[часть один: любопытный король]
Лу Хань хочет проснуться в безопасности под пронзительное щебетание птиц, быть может, даже под лучами солнца, обжигающими глаза сквозь веки. Но вместо этого он ощущает прохладное дуновение и вскоре осознаёт, что это не ветер, а звук чужого дыхания. Он напрягается всем телом, пытается сохранять глаза закрытыми, будто бы это могло прогнать существо прочь. Может, это просто любопытное животное, подобравшееся слишком близко и теперь касающееся его лица.
Но его скулы встречает мягкость кончиков пальцев, следующих вниз по контуру лица к нижней губе. Они опустились к горлу, очерчивая изгиб кадыка — наполняя юношу страхом осознания, что его жизнь больше не в его руках. Спустя несколько секунд, проведённых под ритмом дыхания незнакомца, рука возвращается к лицу, проходясь по векам у линии роста ресниц, вниз по переносице.
Затем прикосновения исчезли совсем, но их тут же заменили большие пальцы, которые надавили на глаза в попытке открыть, хотя Лу Хань отчаянно пытался держать их закрытыми. Он со вздохом отпрянул, моргая, чтобы отойти от того, что с ним сделали, и в итоге всё же встретился взглядом с глубиной гетерохромии.
Незнакомец наклонился вперёд, умостив локти на коленях — свернулся, словно клубок крутящихся теней, и стал смотреть на Лу Ханя с эмоциями, которые трудно было определить. На голове его была корона из багряных цветов, и он заговорил:
— С тобой что-то не так?
Лу Хань не уверен, смог бы он нормально ответить, даже если бы захотел. Он замер на месте, сжимая влажный мох под руками, пока на него смотрели разными глазами. Когда незнакомец придвинулся ближе, Лу Хань заметил другие детали. Тени казались глубже у правого глаза, будто бы кто-то провёл дымкой теней, чтобы оттенить радужку глаза. Второй глаз походил на небо, яркая голубизна, напоминающая трескучие зимние дни с небом без облаков. Цветочный узор с острыми углами, нарисованный словно чёрными чернилами, спускался с плеча, переходя в кривые линии, которые, переплетаясь, образовывали фигуры. Одетый в чёрное, без рукавов и босой, он выглядел просто чудным. Волосы цвета меди, тёмные у корней, лежали нарочито беспорядочно, утыканные веточками и листиками, о которых будто бы забыли.
— Ты не должен быть здесь, — протянул юноша нараспев, и звук его голоса был больше похож на музыку.
И всё же был слышен акцент, когда он говорил на родном языке Лу Ханя; таинственный, но достаточно резкий и враждебный, отчего по спине пробежала дрожь.
— Почему ты не можешь держаться подальше отсюда?
Тишина давила, она была неестественной. Будто бы незнакомец лишил место всех остальных звуков, чтобы его точно услышали, не перебивая и не отвлекаясь на белый шум. Но ответа не последовало.
— Почему вы все не можете держаться подальше? Вы и так уже столько у меня отняли, — он протянул руку, и Лу Хань попытался отодвинуться, но его схватили за чёлку, чтобы удержать на месте. — Такие отвратительные, жадные создания. Берут и берут то, что никогда для них не предназначалось, отгоняя природу металлическими клыками и когтями, лишая нас места для странствий. Ты тоже такой? Ты здесь, чтобы расчертить землю неровной линией и забрать цветы для людей, которые их не заслужили? Ты здесь, чтобы украсть, нарушитель?
Его дыхание обдало лицо Лу Ханя прохладой с запахом воздуха после дождя. Или, может, это был аромат леса вокруг. Хватка не ослабевала, и Лу Хань наконец смог выдавить из себя хоть что-то:
— Меня пригласили…
Насмешливое выражение, которое появилось на его лице, заставило Лу Ханя подумать, что, вероятно, ему стоило сказать что-то ещё. Это ощущение усиливается, когда с губ напротив срывается смешок. Он превращается в смех, более глубокий, чем речь, и резко контрастирует с тихим звуком голоса. Но быстро сходит на нет, когда незнакомец тянет руку к лепесткам единственного красного цветка — весь мир вокруг будто бы окрашивается в красный, предупреждающий об опасности. Бледные багряные цветы, смешанные со сверкающими красными, пробиваются сквозь землю под ногами Лу Ханя, расползаясь по земле. Честное слово, он слышит, как они дышат, его мозг словно подтверждает, что он окончательно сошёл с ума. Лепестки раскрываются и закрываются вокруг своей чёрной сердцевины, воздух вокруг них словно сверкает золотом.
— Я никого не приглашал, — тихо говорит незнакомец, вновь переводя взгляд на Лу Ханя, его правая рука снова тянется к лицу. — Это всё их рук дело, смотри; маленькие озорные феи, которые не так давно решили поселиться здесь. Они делают всё, чтобы вызвать моё недовольство, и за это я постоянно ругаю их, — ворчит он на цветы, и откуда-то из красного океана извергается пронзительный смешок.
