В сентябре 2014 года исполняется 160 лет со дня начала военных действий Восточной (Крымской) войны на нашем полуострове. Почему после многочисленных и кровавейших войн, последовавших после неё, именно эта война до сих пор продолжается в умах и сердцах людей? Почему Мир, стоя на пороге очередного конфликта, забывал о её уроках и вспоминал их после жертвоприношения, а точнее, избиения людей людьми? Почему судьба Цивилизации с завидным историческим постоянством и тогда, в веке ХIХ, и в веке ХХ решалась на этом крошечном клочке суши, являя собой феномен избранности его Божественным провидением? Готовы ли мы к тому, что спустя эти годы нам предопределена такая же судьба в только ещё начавшемся ХХI веке с его собственным Восточным вопросом? Почему так ярки и значимы для нас образы конкретных людей – участников тех событий, их Честность и Безупречность, Вера и Милосердие?
Полтора века отделяют нас от деятельности в Крыму Николая Ивановича Пирогова, имя которого вписано в историю не только Войны и Севастополя, но Отечества и Мира. О нём и трудах соратников его я попробую рассказать. Да простит меня Читатель за пристрастие к теме, но, будучи врачом, не могу быть ментором. Производя костно — пластические ампутации по Пирогову, пользуясь его анатомическими трудами и знаниями, каждый раз восхищаюсь безукоризненностью и гениальностью этого человека, его мужеством, ведь оперировать приходилось не в условиях клиники, а под смертоносным огнём на поле боя, где «возможность умереть возрастает с числом неприятельских выстрелов».
Что большая часть неискушенных в медицине людей знает о хирургии? Почему эта часть медицинского знания так близка Войне, страданию, отчаянию. Почему люди этой профессии, где бы они ни были и в какое время ни жили бы, всегда на этой вечной и жестокой Войне. В этой Войне есть убитые и раненые. В ней присутствует лихоимство и несправедливость. Я не знаю, почему одни отдают жизнь свою служению людям, а другие отбирают ее в войнах, больших и малых, пытаясь прикрыться авторитетом исторического опыта человечества и неизбежностью, и даже благотворностью, вершимого насилия. Не постигаю этого. Но на всё воля Божья. Ничего в природе нашего с Вами мира не изменилось, да и не изменится, пока мы согласны быть опорой невежеству и перекладываем решение судеб своих на скользкие плечи разных негодяев. Быть бы им битыми…
А первым хирургом был Господь. Это в 21-м стихе второй главы книги Бытие говорится о первой хирургической операции. Произведена она была под наркозом. «И навёл Господь Бог на человека крепкий сон; и, когда он уснул, взял одно из рёбер его, и закрыл то место плотию. И создал Господь Бог из ребра, взятого у человека, жену, и привёл её к человеку». Результатом этой операции и явился род человеческий. Попытки улучшить этот самый род восходят к Акту Творения.
Вряд ли после сказанного следует сомневаться в древности этой профессии, хотя то, что мы называем хирургией сейчас, как раз и появилось в середине ХIХ века и в немалой степени благодаря гению Пирогова. К тому времени, когда Пирогов только избрал хирургию, в Петербурге уже сложилась первая в России научная хирургическая школа. Путь к ней начался давно. Начали его костоправы. При войске российском, в битвах с иноземными захватчиками набирались они опыта, становились искусными лекарями. Уже при царе Алексее Михайловиче доносили воеводы, что без лекаря «в полку у нас ни которыми мерами быть не мочно», а полки похвалялись врачами «добрыми и учеными», умеющими «пулки вырезывать», «раны отворять», «выводить камни» и «убирать» из гнойников «вредительскую мокротность». Потом настало время, и сам царь Пётр отправился слушать медицинские лекции, изучать препараты, «разнимать» в анатомическом театре мертвые тела. Пётр носил при себе два футляра: один — с математическими инструментами, другой — с хирургическими. Умел делать разрезы, пускать кровь, перевязывать раны, выдергивать зубы. Произвёл он, известно, и полостную операцию: у жены голландского купца, страдавшей «водянкой, выпустил из брюха двадцать фунтов жидкости». Сейчас эта операция называется лапароцентезом. Тогда же при Петре появились первые госпитали, а при них медико-хирургические училища, «которых цель доставлять … природных российских докторов для занятия мест, званию их соответствующих». Впрочем, подобное увлечение монархов не правило, а всего лишь исключение. Правнук Петра, Его величество Самодержец Всероссийский, Император Александр II, пришедший на смену почившему в бозе 18 февраля Николаю I, не жаловал ни хирургию, ни Пирогова, называя его «обер живодёром». А в Европе просвещенной, до конца ХVII века спорили: кто такие хирурги? Представители медицины или цеховые ремесленники, подобные цирюльникам и банщикам? Профессора анатомии в черных мантиях трясли париками на университетских кафедрах, а хирурги в клоунских одеждах зазывали на ярмарках пациентов в свои фургоны. Во Франции долго боролись, чтобы созданная Академия хирургии приравнена была к медицинским факультетам. Рядом с хирургом в Германии стоял анатом и направлял его не всегда твёрдую руку. Заметим: наркоза не было и часто слово «операция» означало верную мучительную смерть. Можно с уверенностью утверждать, что Война — дело, конечно, жестокое и бесчеловечное, сделала для развития современной медицины гораздо больше, чем благие намерения гуманистов. Потому что если Война — это Система, цели которой достигаются убийством людей, то Медицина — это Система знания, опыта и практики, сохранения и продления жизни человеческой. Как это ни парадоксально — Война способствует прогрессу Медицины. И это тоже Система. Кто таков и что же сделал Николай Пирогов в этой Системе и для неё? Надеюсь, не утомлю короткой биографической справкой, тем более что многое в жизни этого человека удивительно и неординарно.
