мне очень пригодились в дальнейшей службе, так как на кораблях приходилось бывать часто и нередко приходилось видеть насмешливые взгляды корабельных матросов и офицеров на армейских офицеров, в интересах службы прибывающих на военный корабль, но незнакомыми с правилами поведения на нем и флотским лексиконом.
В течение двух месяцев курсанты знакомились с кораблями, артиллерийскими фортами, организацией службы, разнообразной и сложной береговой инфраструктурой (причалы, доки, заводы и т. п.) и совершали небольшой переход на учебном парусном корабле.
Одной из основных кафедр в училище была кафедра баз флота во главе с профессором Е. К. Карягиным, автором уникального учебника «Базы флота». Такой кафедры и такого учебника, как и самой учебной дисциплины, не было и сейчас нет ни в одном учебном заведении (кроме ВИТКУ) нашей страны. Во времена моей учебы среди курсантов ходил слух, что книга «Базы флота» лежит на рабочем столе самого Николая Герасимовича Кузнецова, бывшего тогда военно‑морским министром.
Учебник «Базы флота» давал полное представление о том, что же такое система базирования флота, в которую входят пункты базирования кораблей, командные пункты, судоремонтные предприятия, склады оружия, горючего, продовольствия, казарменные и жилые городки, госпитали, маяки, позиции железнодорожной морской артиллерии, береговой бронебашенной артиллерии, аэродромы морской авиации, радиоцентры, системы радиотехнического наблюдения, склады резерва в глубине страны, система дорог между объектами базирования и много‑много другого, подробное перечисление только названий объектов системы базирования заняло бы несколько страниц.
Далее в учебнике давалось понятие, что такое живучесть и устойчивость системы базирования.
Нас учили, как рассредоточением, дублированием, маскировкой и защитным строительством можно добиться повышения живучести и устойчивости системы базирования.
Нас учили, что система базирования флота создается совместной поэтапной работой различных структур Военно‑морского флота, а именно Главного командования ВМФ, Главного штаба ВМФ и штабами флотов, Главного инженерного управления ВМФ и инженерными управлениями флотов, проектными организациями, научно‑исследовательскими учреждениями, Главвоенморстроем и строительными организациями флотов, а также управлениями и службами Военно‑морского флота, в том числе финансовыми. После окончания строительства объекты системы базирования эксплуатируются специальными организациями ВМФ.
Нас учили так, чтобы мы были готовы работать в любой организации, поэтапно участвующей в сложном процессе создания и эксплуатации системы базирования флота.
Кафедра высшей математики – ключевая для любого инженерного вуза. В ВИТКУ начальником этой кафедры был инженер‑подполковник, профессор, доктор физико‑математических наук Л. В. Канторович, ставший впоследствии академиком Академии наук СССР, лауреатом Сталинской, лауреатом Ленинской и лауреатом Нобелевской премий.
Еще в кандидатах мы наслушались легенд о Канторовиче. В 24 года он стал профессором, доктором наук и получил кафедру. С началом войны его мобилизовали, военной подготовки он не имел, поэтому стал рядовым. Начальник училища добился, что его в качестве матроса направили служить в училище, где его зачислили в кадровую команду. Это было небольшое подразделение, старшиной которого был мичман. В команде были матросы оркестра, ротные баталеры и хозяйственная обслуга. Как и все матросы, Канторович жил в кубрике на двухъярусной железной койке, имел винтовку, противогаз и т. п.
Старшина кадровой команды гонял его наравне с другими матросами на строевых и прочих занятиях.
Вместо хозяйственных работ матроса Канторовича направляли читать лекции по высшей математике.
Через некоторое время матросу Канторовичу присвоили звание майора административной службы, но старшине кадровой команды он по‑прежнему воинскую честь отдавал первым. К концу войны воинское звание Канторовича было инженер‑подполковник.
Старшекурсники рассказывали, что в начале лекции Канторович обязательно спрашивает, имеются ли вопросы по предыдущей лекции, даже если читает ее в начале курса и никакой предыдущей лекции просто не было.