Его корона остаётся на месте; её, вероятно, не затронули эти создания.
— А теперь… — начинает он, поднимаясь на ноги и подходя ближе к Лу Ханю.
Он смотрит своими разными глазами, а затем протягивает руки и берёт лицо в ладони. Лу Хань забывает, что ему обязательно надо дышать, и не может ни отвести взгляд, ни мыслить трезво.
— Возвращайся в то место, что ты зовёшь домом, — говорит создание, и суровые слова не вяжутся с непослушанием в его внешности.
Оно впивается в кожу ногтями, слово намереваясь сорвать маску, которую надел нарушитель. Лу Хань корчится, но хватка не ослабевает ни на каплю. Он тонет в глубинах утреннего неба в сопровождении ночи — паре глаз, в которых невозможно что-либо прочитать.
— Возвращайся и забудь, как вы, люди, всегда делаете. Никогда больше не заходи так далеко, даже если искушение будет сбивать с ног. Сотри все следы сегодняшнего дня из памяти и иди туда, где ты всегда был.
Обладатель медных волос ослабляет хватку, наконец отпуская лицо, и, когда он отходит назад, цветы расступаются под его ногами, оставляя чистую тропинку из мха; камни и ветки вторят им. Он делает пять шагов назад, затем поворачивается, и цветы уступают, когда он вскидывает палец — слушают, впервые. Он останавливается и словно замирает на мгновение, бросая взгляд через плечо. У него холодное, враждебное лицо — и голос снова нараспев:
— Послушай на этот раз. Тебе здесь не место.
Его профиль поглощают голодные тени и старые деревья, оставляя Лу Ханя с желанием поставить весь мир, в котором он живёт, под вопрос.
Но самое главное — он оставляет Лу Ханя одного.
И, будто бы в спешке, воздух вновь тяжелеет и холодеет, дыхание учащается, когда Лу Хань поднимается на трясущихся ногах. Промокший до нитки, он поскальзывается, но умудряется избежать падения и следует приказу. В отличие от незнакомца, он не оглядывается.
Он просто бежит, и бежит, и бежит, пока не оказывается в безопасности закрытой двери, и ноги подводят его, от дождевой воды на полированном деревянном полу собираются лужи.
***
Он чувствует себя ещё более пустым, чем этот дом, возвышающийся над лесной землёй.
Страдающий от одиночества, он идёт по мёртвой земле, наполняя её энергией жизни. Его душа цепляется за кости во имя сохранности своего прибежища, но отступает к сердцу; пустоту нужно чем-то заполнить. На языке незнакомый привкус, вязнущий в сознании. Он не может наречь его.
Он сворачивается в кресле из красного дерева, украшенном цветами и корнями, вырезанными из ненастоящего золота; краска местами облупилась, оставив пятна пыльного чёрного цвета. Трон, достойный фальшивого короля.
Он не правит никем, не контролирует никого — только себя. И всё же он прогоняет глупца, считая, что имеет на это право. Стыдливая краснота цветов сползает с головы, на ней нет лесных фей, за что он благодарит землю. Он барабанит пальцами по деревянной резьбе, оглаживая её вены лёгкими касаниями. Если его сердце — это сухие ветви, то его любопытство, которого он не просил, — это искра, грозящаяся поглотить всё языками нетерпеливого пламени.
Закинув голову, он закрывает глаза; разносятся мелодии времён древности.
***
Лу Хань просыпается очередным воскресным утром с ощущением тупой боли по всему телу. Сонный, он натягивает одеяло, чтобы укрыться от солнечного света, льющегося из окна справа, что и разбудило его. Он перекатывается, заворачиваясь в белый кокон, и пытается снова уснуть. Надеясь, что без снов.
Кое-что могло убедить его в том, что случившееся вчера было просто историей, которая попала к нему в руки и оставила настолько глубокое впечатление, что ему приснился такой реалистичный сон. То, что он был главным героем.
Наверное, он бы сумел убедить себя, если бы не крошечный цветок, выпавший из волос и приземлившийся рядом с ним на подушку, изминаясь на складках наволочки.
И он принёс с собой воспоминание о смехе фей, о безэмоциональном голосе и паре гетерохромных глаз, пригвоздивших его к месту, будто бы их взгляд был кандалами.
Лу Хань плетётся на кухню, голова ужасно мучительно пульсирует; звуки усиливаются, а свет раздражает своей яркостью. Как будто бы он упал и ударился головой или у него похмелье. Может, в этом было дело — он перепил вчера, и поэтому вся одежда была влажной, а сам он помнит, как разговаривал (или раздражал?) с юношей в лесу. С юношей, у которого разные глаза, странная одежда и веточки в волосах, а ещё он разгуливает босиком. Посреди леса. И всю эту хрень можно было бы объяснить — боже, как же он хотел, чтобы всему было объяснение или причина — тем, что он страшно напился. Если попытаться, то он даже мог вспомнить Чондэ, который нарушил его личное пространство, и Кёнсу, который кого-то любовно колотил.