Итак: 25 ноября 1810 года в Москве в семье военного чиновника, казначея Московского провиантского депо, майора Ивана Ивановича Пирогова родился сын, названный Николаем в честь святителя Николая Чудотворца. Дед его Иван Михеич происходил из крестьян. Среднее образование Николай получил сначала дома, а потом в частном пансионе Кряжева. Самое ненавистное в пансионе — танцы. Они не были ни простыми, ни сложными. Они вообще не требовали понимания. Бесили ненужностью своей. Николай не собирался отплясывать на балах. Он собирался лечить людей, как профессор Мухин, и воевать, как Кутузов. Тринадцати лет запишет: «Истинный предмет ученья состоит в приготовлении человека быть человеком». Четырнадцати (!) лет поступил на медицинский факультет Московского университета, представив комиссии «липовое» удостоверение о своём шестнадцатилетии, и в восемнадцать окончил его, получив звание лекаря. В возрасте 26 лет получил звание профессора и возглавил хирургическую клинику Дерптского университета (!) Многого из того, что связано для нас с понятием «операция», не было и в помине. Не было вымытых до блеска операционных, белых халатов и простынь, стерильных инструментов, масок, перчаток. Засучив, чтобы не запачкать, рукава сюртука, оперировали и в зловонной «гошпитальной» палате, и прямо на дому. Дома было чище, чем в госпитале, меньше заразы — операции получались удачнее. Всякое хирургическое вмешательство осложнялось нагноением раны. «Простых» случаев не встречалось. Открытый перелом, пулевое ранение конечности так же часто вели к ампутации, как ампутация — к смерти. Ни один самый опытный хирург не мог предсказать финала даже самой успешной операции. Не было обезболивания. От больного требовалось мужество, от хирурга быстрота. Если во время операции больной не умирал от шока, а после — от сепсиса, он титуловал такого хирурга именем «великий».
Через пять лет (в 1841 г.) Пирогов, уже став «великим», был приглашен в Петербургскую медико-хирургическую академию, где пробыл почти 15 лет до своей отставки в 1856 году по окончании Крымской войны. С 29 октября 1854 по 3 декабря 1855 работал в Крыму, если можно назвать работой Войну.
Этой Крымской предшествовала Кавказская война, на которую Николай Пирогов отправился 8-го июля 1847 года для испытания действия паров эфира с целью обезболивания на поле боя. Для этой цели он вёз 30 приборов собственного изобретения и два пуда наркотического вещества. Сопровождали его врач Неммерт и старший фельдшер столичного госпиталя Калашников.
