Проплыв еще немного вдоль берега, чтобы собраться с духом, я снова причалил и вышел из шлюпки.
– Будьте осторожны! – крикнула мне вслед Мод.
Я кивнул ей и предпринял фланговую атаку на ближайший гарем. Все шло хорошо, пока я, подобравшись к одной из самок, лежавшей в стороне, не сделал попытку ударить ее по голове. Я промахнулся, а она зафыркала и проворно поползла прочь. Я подбежал ближе, замахнулся вторично, но угодил не в голову, а в плечо.
– Берегитесь! – услышал я отчаянный крик Мод.
Увлеченный охотой, я не глядел по сторонам и, обернувшись, увидел, что меня атакует сам владыка гарема. Преследуемый по пятам, я снова бросился к шлюпке. Но на этот раз Мод уже не предлагала мне отказаться от моей затеи.
– Я думаю, вам лучше не трогать гаремы, а заняться одинокими котиками, – сказала она. – Эти как‑то безобиднее. Помнится, я даже где‑то читала про это. У доктора Джордана как будто. Это молодые самцы, недостаточно возмужавшие, чтобы иметь свои гаремы. Джордан, кажется, называет их «холостяками». Нужно только найти, где у них лежбище, и тогда...
– В вас, я вижу, пробудился охотничий инстинкт! – рассмеялся я.
Она мило вспыхнула.
– Я, так же как и вы, не люблю признавать себя побежденной, хотя мне и очень не по душе, что вы будете убивать этих красивых безобидных созданий.
– Красивых! – усмехнулся я. – Что‑то я не заметил ничего красивого в этих чудовищах, которые гнались за мной, оскалив клыки.
– Все зависит от точки зрения, – рассмеялась она. – Вам не хватает перспективы. К наблюдаемому предмету не рекомендуется подходить слишком близко...
– Вот именно! – воскликнул я. – Что мне нужно – так это дубинку подлиннее. Кстати, можно воспользоваться сломанным веслом.
|
|
– Я припоминаю... – сказала она. – Капитан Ларсен рассказывал, как охотятся на лежбищах. Загоняют небольшую часть стада подальше от берега и там убивают.
– Ну, у меня нет особого желания загонять «небольшую часть стада», – возразил я.
– Есть еще «холостяки», – сказала она. – Они держатся особняком. Доктор Джордан говорит, что между гаремами остаются дорожки, и, пока «холостяки» не сходят с этих дорожек, повелители гаремов не трогают их.
– Вот как раз плывет один из них, – указал я на молодого «холостяка», подплывавшего к берегу. – Будем наблюдать за ним, и, если он выйдет из воды, я пойду следом.
Котик выбрался на берег в свободном пространстве между двумя гаремами, повелители которых грозно заворчали, но не тронули его, и стал медленно удаляться, пробираясь по «дорожке».
– Ну попытаемся! – бодро сказал я, выскакивая из шлюпки, но, признаюсь, сердце у меня ушло в пятки при мысли о том, что мне придется пройти сквозь все это громадное стадо.
– Не мешало бы закрепить шлюпку, – сказала Мод.
Она уже стояла на берегу рядом со мной, и я с изумлением посмотрел на нее.
Она решительно кивнула.
– Ну да, я пойду с вами. Втащите шлюпку повыше на берег и вооружите меня какой‑нибудь дубинкой.
– Давайте лучше вернемся назад, – уныло проговорил я. – Обойдемся в конце концов и травой.
– Вы же знаете, что трава не годится, – последовал ответ. – Может быть, мне пойти вперед?