Он рисовал в голове всё больше несуществующих сцен, пока готовил простейший завтрак, наполняя стакан ярким апельсиновым соком. В некоторых из придуманных воспоминаний мелькал тот самый незнакомец, но в обычной одежде, он просто смотрел. На этом Лу Хань решил остановиться. Когда с грязной посудой было покончено, он потёр глаза и сел в кресло.
В нерешительности он смотрел на телефон. Взял его. Положил обратно. Взвыв, он переместился за стол и улёгся левой стороной лица на прохладную поверхность. Медленно потирая висок, упорядочивая воспоминания, которые всплывали в его сознании. Он бы хотел выполнить наказ незнакомца, сделать как ему было велено — он всегда поступал именно так и был уверен, что всегда будет. Поэтому он с удивлением поймал себя на том, что натягивает куртку и рассовывает по карманам ключи, бумажник и телефон.
Покусывая подушечку большого пальца, он идёт по тротуару — мимо рядов знакомых строений, пока не доходит до места назначения.
Дверь — деревянная, с нежно-фиолетовой надписью: «Добро пожаловать на наше цветочное поле!». На окнах изображено было множество растений, объявления гласили, что внутри можно найти ещё больше. Всполохи ярких цветов контрастировали с тёмно-рыжей и жёлтой кладкой и кирпичными домами, заполонившими большую часть города. Серебряный колокольчик громко зазвенел, когда он вошёл, и работник обернулся, чтобы поприветствовать его:
— Здравствуйте!
Лу Ханю не нужен был бейджик на фартуке цвета морской волны, чтобы узнать имя его хозяина. Сехуна знают все. Юный флорист-энтузиаст был высокого роста, обесцвеченные волосы прядями выкрашены во все цвета радуги — его глаза превратились в полумесяцы, когда лицо озарилось улыбкой.
К сожалению, в этом городе его знали не только из-за волос. Лу Хань бы очень хотел верить, что дело в его умениях как садовода и яркой улыбке, но правда была в том, что он обладал способностью парой фраз выбить из колеи любого и уверенно усмехался. Сехун был силой, с которой нельзя было не считаться.
— О, Лу Хань! — Сехун отложил маленький горшок, который держал в руках, и запачканными пальцами взял Лу Ханя за руку. — Цветы для девушки? — его губы изогнулись в понимающей улыбке, и Лу Хань поспешил помотать головой.
— Нет, вообще нет. Для того… о ком я не могу перестать думать.
Он обвёл взглядом скопления цветом в помещении и после посмотрел на молодого человека.
— Но не для девушки? — изогнул бровь Сехун. — Что ж… Я поддержку твоё стремление быть счастливым в любом случае.
Лу Хань запоздало осознаёт, что имеет в виду юный флорист, но когда до него доходит, он поднимает в воздух руки, словно пытаясь укрыться от взгляда Сехуна.
— Нет, всё не так, — искренно протестует он, несильно ударяя младшего по плечу. — Я просто хочу извиниться. Типа того.
Лу Хань остался с двумя розами, лепестки которых были окрашены в ярко-синий — их опоясывала лента под цвет.
— На удачу, — сказал Сехун, протягивая их старшему и опять же улыбаясь.
Лу Хань смотрел на свои пальцы, которые сжимали… скажем так, подарок, и старался не уколоться о шипы. Он миновал черту, и чем больше он шёл, тем толще становились деревья. Он терялся в знакомом лабиринте из массивных стволов и раскинутых ветвей. Перед ним, вылезая из неровной земли, только изредка появлялись пятнышки, приглашая, слышался знакомый звонкий смех фей. Он протянул руку, пытаясь поймать их, но кожа соприкоснулась с пустотой. Он быстро сдался и продолжил брести вглубь.
— Извините? — обращается он, ожидая ответа. Ему отвечает только мертвенная тишина, и Лу Хань сомневается — может, просто его воображение было слишком убедительным с перепоя. Он поворачивается, окидывая взглядом кроны над головой, словно надеясь заметить фигуру, которая будет выбиваться из общей картины.
— Извините! — громче повторил он, птицы резко вспорхнули от эха.
Приложив ещё больше усилий, он кричит:
— Извините!
Сильные руки хватают Лу Ханя со спины, и ладонь накрывает рот, заглушая возглас удивления. Незнакомец шипит, утягивая его за воротник, и Лу Ханю удаётся разглядеть лицо.
— Тише, человек, — на мгновение его голос леденеет, раздражение мелькает на безэмоциональном лице. — Ты будишь спящие тени. Ещё не ночь, поэтому замолчи сам, пока я не помог тебе.