«Из Пятигорска, — писал в своих воспоминаниях Пирогов, — до самой Темир-Хан-Шуры мы ехали навстречу холере и застали её в Кизляре, где она была уже второй раз». В Чирюрте их с почестями приняли в штаб-квартире Нижнедрагунского полка. Далее Пирогова и его товарищей сопровождал эскадрон драгун. Через полдня пути все благополучно прибыли в Кумторкалу. О Темир-Хан-Шуре запись: «Это укрепление, лежащее между горами, составляет весьма важный пункт в Северном Дагестане». Как раз перед прибытием врачей из-под Гергебиля, где шли тяжелые бои, в Темир-Хан-Шуру доставили 274 тяжело раненных солдат и офицера, нуждающихся в срочной помощи. В крепости впервые в истории медицины, Пирогов произвёл 16 операций под наркозом. Когда у рядового Антона Шамардина после резекции спросили, что он чувствовал, солдат ответил: «Был как мёртвый!». Рядового Апшеронского пехотного полка Герасима Губу доставили из–под Гергебиля с пулевым ранением локтевого сустава, осложненным нагноением. Пирогов не стал ампутировать руку, он произвёл резекцию локтевого сустава. Таких операций было сделано четыре — рядовым Зюзину, Ткаченко, Хурдею и Губе. С лицевыми ранами в госпитале лежали Иван Щукин и Терентий Белоусов. Николай Иванович извлёк у них раздробленные кости. Операция тоже прошла удачно (из книги Булата Гаджиева «Темир-Хан-Шура»). В Оглах, где раненые были размещены в шатёрных палатках и не было отдельного помещения для производства операций, Пирогов стал специально оперировать в присутствии других раненых, чтобы убедить последних в болеутоляющем действии эфирных паров. Такая наглядная пропаганда оказала весьма благотворное влияние на раненых, и последние безбоязненно подвергались наркозу.
Наконец, Пирогов прибыл в Самуртский отряд, который расположился у укреплённого аула Салты. Здесь, под Салтами, в примитивном лазарете, состоявшем из нескольких шалашей, крытых соломой, приходилось оперировать в согнутом положении, стоя на коленях. Здесь же под эфирным наркозом было произведено до 100 операций. Здесь же, на Кавказе, во время войны была применена крахмальная повязка для фиксации переломов конечностей у подлежащих транспортировке раненых. Однако, убедившись на практике в её несовершенстве, он в 1852 году заменил последнюю своей «алебастровой налепной», т.е. гипсовой повязкой. Здесь же, на Кавказской войне, появились элементы сортировки раненых, на которых впоследствии выросли лечебно-эвакуационное обеспечение всех последующих войн и принципы «сберегательного лечения» ран…
Кавказ был предтечей Севастополя. Со времён Пирогова и благодаря ему «войну выигрывали раненые», т.е. возвращенные в строй. «Чудесный Доктор» заставил измениться саму Войну. Он отнял у неё большую часть кровавой гекатомбы, сделав патриотизм и самопожертвование не актом аффекта, страха и отчаяния, а актом Веры и Надежды. А впереди был Севастополь. В письме жене писал из Крыма:
«… Мы живём на земле не для себя только; вспомни, что пред нами разыгрывается великая драма, которой следствия отзовутся, может быть, через целые столетия; грешно, сложив руки, быть одним только праздным зрителем… Тому, у кого не остыло еще сердце для высокого и святого, нельзя смотреть на всё, что делается вокруг нас, смотреть односторонним эгоистическим взглядом, и ты… верно утешишься, подумав, что муж твой оставил тебя и детей не понапрасну, а с глубоким убеждением, что он не без пользы подвергается лишениям и разлуке». И ещё: «Не хочу видеть моими глазами бесславия моей родины; не хочу видеть Севастополь взятым; не хочу слышать, что его можно взять…».
Предложу Читателю небольшой исторический обзор проблемы обезболивания в хирургии. Проблемы, актуальность которой и в наше время велика и по ряду частных вопросов еще очень далека от идеального решения.
Без обезболивания невозможна хирургия. «Быстротечная, почти скоропостижная смерть постигала иногда оперированного вследствие нестерпимой боли. Операция, как и всякий другой прием, могла причинить смертельный шок от одной только боли у особ чрезмерно раздражительных», — пишет Пирогов, характеризуя состояние хирургии в начале своей деятельности (1830). Первая успешная операция, удаление опухоли шеи, под наркозом была произведена 16 октября 1846 года доктором Уорреном в Бостоне. Больного усыпил парами эфира Уильям Мортон, позаимствовавший идею у своего учителя Чарльза Джексона. Оскорблённый Джексон решил оспаривать первенство. Тяжба ученика и учителя тянулась два десятилетия. Их судьба трагична: Джексон умер в сумасшедшем доме, а Мортон — нищим на нью-йоркской улице. Ещё при жизни они умерли как врачи, как ученые… «В науке процветают эгоизм и тщеславие… Приоритет открытия теперь считают в медицинском мире чуть ли не более существенным, чем само открытие», — писал Пирогов. В 1847 году это новое средство обезболивания было испробовано во всех странах. Первую в России операцию под эфирным наркозом произвёл Ф. И. Иноземцев в Москве. 7 февраля 1847 года он «вырезал у мещанки Митрофановой пораженную раком грудную железу». Пирогов сделал первую операцию под наркозом на неделю позже, чем Иноземцев, — 14 февраля 1847 года. Он признавался, что «медлил и неохотно приступил к употреблению этого средства в первый раз. Делать операцию над человеком, находящимся в бесчувственном состоянии, есть не такая-то приятная обязанность для хирурга, особливо, когда он уже успел твёрдой волей, рассудком и привычкой уничтожить в себе восприимчивость к неприятным впечатлениям, причиняемым криками и воплями больных».