Я пожал плечами, но в глубине души был восхищен ее смелостью и горд за нее. Я дал ей сломанное весло, а сам взял другое. Не без страха двинулись мы вперед. Мод испуганно вскрикнула, когда какая‑то любопытная самка потянулась носом к ее ноге, да и я не раз ускорял шаги по той же причине. Из обоих гаремов доносилось предостерегающее ворчание, но других признаков враждебности мы не замечали. Это лежбище еще не видало охотников, и поэтому котики здесь были не напуганы и довольно добродушны.
|
|
В гуще стада шум стоял неимоверный. От него голова шла кругом. Я приостановился и ободряюще улыбнулся Мод. Мне удалось быстрее преодолеть свою боязнь, она же все еще не могла побороть страха и, подойдя ко мне ближе, крикнула:
– Я боюсь, ужасно боюсь! А я не боялся. Мне еще было не по себе, однако мирное поведение котиков значительно умерило мою тревогу. Но Мод вся дрожала.
– Я боюсь и не боюсь, – лепетала она трясущимися губами. – Это мое жалкое тело боится, а не я.
– Ничего, ничего! – ободрял я ее, инстинктивно обняв за плечи в стремлении защитить.
Никогда не забуду, какой прилив мужества я тогда ощутил. Изначальные инстинкты заговорили во мне, и я почувствовал себя мужчиной, защитником слабых, борющимся самцом. Но драгоценнее всего было сознание, что я защищаю любимое существо. Мод опиралась на меня, нежная и хрупкая, как цветок, и дрожь ее утихала, а я чувствовал, как крепнут мои силы. Я готов был сразиться с самым свирепым самцом из стада, и если бы в ту минуту он набросился на меня, я встретил бы его бестрепетно и наверняка одолел бы.
– Все в порядке, – проговорила Мод, с благодарностью подняв на меня глаза. – Пойдемте дальше!
И сознание, что она почерпнула силы во мне и полагается на меня, наполнило мое сердце ликованием. Сквозь все наслоения цивилизации во мне все отчетливее звучало что‑то унаследованное от моих далеких и забытых предков, живших на заре человечества, бивших зверя и спавших под открытым небом. А ведь мне, пожалуй, следует благодарить за это Волка Ларсена, подумал я, пробираясь вместе с Мод по дорожке между гаремами.
|
|
Углубившись на четверть мили от берега, мы дошли до лежбища «холостяков» – молодых самцов с гладкой лоснящейся шерстью, – которые в одиночестве копили здесь силы в ожидании того дня, когда они с боем проложат себе дорогу в ряды счастливцев.
Теперь у меня все сразу пошло на лад. Можно было подумать, что я всю жизнь только тем и занимался, что бил котиков. Крича, угрожающе размахивая дубинкой и даже подталкивая ею более медлительных, я быстро отогнал в сторону десятка два «холостяков». Когда какой‑либо из них пытался прорваться назад к морю, я преграждал ему путь. Мод принимала в этом самое деятельное участие и помогала мне, крича и размахивая сломанным веслом. Я заметил, однако, что наиболее тщедушным и неповоротливым она позволяла ускользнуть. Но я видел также, что, когда какой‑нибудь особенно воинственно настроенный зверь делал попытку прорваться, глаза у нее вспыхивали и она ловко ударяла его дубинкой.
– А ведь это увлекает! – воскликнула она, останавливаясь в изнеможении, чтобы передохнуть. – Но я, кажется, должна присесть.
Пока она отдыхала, я отогнал маленькое стадо, в котором, по мягкосердечию Мод, осталось около двенадцати голов, шагов на сто дальше. Когда она присоединилась ко мне, я уже кончил бой и начал свежевать туши. Час спустя, нагруженные шкурами, мы гордо шествовали назад по дорожке между гаремами и дважды еще спускались к морю, сгибаясь под тяжестью своей ноши, после чего я решил, что на крышу нам теперь шкур хватит. Я поднял парус, вывел шлюпку из бухты, лег на другой галс и ввел судно в нашу бухточку.
– Точно в родной дом возвращаемся! – проговорила Мод, когда шлюпка врезалась в берег.
Ее слова взволновали меня – они прозвучали так естественно и вместе с тем интимно, – и я сказал:
– А мне уже кажется, что я никогда и не жил другой жизнью. Мир книг и книжников припоминается мне сейчас так смутно, словно это был сон, а на самом деле я всю жизнь только и делал, что охотился и совершал набеги на лежбища зверей. И словно вы тоже всегда участвовали в этой жизни. Вы... – я чуть не произнес: «моя жена, моя подруга», но вовремя спохватился и закончил: – отлично переносите трудности.