Он держит Лу Ханя железной хваткой, и тот морщится в неудобной позе: изогнутый в спине и головой на плече незнакомца. Они стоят так ещё немного, до тех пор, пока обладатель медных волос не опускает руку и не отталкивает от себя незваного гостя. Лу Хань спотыкается, прежде чем снова вернуть себе равновесие, и осознаёт, что слабая боль в ладонях — от шипов роз, он сжал стебли так сильно, что шипы почти проткнули кожу.
— С тобой что-то не так? — спрашивает незнакомец, и Лу Хань смутно вспоминает что-то подобное со вчерашнего дня.
Он отрицательно мотает головой, пытаясь убедить собеседника, что всё просто прекрасно, по крайне мере, ему так кажется.
— Зачем ты явился сюда?
Лу Хань собирает волю в кулак и протягивает цветы.
— Наверное… я пришёл, потому что меня мучило любопытство, — признаётся он и замирает на месте, когда незнакомец наклоняется вперёд.
В его глазах пустота и в певучем голосе нет ни единой эмоции.
— У меня нет времени на твоё любопытство, меня оно не волнует. Ты помеха, так что уходи. Немедленно.
Лу Хань не сдаётся.
— Я сейчас уйду, просто хотел…
Босоногий незнакомец, пронзая его взглядом, вырывает цветы из пораненных рук и нежно оглаживает лепестки. Ногтями впиваясь в один из них, он отрывает его от остальных и, склонив голову, подносит к глазам.
— Это ты — оторванный от стаи самонадеянных людей. Тут ты ничто, и я советую тебе скорее уносить ноги, иначе я лично удостоверюсь, чтобы от тебя не осталось и следа. Сомневаюсь, что здешние деревья будут против питательного подкорма.
Лу Хань делает шаг назад, чутьё подсказывает ему, что да, уйти отсюда будем самым мудрым решением в этой ситуации. Но мудрость никогда не была его коньком. Губы неизвестного создания кривятся в усмешке, когда оно переводит взгляд на незваного гостя и, вернувшись к лепестку, изучает его поверхность.
— Не волнуйся, я не стану этого делать. Но ты, похоже, слишком глуп, чтобы слушать то, что я тебе говорю — я слышал, что страх — очень действенное оружие против человека.
Он облизывает нижнюю губу и блуждает взглядом между стеблями цветов, и Лу Хань, который снова начал дышать, почувствовал, как его отпустило.
— Скажи мне, почему вы отрезали их?.. — спрашивает незнакомец, проводя кончиком указательного пальца по острому срезу на конце стебля. — Я имею в виду корни, — утоняет он.
Лу Хань не может решить, стоит ли ему радоваться тому, что, похоже, его присутствие воспринимается менее неприязненно, или же насторожиться из-за враждебного тона, которым были произнесены слова.
— Люди не считают их красивыми, поэтому для продажи корни обычно обрезают, чтобы цветы лучше выглядели, когда их дарят, — объясняет он, потирая ладони в знак неуверенности.
Юноша делает несколько шагов навстречу и снова говорит:
— То есть если бы мне показалось, что твои ноги уродливы, у меня было бы право отрезать их без твоего согласия? Или, быть может, вытащить лёгкие? — он показывает на Лу Ханя, и тот не может придумать ответ, который мог бы изменить сложившееся плохое впечатление о нём, но, похоже, всё становилось только хуже всякий раз, как он открывал рот.
— Я поражён, что ваш вид выжил несмотря на свою… — он обрывает предложение на полуслове, оставляя Лу Ханя наедине с недосказанностью.
И прежде чем гостю выпадает шанс подать голос, продолжает:
— И лепестки — почему они такие синие? Я никогда прежде не видел такого оттенка… — голос затухает в тишину, и на мгновение лицо будто бы смягчается, но это видение быстро проходит.
— Искусственное окрашивание, — снова поясняет Лу Хань и ловит взгляд, в котором можно было прочесть мучительное замешательство; созданию явно не нравилось ощущать горечь, и, не получив ответа, он добавляет: — Они используют химикаты, чтобы изменить… фактически структуру. Есть несколько способов, но я не очень в этом разбираюсь. Голубых роз не существует, по крайней мере, в естественной среде.
Теперь на лице написано отвращение, и он отбрасывает розы, словно те не что иное, как яд. Странным образом синий выделяется на зыбкой зелени, но Лу Хань тут же вновь переводит взгляд на незнакомца. Тот ниже и смотрит безучастно, когда неодобрительно говорит:
— То есть их красят на свой вкус? Портят то, что совершенно красиво само по себе?
Он снова сокращает расстояние между ними и, схватив за коричневые пряди, тянет Лу Ханя вниз — во взгляде только неумолимость. Когда он снова начинает говорить, Лу Хань готов поклясться, что это больше походит на кошачье шипение, чем на человеческий голос.
