Региональная власть зачастую создавала для еще слабых ростков гражданского активизма «на местах» крайне неблагоприятные условия, пытаясь подорвать их. Так, экологические организации могли пользоваться областным экологическим фондом, а с 1994 г. эти последние консолидировали с местными бюджетами[68]. Враждебнымкэкологам местным властям часто удается настроить население против «заезжих» экологистов, изображаемых смутьянами, подрывающими основы хозяйственной жизни края; тем более такая позиция местных властей ведет к угасанию местного экоактивизма. Но данная ситуация лишь отражает всю незавершенность реформы местного самоуправления. Даже если экологическое лоббирование достигло успеха, местные органы власти должны быть достаточно влиятельны, чтобы инициировать какие-либо решения вышестоящих органов. Если это невозможно, логично, что экологисты будут работать с теми, кто более влиятелен. Это в принципе может повысить эффективность экологической политики, но это не повысит шансы «демократии участия» в России. Только крупные и влиятельные экоНПО, которыми гражданские инициативы обычно не становятся, способны лоббировать на республиканском и федеральном уровне. А это означает, что потенциальные участники такой формы демократии «вымываются », оттесняются на задворки политического процесса. Развитие экологического движения в России полностью зависит от дальнейшей реформы местного самоуправления.
Экологическое движение неспособно объединить даже имеющиеся у него ресурсы в силу неоднородности. Российские экологические организации, которые уже включились в мировую систему, становятся все более зависимыми от внешней помощи, от финансовой поддержки из-за рубежа[69]. Небольшие региональные организации не имеют возможности заявить о себе и не находят подобных источников финансирования. Более политически ангажированные НПО, особенно экспертного типа из больших городов, выживают в одиночку, а «низовые» НПО в условиях еще большего сжатия пространства для существования всех экологических организаций гибнут.
Население же в ходе децентрализации не было наделено властью, как и органы местного самоуправления, так что к России по-прежнему нельзя применить высказывание о предпочтительной для «демократии участия» модели, когда в данной стране «вся политика — это политика на местном уровне»[70].
Благосостояние и ценностные представления населения
Постматериальные ценности преимущественно исповедуют те, кто живет в «обществе изобилия» и может претендовать на этот статус. Неоднократно и разными исследователями отмечалось, что россияне не осознают конфликта между экономическим ростом и экологическими ценностями, готовы ответить отрицательно на вопрос: «Готовы ли вы пожертвовать ростом личного благополучия, если это необходимо для охраны природы?». Но рассмотрим эту проблему подробнее.
Если результата опроса, посвященного восприятию постматериальных ценностей, соотнести с национальным доходом на душу населения, то не обнаруживается их взаимозависимости. Так, едва ли не самой «продвинутой» в плане восприятия постматериальных ценностей оказалась Южная Корея, которая находится на 29 месте по уровню доходов (всего опросы проводились в 50 странах), ее опередила лишь Германия, самая богатая из стран-участниц; население Японии имеет относительно невысокие показатели восприятия постматериальных ценностей, такие же, как в Турции (46 место по национальному доходу). Испания и Чехия, располагающие примерно одинаковым национальным доходом, имеют первая — один из самых высоких коэффициентов восприимчивости к постматериальным ценностям, а вторая — самый низкий, если не считать Индии, и т.п.[71]. Что касается России, то обнаружено, что, хотя уровень доходов в России в целом ниже, чем отдельно по Москве, уровень восприятия постматериальных ценностей в России в целом ощутимо выше, чем в «состоятельной» Москве.
Интересно, что у России оказался почти самый большой (не считая Южной Кореи) разрыв в оценке ценностей между поколениями. Самые старые респонденты не разделяют от постматериальных ценностей совсем, а самые молодые – ничем здесь не отличаются от своих сверстников из развитых стран.
Из сказанного, помимо прочего, можно сделать и вывод о том, что в России молодежь готова к развитию практик гражданского участия, поскольку ее сознание вполне адекватно им, но эти лица пока не преобладают в обществе. Среди представителей серьезных, «оперившихся» экоНПО преобладают люди немолодые, зато среди лидеров местных гражданских инициатив много молодежи.