Но чуткое ухо Мод уловило фальшь в моем голосе. Она поняла, что я думал о чем‑то другом, и бросила на меня быстрый взгляд.
– Это не то. Вы хотели сказать...
–...что американская миссис Мейнелл ведет жизнь дикарки, и притом довольно успешно, – непринужденно произнес я.
– О! – протянула она, но я мог бы поклясться, что вид у нее был разочарованный.
Слова эти – «моя жена, моя подруга» – звучали в моей душе весь день и еще много дней. Но никогда не звучали они так настойчиво, как в тот вечер, когда я, сидя у очага, наблюдал, как Мод снимает мох с углей, раздувает огонь и готовит ужин. Верно, крепка была моя связь с моим первобытным предком, если эти древние слова, прозвучавшие впервые в глубине веков, так захватили и взволновали меня. А они звучали во мне все громче и громче, и, засыпая, я повторял их про себя.
Глава тридцать первая
– Да, от шкур будет попахивать, – сказал я, – зато они сохранят в хижине тепло и укроют вас от дождя и снега.
Мы стояли и рассматривали крышу из котиковых шкур, которая наконец была готова.
– Она неказиста, но своей цели послужит, а это главное, – продолжал я, жаждая услышать похвалу из уст Мод.
Она захлопала в ладоши и объявила, что страшно довольна.
– Но ведь внутри совсем темно, – добавила она секунду спустя и невольно передернула плечами.
– Почему же вы не предложили сделать окно, когда мы складывали стены? – сказал я. – Хижина строилась для вас, и вы могли бы подумать о том, что вам нужен свет.
– Но я как‑то не привыкла задумываться над тем, что кажется очевидным, – засмеялась она в ответ. – А кроме того, в стене ведь можно пробить дыру в любое время.
– Совершенно верно. Вот об этом я не подумал, – отозвался я, глубокомысленно покачивая головой. – Ну, а вы позаботились уже заказать оконные стекла? Позвоните в магазин – Рэд‑44‑51, если не ошибаюсь, – и скажите, какой сорт и размер вам нужен.
– Это значит?.. – начала она.
– Это значит, что окна не будет.
Темно и неприглядно было в этой хижине. В цивилизованных условиях такое сооружение могло бы послужить разве лишь свиным хлевом, но нам, познавшим все тяготы скитаний на шлюпке, оно казалось весьма уютным пристанищем. Отпраздновав новоселье при свете пенькового фитиля, плававшего в вытопленном котиковом жире, мы занялись заготовлением мяса на зиму и постройкой второй хижины. Охота казалась нам теперь простым делом. С утра мы выезжали на шлюпке, а к полудню возвращались с грузом котиковых туш. Затем, пока я трудился над постройкой хижины. Мод вытапливала жир и поддерживала огонь в очаге, над которым коптилось мясо. Я слышал о том, как коптят говядину в центральных штатах, и мы делали так же: нарезали мясо котиков длинными тонкими ломтями, подвешивали их над костром, и они превосходно коптились.
Складывать вторую хижину было легче, так как я пристраивал ее к первой и для нее требовалось только три стены. Но и на это надо было употребить много упорного, тяжелого труда. Мы с Мод работали весь день дотемна, не щадя сил, а с наступлением ночи еле добирались до своих постелей и засыпали как убитые. И все же Мод уверяла меня, что никогда в жизни не чувствовала себя такой здоровой и сильной. Про себя я мог сказать то же самое, но Мод была хрупкая, как цветок, и я все время боялся, что ее здоровье не выдержит такого напряжения. Сколько раз видел я, как она в полном изнеможении ложилась навзничь на песок, раскинув руки, чтобы лучше отдохнуть, а потом вскакивала и трудилась с прежним упорством, и не переставал дивиться, откуда только берутся у нее силы.
