— Ты не нарадуешься на него.
Глазунова перестала плакать. Во всем, что касалось собак, Меньшагина была для девушек непререкаемым авторитетом. Как-никак она учила собак с детства.
Мишка оказался из тех псов, о которых инструкторы говорили, что они даже слишком сообразительные. На учебном поле он быстро заметил, что места, где стоят мины, пахнут свежей землей — мины там выставлялись перед занятиями. Запах земли был Мишке давно знаком и мил. Он и шел на этот запах — быстро и уверенно, совершенно не принюхиваясь к взрывчатке. Пришлось для него вырабатывать особую методику обучения. Мины стали закапывать в землю вперемешку со всякими железками и деревяшками. Тут уж пес не мог хитрить: земля везде пахла одинаково, но если он подходил к лунке, где была взрывчатка, Глазунова радостно хвалила его:
— Хорошо, правильно, Мишка, дурачок ты мой.
Она протягивала ему кусочек сушеной конины, а Мишка, почувствовав, что хозяйка довольна, приходил в щенячий восторг, начинал кружиться около Глазуновой, бросался лизать ее, так что едва не сбивал с ног.
Если же пес останавливался у ямки, где было закопано что-то другое, Глазунова расстраивалась, ее голос звучал сердито, недовольно, и Мишка сразу понимал, что провинился. Он опускал хвост, посматривал на девушку грустно, словно моля о прощении. Он хорошо чувствовал настроение хозяйки и очень не любил, когда она сердилась. Да, кроме того, знал, что, если хозяйка недовольна, угощения не жди, а он был лакомкой.
Глазунова уже не сомневалась в своей собаке — Мишка хорошо работал на учебных полях. Все же разговоры о его хитрости дошли и до командира батальона. Приехав в команду, подполковник решил сам проверить собаку. Можно сказать, было сделано все, чтобы обеспечить «чистоту» опыта. Комбат никого не предупредил о своем замысле. Он просто приказал вскрыть новый ящик с толом. Пошел к ручью, тщательно вымыл руки, потом взял из ящика двумя пальцами одну шашку и забросил в траву у дороги. Шашка не должна была хранить запаха человека, но которому могла бы ориентироваться собака, а трава у дороги, истоптанная ногами солдат, напротив, пахла сильно, да к ее запаху примешивались и другие — от раздавленных сапогами гусениц, букашек и от самих сапог. Почуять тут взрывчатку было трудно, по собак к работе в легких условиях и не готовили.
|
|
Когда посыльная, запыхавшись, прибежала за Валей Глазуновой, та чистила вольер. Мишка кружился на зеленой площадке, то подскакивая к девушке, то отбегая прочь. Ему хотелось играть. Глазунова ласково оглаживала его и отгоняла: «Не мешай!»
Мишку давно не держали, как других собак, на привязи. Отказались от этого потому, что он все равно с непостижимой ловкостью вылезал из толстого кожаного ошейника, перерезал острыми зубами, как бритвой, прочный сыромятный поводок, едва хозяйка отходила подальше. Удержать его могли только строгий стальной ошейник с острыми, впивающимися в тело шипами да железная цепь. Но Глазунова убедилась, что Мишка, освободившись от привязи, далеко не уходит — бегает и скачет возле вольера, драк не затевает. Она попросила разрешения держать собаку свободно. И не было случая, чтобы Смертник не прибежал на ее зов, опоздал к выходу на занятия или к очередной кормежке. Нет, уж кормежки-то он всегда дожидался на месте. Бывало, правда, что, проглотив свою порцию, он начинал проявлять любопытство к бачкам соседей. Другие собаки — постарше и посолиднев — не обращали на него внимания или отгоняли без злобы. «Чего, мол, спрашивать с этого дурачка, молодо-зелено». Но строгий Марс — крупная овчарка с черным чепраком на спине — как-то задал не в меру любопытному псу жестокую трепку. Мишка усвоил урок и больше в чужие бачки не лез.
|
|
— Глазунова, к командиру батальона. С собакой! — вызвала посыльная.
