На вторую ночь Мод начала засыпать от изнеможения. Я укутал ее плащом и брезентом. Одежда на ней не очень промокла, но девушка закоченела от холода. Я боялся за ее жизнь. И снова занялся день, такой же холодный и безрадостный, с таким же сумрачным небом, яростным ветром и грозным ревом волн.
Двое суток я не смыкал глаз. Я весь промок, продрог до костей и был полумертв от усталости. Все тело у меня ныло от холода и напряжения, и при малейшем движении натруженные мускулы давали себя знать, – двигаться же мне приходилось беспрестанно. А нас тем временем все несло и несло на северо‑восток – все дальше от берегов Японии, в сторону холодного Берингова моря.
Но мы держались, и шлюпка держалась, хотя ветер дул с неослабевающей силой. К концу третьего дня он еще окреп. Один раз шлюпка так зарылась носом в волну, что ее на четверть залило водой. Я работал черпаком, как одержимый. Вода, заполнившая шлюпку, тянула ее книзу, уменьшала ее плавучесть. Еще одна такая волна – и нас ждала неминуемая гибель. Вычерпав воду, я вынужден был снять с Мод брезент и затянуть им носовую часть шлюпки. Он закрыл собою шлюпку на треть и сослужил нам хорошую службу, трижды спасая нас, когда лодка врезалась носом в волну.
На Мод было жалко смотреть. Она съежилась в комочек на дне лодки, губы ее посинели, на бескровном лице отчетливо были написаны испытываемые ею муки. Но ее глаза, обращенные на меня, все так же светились мужеством, и губы произносили ободряющие слова.
В эту ночь шторм, должно быть, бушевал особенной яростью, но я уже почти ничего не сознавал, усталость одолела меня, и я заснул на корме.
К утру четвертого дня ветер упал до едва приметного дуновения, волны улеглись, и над нами ярко засияло солнце. О, благодатное солнце! Мы нежили свои измученные тела в его ласковых лучах и оживали, как букашки после бури. Мы снова начали улыбаться, шутить и бодро смотреть на будущее. А ведь в сущности положение наше было плачевнее прежнего. Мы теперь были еще дальше от Японии, чем в ту ночь, когда покинули «Призрак»; а о том, на какой широте и долготе мы находимся, я мог только гадать, и притом весьма приблизительно. Если мы в течение семидесяти с лишним часов дрейфовали со скоростью двух миль в час, нас должно было снести по крайней мере на сто пятьдесят миль к северо‑востоку. Но были ли верны мои подсчеты? А если мы дрейфовали со скоростью четырех миль в час? Тогда нас снесло еще на сто пятьдесят миль дальше от цели.
|
|
Итак, где мы находимся, я не знал и не удивился бы, если бы мы вдруг снова увидели «Призрак». Вокруг плавали котики, и я все время ждал, что на горизонте появится промысловая шхуна. Во второй половине дня, когда снова поднялся свежий северо‑западный ветер, мы действительно увидели вдали какую‑то шхуну, но она тут же скрылась из глаз, и опять мы остались одни среди пустынного моря.
Были дни непроницаемого тумана, когда даже Мод падала духом и с ее губ уже не слетали веселые слова; были дни штиля, когда мы плыли по безмолвному, безграничному простору, подавленные величием океана, и дивились тому, что все еще живы и боремся за жизнь, несмотря на всю нашу беспомощность; были дни пурги и снежных шквалов, когда мы промерзали до костей, и были дождливые дни, когда мы наполняли наши бочонки стекавшей с паруса водой.
|
|
И все эти дни моя любовь к Мод непрестанно росла. Эта девушка была такой многогранной, такой богатой настроениями – «протеевой», как я называл ее, – натурой. У меня были для нее и другие, еще более ласковые имена, но я ни разу не произнес их вслух. Слова любви трепетали у меня на губах, но я знал, что сейчас не время для признаний. Можно ли, взяв на себя задачу спасти и защитить женщину, просить ее любви? Но сколь ни сложно было – в силу этого и в силу многих других обстоятельств – мое положение, я, думается мне, умел держать себя как должно. Ни взглядом, ни жестом не выдал я своих чувств. Мы с Мод были добрыми товарищами, и с каждым днем наша дружба крепла.