— Какое неуважение к миру вокруг себя.
Он проводит пальцами по волосам, но не ослабляет хватку настолько, чтобы Лу Хань смог выпрямиться. Затем отступает, опускаясь на землю. На короткий миг кажется, будто бы он забыл о присутствии кого-то чужого в лесу. Подушечками пальцев создание ласкает грубую землю, хрупкие красные лепестки цветков и яркую зелень мха. И поднимает руку, указывая на небо, скрытое за плотным пластом ветвей и листьев.
— Вы стремитесь к небесам, но не цените даже те чудеса, что даровала вам земля.
Когда они встречаются взглядами, Лу Хань видит только бесконечность неудачных попыток исправить безрассудство человечества; изнеможение раскалывает его стену враждебности, и она идёт трещинами.
— Скажи мне правду: почему ты пришёл сюда? Ты лишний, тебе не рады, так почему?
Лу Хань молчит, а затем отступает на шаг.
— Пока не знаю. Я вернусь и скажу, когда узнаю.
На этот раз он уходит первым, и его провожают словами:
— В таком случае я надеюсь, что вопрос останется без ответа до конца моих дней.
Незнакомец был странным в каждой грани своего существования, и, уходя, Лу Хань увидел, как он изучает розы цвета океанской синевы напряжённым взглядом.
Лу Хань был благодарен редким красным пятнышкам, которые помогали ему иди правильным путём. Возвращение к строениям, выкрашенным по строго определённой схеме, поначалу ощущалось неприятно. Застегнув куртку, он поднял воротник и вдохнул яд разговоров местных жителей. Здесь, окружённый ожиданиями и негласными социальными нормами, он однажды умрёт и не оставит после себя ничего, только место, которое займёт кто-то другой.
Той ночью он заснул под «почему ты пришёл сюда?», застрявшее в голове на бесконечном повторе.
***
Когда на следующий день Лу Хань силой вытаскивает себя из кровати и спустя полчаса закрывает за собой дверь, в его движениях прослеживается определённый ритм. Сехун приветствует его расспросами и хмурится, когда Лу Хань говорит, что подарок… не оценили. Сехун принял это за личное оскорбление. На этот раз он подбирает для Лу Ханя другую пару роз, сверкающе-жёлтых, и, подойдя ближе, обвивает пальцами чужую ладонь, вкладывая в неё цветы.
— Радость и дружба, — говорит он, отпуская посетителя, и возвращается к цветам в магазине.
— Спасибо, — отвечает старший, прошуршав деньгами. — Я обязательно ему скажу.
Прежде чем снова оказаться в лесу, он успевает обменяться взглядами с Сехуном и выходит, так и не заметив мерцающий свет вокруг пальцев юного флориста и слабый звук смешков фей, который эхом отдаётся от колокольчика на двери.
В отличие от прошлых его походов в лес, на этот раз его встретил незнакомец, что-то мурлыкающий, прислонившись спиной к стволу дерева и запрокинув голову. Однако вскоре, когда медноволосая голова практически встретилась подбородком с грудью, стало понятно, что это было тихое сопение. Он выглядел совсем по-другому, лицо было расслаблено и без негативных эмоций, тем не менее аура оставалась прежней. Похожая на зябкие зимние ветры, словно само его присутствие было укрыто морозом, вынуждало людей избегать неизвестную сущность, которую они ощущали. Но когда Лу Хань присел рядом с ним и протянул руку, чтобы потрясти за плечо, кожа его на ощупь была тёплой.
А вот мох у щеки был влажным и прохладным, он источал аромат леса, который Лу Хань так настойчиво исследовал, отказываясь слушать то, что ему говорят. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что случилось, а целиком осознание ситуации пришло к нему вместе с болью, когда он попытался пошевелиться, но невидимая игла пронзила руку. Незнакомец прижимал её к спине, а другую держал над головой.
В противоположность лицу, чужие пальцы обвили Лу Ханя за шею, насильно разворачивая. Юноша приблизился к нему вплотную, не ослабляя хватки, и Лу Хань почувствовал, как в ушах начинает шуметь пульс.
Они смотрят глаза в глаза, но незнакомец смущает Лу Ханя одним взглядом, он игнорирует протесты, закрывая ладонью рот, из которого они вырываются.
— С тобой точно что-то не так, — уверяется он себе под нос, а затем обращается уже к человеку: — Ты вернулся так скоро, значит ли это, что ты решил побеспокоить меня ответом?
Одна рука прошлась по шее, и, взяв Лу Ханя за подбородок, он потянул его вниз, чтобы они были на одном уровне.
— Я говорю, я приказываю, но ты не слушаешься, — выдыхает юноша, взглядом провожая руку, которая переместилась к уху, чтобы слегка его потянуть.