— Зачем? — встревоженно спросила Глазунова.
Посыльная и сама не знала. Но раз вызывает начальство, надо торопиться. Девушка быстро вытерла руки, одернула гимнастерку и взяла собаку на поводок:
— Побежали!
— Товарищ майор, рядовая Глазунова по вашему приказанию…
Она докладывала прерывающимся голосом — от бега и от волнения.
— Ищите взрывчатку возле дороги.
Глазунова недоуменно взглянула на командира: чего уж тут искать — все исхожено, истоптано.
— Ищите, пустите собаку, — повторил майор.
И Глазунова послала Мишку. Офицеры, окружавшие командира батальона тесной группой, пристально смотрели на собаку, а та оглянулась на Валю словно бы с заговорщицкой усмешкой: не бойся, не подведу. И пошла, прочерчивая зигзагами травянистую полянку у дороги — вправо, влево и вперед. Разнообразные густые запахи ударили в ноздри, но Мишка был к ним безразличен, он уже знал: на запахи земли, травы, на запахи людей реагировать не надо. Он шел спокойно и ровно, пока не почуял тол. Тогда его движения стали медленнее и осторожнее, он несколько раз поглядел на хозяйку, но та не могла ему помочь, она сама ничего не знала. Наконец Мишка подошел к толовой шашке вплотную, обнюхал ее и сел, повернув морду к хозяйке.
|
|
Глазунова подбежала к нему, осторожно раздвинула руками траву. Желтая шашка лежала, подмяв сочный кустик.
— Тол, — растерянно проговорила Глазунова. — Откуда тут может быть тол?
В группе, окружавшей майора, оживленно заговорили, засмеялись. Валя ласково погладила собаку и полезла в карман, ища лакомство.
Она уже не стыдилась больше своего «дворянина», все крепче привязывалась к веселому псу, и когда Мишка пропал, это было для Вали Глазуновой настоящим горем.
Все произошло неожиданно в тот трудный и памятный день, когда они вышли с собаками на минное поле — уже не учебное, а настоящее широкое зеленое поле, усеянное противопехотными минами.
С утра они погрузились на машину и долго ехали по городским улицам, затем по дорогам среди заросших, заброшенных пашен. Гул войны, такой обычный в Ленинграде той поры, был здесь отчетливее и громче. Мишка вздрагивал от разрывов, шерсть на его хребте поднималась.
— Что ты, Мишка, что ты, дурачок мой, — говорила девушка, поглаживая пса, и он успокаивался от ее ласкового голоса и прикосновения руки.
Они основательно потрудились в тот первый день. Мишка нервничал временами — все из-за близкой стрельбы, а может, и оттого еще, что чувствовал волнение хозяйки. Но работу свою он исполнял. К концу дня флажки, воткнутые возле найденных мин, протянулись длинными и частыми рядами.
Под вечер собак увели в укрытие — за насыпь противотанкового рва — и крепко привязали к вбитым в землю кольям.
— Лежать, лежать! — настойчиво и требовательно приказывала Валя. — Надеюсь, ты не станешь вылезать из ошейника.
— «Жди меня, и я вернусь», — шутливо пропела одна из девушек, привязывавшая свою собаку рядом.
— Вот, вот, — сказала Глазунова. — Жди!
Казалось, Мишка понял ее. Он улегся на землю и даже задремал, тихонько сопел и тоненько поскуливал. Он не собирался нарушать приказание хозяйки, но очень испугался грохочущих взрывов, разбудивших его. Они раздались совсем близко, рядом. Земля дрожала, одна за другой следовали багровые вспышки, что-то свистело, разрезая воздух. Откуда было знать Мишке, что это его хозяйка и другие знакомые ему девушки-солдаты подрывают найденные днем мины?
Взрывы раздались так неожиданно, а прежняя еще не забытая Мишкой бродячая жизнь сделала его пугливым. Бездомную собаку всегда могли обидеть, ни с того ни с сего ударить, посадить в темный ящик. Единственным спасением для нее было бегство.