Больше всего поражало меня в Мод полное отсутствие робости и страха. Ни грозное море, ни утлая лодка, ни штормы, ни страдания, ни наше одиночество, то есть все то, что могло бы устрашить даже физически закаленную женщину, не производило, казалось, никакого впечатления на нее. А ведь она знала жизнь только в ее наиболее изнеживающих, искусственно облегченных формах. Эта девушка представлялась мне всегда как бы сотканной из звездного сияния, росы и туманной дымки. Она казалась мне духом, принявшим телесную оболочку, и воплощением всего, что есть самого нежного, ласкового, доверчивого в женщине. Однако я был не вполне прав. Мод и робела и боялась, но она обладала мужеством. Плоть и муки были и ее уделом, как и всякой женщины, но дух ее был выше плоти, и страдала только ее плоть. Она была как бы духом жизни, ее духовной сутью, – всегда безмятежная с безмятежным взглядом, исполненная веры в высший порядок среди неустойчивого порядка вселенной.
|
|
Опять наступила полоса штормов. Дни и ночи ревела буря, рукой титана швыряя наше суденышко по волнам, и океан щерился на нас своей пенистой пастью. Все дальше и дальше относило нас на северо‑восток. И вот однажды, когда шторм свирепствовал вовсю, я бросил усталый взгляд в подветренную сторону. Я уже ничего не искал, а скорее, измученный борьбой со стихией, как бы безмолвно молил разъяренные хляби морские унять свой гнев и пощадить нас. Но, взглянув, я не поверил своим глазам. У меня мелькнула мысль, что дни и ночи, проведенные без сна, в непрестанной тревоге, помрачили мой разум. Я перевел взгляд на Мод, и вид ее ясных карих глаз, ее милых мокрых щек и развевающихся волос сказал мне, что рассудок мой цел. Повернувшись снова в подветренную сторону, я снова увидел выступающий далеко в море мыс – черный, высокий и голый, увидел бурный прибой, разбивающийся у его подножия фонтаном белых брызг, и мрачный, неприветливый берег, уходящий на юго‑восток и окаймленный грозной полосой бурунов.
– Мод, – воскликнул я, – Мод!
Она повернула голову и тоже увидела землю.
– Неужели это Аляска? – вскричала она.
– Увы, нет! – ответил я и тут же спросил: – Вы умеете плавать?
Она отрицательно покачала головой.
– И я не умею, – сказал я. – Значит, добираться до берега придется не вплавь, а на шлюпке, придется найти какой‑нибудь проход между прибрежными скалами. Но время терять нельзя... И присутствия духа тоже.
Я говорил уверенно, но на душе у меня было далеко не спокойно. Мод поняла это и, пристально посмотрев на меня, сказала:
– Я еще не поблагодарила вас за все, что вы сделали для меня, и...
Она запнулась, как бы подбирая слова, чтобы лучше выразить свою благодарность.
– И что же дальше? – спросил я довольно грубо, так как мне совсем не понравилось, что она вдруг вздумала благодарить меня.
– Помогите же мне! – улыбнулась она.
– Помочь вам высказать мне свою признательность перед смертью? И не подумаю. Мы не умрем. Мы высадимся на этот остров и устроимся на нем наилучшим образом еще до темноты.
Однако, несмотря на всю решительность моего тона, я сам не верил ни единому своему слову. Но не страх заставлял меня лгать. Страха за себя я не испытывал, хотя и ждал, что найду смерть в кипящем прибое среди скал, которые быстро надвигались на нас. Нечего было и думать о том, чтобы поднять парус и попытаться отойти от берега; ветер мгновенно опрокинул бы шлюпку, и волны захлестнули бы ее; да к тому же и парус вместе с запасными веслами был у нас спущен за корму.