Вопросы обезболивания еще долго и широко освещались не только в русской медицинской печати в 1847—1849 гг. Надо сказать, что русские ученые и практические врачи показали себя в этом вопросе людьми передовыми, прогрессивными и активными. Американские историки медицины, грубо искажая истину, любят говорить о том, что «Америка научила Европу азбуке наркоза». Однако неопровержимые исторические факты свидетельствуют о другом. На заре развития обезболивания Америка сама училась у Пирогова. Как мы теперь уже знаем, в 1847 году Н. И. Пирогов применил его впервые во всём мире для обезболивания при операциях на поле сражения во время осады Салтов в Дагестане. Общее обезболивание в Севастополе применялось уже как обязательная и рутинная процедура в масштабах, немыслимых до этого, с той лишь разницей, что англичане и французы применяли чаще хлороформ, а русские — эфир, и наш, читай, отечественный опыт, превышал во много крат опыт врачей Союзной армии.
Первое же сражение Крымской войны на Альме показало полное отсутствие какой бы то ни было медицинской помощи в русской армии. «За отступавшими полками тянулась, как обыкновенно, длинная вереница раненых солдат; иные из них шли, опираясь на ружья, как на костыль, другие подвигались ползком, третьи, пройдя и проползая несколько шагов, вслед за казаками, прикрывавшими отступление, падали замертво и умирали в изнеможении в лужах крови». Зрелище, говорит очевидец, было ужасное, поразительное, от которого человеку со слабыми нервами легко было помешаться… Можно ли равнодушно смотреть, как сотни изувеченных, изуродованных, едва дышавших бессознательно тащились, кто как мог, вслед за своими, издавая на каждом шагу страшные, невыносимые вопли… Смертельные воспаления и антонов огонь открывались на каждом шагу у раненых, их мучила жажда; но ни воды, ни помощи взять было неоткуда: …ни докторов, ни фельдшеров, ни телег… Раненые должны были заботиться о себе сами; полы шинелей и изорванные рубахи заменяли бинты; сняв с себя одежду, перевязывали они сами себя, кто как мог, дрожащими от страдания руками, жалобно моля каждого проходившего о помощи, не замечая, что и проходящий сам точно так же пользуется последнею искрою жизни, чтобы добрести до своих и отдать Богу душу в кругу земляков» (Н. Дубровин).
Это об Альме и Севастополе слова Пирогова: «…горькая нужда и медицинское невежество соединились вместе в баснословных размерах». К началу войны войска не были обеспечены госпиталями. Зачем госпитали, если «мы с одним батальоном шапками забросаем неприятеля». Как нам знакома эта крылатая фраза, сказанная генералом Кирьяковым перед Альминским сражением. Как часто будут повторять ее в Российской истории подобные «генералы». К сентябрю 1854 в Крыму имелось только пять военно-сухопутных госпиталей: в Севастополе на 610 коек, в Симферополе на 310, в Керчи — Еникале на 160 и на Перекопе на 60 коек. В Севастополе был и морской госпиталь на 500 человек. Все эти госпитали могли принять 1950 больных и раненых. А после только Альминского сражения, по официальным данным, в Севастополь доставили 2000 раненых, а, по мнению профессора медицины Киевского университета, главного хирурга Севастополя Х. Я. Гюббенета, и того больше. В Симферополе же приняли более тысячи. А в Инкерманском сражении 5 ноября (24 октября) 1854 года русская армия потеряла убитыми и ранеными двенадцать тысяч человек…
Пирогов приехал в Севастополь через три недели — 12 ноября. И застал ещё тысячи раненых, ожидавших «первой помощи». За двенадцать дней Пирогов и сопровождавшие его петербургские хирурги, среди них Л. Обермиллер, Тарасов, Каде, В. С. Сохраничев, Тюрин и фельдшер И. Калашников, навели порядок в госпиталях, сделали операции всем «запущенным с 24 октября». Когда солдат, которому он только что ампутировал ногу, доставал из тряпицы два рубля и один протягивал Пирогову: «Возьми половину добра моего…» — это была награда выше любого ордена. Когда на перевязочный пункт приносили солдата без головы, а голову отдельно: «Пусть господин Пирогов пришьет — он все может!» — это было признание повыше царского благоволения.