И старая привычка сработала в этот момент. Мишка дернулся изо всех сил, оборвал кожаный поводок и бросился бежать. Он бежал по полям, не разбирая дороги, лишь бы подальше от этих страшных мест. Он прыгал через канавы, взлетал на пригорки, задыхался от усталости, язык вывалился из его пасти. Мишка никак не мог остановиться.
А Глазунова, закончившая подрыв мин, стояла в растерянности над колышком с обрывком поводка и только твердила:
— Как же так? Я ведь ему приказала лежать тут, на месте…
— Вернется твой Мишка, он же никогда далеко не уходит, — утешали ее девушки.
Но Мишка не возвращался. Пришлось уехать без него. Он не приходил и в следующие дни. Валя ездила на разминирование, но не работала — без Мишки ее не допускали.
— Не найдется твой «дворянин», подберем другую собаку, — утешал Егор Сергеевич.
— Все равно такого, как Мишка, уже не будет, — говорила Глазунова. Голос ее звучал так горестно, что Егор Сергеевич не удержался и напомнил, как она не хотела брать Мишку из-за его «происхождения».
А Мишка не скоро опомнился после своего панического бегства. Огляделся, кругом были уже не поля, а высокие каменные дома, он бежал по улицам города, который был ему совсем незнаком, Часть ведь стояла то в Сосновке, среди садов и нолей, то на Средней Рогатке, на заброшенных огородах. Он мог бы еще найти дорогу туда, где они сегодня работали с вожатой и где его смертельно перепугали грохочущие удары, свист и сотрясение земли. Но Мишке было страшно вспоминать об этом, и он не хотел возвращаться туда.
Опять он стал бродячей собакой, бегал по улицам, прятался в каких-то холодных подвалах. Улицам не было конца, не то что в городке, где он вырос, — тот городок Мишка мог три раза за день пробежать насквозь. А эти каменные улицы только переходили одна в другую. Иногда Мишка выбегал по ним к воде, но и вода текла среди каменных стен, и каменные улицы перешагивали через воду так высоко, что было даже боязно глядеть вниз. Никак не достать до воды, чтобы напиться, и совсем уж нельзя найти хоть какую-нибудь еду.
В родном городке улицы были зеленые, а на них выходили земляные дворы, и Мишка знал, что там есть помойки, на которых можно рыться, если уж пришлось туго. Можно было, наконец, поймать зазевавшуюся птицу, выковырять из земли на огороде крота… Конечно, и там случались голодные дни, не то что в части, где два раза в сутки ему наливали в бачок густую похлебку — ешь и не бойся ничего! — и где ласковая хозяйка за хорошую работу угощала его ломтиками сушеного мяса, подбрасывала сверкающие, как снег, кусочки сахара. А тут, на этих бесконечных каменных улицах, широких и пустых, не было ни птиц, ни кротов, никакой еды. Мишка тщетно обнюхивал все уголки и дворы.
Несколько дней бегал он по каменному лабиринту, отлеживался в каких-то уголках, когда валила усталость, и бежал снова. Он встречал людей, и все они с интересом, с удивлением смотрели на собаку. В блокированном Ленинграде успели отвыкнуть от домашних животных. Вид бегущего пса поражал людей, они останавливались, переговаривались между собой, глядели на него, как на чудо. Для одних он был предвестником новых, лучших времен, возвращения мирной жизни, для других — словно бы выходцем с того света.
Его не обижали. Как-то он вслед за людьми забрался в светлый домик, стоявший на железных рельсах, и домик вдруг двинулся, поехал со стуком и звоном. Он ехал быстро, и Мишка перепугался, по его обступили люди, рассматривали, говорили какие-то ласковые слова, что-то спрашивали.
Пассажиры трамвая и человек в незнакомой Мишке форме, кондуктор, не собирались выгонять безбилетного.
— Подумать только, как он мог пережить блокадную зиму? — изумлялись они. — Может, с Большой земли прибежал, пробрался через фронт?