Как я уже сказал, сам я не страшился смерти, которая подстерегала нас где‑то там, в каких‑нибудь сотнях ярдов, но мысль о том, что должна умереть Мод, приводила меня в ужас. Проклятое воображение уже рисовало мне ее изуродованное тело в кипящем водовороте среди прибрежных скал, и я не мог этого вынести: я заставлял себя думать, что мы благополучно высадимся на берег, и говорил не то, чему верил, а то, чему хотел бы верить.
Вставшая перед моими глазами картина столь страшной гибели ужаснула меня, и на миг мелькнула безумная мысль: схватить Мод в объятия и прыгнуть с нею за борт. Эту мысль сменила другая: когда шлюпка достигнет полосы бурунов, обнять Мод, сказать ей о своей любви и, подхватив ее на руки, броситься в последнюю отчаянную схватку со смертью.
Мы инстинктивно придвинулись друг к другу. Рука Мод в рукавице потянулась к моей. И так, без слов, мы ждали конца. Мы были уже близко от полосы прибоя у западного края мыса, и я напряженно смотрел вперед в слабой надежде, что случайное течение или сильная волна подхватит и пронесет нас мимо бурунов.
– Мы проскочим! – заявил я с напускной уверенностью, которая не обманула ни Мод, ни меня самого.
Но через несколько минут я снова воскликнул:
– Мы проскочим, черт побери! Я был так взволнован, что выбранился – чуть ли не впервые в жизни.
– Прошу прощения... – пробормотал я.
– Вот теперь вы убедили меня! – с улыбкой сказала Мод. – Теперь и я верю, что мы проскочим.
За краем мыса уже виден был вдали высокий берег, и нашим глазам постепенно открывалась глубокая бухта. Одновременно с этим до нас долетел какой‑то глухой, неумолчный рев. Он перекатывался, как отдаленный гром, и доносился с подветренной стороны сквозь грохот прибоя и вой бури. Мы обогнули мыс, и вся бухта сразу открылась нам – белый, изогнутый полумесяцем песчаный берег, о который разбивался мощный прибой и который был сплошь усеян мириадами котиков. От них‑то и исходил долетавший до нас рев.
– Лежбище! – воскликнул я, – теперь мы и вправду спасены. Тут должна быть охрана и сторожевые суда для защиты животных от охотников. Быть может, на берегу есть даже пост.
Однако, продолжая всматриваться в линию прибоя, разбивавшегося о берег, я вынужден был заметить:
– Не так‑то все это просто, конечно, ну да ничего. Если боги смилостивятся над нами, мы обогнем еще один мыс и, может быть, найдем хорошо защищенную бухту, где сможем выйти из шлюпки, даже не замочив ног.
И боги смилостивились. Чуть не врезавшись во второй мыс, мы все же обогнули его, гонимые юго‑восточным ветром, и увидели третий, почти на одной линии с первыми двумя. Но какая бухта открылась нам здесь! Она глубоко вдавалась в сушу, и прилив сразу подхватил нашу шлюпку и отнес под укрытие второго мыса. Здесь море было почти спокойно, крупная, но ровная зыбь качала шлюпку, и я втянул плавучий якорь и сел на весла. Берег загибался все дальше на юго‑запад, и вдруг внутри этой большой бухты нам открылась еще одна небольшая, хорошо закрытая естественная гавань, где вода стояла тихо, как в пруду, лишь изредка подергиваемая рябью, когда из‑за нависшей над песчаным берегом отвесной гряды скал, футах в ста от воды, налетали слабые порывы ветра – отголоски бушевавшего в океане шторма.