Наслушавшись таких легенд, мы с особым интересом ждали первую лекцию Канторовича. Тогда в наших учебных классах была должность старшины класса, на которую назначался один из курсантов. В его обязанности входило информировать курсантов о расписании занятий, получение учебников, бумаги, ручек, карандашей и т. п., следить за наличием полотенца для преподавателя, чтобы вытирать руки после мела и тряпки, а также вытирать с доски мел. В то время старшиной нашего класса был Женя Васильев, балтийский матрос, четыре года участвовавший в боевом тралении, вся грудь в наградах, в том числе очень почетные медаль Ушакова и медаль Нахимова, чистюля и аккуратист. Желая как можно лучше встретить Канторовича, наш Женя правдами и неправдами достал новое полотенце и новую тряпку, повесил их на специальные крючки около доски и спокойно ждал Канторовича.
Канторович вошел быстро, немедленно спросил: «Есть ли вопросы по предыдущей лекции?», не услышав вопросов, повернулся к доске и стал читать лекцию, одновременно выписывая мелом формулы на доске. Исписав всю доску, Канторович взял чистое новое полотенце, стер им мел с доски, бросил полотенце на пол, взял меловую тряпку и вытер ею руки. Исписал еще один раз доску, повернулся к аудитории и, вытирая тряпкой руки, спросил, есть ли вопросы. Вопросов не было, зазвенел звонок, Канторович бросил на пол теперь уже тряпку и быстро вышел.
Все курсанты, ошеломленные темпом лекции и тем, что ничего из рассказанного не поняли, молчали. Даже не молчали, а оцепенели. Как же дальше учиться будем, если в первой же лекции ничего не поняли.
И вот в этой тишине раздалась реплика Жени Васильева: «Тоже мне профессор. Полотенце от тряпки отличить не может».
С хохотом на реплику пришла уверенность – одолеем эту высшую математику.
Вечером во время самостоятельной подготовки я прочитал записанную лекцию Канторовича и с радостью установил, что она оказалась мне понятной. Поделился с товарищами. У них было то же самое. Просто у нас еще не было так развито математическое мышление, чтобы с ходу понимать то новое, о чем впервые говорилось на лекции.
Вспоминая Канторовича, могу сказать, что лекции он читал превосходно. Записывать их и готовиться к экзаменам по этим записям было удобно. Слово «легко» тут не подходит, все‑таки высшая математика.
Во всем, что касается преподавания, Канторович был очень организованный человек, всегда все успевал и ничего не пропускал.
Во время экзаменов Канторович был либерален и терпелив.
Учебный процесс в училище был отлично организованным и напряженным до предела. В неделе шесть рабочих дней и один выходной. Ежедневно подъем в 7 часов утра, зарядка, завтрак и до обеда шесть часов лекций, после обеда час отдыха (спали в кроватях), затем самостоятельные занятия до 22 часов (с перерывом на ужин), прогулка, с 23 до 24 – в кубрике час личного времени, в 24 часа – отбой.
Лекции читались четко, курсанты старались их как можно тщательнее конспектировать, так как подготовиться по учебникам к экзаменам было практически невозможно.
Самостоятельные занятия проводились в классных комнатах, где у каждого курсанта было свое постоянное рабочее место, и где он хранил все свои учебные принадлежности.
Режим самостоятельных занятий: 50 минут работы, 10 минут перерыв. Все по звонку. Во время самостоятельных занятий никаких хождений по коридору, в классах – тишина.
Курсовых работ было много, за их своевременной сдачей организован жесткий контроль. Не сдал вовремя – нет увольнения в выходной день.
В училище был свой инженерный полигон, где курсанты первого и второго курсов в летний период проходили общевойсковую подготовку, изучали минно‑подрывное дело, работали со строительными машинами и механизмами, производили геодезические съемки, ходили на шлюпках и занимались многими видами военно‑прикладного спорта.