Он освободил Лу Ханя из импровизированной клетки и откинулся назад, как всегда с равнодушием. Тот провёл по шее и запястьям, которые жгло от боли, и медленно дыхание приходило в норму.
— Итак, — подгоняет его незнакомец, наклоняясь вперёд, — ответ.
И Лу Хань в ответ начинает возиться с двумя розами, запоздало думая, что, может, надо бежать. Бросить их и никогда не возвращаться. Оставить в прошлом все воспоминания о силе и жестокости, с которой от него пытались избавиться. И тут его пальцы касаются жёлтых лепестков, и он протягивает розы.
— Поэтому, — говорит он, — вот поэтому.
В ответ Лу Хань слышит смех, такой же издевательский, как и в первый раз.
— Ради цветов? — замирает незнакомец, сузив глаза, явно недовольный ответом, и его верхняя губа обнажает зубы.
— Нет, ради того, что они значат, — спешит ответить Лу Хань, толкая цветы тому в грудь.
Они падают ему колени, потому как получатель никак не реагирует на движение, но сводит брови в замешательстве.
— На языке цветов жёлтые розы означают дружбу и радость.
Наконец взяв цветы, юноша чуть наклоняет голову вбок и отвечает:
— Цветы не говорят. Так, как это делаем мы. Ты пытаешься убедить меня, что ты понимаешь их?
Лу Хань отрицательно мотает головой.
— Я не это хотел сказать… Именно эти цветы означают дружбу, как у нас считается.
Он не задумывается, когда помещает незнакомца в категорию, отличную от той, к которой относит себя сам и которую обозначил как «мы». Разноцветные глаза снова прикованы к цветам, когда их обладатель отвечает:
— Нелепо. Цветы не привязаны к какому-то одному значению — они могут быть всем, могут значить что угодно. Всё зависит от сердца дарителя, от их собственного сердца.
Он поворачивается к Лу Ханю, щебетание птиц вдалеке вторит его движению.
— Что же, человек, ты уверен в своём сердце?
Кончики пальцев касаются ткани футболки Лу Ханя. Прямо над бьющимся узлом из мышц и вен, который и должен заключать в себе все эмоции — многих из которых ему самому, похоже, не хватало.
— Ты думаешь, я лгу? — спрашивает Лу Хань, обвивая пальцами чужое запястье.
Он не отрывает взгляда от гетерохромной пары — как-то слышал, что люди часто избегают взгляда, когда лгут. Может, его собеседник тоже знает об этом. Но тот проводит языком по нижней губе, будто бы пробуя на вкус слова, которые станут ответом, и не убирает пальцев от груди.
— Люди всегда лгут, — говорит он, не отделяя Лу Ханя от всего человечества. — Они не держат обещаний, они избегают прямоту. Они лишь хотят спасти собственную шкуру.
Грудь Лу Ханя вздымается и опускается под давлением чужой ладони.
— Им никогда нельзя доверять.
Разноцветные глаза перемещаются с руки на лицо с женоподобными чертами.
— Ты лжёшь?
Лу Хань не мог отрицать. Все в каком-то смысле лгут — ложь во благо, пагубная ложь — всего не упомнить.
— Да, — выдыхает он ответ. — Но не сейчас. Сейчас я не лгу.
Наклонившись вперёд, незнакомец сгребает ткань и резко притягивает Лу Ханя к себе; глаза становятся всё уже, по мере того как дистанция сокращается. Ему явно не знакома такая вещь, как личное пространство.
— Как я могу доверять тебе? Я не хочу этого. Я хочу, чтобы ты ушёл, — последнее слово он почти прорычал. — Но ты так упрям.
В его взгляде полыхали синие языки пламени, рождая внутри Лу Ханя горячий, палящий страх. Он схватился за траву, чтобы сохранять спокойствие, хотя почти сразу его оттолкнули, словно не терпя тесного контакта.
— Мне просто интересно, — пытается объяснить он свои мысли и тут же осознаёт, насколько это трудно. — Я хочу знать. О тебе. Что-нибудь, — кончик языка спотыкается, отчего предложение становится беспорядочным.
На секунду ему кажется, что сейчас его снова высмеют, но незнакомец только смотрит, крепко сжав губы.
— Ты… ищешь знания?
Лу Хань заметил, как уголки рта слегка приподнялись, видимо, его это позабавило.
— Такой глупец, как ты?
Лу Хань насупился, но прежде чем у него появился шанс защитить себя от обидных нападок, его собеседник снова усмехнулся и заговорил:
— Тогда… у меня есть для тебя вопрос, — он указал на верхушки деревьев. — Почему солнце встаёт по утрам?
Лу Хань пытается что-то придумать, найти скрытое послание, но не находит никакого ответа. Ни единого. Он никогда не был любителем загадок.
— Я не знаю, — бубнит он.
Незнакомец хлопает в ладони и, сложив их вместе, подносит с губам.
— И я не знаю, — признаётся он.