Котиков здесь совсем не было видно. Киль лодки врезался в твердую гальку. Я выскочил, протянул Мод руку, и секунду спустя она уже стояла рядом со мною. Но, как только я отпустил ее руку, она поспешно ухватилась за меня. В тот же миг я сам пошатнулся и чуть не упал на песок. Так повлияло на нас прекращение качки. Слишком долго носило нас по морю и швыряло на волнах, и теперь, став на твердую почву, мы были ошеломлены. Нам казалось, что берег тоже должен опускаться и подниматься у нас под ногами, а скалы – качаться, как борта судна. И когда мы по привычке приготовились противостоять этим движениям, отсутствие их совершенно нарушило наше чувство равновесия.
– Нет, я должна присесть, – сказала Мод, нервно рассмеявшись и, взмахнув руками, как пьяная, опустилась на песок.
Втащив лодку повыше, я присоединился к Мод. Так произошла высадка на «Остров Усилий» двух людей, отвыкших от земли и после долгого пребывания на море испытавших «качку» на суше.
Глава двадцать девятая
– Дурак! – воскликнул я, давая выход своей досаде.
Я только что разгрузил шлюпку и перенес все наши вещи туда, где думал устроить стоянку, – подальше от воды. На берегу валялись выброшенные морем обломки дерева, и вид банки кофе, которую я прихватил из кладовой «Призрака», сразу навел меня на мысль разжечь костер.
– Жалкий идиот! – продолжал я.
– Что вы, что вы!.. – проговорила Мод тоном мягкого упрека и пожелала узнать, почему я жалкий идиот.
– Спичек‑то нет! – простонал я. – Я не припас ни одной спички, и теперь у нас не будет ни горячего кофе, ни супа, ни чая – вообще ничего горячего!
– А ведь, кажется, Робинзон Крузо добывал огонь трением одной палки о другую? – заметила она.
– Ну да! Я раз двадцать читал рассказы потерпевших кораблекрушение, – они тоже пытались это делать, но без малейшего успеха, – сказал я. – Знал я еще некоего Винтерса, газетного репортера, – он побывал на Аляске и в Сибири. Мы как‑то встретились с ним, и он рассказал мне о своей попытке развести костер с помощью двух палок. Забавная история, и рассказывал он ее неподражаемо. Но его попытка тоже кончилась неудачей. Я помню, как в заключение он изрек, сверкнув своими черными глазами: «Джентльмены! Быть может, жителям тихоокеанских островов это и удается, быть может, малайцам это удается, но даю вам слово, что белому человеку это недоступно».
– Ну что ж, мы ведь до сих пор обходились без огня, – бодро сказала Мод. – И теперь как‑нибудь обойдемся, надо полагать.
– Но подумайте, у нас есть кофе! – воскликнул я. – И превосходный кофе! Я же знаю, – я взял его из личных запасов Волка Ларсена. И есть отличные дрова!
Признаюсь, мне ужасно хотелось кофе, а вскоре я узнал, что и Мод питает слабость к этому напитку. К тому же мы так долго были лишены горячей пищи, что, казалось, окоченели изнутри не меньше, чем снаружи. Глоток чего‑нибудь горячего пришелся бы нам очень кстати. Но я перестал сетовать и принялся сооружать из паруса палатку для Мод.
Имея в своем распоряжении весла, мачту, шпринт и гик да еще изрядный запас веревок, я считал, что легко справлюсь с этой задачей. Но у меня не было опыта, и мне до всего приходилось доходить своим умом и все время что‑то изобретать, так что палатка была готова лишь к вечеру. А ночью пошел дождь, палатку затопило, и Мод перебралась обратно в шлюпку.
На следующее утро я окопал палатку неглубокой канавой, а часом позже внезапным порывом ветра, Налетевшим из‑за высокой гряды скал, палатку сорвало и швырнуло на песок в тридцати шагах от нас.
Мод рассмеялась, увидав мое огорченное лицо, а я сказал:
– Как только ветер спадет, я сяду на шлюпку и обследую берег. Тут, верно, есть какой‑нибудь пост, а значит, и люди. И корабли не могут не заходить сюда. Эти котики, несомненно, охраняются правительством какой‑нибудь страны. Но прежде я хочу все‑таки устроить вас поудобнее.