– Ну, нам еще надоест отдыхать зимой, – отвечала она на все мои уговоры поберечь себя. – Да мы будем изнывать от безделья и радоваться любой работе!
В тот вечер, когда и над моей хижиной появилась крыша, мы вторично отпраздновали новоселье. Третий день яростно бушевал шторм; он шел с юго‑востока, постепенно перемещаясь к северо‑западу, и сейчас дул на нас прямо с моря. Прибой грохотал на отлогом берегу внешней бухты, и даже в нашем маленьком глубоком заливчике гуляли изрядные волны. Скалистый хребет острова не защищал нас от ветра, который так ревел и завывал вокруг хижины, что я опасался за ее стены. Крыша, натянутая, казалось мне, туго, как барабан, прогибалась и ходила ходуном при каждом порыве ветра; в стенах, плотно, как полагала Мод, проконопаченных мхом, открылись бесчисленные щели. Но внутри ярко горела плошка с котиковым жиром, и нам было тепло и уютно.
Это был удивительно приятный вечер, и мы с Мод единогласно решили, что ни одно из наших светских мероприятий на Острове Усилий еще не проходило столь успешно. На душе у нас было спокойно. Мы не только примирились с мыслью о предстоявшей нам суровой зиме, но и подготовились к ней. Котики могли теперь в любой день отправляться в свое таинственное путешествие на юг – что нам до того! Да и бури нас не страшили. Мы не сомневались, что нам будет сухо и тепло под нашим кровом, а у нас к тому же имелись еще роскошные, мягкие тюфяки, изготовленные из мха. Это было изобретение Мод, и она сама ревностно собирала для них мох. Мне предстояло сегодня впервые за много ночей спать на тюфяке, и я знал, что сон мой будет еще слаще оттого, что тюфяк этот сделан руками Мод.
Направляясь к себе в хижину. Мод обернулась ко мне и неожиданно произнесла следующие загадочные слова:
– Что‑то должно произойти! Вернее, уже происходит. Я чувствую. Что‑то приближается сюда, к нам. Вот в эту самую минуту. Я не знаю, что это, но оно идет сюда.
– Хорошее или плохое? – спросил я.
Она покачала головой.
– Не знаю, но оно где‑то там.
И она указала в ту сторону, откуда ветер рвался к нам с моря.
– Там море и шторм, – рассмеялся я, – и не позавидуешь тому, кто вздумает высадиться на этот берег в такую ночь.
– Вы не боитесь? – спросил я, провожая ее до двери.
Вместо ответа она смело и прямо посмотрела мне в глаза.
– А как вы себя чувствуете? Вполне хорошо?
– Никогда не чувствовала себя лучше, – отвечала она.
Мы поговорили еще немного, и она ушла.
– Спокойной ночи. Мод! – крикнул я ей вслед.
– Спокойной ночи, Хэмфри! – откликнулась она.
Не сговариваясь, мы назвали друг друга по имени, и это вышло совсем просто и естественно. Я знал, что в эту минуту я мог бы обнять ее и привлечь к себе. В привычной для нас обоих обстановке я бы, несомненно, так и поступил. Но здесь наши отношения не могли перейти известной грани, и я остался один в своей маленькой хижине, согретый сознанием, что между мною и Мод возникли какие‑то новые узы, какое‑то новое молчаливое взаимопонимание.
Глава тридцать вторая
Мое пробуждение сопровождалось странным гнетущим ощущением беспокойства. Словно мне чего‑то недоставало, словно исчезло что‑то привычное. Но это ощущение скоро прошло, и я понял, что ничто не изменилось, – не было только ветра. Когда я засыпал, нервы у меня были напряжены, как бывает всегда при длительном воздействии на них звука или движения, и, пробудясь, я в первое мгновение все еще находился в этом состоянии напряжения, стараясь противостоять силе, которая уже перестала действовать.