Прямое участие населения в экологическом движении
Многочисленные опросы общественного мнения фиксируют то обстоятельство, что в России даже очевидная угроза здоровью может не влиять на рост числа прямых протестных акций, носящих политический характер; в зоне экологического бедствия может вообще не быть экологических инициатив, зато экологические движения развиваются в «обычных» регионах, где для этого лучше социально-политические условия (позиция местных властей и т.д.), политическая окружающая среда. Прослеживается тенденция — чем более сужалось поле рассмотрения экологических проблем (в республике, регионе, городе), тем ниже было количество тех, кого она волновала. Россияне оказались более озабочены выживанием человечества, чем своим собственным.
В отличие от населения индустриально развитых стран Запада, считающего, что именно граждане и их организации должны в первую очередь участвовать в выработке важных решений, россияне не стремятся ни к политическому участию в экологической политике, ни к участию в общественно-политической жизни страны вообще[72].
Сравнительный анализ результатов опросов показывает, что россияне в значительно большей степени, чем и американцы и европейцы, уповают на государство и его институты и в меньшей, чем другие, — на гражданское общество как на средство решения экологических проблем.
Россияне не пассивны, но они не видят эффективных форм политического участия. В 1997 г. на вопрос, какие существуют формы политического участия, 53% заявили, что таковых в России нет (в 1994 г. — 49,9%), 7% опрошенных в 1994 г. и 21% в 1997 г. назвали участие в выборах, что никак не характеризует позиции населения с точки зрения «демократии участия», так как выборы к этим практикам не относятся; соответственно 10% и 14% назвали участие в митингах и забастовках и только 7% и 6% упомянули участие в деятельности общественных организаций. В 1996 г. в акциях «прямого действия» (митинги, демонстрации, забастовки), которые могут быть отнесены к практикам партиципаторной демократии, участвовали 3,3%.
Россияне считают свое участие политически бесперспективным: в апреле 1997 г. 18,8% респондентов выразили согласие с утверждением о том, что «в делах страны многое зависит от простых граждан», а 59,9% не согласились с подобным суждением, одновременно 70,3% опрошенных поддержали мысль о том, что «в делах страны ничего не зависит от простых граждан, все зависит от руководителей и политиков»[73].
Некоторые аналитики пытаются представить такие результаты как побочный продукт роста индивидуализма, но на Западе именно индивидуализм является основой политического участия. Парадоксально то, что именно отечественные «индивидуалисты» не хотят ни в чем участвовать. Видимо, это наслоение на более глубинный пласт сознания россиянина: издавна здесь считалось, что личность, «единица — вздор, единица — ноль», что силу придает ей организация, которая за ней стоит (отсюда прежнее распространение практик корпоративного участия).
Так или иначе, но состояние массового сознания и политической культуры граждан России, похоже, не адекватны той роли, которая предназначена им в экологической политике, если следовать западным моделям «демократии участия». Современная российская экоНПО воспроизводит себя чаще всего как сеть прагматически ориентированных профессиональных организаций, то есть экоНПО экспертного типа, представленных небольшими группами представителей научной элиты, на практике поддерживающая традиционный способ принятия решений.
Перспективы «демократии участия» в России
На эволюцию форм политического участия в России безусловно накладывает отпечаток та среда, в которой развиваются различные сегменты гражданского общества. Это и «культурные возможности», и политическая окружающая среда и т.п. В России, как уже говорилось, традиция не поощряет участие на индивидуализированной, а не на организованной основе. С другой стороны, разобщенность различных институтов гражданского общества, отсутствие горизонтальных связей и т.д. не создают и предпосылок для развития индивидуализированного участия. Более того. Вследствие экономического кризиса люди сейчас наиболее озабочены текущими проблемами собственного выживания; сохраняется их экономическая и физическая уязвимость, зависимость от макроэкономической ситуации.
Россия пережила серьезное падение не только экологического активизма, но и экологической озабоченности населения. В итоге «экологическое движение как согласованная последовательность массовых действий практически перестает существовать»[74]. Конечно, экоНПО, экодвижение как целое нашло свою нишу и сохранится в ней, но пребывание в этой нише, похоже, и не предусматривает прямую связь с населением, внедрение практик участия. Предусматривается сотрудничество с государством, ожидание помощи от него.
В целом российские экоНПО видят себя в качестве адвоката человека перед властью, но не как посредника в политическом участии собственно граждан в политике государства, что отражается на характере их экологической пропаганды[75] (отечественные пропагандируют ценности экологии, подчеркивая сложный характер экологических взаимозависимостей, в то время как на Западе экологисты утверждают, что достаточно лишь информированности и здравого смысла, чтобы участвовать в политике).