Чрезвычайно важным элементом обучения была ежегодная производственная практика на флотах курсантов старших курсов. Практика курсантов нашего училища резко отличалась от практики курсантов других военных училищ. Курсантов нашего училища назначали на штатные должности, и они работали самостоятельно, а не были дублерами штатных работников.
В 1949 году я шесть месяцев работал мастером строительного участка на производственной практике в Севастополе, в 1950 году три месяца на той же должности в Калининграде, а в 1951 году четыре месяца на должности инженера‑проектировщика Военморпроекта‑26 в Ленинграде.
В некоторых решениях Сталина можно увидеть стремление следовать примерам русской истории.
Например, во время войны Сталин руководство обороной Севастополя поручил командующему Черноморским флотом, адмиралу Октябрьскому, хотя армейские части, обороняющие город, по численности значительно превосходили флотские.
Так же было и при императоре Николае I, когда во главе обороны Севастополя были адмиралы Нахимов и Корнилов.
После войны Сталиным было принято решение: флот город защищал, флот будет город восстанавливать, для чего создали специальное строительное управление «Севастопольвоенморстрой», количество работающих в нем исчислялось десятками тысяч людей. Кандидатура на должность начальника «Севастопольвоенморстроя» должна была быть одобрена Сталиным. Командование Военно‑морским флотом приняло решение рекомендовать на эту должность генерал‑майора А. П. Колерова.
В конце шестидесятых годов мне довелось услышать рассказ самого А. П. Колерова о том, как происходило назначение.
Колерову, который в то время служил на Тихоокеанском флоте, приказали немедленно вылететь самолетом в Москву на заседание Политбюро, где будет решаться его назначение на должность начальника «Севастопольвоен‑морстроя». Все время перелета Колеров обдумывал варианты своего ответа на предполагаемый вопрос Сталина, справится ли он с этой должностью. Первый вариант ответа был: «Справлюсь, товарищ Сталин». Но тут же Колеров пытался спрогнозировать реакцию Сталина на такой ответ: «Нельзя его назначать, слишком самоуверенный, еще с обстановкой не ознакомился, а уже заявляет, что справится». Второй вариант ответа у Колерова такой: «Постараюсь, товарищ Стачин», на что был и вариант прогнозируемой реакции: «Ну что его назначать, когда не уверен. Он, видите ли, будет только стараться». И так долгие‑долгие часы перелета в мозгу у Колерова то «Справлюсь», то «Постараюсь справиться». Прилетели, доставили в приемную, попросили подождать. Через некоторое время пригласили зайти. Зашел. Остановился у порога. За столом несколько человек, на председательском месте Молотов, читающий какие‑то бумаги. Министр Военно‑морского флота Н. Г. Кузнецов говорит Молотову: «Это Колеров на «Севастопольвоенморстрой». Молотов поднял глаза от бумаг, посмотрел на Колерова, кивнул, и снова стал смотреть бумаги Н. Г. Кузнецов махнул рукой А. П. Колерову, чтобы тот выходил. Назначение состоялось.
В «Севастопольвоенморстрое» не хватало инженерных кадров, поэтому Н. Г. Кузнецов принял решение направить в феврале 1949 года на шесть месяцев около 300 курсантов старших курсов ВИТКУ ВМФ для работы на военных инженерных должностях в строительном управлении.
Мы морально были готовы к выполнению такой задачи. Нас воспитывали на примере наших старших товарищей, участвовавших в 1941 году в обороне Ленинграда. Тогда сотни тысяч ленинградцев работали на строительстве оборонительных рубежей вокруг Ленинграда. Рабочие руки были, военных инженеров для руководства такими специальными работами катастрофически не хватало. Военный совет фронта принял решение направить преподавателей и курсантов нашего училища на руководство строительством оборонительных сооружений. На каждого курсанта приходилось по 500 человек работающих, преподаватели были начальниками и главными инженерами оборонительных районов.
Училище в 1941 году с честью выполнило поставленную командованием фронта задачу.