Пес осмелел, протягивал к людям морду, надеялся, что кто-нибудь догадается, как он голоден, и накормит. Но видно, у этих людей не было с собой еды, или они его не понимали. Никто его не угостил.
Домик на колесах пошел медленнее, остановился. Мишка выскочил и побрел прочь.
Об этих его странствиях в батальоне ничего бы не узнали, но Мишку, выскочившего из вагона, случайно заметил солдат-письмоносец Илларионов. Ехал он во встречном трамвае по Литейному, вез почту со Средней Рогатки в Сосновку, подремывал, но проснулся от какого-то толчка, взглянул в окно и обомлел: пес на улице да еще на трамвае разъезжает!
Илларионов глядел вслед псу недоуменно, рассеянно и вдруг сообразил: да это же, наверное, собака Глазуновой!
Ее исчезновение наделало шуму. Глазунова плакала, начальство ругалось, кому-то влепили взыскание, потому что собака была табельным имуществом, значившимся в списках, и за ее утрату надо было отвечать.
Илларионов соскочил с трамвая на ходу, попробовал догнать собаку, но она была уже далеко, свернула за угол и исчезла из поля зрения. Не кричать же посреди Литейного! Да Илларионов и клички собаки не знал. «Может, и не наша», — подумал он и пошел на остановку. Рассказал об этом случае Глазуновой лишь несколько дней спустя.
А Мишка между тем опять кружил по улицам, теряя силы и надежду.
На улице Мишка видел людей в военной одежде, они напоминали ему солдат части, хозяйку. Вначале он радостно кидался за ними. Они несли знакомые запахи — землянок, пороха, полей. Все же в этом сложном сочетании запахов не хватало одного, по которому Мишка безошибочно узнал бы солдат своей части: собаками от встречных военных совсем не пахло. Он делал несколько шагов за военными, втягивая в себя их запахи, потом разочарованно отставал. Эти люди не могли привести его назад, в часть.
А его все сильнее тянуло туда, инстинкт говорил, что там для него единственное спасение. За дни странствий по городу он пробежал, наверное, не одну сотню километров и, конечно, обратной дороги уже не помнил. Но он начал эту дорогу искать. Инстинкт подсказывал ему, в какую сторону идти, чтобы выбраться из каменного клена.
Теперь Мишка уже не брел куда глаза глядят, он двигался навстречу солнцу, принюхиваясь к порывам ветра, доносившим едва уловимый запах не закованной в камень земли. Понемногу запах становился сильнее, он ободрял измученное животное, и Мишка останавливался, потом опять шел, хотя силы его давно должны были иссякнуть.
Солнечный свет падал уже с другой стороны, он тускнел, потом солнце совсем спряталось за громадами домов, но это не сбивало Мишку, и он направления не менял.
Он вырвался из городских улиц, когда уже почти совсем стемнело. За высокой насыпью железной дороги он попал в привычный мир. Тут были землянки, траншеи. Людей в гражданском платье почти не попадалось, везде солдаты. И Мишка обрадованно вступил в этот привычный мир, его ноздри жадно ловили запахи, прилетавшие с ночным ветерком. Запахи вели его, он не зря доверился им. Что-то едва различимое поначалу, но близкое и ни с чем не сравнимое возникло среди запахов, доносимых ветром. Оно постепенно крепло, заставляя Мишкино сердце трепетать. Он уловил далекий запах собак и шел уже на него, никуда не сворачивая и не сбиваясь.
Теперь Мишка знал точно, что собаки близко, не одна, а много собак. Он уже не шел, а бежал к ним, несся, насколько хватало сил.
Наконец он их увидел — они лежали за разбитым домом на привязи, спали, но он быстро всех перебудил своим визгом и лаем. Радость переполняла его, заставляла прыгать и вертеться. Собаки тоже повскакали и отчаянно залаяли все вместе. Из землянок выбегали солдаты, прикрикивали на животных, стараясь успокоить их. Они заметили Мишку. Пес был незнакомый, но эти солдаты-минеры знали и любили собак. Они не прогнали пришельца. Кто-то подманил его куском сухаря и взял на сворку.