Впервые за долгие месяцы я провел ночь под кровлей, и мне хотелось понежиться еще под сухими одеялами, не ощущая на лице ни тумана, ни морских брызг. Я лежал, размышляя над тем, как странно подействовало на меня прекращение ветра, и испытывая блаженство от сознания, что я покоюсь на тюфяке, сделанном руками Мод. Одевшись и выглянув наружу, я услышал шум прибоя, который все еще бился о берег и свидетельствовал о недавно пронесшемся шторме. День был яркий и солнечный. Я изрядно заспался и теперь с внезапным приливом энергии шагнул за порог. Я был исполнен решимости наверстать упущенное время, как и подобало обитателю Острова Усилий.
Но, выйдя из хижины, я остановился как вкопанный. Я не мог поверить своим глазам; то, что я увидел, ошеломило меня. На берегу, в каких‑нибудь пятидесяти футах от хижины, уткнувшись носом в песок, лежал лишенный мачт черный корпус судна. Мачты и гики, перепутавшись с вантами и разодранными парусами, свисали с его борта. Я был поражен и глядел во все глаза. Вот он, камбуз, который мы сами построили, а вот и знакомый уступ юта и невысокая палуба рубки, едва возвышающаяся над бортом. Это был «Призрак».
Какой каприз судьбы занес его именно сюда, в этот крохотный уголок земли? Что за чудовищное совпадение? Я оглянулся на неприступную каменную стену за моей спиной, и безысходное отчаяние охватило меня. Бежать было некуда, абсолютно некуда. Я подумал о Мод, спящей в хижине, построенной нашими руками, вспомнил, как она сказала: «Спокойной ночи, Хэмфри», и слова «моя жена, моя подруга» вновь зазвенели в моем мозгу, но теперь – увы! – они звучали погребальным звоном. У меня потемнело в глазах. Быть может, это продолжалось лишь долю секунды – не знаю. Когда я очнулся, передо мною по‑прежнему чернел корпус шхуны; ее расколотый бушприт торчал над песчаным берегом, а обломанные части рангоута со скрипом терлись о борт при каждом всплеске волны. Я понял, что надо что‑то предпринять. Надо было немедленно что‑то предпринять!
Внезапно меня поразило, что на шхуне незаметно никаких признаков жизни. Это было странно. Видимо, команда, измученная борьбой со штормом и перенесенным кораблекрушением, все еще спит. У меня мелькнула мысль, что мы с Мод можем спастись, если успеем сесть на шлюпку и обогнуть мыс, прежде чем на шхуне кто‑нибудь проснется. Надо разбудить Мод и тотчас двинуться в путь! Я уже готов был постучаться к ней, но тут же вспомнил, как ничтожно мал наш островок. Нам негде будет укрыться на нем. Нет, у нас не было выбора – только безбрежный, суровый океан. Я подумал о наших уютных маленьких хижинах, о наших запасах мяса и жира, мха и дров и понял, что мы не выдержим путешествие по океану зимой в бурную штормовую погоду.
В нерешительности, с поднятой рукой, я застыл у двери Мод. Нет, это невозможно, совершенно невозможно! Безумная мысль пронеслась в моем мозгу – ворваться к Мод и убить ее во сне. И сейчас же возникла другая: на шхуне все спят; что мешает мне проникнуть туда – прямо в каюту к Волку Ларсену – и убить его? А там... Там видно будет. Главное – убрать его с дороги, после чего можно будет подумать и об остальном. Все равно, что бы ни случилось потом, хуже, чем сейчас, не будет.
Нож висел у меня на поясе. Я вернулся в хижину за дробовиком, проверил, заряжен ли он, и направился к шхуне. Не без труда, промокнув по пояс, взобрался я на борт. Люк матросского кубрика был открыт. Я прислушался, но снизу не доносилось ни звука – я не услышал даже дыхания спящих людей. Неожиданная мысль поразила меня: неужели команда бросила корабль? Я снова напряженно прислушался. Нет, ни звука. Я начал осторожно спускаться по трапу. Кубрик был пуст, и в нем стоял затхлый запах покинутого жилья. Кругом в беспорядке валялась рваная одежда, старые резиновые сапоги, дырявые клеенчатые куртки – весь тот негодный хлам, который скопляется в кубриках за долгое плавание.
