Октябрь.
Принимать или не принимать? Такого вопроса для меня не было. Моя революция. Пошел в Смольный. Работал. Все что приходилось. Начинают заседать.
Январь.
Заехал в Москву. Выступаю. Ночью «Кафе поэтов» в Настасьинском. Революционная бабушка теперешних кафе-поэтных салончиков. Пишу киносценарии. Играю сам. Рисую для кино плакаты. Июнь. Опять Петербург [...]
{425} 25 октября, 18‑й год.
Окончил мистерию. Читал. Говорят много. Поставили. Ревели вокруг страшно. Особенно коммунистичествующая интеллигенция. Андреева[li] чего-чего не делала. Чтоб мешать. Три раза поставили — потом расколотили. И пошли «Макбеты»[lii].
19‑й год.
Езжу с мистерией и другими вещами моими и товарищей по заводам. Радостный прием. В Выборгском организуется комфут[liii], издаем «Искусство коммуны». Академии трещат. Весной приезжаю в Москву. Голову охватила «150 000 000». Пошел в агитацию РОСТА.
20‑й год.
Кончил «Сто пятьдесят миллионов». Печатаю без фамилии. Хочу, чтоб каждый дописывал и лучшил. Этого не делали, зато фамилию знали все. Все равно. Печатаю здесь под фамилией.
Дни и ночи РОСТА. Наступают всяческие Деникины. Пишу и рисую. Сделал тысячи три плакатов и тысяч шесть подписей.
21‑й год.
Пробиваясь сквозь все волокиты, ненависти, канцелярщины и тупости — ставлю второй вариант мистерии. Идет в 1 РСФСР и в цирке на немецком языке для III Конгресса Коминтерна. Прошло около ста раз.
Стал писать в «Известиях».
.................................................
Кино и кино [liv]
Для вас кино — зрелище.
Для меня — почти миросозерцание.
Кино — проводник движения.
Кино — новатор литератур.
Кино — разрушитель эстетики.
Кино — бесстрашность.
{426} Кино — спортсмен.
Кино — рассеиватель идей.
Но — кино болен. Капитализм засыпал ему глаза зелотом. Ловкие предприниматели водят его за ручку по улицам. Собирают деньги, шевеля сердце плаксивыми сюжетцами.
Этому должен быть конец.
Коммунизм должен отобрать кино у спекулятивных поводырей.
Футуризм должен выпарить мертвую водицу — медлительность и мораль.
Без этого мы будем иметь или привозную чечетку Америки, или сплошные «глаза со слезой» Мозжухиных.
Первое надоело.
Второе еще больше.
[О киноработе] [lv]
Киноработа мне нравится главным образом тем, что ее не надо переводить. Я намучился, десятый год объясняя иностранцам красоты «Левого марша», а у них слово «левый» в применении к искусству, даже если его перевести, ничего не значит.
Частая езда заставляет меня думать о серьезном занятии каким-нибудь интернациональным искусством.
Сейчас мною даны два сценария ВУФКУ — «Дети» (пионерская жизнь) и «Слои и спичка» (курортная комедия худеющей семейки). Опыт предыдущей сценарной работы (18‑й год) — «Мартин Идэн», «Учительница рабочих» и др. — показал мне, что всякое выполнение «литераторами» сценариев вне связи с фабрикой и производством — халтура разных степеней.
Поэтому с завтрашнего дня я рассчитываю начать вертеться на кинофабрике, чтобы, поняв кинодело, вмешаться в осуществление теперешних своих сценариев.
{427} Письма в ВУФКУ
(Всеукраинское фотокиноуправление)
I[lvi]
Москва, 29/IX – 26 г.
Уважаемый товарищ!
В ответ на ваши два письма я вам послал две телеграммы, так что сущность вам уже известна, остаются только краткие мотивировки.
1) С прискорбием узнал об отсрочке платежей до 6 – 7 октября и на первый раз примирился со своей грустной авторской участью в полной уверенности, что получу следуемое (900 – 750) точно в назначенный вами срок.
2) Сценарии[lvii] отправляю только корректированными, так как при самой большой щепетильности не мог найти ничего требующего изменений. Изменения буду производить только в результате обсуждения сценариев с режиссером-постановщиком, а окончательную редакцию надписей дам только при монтаже фильмы. Таковую работу должен производить каждый сценарист над каждым сценарием вне зависимости от предварительных литературных качеств сценария. Как вы помните, об этом я и говорил при заказе и при сдаче сценариев, и даже просил внесения в договор пункта об оплате мне дороги до места постановки с целью «вмешательства в производство». Именно такое отношение я считаю добросовестностью сценариста, об этом я и упоминал в своей, совершенно правильной и лестной для ВУФКУ заметке[lviii], и именно с таким отношением я подхожу к своей, весьма интересующей меня, работе в ВУФКУ.