* * *
Таким образом, анализ перспектив экологического движения показывает: то направление, которое приобрело реформирование общества последние 5-7 лет, ведет с неизбежностью не к расширению потенциала участия граждан в политическом процессе, а наоборот, к сужению такого потенциала для гражданского общества в целом.
Попытка применить теорию «демократии участия» при анализе практик дает возможность с ее помощью, как с помощью «лакмусовой бумажки», проверить, какая политическая реальность находится позади заклинаний политиков о трудностях переходного периода.
С распространением «демократии участия» в первую очередь следовало бы связывать развертывание демократического процесса в нашей стране; по крайней мере, можно было бы быть уверенными в том, что невозможно возвращение к тоталитаризму. «Демократия участия» не идет и не может идти вразрез с расширением роли местного самоуправления в России. «Демократия участия» и реальное местное самоуправление немыслимы друг без друга. Местные органы власти дают важнейший канал для политического участия и консолидируют местное сообщество, в то время как «демократия участия» наполняет функционирование институтов местного самоуправления реальным содержанием.
Институциональное закрепление практик партиципаторной демократии позволило бы вдохнуть в реформу жизнь. Впрочем, пока политическая и в равной, и даже большей мере интеллектуальная элита России не осознает важности вовлечения России в партиципаторные практики. А это означает, что, видимо, постматериальные ценности так и останутся дремать в глубинах сознания населения России.
И.В. Мерсиянова
Становление негосударственных некоммерческих организаций как результат
самоорганизации населения
| С |
оциально-экономическая и политическая трансформация, происходящая в России в течение последних 15 лет, чрезвычайно многообразна и проблематична.Одной из существенных особенностей этого периода явилось обострение социальных проблем; чем ниже уровень административно–территориальной структуры общества, тем более актуальной является задача их решения. Они приобретают наибольшую остроту на территориях местных сообществ, являющихся территорией осуществления местного самоуправления.
Местное самоуправление: теоретический контекст
Современное содержание понятия «местное самоуправление» в развитых демократических государствах сложилось в основном в результате муниципальных реформ XIX в. Не случайно английский исследователь Эшфорд называет концепцию местного самоуправления продуктом либерально–демократического государства XIX в.[76] Официальное признание местного самоуправления в России как института народовластия, независимого от государственной власти и отражающего процесс демократизации гражданского общества, произошло лишь в последние годы.
Каждый этап его развития, начиная с 1990 г., сопровождался новым толкованием его сущности. В п. 1 ст. 2 Федерального закона от 28.08.95 № 154-ФЗ «Об общих принципах организации местного самоуправления в РФ» законодатель закрепил определение этого понятия. В 1996 г. Россия была принята в члены Совета Европы. В связи с этим соответствие национальной нормативно–правовой базы местного самоуправления требованиям Европейской хартии о местном самоуправлении является уже не желаемой перспективой, а актуальным требованием. Однако перевод п. 1 ст. 3 аутентичных текстов хартии на французском и английском языках вызывает дискуссию, концентрирующую вокруг перевода на русский язык понятий субъекта и объекта местного самоуправления[77]. Следующий перевод рассматривается нами как более корректный: «Под местным самоуправлением понимается право и реальная способность местных сообществ регламентировать значительную часть общественных дел и управлять ею, действуя в рамках закона, под свою ответственность и в интересах местного населения». Острые дискуссии о местном самоуправлении лишь отчасти объясняются актуальностью темы, необходимостью формирования эффективной системы местного самоуправления в российских городах и иных населенных пунктах. В значительной степени причина дискуссий и разногласий заключена в слабой разработке теории местного самоуправления, а также в различных традициях и организационных формах, стоящих за этим феноменом в разных странах.
В этой связи обратимся сначала к анализу форм существования местных сообществ, далее к той традиции, которая существовала в России, а затем, опираясь на результаты эмпирического исследования, рассмотрим современное состояние этой сферы общественной жизни.