— Тогда почему ты спросил? — невольно вырывается у Лу Ханя.
— Если ты глупец и лжец, то я — любопытный король, — отвечает он, как будто бы это всё объясняет.
К Лу Ханю не приходит даже слабого понимания, он только чувствует себя ещё более запутанным. Но он забывает обо всём, потому что губы напротив расходятся в том, что Лу Хань считает искренней улыбкой. Немного неясной, слегка изломанной, как и весь он.
И это первое, что узнаёт Лу Хань: незнакомец таит в себе не только бескрайнее равнодушие и постоянную враждебность.
— Как зовут тебя, маленькое настойчивое создание? — голос вырывает его из мыслей.
— Лу Хань, — отвечает он и, немного поколебавшись, добавляет: — А тебя?
Любопытный король сначала выглядит неуверенно, он покусывает кончик большого пальца, пытаясь сохранить своё прошлое, будущее и настоящее только для себя самого. Потом позволяет всему пасть, смотря на Лу Ханя, список которого увеличивается пункт за пунктом.
— Минсок, — говорит он, садясь, и чёрная ткань окутывает его тело и ноги. — Меня зовут Минсок.
Он опускает руку, слегка отвернувшись влево.
— Приятно познакомиться, — протягивает Лу Хань ладонь, но Минсок просто смотрит на неё, пока она не исчезает.
— Не могу сказать того же, — бормочет он и, тут же наткнувшись пальцами на бутоны, вспоминает о цветах, лежащих рядом. — Дружба, говоришь?
Лу Ханю кажется, что он слышит, как голос дрожит на первом слове, но тут же отгонят эту мысль.
Но Минсок оказался достойным своего самопровозглашённого титула любопытного короля; корона из цветов на голове чуть сползла вниз, обнажив трещину в его беспристрастной личине.
Часть два: Глупец
Часы смешиваются в поздний вечер двумя неделями позже, Лу Хань распластался на земле, и светло-розовый кровоточит из тёмных чернил на линии горизонта. Минсок встречает ночь вытянутой правой рукой, обворачивая пальцами край луны, будто бы приветствует давнего друга. Эта тишина привычна, иногда только рыжеволосое создание решает сообщить ещё один пункт из списка причин не любить всех, кроме себя.
Будни казались пресным, слабым послевкусием по сравнению с живостью леса, который Минсок звал своим домом. Если Чондэ и Кёнсу и замечают незначительные изменения в его поведении, то, как он буквально испаряется сразу после смены, то никак это не выказывают. Сехун смотрит на него внимательным взглядом, когда он приходит в среду; слова напрягают язык, будто бы что-то укрывает уши старшего.
— Они ему понравились?.. Розы… — спрашивает он, облокачиваясь на деревянную кассовую стойку, пока Лу Хань витает в воспоминаниях.
— Я забыл спросить, — бормочет он, решая, что эмоция на лице Сехуна — это всё же разочарование. — Хотя мне кажется, что понравились.
В ответ не следует никакой иронии, в воздухе не повисает ответ, и Сехун, похоже, снова уходит с головой в работу. Лу Хань уходит со странным ощущением, что им пренебрегли.
Его квартира ждёт его новой пустотой каждый раз, когда он возвращается, и он ловит себя на том, что смотрит влево. Возможно, ожидая увидеть там юношу, приветственно тянущегося к лампе, словно к луне, и его губы раскрыты в округлой улыбке.
И только через ещё восемь дней Минсок не приветствует его «я надеялся, что ты потеряешься по пути сюда» или «мне не нужна твоя компания». Он сидит на лугу, том самом, к которому, похоже, тяготеет всякий раз, когда Лу Хань пробирается к нему, касаясь руками мёртвых цветов. Некоторые из них всё ещё пульсируют красным, бледнея по краям. Глаза Минсока опущены, тени длинных ресниц лежат на скулах.
— Добрый вечер, — говорит он, не поднимая взгляда, когда Лу Хань садится напротив, стянув со спины рюкзак.
— Это феи?
Кончик пальца Лу Ханя следует за изгибом чужой руки, которая опускается вниз, к цветочным лепесткам.
— Нет, их больше здесь нет.
Его глаза закрываются, ощущая растущую пустоту, будто бы он может заполнить её. Минсок отбрасывает руку Лу Ханя, обнимая себя на за колени. Когда тот пытается подобраться поближе, он кривит губы явно в знак неодобрения.
— Я хочу, чтобы ты ушёл домой.
Лу Хань мотает головой, отказываясь двигаться с места.
Минсок никогда не сомневался, если ему приходилось быть грубым, потому как в нём развилось стойкое чувство, что он здесь закон. Лу Хань был убеждён, что одиночество может притупить манеры, если позволить ему продолжаться слишком долго. Минсок тянет его голову назад, ухватив за волосы на затылке, тем самым обнажая шею. Он смотрит на него, держа в таком положении, пока досада не иссыхает с его лица, которое снова окрашивается пустотой.