Вместе с русскими медиками в Севастополе работали американские врачи, прибывшие по приглашению российского правительства. Рекомендовали их известные политические деятели США. Из сорока трех американских медиков большинство прибыло в Севастополь, а также в госпитали Керчи и Симферополя. Американцев Кинга, Дрейпера, Турнипсида, Уайтхеда, Харриса и Макмиллана вначале разместили на Северной стороне, затем перевели на Николаевскую батарею. Стойко перенося тяготы войны, они работали с Пироговым, спасая раненых и больных защитников Города. Многие заболели тифом. В Севастополе умер Х. М. Макмиллан, а в Симферополе — Г. Кларк, Ч. А. Дейнинджер, Д. Джонс, А. Э. Маршел…
После войны врачей-добровольцев наградили медалями «За защиту Севастополя» и «В память Крымской войны 1853—1856 гг.», некоторых — орденами Святого Станислава и Святой Анны. Врач Уайтхед писал: «Награды будут служить воспоминанием о том, что выпала честь оказать помощь офицерам и солдатам, которые покрыли славой русское оружие и завоевали Севастополю имя бессмертного». Русские врачи заказали для американских коллег памятную серебряную медаль. На ней выгравировали равноконечный крест, медицинский знак и надписи: «Севастополь. Американским коллегам от благодарных русских врачей в память о совместных трудах и лишениях».
В Севастополе не хватало врачей, транспортных средств для доставки раненых в госпитали. «Смертность между больными была очень значительна; приблизительно умирала четвертая часть. Прибывшие из Москвы медики не получали содержания и терпели нужду», — отмечал в конце декабря 1854 князь Крапоткин, по приказанию государя командированный для инспекции госпиталей. Из Севастополя раненых везли через Бахчисарай, где в помещениях дворца, Успенского монастыря и еще 54 домов разместили госпитальные койки на 150 человек раненых, в Симферополь, ставший городом-госпиталем. За сутки обозы проползали три-четыре версты. В дороге умирала десятая часть раненых. Тряска, холод, отсутствие горячей пищи, какого-либо ухода усугубляли положение. При такой эвакуации легкораненые быстро становились тяжело и безнадежно больными. Попавшие в санитарный транспорт часто завидовали убитым неприятельской пулей.
«Всего занято было под госпитали и лазареты в Симферополе 45 домов, — пишет А. Маркевич, — число больных и раненых в Симферополе, в госпитале и отделениях его, было громадно. В начале января 1855 г. было их 4711, 16 числа — 4335… Общая картина положения больных и раненых в Симферополе все же представляется крайне безотрадной». Губернское Правление, Дворянское собрание, Благородный пансион, загородный дворец Воронцова, десятки частных домов — всё занимали раненые. В симферопольских госпиталях оказалось втрое больше раненых, чем коек. В одном частном особняке 400 раненых солдат и матросов три дня ютились на голом полу. Их «позабыли зачислить на довольствие» — жители соседних домов приносили им еду как подаяние. 3 октября 1855 г. Пирогов писал губернатору графу Адлербергу: «При посещении мною вчерашнего числа бараков местного военно–сухопутного госпиталя я заметил много беспорядков…». Эти «беспорядки» тоже были Системой. Всюду воровство, неразбериха. Лекарств почти не было. Бинты, ветошь, компрессы присылали негодными и в недостаточном количестве. Вся Россия щипала корпию для нужд действующей армии, а нечистые на руку интенданты тайно продавали её французам и англичанам…
Искусство врача — ничто, если раненые гибнут от несвоевременной помощи, отсутствия медикаментов, голода и осложнений. «На войне главное не медицина, а администрация», — заявляет Пирогов и исходя из этого положения первым в мире предлагает, организует и применяет свою знаменитую сортировку раненых. Мартовская бомбардировка была экзаменом, которого ждал Пирогов со дня приезда в Севастополь. Огромные партии раненых день и ночь поступали на перевязочный пункт. Уничтожить хаос — вот самая первая «первая помощь».