Для меня ясно, что вы в момент написания письма не читали сами моей заметки. Она не может иметь двух толкований. Фантастическая ее передача, очевидно, результат «конкурирующих сценаристов», завсегдатаев редакционных корзин. Так же приятно мне было впервые от вас узнать о моем поступлении к Роому[lix] и другие феерические вещи.
{428} Думаю, что к этому вопросу нам более возвращаться не придется.
Считаю нужным еще раз повторить, что результат постановок моих сценариев решающе зависит от способности режиссера, так как европейский тип моих сценариев (монтаж кадров, а не фабульное развитие) у нас нов.
3) Буду в Харькове скорее всего 11 октября (очевидно, придется читать лекции), 14 же буду обязательно и привезу заказанные мне сценарии.
Крайне изумляет меня ваше упоминание о какой-то моей особой «хватке». Ни размером гонорара, ни сроками оплаты я, насколько мне известно, не выделяюсь из остальных сценаристов, что при моей бесспорной литературной квалификации кажется мне подкупающей юношеской наивностью.
Единственное, что у меня есть, — это девственная вера в нерушимость договоров и в необходимость их точного выполнения, что вы, должно быть, уже оценили, видя меня в назначенную минуту вежливо входящим со сценариями в руках.
Отнесите чересчур идиллическое описание моей фигуры за счет перегибания вами моей характеристики в другую сторону.
4) Сценарий к десятилетию Октября я возьмусь делать с удовольствием. Основное ваше положение, что хорошо бы наперекор пафосным сценариям сделать веселый, — приветствую. Тему, предложенную вами, не считаю удобовыполнимой. Мне кажется, нельзя провести на целый сценарий реализированную метафору «ребенок — СССР». Даже в литературном произведении такая длительная возня с метафорой не убеждает.
Со своей стороны предлагаем историйку двух обывательских братцев[lx] (возможно — сестра), одновременно бегущих от красных пушек, — один очутился за границей, другой повиснув на собственных штанах, перелазя забор, волей-неволей сидит в СССР. В дальнейшем развивается история братцев: заграничному до полкартины становится всё лучше, нашему — всё хуже. Другая половина «наоборот». Картина {429} талантливо развивается, пока заграничный брат не подает прошения о возврате оставшемуся братцу.
На этой канве можно прекрасно, бытово разыграть всю историю наших побед и завоеваний, подведя к апофеозному десятилетию.
Мне необходимо получить ответ на это предложение возможно скорее, так как т. Брик, совместно с которым я буду писать этот сценарий[lxi], через три недели — месяц уезжает.
Если вы согласны с моим предложением, прошу написать мне с приложением договора (очевидно, на общих принятых вами условиях).
Жду от вас письма и буду рад увидеть лично.
С приветом
В. Маяковский.
II[lxii]
Уважаемый товарищ!
В апреле мной было получено извещение ВУФКУ о запрещении реперткомом моих сценариев «История одного нагана» и «Долой жир!» и в связи с этим предложение о возврате 2000 аванса.
Трехмесячная болезнь и лежка не позволили мне немедленно обратиться к вам.
Пользуясь отпуском, разрешаю себе обратить ваше внимание на следующее:
1) Совершенно неприемлема и изумительна простая ссылка на «запрещение» Главреперткома[10]. Когда? Почему? Как? Мне кажется, что такая мотивировка по отношению к советскому писателю недопустима и едва ли она могла иметь место без указания на причины и без возможности изменений по линии реперткомовских указаний.
Думаю, что у каждого непредубежденного человека {430} вызовет удивление запрещение по идеологическим соображениям (очевидно) сценария писателя, литератора, ведущего одиннадцать лет большую литературно-публицистическую работу без единого вымаранного нашими органами слова.
Прошу вас распорядиться о присылке мне мотивированной выписки запрещения.
2) Сценарии мною делались по непосредственному заказу и единожды были приняты как либретто и тема с предложениями о дополнениях и изменениях, кои мной и были внесены самым добросовестный образом.
В связи с требованием о возврате полностью аванса эта работа (плюс три поездки в Киев), очевидно, рассматривалась как увеселительная часть моих взаимоотношений с ВУФКУ.
3) Во всех моих взаимоотношениях со сценарной частью ВУФКУ была сплошная недомолвка — меня перекидывали от редактора к редактору, редакторы выдумывали несуществующие в кино принципы, особые на каждый день, и явно верили только в свои сценарные способности.