Две формы местных сообществ
Предполагалось, что реформа местного самоуправления в России в 1990-е гг. решит широкий спектр задач, различающихся по масштабу и срочности. Однако на разных уровнях социально-территориальной структуры общества одни и те же задачи имеют разную степень обобщенности, требуют применения специфического инструментария и методов решения. В этих условиях особое значение приобретает совместная работа органов местного самоуправления с институтами гражданского общества, максимально приближенными к уровню повседневной жизни. В первую очередь здесь речь идет о местных сообществах на территории муниципального образования.
Местные сообщества можно разделить на две группы. Первая — это «территориально–административные» местные сообщества, которые определяются как объединения всех граждан, постоянно проживающих в границах территориального образования, признанного территорией местного сообщества. К этой группе относятся, например, объединения граждан по месту жительства, функционирующие в системе территориального общественного самоуправления (далее – ТОС) населения.
Решение местных задач эффективно на уровне территориального общественного самоуправления (при наличии достаточного объема соответствующих ресурсов и полномочий) вследствие непосредственной близости к нуждам местного сообщества[78] и имеет ряд специфических черт:
- появляется возможность учесть значительно больший спектр проблем жителей, нежели на уровне целого муниципального образования;
- создаются условия для более рационального использования материальных, финансовых, организационно-технических и других ресурсов конкретной территории;
- абсолютное большинство реально действующих органов ТОС исключительно конструктивно настроены на решение конкретных задач в сферах своей компетенции;
- они ближе других институтов, как гражданского общества, так и государства, к реальным интересам населения муниципального образования вследствие артикуляции указанных интересов в процессах непосредственного взаимодействия.
Более того, территориальное общественное самоуправление предполагает активное участие жителей в решении социальных проблем территории, без чего местное самоуправление остается простой формальностью.
Вторую группу составляют «территориально–функциональные» местные сообщества, которые можно определить как объединения некоторого числа граждан, проживающих на территории данного поселения, основанные на общности потребностей и жизнедеятельности, выполняющие определенные функции в сфере местного самоуправления. Примером являются негосударственные некоммерческие организации (далее – НКО), существование которых представляет собой один из результатов самоорганизации граждан в местном самоуправлении.
В самом понятии «негосударственная некоммерческая организация» отражено два серьезных момента, которые важны для понимания ее сущности: во–первых, НКО не инкорпорированы в государственную структуру и являются элементами гражданского общества; во–вторых, основной целью их деятельности не является получение прибыли для ее распределения между членами организации в качестве их личного дохода.
Несмотря на то, что доминирующими в некоммерческих организациях признаются внеэкономические мотивы, общепринятым основанием для выделения этих организаций в единый сектор (так называемый «Третий», «некоммерческий») служит их положение в экономической сфере, что позволяет отделить их от двух других секторов – государственного и прибыльного (коммерческого). Принадлежность организаций к некоммерческому сектору определяется рядом их специфических характеристик. Так, некоммерческую организацию отличает от государственной следующее: во–первых, она находится в меньшей зависимости от вертикальных ведомственных структур; во–вторых, имеет больше потенциальных возможностей привлечения различного рода ресурсов; в–третьих, имеет более четкую ориентацию на неоднородный спрос на частично общественные блага (образование, здравоохранение, социальное обеспечение и др.). Основное отличие от коммерческой организации состоит в особенностях перераспределения прибыли.
Другим измерением выделения Третьего сектора является организационная природа элементов, его составляющих, что позволяет отделить его от сферы неформальной помощи и поддержки между друзьями и родственниками, равно как и от социальных движений, общественных инициатив и т.п., не имеющих организационных форм.
Третий сектор в системе местного самоуправления:
исторический аспект
Процесс институционализации Третьего сектора целесообразно рассматривать в двух аспектах: в плане образования стабильных образцов социального взаимодействия, основанного на формализованных правилах, законах и обычаях, и в плане правового и организационного закрепления сложившихся в российском Третьем секторе форм институционального поведения.
Истоки Третьего сектора восходят к благотворительности. В России традиции сострадательного отношения к ближнему, существовавшие в форме взаимопомощи, ученые находят еще в обычаях восточнославянских племен[79]. Христианство принесло с собой представление о филантропической деятельности как о прерогативе и общественном долге церкви, которая на протяжении многих веков оставалась центром социальной помощи сирым и убогим, нищим и больным. С середины XVI в. в России благотворительность стала объектом государственного призрения[80]. В царствование императрицы Екатерины II (1762–1796) начинают появляться ростки общественной деятельности в рамках негосударственных организаций, не относящихся к церкви. С этого времени историю развития НКО можно разделить на несколько этапов.