– Я бы предпочла поехать с вами, – сказала Мод.
– Нет, вам лучше остаться. Вы и так уж намучились. Просто чудо, что вы еще живы. А идти на веслах и ставить парус под этим дождем – небольшое удовольствие. Вам нужно отдохнуть, и я прошу вас остаться.
Мне показалось, что чудесные глаза Мод затуманились; она потупилась и отвернулась.
– Я предпочла бы поехать с вами, – повторила она тихо и с мольбой. – Я могла бы... – голос ее дрогнул, – помочь вам, хоть немного. А если с вами что‑нибудь случится – подумайте, – я останусь здесь совсем одна!
– Я буду осторожен, – отвечал я. – Далеко не поеду и вернусь к вечеру. Нет, нет, я считаю, что вам следует остаться, отдохнуть как следует и выспаться.
Она подняла голову и заглянула мне в глаза мягким молящим взглядом.
– Пожалуйста, прошу вас! – проговорила она кротко. О, так кротко...
Я призвал на помощь всю свою стойкость и отрицательно покачал головой. Но она продолжала молча заглядывать мне в глаза. Я пытался повторить свой отказ и не нашел слов. Радость вспыхнула в ее взоре, и я понял, что проиграл. Теперь я уже не мог сказать «нет».
После полудня ветер утих, и мы стали готовиться к поездке, решив отправиться в путь на следующее утро. Проникнуть в глубь острова из нашей бухточки было невозможно, так как скалы окружали отлогий песчаный берег отвесной стеной, а по краям бухты поднимались прямо из воды.
С утра день обещал быть пасмурным, но тихим. Встав пораньше, я принялся готовить шлюпку.
– Дурак! Болван! Иэху! – закричал я, решив, что настало время будить Мод. На этот раз, однако, я кричал в притворном отчаянии, а сам без шапки весело приплясывал на берегу.
Откинув край палатки, выглянула Мод.
– Что еще случилось? – спросила она сонно, но не без любопытства.
– Кофе! – крикнул я. – Что вы скажете насчет чашки кофе? Горячего, дымящегося кофе?
– Боже мой, – пробормотала она, – как вы напугали меня! И как это жестоко! Я уже приучила себя к мысли, что придется обходиться без кофе, а вы опять дразните меня.
– А вот поглядите, что сейчас произойдет! – возразил я.
У подножия нависших скал я собрал немного сухих веточек и щепок и приготовил из них растопку, наструтав тоненьких лучинок. Затем вырвал листок из своей записной книжки и достал охотничий патрон. Выковырнув ножом пыжи, я высыпал порох на большой плоский камень. Потом осторожно извлек из патрона капсюль и положил его на кучку пороха. Все было готово. Мод внимательно следила за мной, высунувшись из палатки. Подняв с земли камень и держа бумагу наготове, я с силой ударил камнем по капсюлю. Поднялось облачко белого дыма, вспыхнул огонек, и край бумаги загорелся.
Мод восторженно захлопала в ладоши.
– Прометей! – воскликнула она.
Но в эту минуту мне было не до ликования. Чтобы сохранить слабый огонек и придать ему силы, его нужно было всячески беречь и лелеять. Стружку за стружкой, лучинку за лучинкой давал я пожирать огню, пока не затрещали охваченные огнем веточки и щепки. У нас не было ни чайника, ни сковородки – ведь я никак не предполагал, что шлюпку может прибить к какому‑то безлюдному острову, – и в ход пошел черпак из шлюпки. Впоследствии, когда мы съели часть консервов, пустые банки недурно заменили нам кухонную утварь.
Я вскипятил воду, а Мод взялась за приготовление кофе. И какой же это был вкусный кофе! Я подал к столу говяжью тушенку, разогрев ее с размоченными в воде галетами, и завтрак удался на славу. Прихлебывая горячий черный кофе и обсуждая наши дела, мы засиделись у костра куда дольше, чем могли позволить себе это предприимчивые исследователи необжитых земель.