Пирогов сортировал раненых на четыре категории. Первые — безнадежные. Им — средства «последнего успокоения страданий», заботливые сестры, священник. Вторые — неотложные. Этих — в операционную, на стол. Чтобы не оказались в первой категории. Третьи — те, у которых можно повременить с операцией или вовсе без неё обойтись. Им — хороший уход, а спадет горячка — внимательный осмотр и необходимое лечение. Четвертые — легкораненые. С этими просто: к фельдшерам на перевязку. Благодаря введению такой весьма простой и разумной сортировки рабочие силы не разбрасывались и дело помощи раненым шло быстро и толково. С этой точки зрения становятся понятны рассуждения Пирогова: «Я убежден из опыта, что к достижению благих результатов в военно-полевых госпиталях необходима не столько хирургия и врачебное искусство, сколько дельная и хорошо учрежденная администрация. К чему служат все искусные операции, все способы лечения, если раненые и больные будут поставлены администрацией в такие условия, которые вредны и для здоровых. А это случается зачастую в военное время. От администрации, а не от медицины зависит и то, чтобы всем раненым без изъятия и как можно скорее была подана первая помощь, не терпящая отлагательства. И эта главная цель обыкновенно не достигается. Представьте себе тысячи раненых, которые по целым дням переносятся на перевязочные пункты в сопровождении множества здоровых; бездельники и трусы под предлогом сострадания и братской любви всегда готовы на такую помощь, и как не помочь и не утешить раненого товарища! И вот перевязочный пункт быстро переполняется сносимыми ранеными; весь пол, если этот пункт находится в закрытом пространстве (как, например, это было в Николаевских казармах и в дворянском собрании в Севастополе), заваливается ими, их складывают с носилок, как ни попало; скоро наполняется ими и вся окружность, так что и доступ к перевязочному пункту делается труден; в толкотне и хаотическом беспорядке слышатся только вопли, стоны и последний хрип умирающих; а тут между ранеными блуждают из стороны в сторону здоровые — товарищи, друзья и просто любопытные. Между тем стемнело; плачевная сцена осветилась факелами, фонарями и свечами, врачи и фельдшера перебегают от одного раненого к другому, не зная, кому прежде помочь; всякий с воплем и криком кличет к себе. Так бывало часто в Севастополе на перевязочных пунктах после ночных вылазок и различных бомбардировок. Если врач в этих случаях не предположит себе главной целью прежде всего действовать административно, а потом уже врачебно, то он совсем растеряется и ни голова его, ни рука не окажет помощи. Часто я видел, как врачи бросались помочь тем, которые более других вопили и кричали, видел, как они исследовали долее, чем нужно, больного, который их интересовал в научном отношении, видел также, как многие из них спешили делать операции, а между тем, как они оперировали нескольких, все остальные оставались без помощи и беспорядок увеличивался все более и более. Вред от недостатка распорядительности на перевязочных пунктах очевиден… Врачи от беспорядка на перевязочных пунктах истощают уже в самом начале свои силы, так, что им невозможно делается помочь последним раненым, а эти-то раненые, позже других принесенные с поля Битвы, и нуждаются всех более в пособии. Без распорядительности и правильной администрации нет пользы и от большого числа врачей, а если их к тому еще мало, то большая часть раненых остается вовсе без помощи». Можно ли представить себе яснее происходящее? Это как правильный диагноз: точно и вовремя.
Рекомендации Пирогова не являются, однако, отрицанием медицинской работы, а требованием, чтобы администрация правильно использовала врачебные силы для сортировки. Сортировку раненых, по Пирогову, впоследствии с успехом применяли не только в русской армии, но и в армиях, враждебных ей. В своем «Отчете», изданном Обществом попечения о больных и раненых воинах, Пирогов пишет: «Я первый ввел сортировку раненых на севастопольских перевязочных пунктах и уничтожил этим господствовавший там хаос. Я горжусь этой заслугой, хотя ее и забыл сочинитель «Очерков медицинской части в 1854—1856 гг.». Пирогов первый предложил широко использовать госпитальные палатки при размещении раненых после оказания им первой помощи, указывая в то же время, что и здесь три четверти из общего числа коек «должны оставаться пустыми на случай нужды».
«Госпитальные палатки, — пишет Пирогов в письме своему ученику и другу К. К. Зейдлицу из Севастополя, — числом около четырехсот, с двадцатью койками каждая, тоже не должны бы приютить более двух тысяч больных, а прочие должны оставаться пустыми на случай нужды. Как только число больных превысит две тысячи, излишек тотчас должен быть удален постоянной транспортировкой». Сортировка требует места. Нужна площадь, чтобы принять сотни, тысячи раненых. Прифронтовые госпитали должны стать «чистым проточным озером, а не болотом». Тех, кому предстояло долгое лечение, необходимо отправлять в тыл. Сортировка требует быстроты. Нужно срочно оперировать неотложных и, пока не поступили новые неотложные, заняться теми, кто мог ждать».