— Сидеть!
— Лежать!
— Голос!
Мишка охотно выполнял команды и поглядывал на солдата, ожидая поощрения. Голодная слюна текла по его морде.
— Собака-то служебная, — сказал солдат. — Может, из нашего батальона? Ты из какой роты сбежал? — спросил он Мишку. — Сбежал ведь, чего виляешь хвостом? Ладно, узнаем. Поди, ищут тебя.
Утром о приблудной собаке сообщили в штаб, а через час примчалась Глазунова.
— Мишка, смертник мой ненаглядный, — говорила она, — нашелся все-таки, а я уж надежду потеряла. Отощал как, совсем мог погибнуть. На, возьми хлебца…
Больше Мишка не убегал. Постепенно он привык и к близким разрывам, стал настоящим фронтовиком. Когда подрывали мины или падал снаряд, он вздрагивал, прижимался к хозяйке, но стоял на месте.
Шло время, и Мишка взрослел. Он раздался в кости, потяжелел, но остался по-щенячьи веселым, даже дурашливым. Ему многое прощалось, потому что он обладал редкостным нюхом, на его счету были уже тысячи разысканных в самых трудных условиях мин, снарядов, ручных гранат. Он отлично работал потом на реке Воронке в Долине смерти, как саперы прозвали проклятое место, где мины стояли так густо, что даже птицы не могли безнаказанно клевать свою добычу. Там Мишка, сам не понимая того, помог Вале Глазуновой пережить свалившееся на нее горе. А на аэродроме в Тарту он унюхал бомбы, зарытые немцами на глубине двух метров.
Теперь уже никто не попрекал его происхождением. Когда Вале одной из первых среди девушек батальона вручили значок «Отличный минер», она, придя в вольер, звонко чмокнула Мишку в холодный черный нос и сказала ему тихонько в ухо: «Понимаешь, наградили нас. Мы ведь оба этот значок зарабатывали, вместе. Соображаешь, дурачок?» Мишка не все сообразил, но он чувствовал настроение хозяйки и, обрадовавшись, быстро облизал ее лицо своим горячим языком.
Потом уж Мишка-Смертник стал даже проверять работу саперов. Это было в 1944 году, когда врага отбросили далеко от Ленинграда на всех направлениях и разминирование приобрело широкий размах. Им занимались разные части, а минеров с собаками все чаще посылали на контроль. Батальон миннорозыскной службы славился тщательностью работы, ему поручали осмотр уже разминированных полей — не оставлено ли там что-нибудь? Не раз оказывалось, что оставлено, и порой немало. Мишка во время таких проверок был особенно хорош, издалека чувствовал мины и усаживался возле них с важным видом, приглашая Глазунову быстрее подойти к нему.
Как-то девичья команда приехала проверять участок бывшего переднего края. Работа там считалась законченной, но участок был трудный, зарос ивняком, сквозь который порой приходилось продираться с риском порвать одежду. А рядом был низкий зеленый луг. Армейские минеры, уже проверявшие его, сообщили, что луг не заминирован. На нем разрешили пасти скот. Там медленно ходили большие черно-белые коровы.
Во время перерыва девушки вышли на лужок, улеглись под кустом. Неторопливо разговаривали или дремали. Собак спустили с поводков. Вдруг кто-то окликнул Валю Глазунову:
— Твой Мишка, гляди, уселся как. Привык на минных полях, вот балда!
Валя взглянула. Мишка и правда сидел на лугу довольно далеко от них. Сидел, не двигаясь с места.
— Мишка! — закричала Валя. — Мишка, ко мне!
Это была команда, но Мишка не выполнил ее.
— Подраспущался, анархист твой Мишка, — стали посмеиваться над Глазуновой.
Она встала и повторила команду, но Мишка снова не двинулся.
Глазунова махнула поводком:
— Вот я тебе дам!