В 1942 и 1943 годах училище так же активно участвовало в инженерных работах на флотах и фронтах
22 февраля 1944 года был подписан следующий Указ Президиума Верховного Совета СССР: «За образцовое выполнение боевых заданий командования в борьбе с немецкими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество наградить орденом Красного Знамени: 1‑й Гвардейский минно‑торпедный авиационный полк, 251‑й Новороссийский отдельный артиллерийский дивизион, Высшее инженерно‑техническое училище Военно‑морского флота и 1‑й дивизион катерных тральщиков».
Мы гордились тем, что наше чисто инженерное училище награждено боевым орденом, да еще одним указом с прославленными боевыми частями морской авиации, артиллерии и траления.
В Севастополе прямо с вокзала одну из групп курсантов, в том числе и меня, направили на Северную сторону в распоряжение начальника 116‑го УНР инженера‑подполковника Васильева Ю. Е. Там нас быстренько распределили по участкам. Я попал к старшему лейтенанту Костко, который назначил меня руководить строительством автобазы. Костко дал мне комплект чертежей, на генеральном плане показал репер, выделил солдата, знающего то место, где находился репер, и поставил задачу за день произвести разбивку сооружений на местности, а на следующий день приступить к строительным работам.
Из инженерных приборов мне был выдан складной деревянный метр, уровень и моток шнура.
Разбивку я произвел, и на следующий день ко мне на работу прибыл взвод солдат строительного батальона в количестве 50 человек под командованием старшего лейтенанта.
Солдаты уже выслужили установленный срок службы, но ввиду нехватки рабочей силы, увольнение их в запас задерживалось, что отрицательно сказывалось на их настроении. По существующим тогда правилам, работа солдат нормировалась общесоюзными едиными нормами и расценками. Солдатам платили только те деньги, которые полагались за работы, выполненные сверх 100% дневной нормы. Таким образом, солдату не платили денег и тогда, когда он выполнит дневную норму лишь на 10%, и тогда, когда выполнит на все 100%. Нормы были очень жесткие: для того, чтобы выполнить 150%, а получить деньги всего за 50%, требовались большое мастерство, сила и здоровье.
Если взвод не выполнял норму на 100%, то командиру взвода грозили неприятности по службе.
Командиры взводов не имели реальных рычагов для повышения производительности труда.
Как командир взвода может наказать солдата, не выполнившего норму? Объявить выговор, так солдату плевать на это. Посадить на гауптвахту, так это будет вроде отдыха солдату. Отдать под суд, так всех не посадишь. Не пустить в увольнение, так они и гак сидят в степи, идти все равно некуда. Не пустить в отпуск домой, так никого все равно не пускают. Единственно реальная угроза – задержка с увольнением из армии в запас.
Такая практика была, кто хорошо работает – отпускать первыми. Но это действовало только в период, когда сроки увольнения уже объявлены.
Оставалось одно – воспитательная работа. Тут все вроде ясно – разъясняй, мобилизуй, призывай, объясняй.
Воспитательной работы было много. Но толку от нее было мало.
Мое тогдашнее отношение к работе было сформировано школой, училищем, книгами, кинофильмами и газетами, пионерской, комсомольской и партийной организациями. Коротко и применяя казенные фразы, его можно выразить так: каждый советский человек должен работать изо всех сил на пользу нашей социалистической родины, эта работа должна приносить ему радость, работа должна быть главнее всего в жизни. Шкурничество, желание получить побольше денег за работу – это очень плохо. У нас же социализм, мы работаем не на капиталиста, а на себя, какие тут могут быть разговоры о выгоде.
Я готов был работать на восстановлении Севастополя с утра до ночи и без выходных. Близко к этому режиму я и работал. Я вспоминал, что когда во время войны мы работали в колхозе и на железной дороге, то работали без всяких разговоров об оплате труда, идет война, какие там заработки. Паек дают вовремя, что еще надо.
В Севастополе с первых же дней моей работы речь пошла о деньгах. Командир взвода и солдаты стремились, чтобы наряды были закрыты более 100%, чтобы расценки на работы применялись самые высокие.