Врачи у Пирогова работали вместе и не мешали друг другу. Они стояли цепочкой. Первый давал хлороформ, второй оперировал, третий останавливал кровотечение и перевязывал рану. Пирогов низверг хаос, казавшийся неизбежным, отказался от скоропалительных операций, приносивших пользу лишь немногим. В деятельность перевязочных пунктов и госпиталей он сумел внести удивительную рациональность. В сортировке раненых, в «хирургическом конвейере», в специализации врачей была конструкторская точность — нечто «фабричное» (Пирогов так и говорил: «фабричное»). Пирогов с часами в руках высчитывал среднюю скорость работы хирургов. При сплошном наплыве раненых «можно было на трех столах сделать сто ампутаций за семь часов». Это впечатляет! Ведь это сто спасенных человеческих жизней!
Мартовская бомбардировка продолжалась девять дней. За это время через руки Пирогова прошло едва ли не пять тысяч человек. Он не уходил домой с главного перевязочного пункта в Дворянском собрании. День и ночь огромная танцевальная зала то до краев наполнялась ранеными, то снова пустела. Если б не сортировка, людей складывали бы штабелями. Паркет на полвершка пропитался кровью. Дорогой ценой сдавались экзамены под бомбами. За эти месяцы триста врачей, около тысячи фельдшеров навсегда легли в крымскую землю. Из ближайших помощников Пирогова умер Сохраничев, умер Джульяни, едва не умерли Каде и Беккерс, Петров лишился ног, Дмитриев после тифа потерял рассудок. А сестры! Каждая четвёртая нашла в Севастополе могилу, каждая вторая переболела тифом. Но их дело стало началом векового уже ныне подвига русских женщин в военных госпиталях и на полях сражений.
В сентябре 1854 г. Россия узнала о гражданском подвиге матросской дочери Дарьи Михайловой, которая вошла в историю как первая русская сестра милосердия Даша Севастопольская. Она жила на Корабельной стороне Севастополя. Узнав, что противник высадился в Крыму, продала дом, купила лошадь и, переодевшись в матросскую форму, поехала к реке Альме. Впервые в России она стала оказывать помощь раненым на поле боя. Повозка Даши оказалась первым перевязочным пунктом в районе Альминского сражения.
В первые же дни обороны многие севастопольские женщины последовали самоотверженному примеру Даши Михайловой. На перевязочных пунктах ухаживали за ранеными: сестра участника обороны штабс-капитана Амелунга — Луиза, дочь квартирмейстера Наталья Дергачева, Елизавета Михайлова, Дарья Ткач, Мария Петренко и многие другие — известные и безымянные.
Русские и английские сестры, во время Войны они были во враждующих армиях: российские сёстры милосердия в осажденном городе под пулями противника возвращали к жизни героических защитников Севастополя; британские сестры, находясь на противоположном берегу Черного моря в глубоком тылу Анатолийского предместья Стамбула — Скутари, выхаживали раненых и больных воинов Союзной армии. Сестринская служба в Британии и по сей день пользуется особым почетом, а Флоренс Найтингейл — суперинтендант сестер милосердия в Крымской кампании — является национальной героиней, которая живет в памяти и сердцах англичан, ее портрет печатается на денежных купюрах. Nightingale в переводе с английского — соловей. Птица радости и надежды. Скольким раненым ты дала Надежду?
В Крыму Флоренс Найтингейл впервые появилась 25—26 апреля (7—8 мая) 1855 г. Через несколько дней заболев лихорадкой, вернулась в Турцию. Затем еще дважды приезжала в Балаклаву: в октябре 1855г. и в марте 1856 г., покинув Крым навсегда 12 июня. В августе 1856 года, когда Флоренс вернулась из Скутари национальной героиней Британии, Льюис Кэрролл, автор «Алисы в Стране чудес», написал в её честь стихотворение «Тропа из роз». В августе 1857 года Флоренс стала инвалидом и очень редко покидала свою комнату в течение последующих 11 лет. Был ли этот кризис вызван физическими или эмоциональными причинами, неизвестно. В наши дни (1995 г.) Д.А.Б. Янг, специализирующийся на исследовании феномена Флоренс Найтингейл, в статье «Британского медицинского журнала» предложил объяснение ее болезни. По его мнению, Флоренс могла заболеть бруцеллезом, бактериальной инфекцией, заразившись им от козьего молока в Крыму. Бруцеллез вызывает повторяющиеся приступы, сходные с малярией, с симптомами, которые соответствовали многим жалобам Найтингейл, включая боль в суставах, отсутствие аппетита и лихорадку. Бруцеллез не был описан до конца XIX века, и даже позднее его симптомы принимали за проявление симуляции и неврастении. Ее неотступно преследовала мысль о смерти тысяч британских солдат в Крыму. После войны она пришла к ужасающему пониманию того, что она сама, вероятно, частично несет за это ответственность.