Командир отделения остановил ее:
— Не торопись. Погляди, нет ли там чего?
Глазунова пошла к собаке через весь луг. Мишка сидел на месте не двигаясь.
— Что за напасть, — удивилась девушка и стала осторожно прокалывать землю возле Мишки щупом. Раз, другой, третий… Заостренный шомпол, приделанный к длинной палке, легко входил в землю.
— Чего же ты сидишь? — спросила Глазунова, посмотрев на собаку, и снова воткнула щуп. На этот раз он во что-то уперся. Через несколько минут девушка установила, что там мина, немецкая противотанковая мина «хольц» в деревянной коробке.
А Мишка, получив награду, сделал лишь несколько шагов и снова уселся. И опять Глазунова нашла мину. Тут уж подошел командир и поставил на обследование «незаминированного» луга все подразделение. Постепенно определилась схема пропущенного армейскими минерами поля. Мины стояли в пять рядов. Полоса тянулась на два километра. Почему их не обнаружили? Наверное, потому, что все мины были в оболочке из дерева, миноискатель не реагировал на них. А Мишка учуял.
Две тысячи противотанковых мин сняла на этом лугу девичья команда. Много лакомых кусочков получил в тот день Мишка. Он принимал их с достоинством. Он честно заслужил это угощение.
ОХОТНИК
К деревне Пнево вела неширокая, разбитая дорога. Приходилось ехать медленно, грузовик бросало на ухабах. Петров сидел в кабине, посматривая на разложенную на коленях карту.
— Деревня скоро, — сказал он шоферу, — а переправа сразу за ней.
В кузове машины сидели минеры с собаками. Им надо было переправиться через пролив, соединяющий два огромных озера — Псковское и Чудское. Петров получил приказ срочно начать разминирование дорог на той стороне, в Эстонии. Но скоро ли они на ту сторону попадут? Егор Сергеевич хорошо знал, что переправа — всегда неприятное и беспокойное место.
Проехали деревню и сразу увидели впереди скопление машин. На дороге, а больше возле нее, стояли грузовики, тягачи с орудиями на прицепе, танки.
На обочине дороги, под деревьями, сидели солдаты. Кто ел, держа на коленях котелок, кто покуривал, кто дремал. «Давно сидят», — определил Петров. Лицо его стало хмурым.
— Попробуем объехать полем, — сказал он шоферу, — авось проскочим.
Машина Петрова сошла с дороги и, раскачиваясь из стороны в сторону, двинулась по жнивью. За головной машиной потянулись и остальные.
Им вслед что-то кричали с дороги, но они продолжали двигаться. Выехали на берег и повернули к переправе. И тут, на берегу, путь им преградил патруль: сержант и солдат с красными повязками на рукавах.
— Стой! — закричал сержант. — Нет здесь проезда. — Он вскочил на подножку и увидел в кабине офицера. — Поворачивайте назад, товарищ лейтенант. Без очереди никого не можем пропускать. Командующего армией приказ.
Петров стал говорить, что прислан штабом фронта, просил вызвать коменданта переправы. Сержант твердил свое:
— Гоните машины назад, потом можете разыскать коменданта, товарищ лейтенант. Только комендант все равно не пропустит. А тут не стойте, запрещено стоять машинам на берегу.
Егор Сергеевич продолжал спорить с патрульным, но понимал, что вряд ли сможет прорваться вперед. К машинам тем временем собирались люди из тех, кто тоже ждал возле переправы. Минеры в машинах обсуждали происходящее.
Собаки, как всегда, почувствовали волнение людей. Они забеспокоились. Их лай произвел совершенно неожиданное действие.
— Гляди, собак везут! — заговорили солдаты. — Так это же «охотники за минами»!
— В чем дело? Почему собрались тут? — строго спросил подошедший майор — комендант переправы.
— «Охотники за минами» тут. Им вперед надо. Они же дорогу нам расчищают, — объясняли бойцы, подошедшие к машинам.
Петров ничего и доложить не успел. Майор только посмотрел на него.