Думаю, что в отношении художественной части сценариев моя квалификация позволяет мне настаивать на необходимости проведения в картинах и моих сценарных «принципов».
Едва ли такое отношение редакторов помогает кампании, поднимаемой за привлечение в кино квалифицированных литературных сил.
Если мы не сумеем сговориться о сданных сценариях, я, конечно, возвращу авансы (за вычетом в согласии с союзным тарифом следуемого за безусловно проделанную работу), но предпочел бы возвратить их работой — сценарием по заданию ВУФКУ.
Жду вашего ответа.
Москва, Лубянский проезд, 3, кв. 12.
С приветом
В. Маяковский.
25/VII – 28, Алупка.
{431} Предисловие к сборнику сценариев [lxiii]
За жизнь мною написано 11 сценариев.
Первый — «Погоня за славою» — написан в 13 году Для Перского[lxiv]. Один из фирмы внимательнейше прослушал сценарий и безнадежно сказал:
— Ерунда.
Я ушел домой. Пристыженный. Сценарий порвал. Потом картину с этим сценарием видели ходящей по Волге. Очевидно, сценарий был прослушан еще внимательнее, чем я думал.
2‑й и 3‑й сценарий — «Барышня и хулиган» и «Не для денег родившийся» — сентиментальная заказная ерунда, переделка с «Учительницы рабочих» и «Мартина Идэна».
Ерунда не тем, что хуже других, а что не лучше. Ставилась в 18 году фирмой «Нептун».
Режиссер, декоратор, артисты и все другие делали всё, чтобы лишить вещи какого бы то ни было интереса.
4‑й сценарий — «Закованная фильмой». Ознакомившись с техникой кино, я сделал сценарий, стоявший в ряду с нашей литературной новаторской работой. Постановка тем же «Нептуном» обезобразила сценарий до полного стыда.
5‑й сценарий — «На фронт». Агиткартина, исполненная в кратчайший срок и двинутая в кино, обслуживающее армии, дравшиеся на польском фронте.
6‑й и 7‑й — «Дети» и «Слон и спичка» — сделаны по заданию ВУФКУ по определенным материалам. Пионерская колония «Артек» и курортная жизнь Ялты.
Успех и неуспех этих картин на подавляющую массу процентов будет зависеть от режиссера, так как весь смысл картин в показе реальных вещей.
Последние сценарии:
8‑й — «Сердце кино» (возобновленный вариант «Закованная фильмой»).
9‑й — «Любовь Шкафолюбова».
10‑й — «Декабрюхов и Октябрюхов».
11‑й — «Как поживаете?».
Я печатаю здесь восьмой и девятый сценарии, как {432} типовые для меня и интересные в дороге новой кинематографии.
«Как поживаете?» в отрывке будет приведен в ЛЕФе, так как он требует подробнейшего описания его демонстрации перед правлением Совкино и крепкого разговора и полемики с директорами. Он выпал из плана предполагаемой книжицы.
1926 – 1927
Караул! [lxv]
Я написал сценарий — «Как поживаете?»
Сценарий этот принципиален. До его написания я поставил себе и ответил на ряд вопросов.
Первый вопрос. Почему заграничная фильма в общем бьет нашу и в художестве?
Ответ. Потому, что заграничная фильма нашла и использует специальные, из самого киноискусства вытекающие, не заменимые ничем средства выразительности. (Поезд в «Нашем гостеприимстве»[lxvi], превращение Чаплина в курицу в «Золотой горячке», тень проходящего поезда в «Парижанке»[lxvii] и т. п.)
Второй вопрос. Почему надо быть за хронику против игровой фильмы?
Ответ. Потому, что хроника орудует действительными вещами и фактами.
Третий вопрос. Почему нельзя выдержать час хроники?
Ответ. Потому, что наша хроника — случайный набор кадров и событий. Хроника должна быть организована и организовывать сама. Такую хронику выдержат. Такая хроника — газета. Без такой хроники нельзя жить. Прекращать ее — не умнее, чем предлагать закрывать «Известия» или «Правду».
Четвертый вопрос. Почему слепит «Парижанка»?
Ответ. Потому, что, организуя простенькие фактики, она достигает величайшей эмоциональной насыщенности.
Сценарий «Как поживаете?» должен был быть ответом {433} на эти вопросы языком кино. Я хотел, чтобы этот сценарий ставило Совкино, ставила Москва («национальная гордость великоросса», желание корректировать работу во всех ее течениях).