В Лондоне существует Музей Флоренс Найтингейл. Но, как ни странно, английские историки практически ничего не знают о деятельности российских сестёр милосердия «по ту сторону театра военных действий». Только в январе 1995 года один из ведущих научных медицинских журналов Великобритании «The Journal of Royal College of Physicians» («Журнал Королевского общества врачей») впервые опубликовал большую статью о российских сёстрах милосердия с фотографиями сестер Крестовоздвиженской общины, портретом ее учредительницы великой княгини Елены Павловны кисти Карла Брюллова, фото Н. И. Пирогова, его писем и других документов того времени.
Роль Николая Ивановича Пирогова в организации медицинской службы и лечения раненых в Крымской кампании 1854—1856 гг. огромна. Признание данного факта позволяет некоторым авторам, незнакомым с источниками и работами самого Пирогова, считать его основателем Крестовоздвиженской общины попечения о раненых и больных воинах. Эта ошибка достаточно прочно укоренилась в историко-медицинской литературе и требует аргументированного разъяснения. Более того, заслуги Н. И. Пирогова перед Отечеством настолько велики, что он не нуждается ни в их преувеличении, ни в чужой славе. В середине XIX века почти все государства и правительства Европы признали необходимость оказания помощи раненым на полях сражений. Разные формы такой помощи существовали, как мы знаем, и ранее, однако организованный, системный характер она приобрела в период Крымской войны: со стороны англичан — в гуманной деятельности мисс Найтингейл, а с российской — в деятельности Крестовоздвиженской общины сестер милосердия, учрежденной 6 ноября 1854 года великой княгиней Еленой Павловной (1806—1873).
Когда Николай Иванович в сентябре 1854 подал прошение направить его на театр военных действий, он получил приглашение к великой княгине Елене Павловне. Это было «…в ту незабываемую пору, — писал Пирогов, — когда каждое сердце в Петербурге билось сильнее и тревожнее, ожидая результатов битвы при Инкермане… К большой моей радости, она мне тотчас объявила, что взяла на свою ответственность разрешить мою просьбу. Тут она мне объяснила ее гигантский план — основать организованную женскую помощь больным и раненым на поле битвы и предложила мне самому избрать медицинский персонал и взять управление всего дела». К вечеру того же дня вопрос был решен.
Великая княгиня тотчас обратилась с воззванием к российским женщинам, желающим «принять на себя высокие и трудные обязанности сестер милосердия» в перевязочных пунктах и подвижных лазаретах на Крымском театре военных действий, и 6 ноября (25 октября) 1854 г., на следующий же день после битвы при Инкермане, основала на свои средства «Крестовоздвиженскую общину сестер попечения о раненых и больных воинах». А днем позже были утверждены Правила деятельности общины, которая объединила патриотически настроенных российских женщин самых разных слоев общества; рядом с женами, вдовами и дочерьми титулярных и коллежских советников, дворян, помещиков, купцов, офицеров российской армии и флота были и простые малограмотные женщины.
9 ноября (28 октября) 1854 г. Н.И. Пирогов выехал в свою первую командировку на Крымский театр военных действий вместе с коллегами. Вслед за ними была отправлена и первая группа из 28 сестер Крестовоздвиженской общины во главе с ее первой начальницей — Александрой Стахович, вдовой капитана. Сестры отправлялись в путь из Михайловского дворца. В Петербурге в их честь служили молебны. 11 декабря (29 ноября) 1854 они прибыли в Симферополь и на следующий день в 4 часа пополудни приступили к своей благородной деятельности. К тому времени в Симферополе скопилось несколько тысяч раненых после битв при Альме и Инкермане и первой бомбардировки города.
В декабре 1854 г. Н.И. Пирогов писал жене: «Дней 5 тому назад приехала сюда Крестовоздвиженская община Елены Павловны …и принялась ревностно за дело; если они так будут заниматься, как теперь, то принесут, нет сомнения, много пользы. Они день и ночь попеременно бывают в госпиталях, помогают при перевязке, бывают и при операциях, раздают больным чай и вино, наблюдают за служителями и смотрителями и даже врачами. Присутствие женщины, опрятно одетой и с участием помогающей, оживляет плачевную юдоль страданий и бедствий».
Одна из сестер оставила описание первого дня работы в С