— Поезжайте. Пропустим.
— Значит, можно ехать? — Петров не верил своим ушам.
— Давайте, да побыстрее!
Машины снова, качаясь на неровной земле, пошли вперед, к понтону. Минеры оживленно заговорили между собой.
— Слыхал, как нас величают? «Охотники за минами».
Солдат, сидевший рядом с ефрейтором Ильей Мизяевым, толкнул его в бок.
— Ага, — только и ответил Мизяев. Он пошевелил поводком, который держал в руке. Собака, лежавшая у его ног, подняла голову, вопросительно поглядела на хозяина.
— Лежи, Макс, — сказал он ей, — отдыхай пока что.
Товарищи не часто слышали его негромкий голос. Мизяев слегка заикался, и этот недостаток его стеснял. На привалах, в минуты отдыха солдаты любили потолковать о доме, о прежней жизни, обо всем, что далеко от войны. Или их вниманием овладевали записные балагуры. Те громко рассказывали всякие были и небылицы, смешили товарищей. Илья Мизяев молча, с тихой и доброй улыбкой слушал.
Невысокий, сухощавый, слегка сутулый, он и внешним своим видом не привлекал особого внимания.
Чтобы оценить Мизяева, надо было видеть его на минном поле. Там он менялся и правда начинал походить на охотника. Он шел, чуть наклонившись вперед, легкой походкой, словно бы едва касался ногами земли.
Его лицо оставалось спокойным и сосредоточенным. Маленькие черные глаза зорко оглядывали все вокруг. По ему одному ведомым приметам Мизяев мог найти в густой траве старую уже заросшую тропку. И так же безошибочно, по каким-то невидимым для других признакам, мог определить в поле, в лесу, что тут происходило во время боев, где был передний край, какие позиции занимали наши войска, какие противник.
— Он со своим Максом идет за минами, как за дичью. И не скажешь, кто из них лучше чует, — говорили солдаты.
Но для человеческого обоняния взрывчатка — тол — запаха не имеет. Тут уж Мизяеву помогал его Макс. У Макса нюх был действительно острый, унаследованный от многих поколений предков, охотничьих собак.
Расставляя людей на минном поле, командир взвода давал Мизяеву обычно самый трудный и опасный участок. Ефрейтор принимал это как должное.
— Есть, — говорил он и брался за дело. Переспрашивать, задавать лишние вопросы было не в его характере.
Однажды минеры с собаками работали на Ладожском озере, в местах, где три года стояли вражеские войска. Командование предполагало, что побережье сильно заминировано. Противник, конечно, боялся наших десантов и принимал против них меры. Близ озера в самом деле обнаружили минные поля. Они начинались в нескольких десятках метров от воды. А самая кромка берега? На ней мин не было видно. Это озадачило командиров.
— Проверьте берег, — приказали ефрейтору Мизяеву.
— Есть проверить берег! — ответил он и пошел со своим Максом.
Они двигались у воды, и невысокие волны, с шипением накатывавшиеся на берег, обдавали их ноги брызгами. День был жаркий. Макс посматривал на воду, он был не прочь искупаться, но хозяин не давал такой команды. Хозяин повторял:
— Ищи! Макс, ищи!
И Макс нюхал, искал. На берегу громоздились камни, мелкие и крупные, обтесанные, отшлифованные водой. Волны перекатывали их, двигали с места на место.
Мизяев еще и сам не знал, почему груда камней, к которой они подошли, показалась ему подозрительной.
Все же Мизяев замедлил шаг. Макс оглянулся на него.
— Ищи! Ищи!
Пес подошел к камням, понюхал. Его ноздри стали раздуваться.
— Что, чуешь?
Макс наклонил морду еще ниже, снова обнюхал несколько камней и) возле одного остановился. Постоял, постоял и сел.
Мизяев поспешил к собаке. Ничего, кроме камней, он не видел. «Где же тут может быть мина? — размышлял он. — Наверно, под камнями, придется их снимать. — И сам остановил себя: — Погоди. Снимать так тоже нельзя. Могут быть оттяжки».