Я знал, что лежбища в Беринговом море обычно находятся под охраной, и надеялся обнаружить в одной из бухт сторожевой пост. Но Мод, желая, по‑видимому, подготовить меня к возможному разочарованию, высказала предположение, что мы открыли новое лежбище. Тем не менее она была в отличном настроении и говорила о нашем довольно плачевном положении в самом веселом тоне.
– Если вы правы, – сказал я, – нужно готовиться к зимовке. Наших запасов нам, конечно, не хватит, но тут выручат котики. Однако осенью они откочуют, так что надо уже сейчас начать запасаться мясом. Кроме того, нужно будет построить хижины и насобирать побольше дров. Для освещения попытаемся использовать котиковый жир. Словом, если остров окажется необитаемым, хлопот у нас будет по горло. Впрочем, не думаю, чтобы здесь не было людей.
Но она оказалась права. В полветра мы обходили на шлюпке остров, рассматривали в бинокль каждую бухточку и кое‑где приставали к берегу, но нигде не обнаружили человеческого жилья. Правда, мы убедились, что люди уже побывали на Острове Усилий. Во второй от нас бухте мы нашли разбитую шлюпку, выброшенную волной на берег. Это была промысловая шлюпка: уключины у нее были оплетены, на носу правого борта имелась стойка для ружья, а на корме я разобрал полустершуюся надпись, выведенную белой масляной краской: «Газель. № 2». Шлюпка лежала здесь давно, так как ее наполовину занесло песком, а растрескавшиеся доски почернели от непогоды. В кормовой части я нашел заржавленный дробовик десятого калибра и матросский нож. Лезвие ножа было обломано почти у рукоятки и тоже изъедено ржавчиной.
– Им удалось выбраться отсюда! – бодро сказал я, хотя сердце у меня сжалось при мысли, что где‑нибудь на берегу мы можем наткнуться на побелевшие человеческие кости.
Мне не хотелось, чтобы настроение Мод было омрачено подобной находкой, поэтому я поспешил оттолкнуть нашу шлюпку от берега и направил ее вокруг северо‑восточной оконечности острова. На южном берегу отлогих спусков не было совсем, и, обогнув выступавший в море черный мыс, мы вскоре после полудня закончили объезд острова. Я прикинул, что окружность его составляет примерно двадцать пять миль, а диаметр – от двух до пяти миль. И по самым скромным подсчетам на нем было не меньше двухсот тысяч котиков. Возвышенная часть острова находилась у его юго‑западной оконечности и постепенно понижалась к северо‑востоку, где суша лишь на несколько футов выдавалась из воды. Во всех бухтах, кроме нашей, песчаный берег поднимался полого, переходя на расстоянии полумили от моря в каменистые площадки, кое‑где поросшие мхом и другой растительностью, напоминавшей тундру. Сюда и выходили стада котиков; старые самцы стерегли свои гаремы, молодые держались особняком.
Остров Усилий навряд ли заслуживает более подробного описания. Местами скалистый, местами болотистый, повсюду открытый штормовым ветрам, омываемый бурным прибоем и вечно потрясаемый ревом двухсот тысяч морских животных, он представлял собой весьма унылое, безрадостное прибежище. Мод, которая сама готовила меня к возможному разочарованию и весь день сохраняла бодрое, жизнерадостное настроение, теперь, когда мы вернулись в свою бухточку, пала духом. Она мужественно старалась скрыть это от меня, но, разжигая костер, я слышал приглушенные рыдания и знал, что она плачет, уткнувшись в одеяла в своей палатке.
Настал мой черед проявить бодрость. Я старался играть свою роль как можно лучше, и мне это, повидимому, удалось, так как вскоре Мод уже снова смеялась и даже распевала. Она рано легла спать, но перед сном спела для меня. Я впервые слышал ее пение и с упоением внимал ему, лежа у костра. Во всем, что она делала, сказывалась артистичность ее натуры, а голос ее, хотя и не сильный, был удивительно нежен и выразителен.