Я поднялся на палубу, не сомневаясь больше в том, что команда покинула шхуну второпях. Надежда вновь ожила в моей груди, и я уже спокойнее огляделся кругом. Я заметил, что на борту нет ни одной шлюпки. В кубрике охотников моим глазам предстала та же картина, что и у матросов. Охотники, по‑видимому, собирали свои вещи в такой же спешке. «Призрак» был брошен. Теперь он принадлежал Мод и мне. Я подумал о судовых запасах, о кладовой под кают‑компанией, и у меня явилась мысль сделать Мод сюрприз – раздобыть что‑нибудь вкусное к завтраку.
После пережитого волнения я ощутил вдруг необычайный прилив сил, а при мысли о том, что страшное дело, которое привело меня сюда, стало теперь ненужным, развеселился, как мальчишка. Перепрыгивая через ступеньку, я поднялся по трапу, думая только о том, что нужно успеть приготовить завтрак, пока Мод спит, если я хочу, чтобы мой сюрприз удался на славу. Огибая камбуз, я с удовлетворением вспомнил о замечательной кухонной посуде, которую я там найду. Я взбежал на ют и увидел... Волка Ларсена! От неожиданности я пробежал с разгона еще несколько шагов, грохоча башмаками, прежде чем смог остановиться. Ларсен стоял на трапе кают‑компании, – над дверцей возвышались только его голова и плечи, – и в упор смотрел на меня. Обеими руками он упирался в полуоткрытую дверцу и стоял совершенно неподвижно. Стоял и смотрел на меня.
Я задрожал. Снова, как прежде, томительно засосало под ложечкой. Я ухватился рукой за край рубки, ища опоры. Губы у меня сразу пересохли, и я несколько раз провел по ним языком. Я не сводил глаз с Волка Ларсена, и оба мы не произносили ни слова. Что‑то зловещее было в его молчании и в этой полной неподвижности. Весь мой прежний страх перед ним вернулся ко мне с удесятеренной силой. И так мы стояли и смотрели друг на друга.
Я чувствовал, что надо действовать, но прежняя беспомощность овладела мной, и я ждал, что сделает он. Секунды летели, и вдруг все происходящее напомнило мне о том, как я, подойдя к гривастому секачу, позабыл от страха, что должен убить его, и только помышлял, как бы обратить его в бегство. Но ведь и сюда я пришел не за тем, чтобы ждать, что предпримет Волк Ларсен, а действовать.
Я взвел оба курка двустволки и вскинул ее к плечу. Если б он попытался спуститься вниз, если бы он только шелохнулся, я, без сомнения, застрелил бы его. Но он стоял совершенно неподвижно и смотрел на меня. Дрожащими руками сжимая двустволку и целясь в него, я успел заметить, как осунулось его лицо. Какие‑то тяжелые потрясения оставили на нем свой след. Щеки впали, на лбу залегли морщины, а глаза производили странное впечатление. Казалось, его глазные нервы и мышцы были не в порядке и глаза смотрели напряженно и слегка косили. И выражение их было тоже какое‑то странное.
Я глядел на него, и мозг мой лихорадочно работал. Тысячи мыслей проносились у меня в голове, но я не мог нажать на спусковой крючок. Я опустил двустволку и двинулся к углу рубки, стараясь собраться с духом и снова – с более близкого расстояния – попытаться выстрелить в него. Я вскинул двустволку к плечу. Я находился теперь в каких‑нибудь двух шагах от Волка Ларсена. Ему не было спасения. Я больше не колебался. Промахнуться я не мог, как бы плохо я ни стрелял. Но я не мог заставить себя спустить курок.
– Ну? – неторопливо промолвил он.
Тщетно пытался я нажать на спуск, тщетно пытался что‑нибудь сказать.
– Почему вы не стреляете? – спросил он.
Я откашлялся, но не смог выговорить ни слова.