Главный вывод, который я сделал для себя во время этой практики, сводился к тому, что теперь во имя только одних идей солдаты строительных батальонов хорошо работать не будут. Никакие лозунги, никакие соцобязательства и соцсоревнования, никакие доски почета, а также выговоры и гауптвахты не будут давать желаемого результата до тех пор, пока не будет создана система материального (денежного) стимулирования солдатского труда.
Несмотря на упомянутые выше крайне неблагоприятные условия оплаты труда и задержку по срокам с увольнением в запас, солдаты работали вполне удовлетворительно. Отчетливо было видно желание как можно быстрее покончить с разрухой, восстановить красавец‑город и побыстрей вернуться домой, чтобы и там навести порядок.
В Севастополе рабочий день был с 8 до 19 часов, обеденный перерыв из‑за летней жары удлиненный, с 12 до 15 часов. Выходной день один. В субботу – полный рабочий день. Если план «трещал», то работали в воскресенье или ежедневно на час больше. Никаких отгулов за переработанное время.
По пятницам обязательные ежедневные планерки у начальника УНР, на которых присутствовал весь инженерно‑технический персонал от начальника УНР до мастеров. Практически все мастера были курсанты. Планерка начиналась в 21 час и заканчивалась в 23 часа.
Основная тема – выполнение плана, основная ругань – план не идет, основная причина – задержка с поставкой материалов.
Типичный сюжет. Начальник УНР: «Иванов, почему на Бартеньевке не начаты малярные работы?». Иванов: «Не завезли краску». Начальник УНРа: «Женщины, заткните уши. Я буду спрашивать у Либермана, почему краска не завезена?»
Автобазу удалось построить в установленные сроки. Я получил документ под названием «Лицевой счет участника восстановления Севастополя».
Практику в Калининграде я проходил, работая мастером на восстановлении одного из цехов крупного немецкого завода.
Рядом с заводом восстанавливались и жилые дома, в которых раньше жили немцы – рабочие этого завода. Я впервые увидел маленькие одно – и двухэтажные квартирки с высотой до потолка 2,4 метра, с крохотной кухонькой и душевой. Первое впечатление было такое: вот капиталисты, хоть и гады, а для рабочих делают квартиры отдельные, с санузлами, а не так как у нас – барак с уборной на улице. Второе впечатление – все нормы нарушают, высота маленькая, ванной нет, кухня – не развернуться – издеваются над людьми. Когда при Хрущеве началось массовое жилищное строительство, я вспомнил эти немецкие дома, «хрущевки» были их точной копией.
Качининград выглядел тогда очень своеобразно. Все дома, которые не подлежали восстановлению, были разрушены до основания и представляли собой груду кирпича, т. е. нигде не было видно отдельно стоящих стен, готовых обрушиться на прохожих. Все улицы, в том числе и тротуары, были очищены от завалов, поэтому улицы выглядели как ущелья, стенами которых были груды кирпича от разрушенных домов. Были районы, которых не коснулось разрушение, были парки, которые хорошо сохранились. Улицы были в отличном состоянии, добротная брусчатка, добротный асфальт.
По улицам ходили трамваи, город большой, маршруты длинные. Трамвай идет, идет по безмолвной и безлюдной пустыне, потом вдруг, как оазис в пустыне, дома, люди, магазины, затем опять пустыня.
Центр города и вокзал к этому времени уже были приведены в относительный порядок, по крайней мере, людей там всегда было много.
В Калининграде много строительных батальонов занимались только одним делом – заготовкой кирпича от разборки разрушенных домов. Этот старый немецкий кирпич железнодорожными составами направлялся для восстановительных работ в Ленинград, Новгород, Псков и другие города.
В центре города находился Королевский дворец, главная башня, кровля и стены которого были сплошь в пробоинах от артиллерийских снарядов и авиационных бомб. Все внутри выгорело. Весь искореженный войной дворец не утратил своего величия. Подходить близко не хотелось, вдруг рухнет, уж очень все выглядело опасно.
В городе была эпидемия кладоискательства. Много говорили о находках в разрушенных зданиях и под завалами.