Я по‑прежнему спал в лодке и в эту ночь долго лежал без сна. Я глядел на звезды, которых так давно не было видно, и размышлял. Я понимал, что на мне лежит огромная ответственность, а это было совершенно для меня непривычно. Волк Ларсен оказался прав: прежде я не стоял на своих ногах. Мои адвокаты и поверенные управляли за меня состоянием, доставшимся мне от отца, сам же я не знал никаких забот. Только на «Призраке» научился я отвечать за себя. А теперь, впервые в жизни, должен был нести ответственность за другого человека. И это была величайшая ответственность, какая может выпасть на долю мужчины, ведь я отвечал за судьбу женщины, которая была для меня единственной в мире, – за судьбу «моей малышки», как я любовно называл ее в своих мечтах.
Глава тридцатая
Немудрено, что мы назвали наш остров Островом Усилий. Две недели трудились мы над возведением хижины. Мод непременно хотела помогать мне, и я чуть не плакал, глядя на ее исцарапанные в кровь руки. Вместе с тем я не мог не гордиться ею. Было поистине что‑то героическое в том, как эта изнеженная женщина переносила столь тяжкие лишения и невзгоды и напрягала все свои слабые силы, стараясь выполнять тяжелую работу. Она таскала камни, помогая мне строить хижину, и слушать не хотела, когда я молил ее предоставить это дело мне. Еле‑еле удалось мне уговорить ее взять на себя более легкие обязанности – готовить пищу и собирать дрова и мох на зиму.
Стены хижины росли довольно быстро, и все шло как по маслу, пока передо мной не встал вопрос: из чего делать крышу? Без крыши и стены ни к чему! У нас, правда, были запасные весла, и они могли послужить стропилами, но чем их покрыть? Трава для этого не годилась, мох тоже, парус необходимо было сохранить для шлюпки, а брезент уже прохудился.
– Винтере пользовался шкурами моржей, – заметил я.
– А у нас есть котики, – подсказала Мод.
И на следующий день началась охота. Стрелять я не умел – пришлось учиться. Однако, изведя тридцать патронов на трех котиков, я решил, что наши боеприпасы иссякнут, прежде чем я постигну это искусство. К тому же я уже потратил восемь патронов на разжигание костра, прежде чем догадался сберегать огонь, прикрывая тлеющие угли сырым мхом. Теперь в ящике оставалось не больше сотни патронов.
– Придется бить зверя дубинкой, – заявил я, окончательно убедившись, что стрелок из меня не получится. Я слышал от охотников, что так делают.
– Как это можно! – запротестовала Мод. – Эти животные так красивы! Это же просто зверство. Стрелять еще куда ни шло...
– Нам нужна крыша, – сурово возразил я. – Зима уже на носу. Или мы, или они – другого выбора нет. Жаль, конечно, что у нас мало патронов, но я думаю, что от удара дубинкой они будут даже меньше страдать, чем от пуль. И уж, конечно, бить их я пойду один.
– Вот в том‑то и дело, – взволнованно начала она и вдруг смутилась и замолчала.
– Конечно, – сказал я, – если вы предпочитаете...
– Ну, а чем я буду заниматься? – спросила она мягко, что, как я знал по опыту, означало настойчивость.
– Вы будете собирать дрова и варить обед, – не раздумывая долго, отвечал я.
Она покачала головой.
– Нет, вам нельзя идти одному, это слишком опасно. Знаю, знаю, – поспешно продолжала она, заметив, что я собираюсь возражать. – Я слабая женщина, пусть так. Но может статься, что именно моя маленькая помощь и спасет вас от беды.
– Помощь? Ведь их надо бить дубинкой, – напомнил я.
– Конечно, это будете делать вы. А я, верно, буду визжать и отворачиваться, как только...
– Как только появится опасность? – пошутил я.
– Это уж позвольте мне решать самой, когда отворачиваться, а когда нет, – с величественным видом отрезала она.