– Хэмп, – медленно произнес Ларсен, – ничего у вас не выйдет! Не потому, чтобы вы боялись, но вы бессильны. Ваша насквозь условная мораль сильнее вас. Вы – раб предрассудков, которыми напичканы люди вашего круга и ваши книги. Вам вбивали их в голову чуть ли не с колыбели, и вопреки всей вашей философии и моим урокам они не позволяют вам убить безоружного человека, который не оказывает вам сопротивления.
– Знаю, – хрипло отозвался я.
– А мне, – и это вы тоже знаете, – убить безоружного так же просто, как выкурить сигару, – продолжал он. – Вы знаете меня и знаете, чего я стою, если подходить ко мне с вашей меркой. Вы называли меня змеей, тигром, акулой, чудовищем, Калибаном. Но вы – жалкая марионетка, механически повторяющая чужие слова, и вы не можете убить меня, как убили бы змею или акулу, не можете только потому, что у меня есть руки и ноги и тело мое имеет некоторое сходство с вашим. Эх! Я ожидал от вас большего, Хэмп!
Он поднялся по трапу и подошел ко мне.
– Опустите ружье. Я хочу задать вам несколько вопросов.
Я еще не успел осмотреться. Что это за место? Как стоит «Призрак»? Почему вы так вымокли? Где Мод?.. Виноват, мисс Брусгер... Или, быть может, следует спросить – где миссис Ван‑Вейден?
Я пятился от него, чуть не плача от своего бессилия, оттого что не мог застрелить его, но все же был не настолько глуп, чтобы опустить ружье. Мне отчаянно хотелось, чтобы он сделал попытку напасть на меня – попытался ударить меня или схватить за горло, – тогда я нашел бы в себе силы выстрелить в него.
– Это Остров Усилий, – ответил я на его вопрос.
– Никогда не слыхал о таком острове.
– По крайней мере мы так называем его.
– Мы? – переспросил он. – Кто это мы?
– Мисс Брустер и я. А «Призрак», как вы сами видите, лежит, зарывшись носом в песок.
– Здесь есть котики, – сказал он. – Они разбудили меня своим ревом, а то я бы еще спал. Я слышал их и вчера, когда нас прибило сюда. Я сразу понял тогда, что попал на подветренный берег. Здесь лежбище – как раз то, что я ищу уже много лет. Спасибо моему братцу, благодаря ему я наткнулся на это богатство. Это же клад! Каковы координаты острова?
– Не имею ни малейшего представления, – ответил я. – Но вы сами должны знать их достаточно точно. Какие координаты вы определяли в последний раз?
Он как‑то странно улыбнулся и ничего не ответил.
– А где же команда? – спросил я. – Как это случилось, что вы остались один?
Я ожидал, что он отклонит и этот вопрос, но, к моему удивлению, он сразу ответил:
– Мой брат поймал меня меньше чем через двое суток, впрочем, не по моей вине. Взял меня на абордаж, когда на палубе не было никого, кроме вахтенных. Охотники тут же предали меня. Он предложил им большую долю в доходах по окончании охоты, чем они имели на «Призраке». Я слышал, как он предлагал им это – при мне, без малейшего стеснения. Словом, вся команда перешла к нему, чего и следовало ожидать. В один миг спустили шлюпки и махнули за борт, а я остался на своей шхуне один, как на необитаемом острове. На этот раз Смерть Ларсен взял верх, ну, да это – дело семейное.
– Но как же вы потеряли мачты?
– Подойдите и осмотрите вон те талрепы, – сказал он, указывая туда, где должны были находиться гротванты.
– Перерезаны ножом! – воскликнул я.
– Но не до конца, – усмехнулся он. – Тут тонкая работа! Посмотрите‑ка внимательнее.
Я осмотрел талрепы еще раз. Они были надрезаны так, чтобы держать ванты лишь до первого сильного напряжения.
– Это дело рук кока! – со смехом сказал Волк Ларсен. – Знаю наверняка, хотя и не накрыл его. Всетаки ему удалось немного поквитаться со мной.