Прежде чем прочесть сценарий, я проверял его у специалистов. «Можно ли поставить?» Один из наших лучших режиссеров и знаток техники кино, Л. В. Кулешов, подсчитал и ответил:
— И можно, и нужно, и стоит недорого. Не желая расставаться со свежим сценарием, я сам прочел его литературному заву и отделу Совкино в составе тт. Бляхина, Шкловского и секретаря отдела. Чтение шло под сплошную радость и смех.
После чтения.
Бляхин. Великолепная вещь! Обязательно надо поставить! Конечно, есть неприемлемые места, но их, конечно, переделаете.
Шкловский. Тысячи сценариев прочел, а такого не видел. Воздухом потянуло. Форточку открыли. Секретарь. То же.
Блестящее отношение соответствовало блестящей скорости.
Через два дня я читал сценарий правлению Совкино. Слушатели тт. Шведчиков, Трайнин, Ефремов, секретарь, из слушавших ранее — тт. Бляхин и Кулешов.
Слушали с унынием. Тов. Ефремов сбежал (здоровье?) в начале второй части.
После — прения. Привожу квинтэссенцию мнений по личной записи на полях сценария; к сожалению, не велась стенографическая запись этого гордого, побуждающего к новой работе зрелища.
Тов. Трайнин. Я знаю два типа сценариев: один говорит о космосе вообще, другой — о человеке в этом космосе. Прочитанный сценарий не подходит ни под один из этих типов. Говорить о нем сразу трудно, но то, что он не выдержан идеологически, — это ясно.
Тов. Шведчиков. Искусство есть отражение быта. Этот сценарий не отражает быта. Он не нужен нам. Ориентируйтесь на «Закройщика из Торжка». Это эксперимент, а мы должны самоокупаться.
{434} Тов. Ефремов (вернулся уже в начале речи Трайнина). Никогда еще такой чепухи не слышал!
Тов. секретарь оглядел правление, тоже взял слово и тоже сказал:
— Сценарий непонятен массам!
Тов. Кулешов (выслушав обсуждение). О чем же с ними говорить? Видите? После их речей у меня две недели голова будет болеть!
Сценарий не принят Совкино.
Товарищи! Объясните мне, что все это значит?
Дело не в сценарии. Тем более не в моем. Я могу написать плохо, могу хорошо. Меня можно принимать, можно браковать. По таким поводам громко кричать нечего.
Но:
1. Как может так разойтись мнение людей, специально поставленных Совкино для выбора сценариев, с мнением тех, кто этих людей назначил, назначил именно за то, что эти люди знают, что такое сценарий, и обязаны знать лучше правления?
2. Если мщения все-таки поделились, то почему решающее слово в художественных вопросах за администрацией?
3. Почему после таких решений ведающие художеством смиряются и становятся в положение персонажа детской сказки:
Раскрывает рыбка рот,
А не слышно, что поет.
4. Почему у бухгалтера в культуре и искусстве решающий голос, а у делателя культуры и искусства даже нет совещательного в их бухгалтерии?
5. Значит ли слово «самоокупаемость», что сценарии должны писать кассиры? А какой же писатель пойдет после подобных встреч?
6. Если киноэксперименты не будет проводить монополист — Совкино, то куда девать киноизобретателя? Сколько денег за эту киноизобретательность вы переплачиваете, в конечном итоге, заграницам?
7. Если такая система (общая) предохраняет от сценарной макулатуры, то почему сценарии показываемых {435} картин убоги, сценарное творчество ограничивается утилизацией покойников, и каждое обследование каждого кинопредприятия обнаруживает залежи принятых и ни на что не годных сценариев?
Одно утешение работникам кино:
«Правления уходят — искусство остается».
Только не воспоминания… [lxviii]
.................................................
«Мистерию-Буфф» я написал за месяц до первой Октябрьской годовщины.
В числе других на первом чтении был и Луначарский.
Отзывались роскошно.
Окончательно утвердил хорошее мнение шофер Анатолия Васильевича, который слушал тоже и подтвердил, что ему понятно и до масс дойдет.
Чего же еще?
А еще вот чего:
«Мистерия» была прочитана в комиссии праздников и, конечно, немедленно подтверждена к постановке. Еще бы! При всех ее недостатках она достаточно революционна, отличалась от всех репертуаров.
Но пьесе нужен театр.
Театра не находилось. Насквозь забиты Макбетами. Предоставили нам цирк, разбитый и разломанный митингами.
Затем и цирк завтео М. Ф. Андреева предписала отобрать.
Я никогда не видел Анатолия Васильевича кричащим, но тут рассвирепел и он.