В Калининграде, в том числе и под Королевским дворцом, было много подземелий, которые манили к себе искателей сокровищ и приключений.
Большинство подземелий были заполнены водой, попытки откачивать ее обычно давали нулевой результат.
Могила Канта у разрушенного кафедрального собора содержалась прилично.
Нашей практикой в Калининграде руководил полковник Савицкий Г. С., преподаватель кафедры баз флота. Курсанты проходили практику на многочисленных объектах, разбросанных друг от друга на десятки километров, но руководитель не оставлял нас без надзора, внимания, совета. Его заботами нас прилично разместили, поставили на довольствие, а самое главное – платили деньги за работу в должности мастеров. В конце практики Савицкий приехал к нам подвести с руководством строительства итоги практики и вручить нам отпускные документы. Нас, практикантов, было четверо, в том числе я. Все три мои товарища были старше меня, все три – фронтовики. Мы собирались отметить окончание практики товарищеским обедом, для чего в комнате нашего общежития были сделаны все необходимые приготовления.
После подведения итогов практики мы пригласили нашего руководителя в общежитие, там он увидел накрытый стол с бутылкой, а мы попросили отобедать с нами. Вот тут полковник дат нам великолепный урок, как должен вести себя офицер‑воспитатель. Он сказал спасибо и сел с нами за стол. Мы чувствовали себя крайне неловко и были как на иголках. Полковник чувствовал себя спокойно, втянул нас в разговор, мы освоились, и получился интересный неторопливый разговор о жизни, о службе, о нашей учебе. Водки была одна бутылка, т. е. наркомовская норма 100 грамм на человека, поэтому обед пьянкой при всем желании нельзя было назвать. Провожая преподавателя, мы попытались промямлить, что никому не скажем про состоявшийся обед, но он сразу прервал эту тему и сказал, что в этом не сомневается и наши заверения излишни. Дальше он сам развил эту тему: «Вы пятикурсники, как говорят, без пяти минут офицеры. Трое из вас были на фронте, где и солдатам и офицерам наркомовские 100 грамм наливали из одной фляги. Вы отлично работали на практике, а своим поведением заслужили уважение ваших начальников и старших товарищей. По сути, вы уже офицеры, осталось только ждать производства. Я и обедал с вами, и сто грамм выпил как офицер с офицерами».
В 1951 году в моей жизни произошли три важных события. Во‑первых, я женился. Жена моя, Валентина Николаевна, ленинградка, тогда студентка‑медик, потом врач‑терапевт. Вот уже больше пятидесяти лет мы всегда вместе. Во‑вторых, я стал сталинским стипендиатом, а это тысяча рублей без всяких вычетов. Когда я стал лейтенантом и то на руки меньше получал. В‑третьих, закончил пятый курс и стал проходить преддипломную практику в Военморпроекте‑26 в городе Ленинграде.
Тема диплома мной была выбрана по гидротехнике, поэтому и практику я проходил в должности инженера‑проектировщика в гидротехнической группе.
За время обучения в училище я выполнил великое множество курсовых работ, которые в большинстве своем были связаны с черчением и конструированием.
Сам процесс работы на чертежной доске всегда меня полностью захватывал и доставлял удовольствие. Я не знаю, что чувствует поэт или композитор, создавая свои произведения, но думаю, что эти чувства одного плана с чувством инженера за чертежной доской, а именно чувство творчества.
Я не мог делать чертежи халтурно. Шрифт, компоновка чертежа, сама суть инженерного решения – все это захватывало меня, поэтому курсовые работы были для меня не в тягость, а в радость.
У многих моих сокурсников работа на чертежной доске вызывала тоску и раздражение. Это не помешало им стать толковыми инженерами и сделать хорошую карьеру.
В проектной организации меня приняли как нормальную рабочую силу, тут же загрузили плановой работой, тут же пошел строгий спрос за качество и сроки. Оказалось, что чертежи курсовой работы и рабочие чертежи проектной организации это далеко не одно и то же. Научился и стал давать план. Работа за доской в проектной организации хорошо подготовила меня к написанию диплома.