1. Середина XVIII в. – 1860-е гг. – становление общественных объединений институционального характера,осуществляющих благотворительные, филантропические виды деятельности. Оно во многом было обусловлено проникновением в страну идей философии Просвещения. В каждом губернском городе создавался приказ общественного призрения, имевший выборный состав и ведавший школами, больницами, богадельнями и приютами. Он мог создаваться как на средства местного бюджета, так и на благотворительные пожертвования. Также было предусмотрено создание сословных органов, на которые возлагалась забота о нуждающихся членах каждого сословия.
Как известно, основную роль в формировании идей гражданского общества в Европе сыграли представители «третьего сословия», возглавившие борьбу за расширение функций гражданского общества путем вытеснения и уменьшения роли институтов государства, замещаемых самодеятельными организациями[81]. В России же «третье сословие» было чрезвычайно слабо и малочисленно. При отсутствии достаточно сильной социальной группы, способной взять на себя реализацию гражданских инициатив, российское государство взяло на себя эту роль. В этом причина того, что негосударственные некоммерческие организации возникали в конце XVIII в. – первой половине XIX в. исключительно по инициативе отдельных представителей высшего сословия или самих монархов (например, Вольное экономическое общество, Вольное российское собрание, Дружеское ученое общество и др.). Порядок учреждения обществ и контроля над их деятельностью впервые законодательно был регламентирован в «Уставе благочиния» (1785) – нормативно-правовом акте о структуре и функциях полицейских органов, где различались общества, учрежденные правительством («законом утвержденные»), которые следовало охранять и защищать, и тайные общества, деятельность которых должна быть пресечена. До XVIII в. известно о существовании всего 8 благотворительных обществ, а наибольшее их количество было создано в 1851–1860 гг., но и оно не достигало 100[82].
2. 1860-е гг. – 1917 г. — расцвет благотворительных организаций, расширение сфер их деятельности и повсеместное распространение, интенсивное вовлечение населения в сферу гражданской активности.
В конце 50–60-х гг. XIX века Александр II осуществил ряд крупных преобразований, основное содержание которых составили экономические и политические реформы, а также реформы в области образования и культуры. Отмена крепостного права повлекла за собой изменение социальной структуры российского общества. Правительство предоставило городам некоторую автономию, стимулировав движение за муниципальную независимость и расширение сферы социальной помощи[83].
Неправительственные институты, такие как земства, стали играть активную общественную роль, разрушая монополию на общественную деятельность, ранее принадлежащую бюрократии и самодержавию. Правительство стимулировало этот процесс принятием специальных нормативно-правовых актов[84]. Развитие науки и техники усиливало потребность в грамотных, профессионально обученных работниках. Возникло большое число педагогических и культурно–просветительских организаций, чья деятельность еще более активизировалась с 1870 г., когда они стали работать совместно с органами местного самоуправления. Теперь к решению социальных задач привлекались широкие слои самодеятельного населения, а вместе с этим еще большее развитие получили общественные формы социальной помощи нуждающимся. К 1902 г. в России функционировало 4762 благотворительных общества и 6278 благотворительных заведений, причем из них около 8 тыс. находились в городах, а остальные в сельской местности[85].
Общим для всех благотворительных организаций, создаваемых по инициативе частных лиц, был специальный законодательный акт «Устав об общественном призрении», согласно которому благотворительная организация могла состоять из неограниченного числа членов, уплачивающих членские взносы или обязующихся содействовать организации личным трудом в достижении ее целей. Члены, в зависимости от степени участия в делах организации, делились на почетных, действительных и соревнователей[86]. Высшим руководящим органом было Общее собрание членов организации, на котором избиралось Правление (Комитет, Совет) организации и ревизионная комиссия.
В ст. 442 Устава закреплялось положение о том, что в отличие от государственных, частные благотворительные организации не могли быть созданы и официально разрешены, пока они не будут иметь достаточные для их содержания собственные средства. По состоянию на 1900 г. в благотворительных обществах преобладали денежные капиталы (74%), а в благотворительных учреждениях почти половину средств (43%) составляла стоимость недвижимости, которая оценивалась в размере около 150 млн. рублей[87]. Благотворительным обществам и частным благотворительным учреждениям предоставлялись некоторые льготы относительно платежей, пошлин, сборов и других повинностей.