Разумеется, дело кончилось тем, что на следующее утро Мод отправилась со мной. Сев на весла, я привел шлюпку в соседнюю бухту. Вода вокруг нас кишела котиками, и на берегу их были тысячи; они ревели так, что нам приходилось кричать, чтобы услышать друг друга.
– Я знаю, что их бьют дубинками, – сказал я, стараясь приободриться и с сомнением поглядывая на огромного самца, приподнявшегося на ластах примерно в тридцати футах от берега и смотревшего прямо на меня. – Весь вопрос в том, как это делается?
– Давайте лучше наберем для крыши травы, – сказала Мод.
Она была напугана не меньше меня, да и немудрено было испугаться, увидав вблизи эти сверкающие клыки и пасти, похожие на собачьи.
– А я всегда думал, что они боятся людей, – заметил я. – Впрочем, с чего я взял, что они не боятся? – добавил я, продолжая грести вдоль пляжа. – Быть может, стоит мне только смело выйти на берег, как они обратятся в бегство и покажут такую прыть, что я еще, пожалуй, и не догоню их.
И все ж я медлил.
– Мне рассказывали, как один человек забрел на гнездовье диких гусей, – сказала Мод. – Они заклевали его.
– Гуси?
– Да, гуси. Я слышала об этом от своего брата, когда была маленькой.
– Но я же знаю, что котиков бьют дубинками! – настаивал я.
– А я думаю, что из травы крыша получится ничуть не хуже, – сказала Мод.
Сама того не желая, она только подзадорила меня. Не мог же я показать себя трусом.
– Была не была! – воскликнул я и, табаня одним веслом, начал причаливать к берегу.
Выпрыгнув из шлюпки, я смело пошел на гривастого секача, окруженного своими многочисленными самками. Я прихватил с собой обыкновенную дубинку, какою гребцы добивают раненых котиков, вытащенных из воды охотниками. Она была всего в полтора фута длиной, и я в своем неведении даже не подозревал, что при набегах на лежбища применяются дубинки длиною в четыре‑пять футов. Самки расползались при моем приближении; расстояние между мной и секачом все уменьшалось. Он сердито приподнялся на ластах. Я был от него уже футах в двенадцати и продолжал идти вперед, ожидая, что он вот‑вот пустится от меня наутек...
Сделав еще несколько шагов, я испугался: а вдруг он не побежит? Ну что ж, тогда я стукну его дубинкой, – решил я. Со страху я даже позабыл, что моя цель – убить зверя, а не обратить его в бегство. Но в эту минуту он фыркнул, взревел и бросился на меня. Глаза его сверкали, пасть была широко разинута, и в ней зловеще белели клыки. Без ложного стыда должен признаться, что в бегство обратился не он, а я. Он преследовал меня неуклюже, но весьма проворно и был всего в двух шагах, когда я прыгнул в шлюпку. Я оттолкнулся от берега веслом, но он успел вцепиться в него зубами. Крепкое дерево хрустнуло и раскололось, как яичная скорлупа. Мы с Мод были ошеломлены. А секач нырнул под шлюпку и принялся с силой трясти ее, ухватившись зубами за киль.
– Боже мой! – вскричала Мод. – Лучше вернемся.
Я покачал головой.
– То, что делают другие, могу сделать и я, а я знаю наверное, что котиков бьют дубинками. Но секачей придется оставить в покое.
– Лучше бы вам их всех оставить в покое! – сказала Мод.
– Только не вздумайте говорить: «Пожалуйста, прошу вас!» – воскликнул я и, боюсь, довольно сердито.
Она промолчала, но я понял, что мой тон задел ее.
– Простите! – сказал или, вернее, прокричал я, чтобы покрыть стоявший над лежбищем рев. – Если вы будете настаивать, мы, конечно, вернемся, но, честно говоря, я бы этого не хотел.
– Только не вздумайте говорить: «Вот что значит брать с собою женщину!» – сказала она с обворожительной лукавой улыбкой, и я понял, что прощен.