– Молодец Магридж! – воскликнул я.
– Примерно то же самое сказал и я, когда мачты полетели за борт, но, разумеется, мне было не так весело, как вам.
– Что же вы предпринимали, когда все это происходило? – спросил я.
– Все, что от меня зависело, можете быть уверены. Но при сложившихся обстоятельствах – не очень‑то много...
Я снова стал рассматривать работу Томаса Магриджа.
– Я, пожалуй, присяду, погреюсь на солнышке, – услышал я голос Волка Ларсена.
Едва уловимая нотка физической слабости прозвучала в этих словах, и это было так странно, что я быстро обернулся к нему. Он нервно проводил рукой по лицу, словно сметая с него паутину. Я был озадачен. Все это так мало вязалось с его обликом.
– Как ваши головные боли? – спросил я.
– Мучают по временам, – отвечал он. – Кажется, и сейчас начинается.
Он прилег на палубу. Повернувшись на бок, он подложил руку под голову, а другой рукой прикрыл глаза от солнца. Я стоял и с недоумением смотрел на него.
– Вот вам удобный случай, Хэмп! – сказал он.
– Не понимаю, – солгал я, хотя прекрасно понял, что он хотел сказать.
– Ну ладно, – тихо, словно сквозь дремоту, проговорил он. – Я ведь сейчас в ваших руках, что вам, собственно, и нужно.
– Ничего подобного, – возразил я. – Мне нужно, чтобы вы были не в моих руках, а за тысячу миль отсюда.
Ларсен усмехнулся и больше не прибавил ни слова. Он даже не шелохнулся, когда я прошел мимо него и спустился в кают‑компанию. Подняв крышку люка, я остановился в нерешительности, глядя в глубь темной кладовой. Я колебался – спускаться ли? А что если Ларсен только притворяется? Попадешься здесь, как крыса в ловушку! Я тихонько поднялся по трапу и выглянул на палубу. Ларсен лежал все в том же положении, в каком я его оставил. Я снова спустился в кают‑компанию, но, прежде чем спрыгнуть в кладовую, сбросил туда крышку люка. По крайней мере ловушка не захлопнется. Но это была излишняя предосторожность. Захватив с собой джема, галет, мясных консервов – словом, все, что можно было сразу унести, – я выбрался назад в кают‑компанию и закрыл за собою люк.
Выйдя на палубу, я увидел, что Волк Ларсен так и не пошевельнулся. Внезапно меня озарила новая мысль. Я прокрался в каюту и завладел его револьверами. Другого оружия я нигде не нашел, хотя тщательно обшарил и остальные три каюты и спустился еще раз в кубрик охотников и в матросский кубрик. Я даже забрал из камбуза все кухонные ножи. Потом я вспомнил о большом складном ноже, который капитан всегда носил при себе. Я подошел к Ларсену и заговорил с ним – сперва вполголоса, потом громко. Он не шелохнулся. Тогда я осторожно вытащил нож у него из кармана, после чего вздохнул с облегчением. У него не оставалось теперь никакого оружия, и он не мог напасть на меня с расстояния, я же был хорошо вооружен и сумел бы оказать ему сопротивление, если бы он попытался схватить меня за горло своими страшными ручищами.
Присоединив к моей добыче кофейник и сковороду и захватив из буфета кают‑компании кое‑какую посуду, я оставил Волка Ларсена на залитой солнцем палубе и спустился на берег.
Мод еще спала. Кухню на зиму мы не успели построить, и я поспешил разжечь костер и принялся готовить завтрак. Дело у меня подходило к концу, когда я услышал, что Мод встала и ходит по хижине, занимаясь своим туалетом. Когда же она появилась на пороге, у меня уже все было готово, и я наливал кофе в чашки.
– Это нечестно! – приветствовала она меня. – Мы же договорились, что стряпать буду я...
– Один раз не в счет, – оправдывался я.
– Но обещайте, что это не повторится! – улыбнулась она. – Конечно, если вам не надоела моя жалкая стряпня.