— Я хочу быть один.
Лу Хань приходит к выводу, что, может, он такой же упрямый, каким Минсок его обвиняюще считает.
— Люди не очень хорошо справляются с одиночеством, а ты был один так долго. Утешение можно найти только в обществе кого-то, одна только…
Минсок удивляет его, тянется навстречу прикосновению чужой руки на своей щеке. Лу Хань отмечает, что он впервые не отстранился. Кончиками пальцев он проводит по линии подбородка, наблюдая, как почти-чужие глаза закрываются.
— …и одна только тоска нападает на тех, кто одинок, — заканчивает за него Минсок, будто бы ему уже тысячи раз шептали те же самые слова. Смешанные с утопленными звуками птиц и сверчков, когда становится достаточно поздно.
Минсок поднимает веки и смотрит на него из-под тёмных ресниц разными глазами; тени вокруг голубого закручиваются, словно растягиваясь, чтобы покрыть собой всё больше бледной кожи, но это всего лишь обман зрения.
— Сказал Ловец звёзд, когда друг отверг его ради красоты небес.
Лу Хань знает и это предложение, хотя слова, слетающие с языка Минсока, звучат совсем по-другому, но они всё те же. Он знает, потому что в детстве мама рассказывала ему историю о человеке, который смотрел на звёзды, надеясь однажды поймать одну, и его друге, который был влюблён в луну.
— Это… — снова силится Минсок, пытаясь найти слова для роя мыслей в голове.
Но иногда так трудно выразить сознание речью. Особенно ему, особенно сейчас, с тем, кому он ещё даже не уверен, что доверяет.
— Дружба?
Лу Хань наконец опускает руку, чтобы взять ладонь Минсока в свою, прежде чем у того появится шанс ускользнуть среди толстых деревьев и избегать встречи ещё несколько дней.
— Почти. Могло бы быть, но друзья заботятся друг о друге. Они улыбаются вместе, позволяют друг другу волноваться и расстраиваться, сталкиваясь со взлётами и падениями. Друзья могут злиться, могут сердиться, но в итоге, если этот человек твой настоящий друг, все эти чувства возникают из-за их любви. Из-за желания защищать и заботиться.
Минсок хмурит брови, пристально смотря вниз, чтобы украдкой взглянуть на цифры, обёрнутые вокруг запястья Лу Ханя, словно один наручник. Он чувствует себя в ловушке. Но всё равно не может заставить себя оттолкнуть его, и ему кажется, что это всё из-за звёзд; тех, которые, кажется, навсегда поселились в чужих глазах. В его голосе.
— Звучит так, будто дружба — одно большое противоречие, — бормочет Минсок, с той же горечью в голосе, что заметна на его лице.
Лу Хань не оспаривает это мнение, вместо этого просто улыбается. Минсок говорит себе, что, даже несмотря на глаза-звёзды, улыбка у этого человека уродлива. От этой мысли губы изгибаются, и с них слетает смешок.
— Ну, по мне, так похоже на правду, — отвечает Лу Хань, позволяя себе упасть на кровать из мха и травы.
Он поворачивается на бок, наблюдая за тем, как Минсок снова задумывается, сидя со скрещёнными ногами, и их взгляды пересекаются.
— Откуда ты знаешь эту историю?
Сначала кажется, что Минсок не собирается отвечать, однако затем его голос прорывается сквозь барьер звуков природы, что мечутся между ними.
— Когда я был помладше, кто-то уронил книгу у края леса. Я взял её себе, хотя поначалу читать было сложно. Мы никогда… У меня никогда не было возможности…
Лу Хань понимает, что страницы, над которыми он плакал в том нежном возрасте, нашли себе другие руки и другой разум.
Теперь его потеря кажется несущественной.
— Твои родители не учили тебя читать?
Минсок отворачивается, смахивая листья со своей безрукавки.
— Конечно учили, но мы не такие, как вы. У нас тут не так много книг.
Лу Хань резко хватает его за локоть.
— Я принесу тебе!
Но Минсок считает, что прошло уже достаточно времени, поэтому он поднимается на ноги, говоря:
— Я не хочу этого. Я не хочу читать о ваших малозначительных людских жизнях.
И снова Лу Ханю напомнили о том, что Минсок всегда ставит себя особняком. Будто бы он — единственное в своём роде существование, недосягаемое.
Как одиноко, думает Лу Хань.
***
Чондэ машет рукой прямо перед лицом Лу Ханя, возвращая его к реальности. Он вытаскивает себя из этого сонного состояние, моргая, и поворачивается к Чондэ, который завалился на кассу. Его беспорядочно крашеные волосы лежат хаотичными завитками, что сам он частенько называет модной укладкой. Лу Хань же считает, что это просто выглядит так, как будто он заснул с мокрой головой.
— Ты к