Следующий важный шаг на пути институционализации Третьего сектора в организационно-правовом плане относится к 1906 г., когда были приняты временные правила об обществах и союзах (4 марта 1906 г.)[88], согласно которым обществом признавалось «соединение нескольких лиц, которые, не имея задачи получения для себя прибыли от ведения какого–либо предприятия, избрали предметом своей совокупной деятельности определенную цель, а союзом – соединение двух или нескольких таких обществ...». Устанавливался новый порядок их образования: лицам, желающим учредить общество, необходимо было подать заявление по установленной форме на имя губернатора или градоначальника; если в течение двух недель не следовало отказа, то общество могло начинать функционировать.
Принятые в 1906 г. временные правила были основным нормативно-правовым актом, регулирующим функционирование добровольных обществ и союзов, вплоть до 1917 г. Результатом этого стало значительное развитие Третьего сектора, что особенно проявилось в создании негосударственных некоммерческих организаций в губернских (областных) центрах. Сходные организации по целям и видам деятельности объединялись в союзы, а одной из основных форм общения стали съезды.
3. 1917 г. – середина 1980-х гг. — огосударствление гражданских институтов. Периоды резких социальных перемен всегда отличались интенсивным ростом самодеятельной активности, свидетельствующим о неэффективности существующих организационных структур, о новых возможностях реализовать накопленный социальный потенциал.
12 апреля 1917 г. было принято постановление «О собраниях и союзах»[89], в ст. 4 которого декларировалось, что «все без исключения российские граждане имеют право, без особого на то разрешения, образовывать общества и союзы в целях, не противных уголовным законам».
Однако Советское государство полностью взяло на себя функцию социального обеспечения населения. К началу 1918 г. были созданы Наркомат государственного призрения и Наркомат социального обеспечения, которым были переданы все полномочия в области общественного призрения и декретами которых были ликвидированы почти все крупные дореволюционные благотворительные организации[90]. Вместе с тем период 1917–1932 гг. считается временем высокой общественной активности. Параллельно с активизацией работы органов власти по формированию механизма контроля и надзора за добровольными объединениями граждан наблюдался рост числа и разнообразия объединений по сферам и видам деятельности: научно–технические, культурно–просветительские, национальные, спортивные, по работе с детьми и подростками и другие.
В 1922 г. были приняты 4 правовых акта, устанавливающих новые процедуры утверждения устава и регистрации обществ и союзов[91]. После образования Союза Советских Социалистических Республик ряд вопросов, касающихся объединений граждан, был урегулирован на союзном уровне постановлением ЦИК и СНК СССР от 09 мая 1924 г.[92] Принятые в течение двух лет правовые акты способствовали наведению бюрократического порядка, который учитывал интересы нового государства, но существенно ограничивал возможности создания и деятельности общественных объединений.
Несмотря на ограничения, в течение 1920-1925 гг. в стране возникли десятки литературных групп («Литературный особняк», «Кузница», «Перевал» и др.), объединений граждан в области музыки, изобразительного искусства («Московские живописцы», «Четыре искусства», Ассоциация художников революционной России и др.), продолжалось создание обществ в области естественных и гуманитарных наук. Быстрое расширение сети различных объединений граждан в первые послереволюционные годы позволяло надеяться на их дальнейшее бурное развитие. Однако случилось иное: группы и организации начали сливаться в более крупные формирования на принципах единой политической платформы. Типичными становятся массовые объединения, в наибольшей степени связанные с Советской властью, максимально подходящие в использовании для проведения политики коммунистической партии.
Акты 1922 г. были отменены Постановлением ВЦИК и СНК РСФСР от 06 февраля 1928 г. «Об утверждении положения об обществах и союзах, не преследующих целей извлечения прибыли»[93]. Новое Положение в целом сохраняло прежний порядок регистрации обществ, но существенно расширяло спектр органов, имеющих право на утверждение устава, регистрацию и контроль за деятельностью обществ и союзов. Кроме того, в ст.18 административным органам предоставлялось право «в случае получения от компетентных в области предполагаемой деятельности общества или союза органов заключения о необходимости замены некоторых учредителей», не отказывая в утверждении устава, заявлять отвод против учредителей и предлагать ввести в состав учредителей новых членов вместо исключенных.