Он снова внимательно оглядел камни. Самые обыкновенные булыжники. Такими раньше мостили улицы в городах, пока не стали заливать асфальтом.
Мизяев чуть тронул щупом булыжник, к которому так принюхивался Макс. Ему показалось, что камень какой-то мягкий, что щуп даже входит в него, или камень проминается от легкого нажима. Как это могло быть? Ведь булыжник — кусок гранита!
Мизяев еще раз чуть-чуть кольнул щупом. И снова в руке возникло это ощущение — камень мягкий, он поддается легкому нажиму металлического прутка.
Мизяев встал на колени, вытащил нож, осторожно провел лезвием под камнем. Оттяжек, проволочек там не оказалось. Тихонько взял камень пальцами правой руки и не поверил себе. Камень был поразительно легкий.
«Да это же папье-маше! Камень-то поддельный! Ловко сделано, — подумал минер. — И цвет тот же, и форма. Выкрасили хорошо, но взрыватель все-таки можно обнаружить. Вот он вставлен сбоку и замазан краской».
Мизяев воткнул в землю красный флажок. Посмотрел по сторонам и пошел с Максом дальше.
В тот день они нашли сорок таких мин. Имитировавших камень. Мины были разные по виду. Округлые, словно валун, который вода веками терла о другие камни. Были остроугольные, с резкими гранями, как обломки недавно расколовшихся гранитных глыб. Те, кто их готовил, сделали все, чтобы эти взрывные ловушки нельзя было распознать.
Несколько дней эти мины не трогали с места. Их не взрывали и не разряжали. К ним водили саперов из других частей, работавших вблизи. Пускай посмотрят, пусть узнают, какие тут есть неожиданные «сюрпризы». Для минеров это было хорошей школой.
Мины-камни оказались очень опасными. Не только потому, что их трудно различить. Они были и крайне чувствительны, могли сработать при нажиме на любую их сторону, на любую точку. Только наступи, только толкни — взлетишь на воздух.
На фронте всех саперов с собаками называли «охотники за минами», но в батальоне это прозвище закрепилось за одним Мизяевым.
— Охотник ты настоящий, — говорил Мизяеву Егор Сергеевич. — Только врать, как охотник, не научился.
— А зачем врать?
— Да уж не ври, ладно, ты хоть правду расскажи толком. — Егор Сергеевич любил зазывать самых умелых минеров в свою команду. Пусть поделятся опытом. Девушкам это пойдет на пользу. — Вот расскажите, ефрейтор Мизяев, как вы давеча проход в минном поле нашли? Никто его не заметил, а вы сразу обнаружили.
— Чего особенного? — улыбался Мизяев. — Просто. Поле-то большое, а возле него траншеи. Значит, обязательно должен проход быть. Иначе немцам каждый раз громадный крюк бы делать надо. Они этого не любят. Да и кто любит? Поглядел я, где тут ходить лучше. Ясно, по ложбиночке. Значит, в ней и проход скорее всего. Еще поглядел. Так и есть, трава в ложбинке пониже, вся свежая, прошлогодней, пожухлой, нет. Значит, не росла тут трава прошлый год, земля утоптана была. А кто утоптал? Те, кто ходил. Выходит, проход в аккурат тут. Всего и дела.
Выступать со своими рассказами перед девушками и другими бойцами Мизяев очень не любил. А рассказать ему было, о чем. Вот хотя бы как разминировал железнодорожное полотно у станции Мшинская. Дорога там проходит через болото, прорезанное речкой, насыпь очень высокая, с двухэтажный дом. И вот в этой насыпи перед мостом саперы наступавших частей обнаружили ряд глубоких колодцев, на дне которых лежали мощные мины. Почему противник не взорвал полотно и мост? Видимо, не успел — считали саперы. Бежал, не до того было. Нашли электрические провода, шедшие к фугасам. Оборвали их. Разминировать времени не было, наступление развивалось быстро. Саперы ушли вперед.