Через минуту я уже волочил бумажку с печатью насчет палок и насчет колес.
Дали музыкальную драму.
Актеров, конечно, взяли сборных.
Аппарат театра мешал во всем, в чем и можно и нельзя. Закрывал входы и запирал гвозди.
Даже отпечатанный экземпляр «Мистерии-Буфф» {436} запретили выставить на своем, овеянном искусством и традициями, прилавке.
Только в самый день спектакля принесли афиши, и то нераскрашенный контур — и тут же заявили, что клеить никому не велено.
Я раскрасил афишу от руки.
Наша прислуга Тоня шла с афишами и с обойными гвоздочками по Невскому и — где влезал гвоздь — приколачивала тотчас же срываемую ветром афишу.
И наконец в самый вечер один за другим стали пропадать актеры.
Пришлось мне самому на скорую руку играть и «Человека просто», и «Мафусаила», и кого-то из чертей.
А через день «Мистерию» разобрали, и опять, на радость акам[lxix], занудили Макбеты. Еще бы! Сама Андреева играла саму Леди. Это вам не Мафусаил! Я перекинулся с «Мистерией» в Москву.
Читал в каком-то театральном ареопаге для самого Комиссаржевского.
Сам послушал, сказал, что превосходно, и через несколько дней… сбежал в Париж.
Тогда за «Мистерию» вступился театральный отдел.
Решили ставить «Мистерию» снова.
Я осовременил текст.
В нетопленых коридорах и фойе Первого театра РСФСР шли бесконечные репетиции.
В конце всех репетиций пришла бумага: «Ввиду огромных затрат и вредоносности пьесы, таковую прекратить».
Я вывесил афишу, в которой созывал в холодный театр товарищей из ЦК, МК, из Рабкрина.
Я читал «Мистерию» с подъемом, с которым обязан читать тот, кому надо не только разогреть аудиторию, но и разогреться самому, чтобы не замерзнуть.
Дошло.
Под конец чтения один из присутствующих работников Моссовета (почему-то он сидел со скрипкой) заиграл «Интернационал», и замерзший театр пел без всякого праздника.
Результат «закрытия» был самый неожиданный — {437} собрание приняло резолюцию, требующую постановки «Мистерии» в Большом театре.
Словом — репетиции продолжались.
Парадный спектакль, опять приуроченный к годовщине, был готов.
И вот накануне приходит новая бумажка, предписывающая снять «Мистерию» с постановки, и по театру РСФСР развесили афиши какого-то пошлейшего юбилейного концерта.
Немедленно я и ячейка театра двинулись в МК. Выяснилось, что кто-то обозвал «Мистерию» балаганом, не соответствующим торжественному дню, и кто-то обиделся на высмеивание Толстого (любопытно, что свое негодование на легкомысленное отношение к Толстому высказал мне в антракте первого спектакля и Дуров).
Была назначена комиссия под председательством Драудина. Ночью я читал «Мистерию» комиссии. Драудин, которому, очевидно, незачем старые литтрадиции, становился постепенно на сторону вещи и под конец зашагал по комнате, в нервах говоря одно слово:
— Дуры, дуры, дуры!
Это по адресу запретивших пьесу.
«Мистерия-Буфф» шла сто раз. И три раза феерическим зрелищем на немецком языке в цирке, в дни Третьего конгресса Коминтерна.
И это зрелище разобрали на третий день, — заправилы цирка решили, что лошади застоялись.
На фоне идущей «Мистерии» продолжалась моя борьба за нее.
Много месяцев я пытался получить свою построчную плату, но мне возвращали заявление с надписями или с устной резолюцией:
«Не платить за такую дрянь считаю своей заслугой».
После двух судов и это наконец разрешилось уже в Наркомтруде, и я вез домой муку, крупу и сахар — эквивалент строк.
.................................................
{438} Выступления на диспуте о политике Совкино
15 октября 1927 года [lxx]
I
Товарищи, я, к сожалению, не слышал основного доклада тов. Бляхина… (Голос с места: «нечего и жалеть».) Нападают сейчас на Совкино, и по различным линиям. Нужно отделить здесь линию учрежденческую, которая переплетается здесь с тем, что вот у Шведчикова был представитель такой-то газеты, он его не принял и выставил… Не нужно забывать, что мы говорим по вопросам кинематографии. Здесь говорят о Трайнине, Бляхине, Шведчикове[lxxi]… Но нужно пожалеть людей. Ведь поставили людей, которые никогда этим делом не занимались… (Аплодисменты). Каждый делает все, как умеет, как понимает… (Аплодисменты).
Вот если бы все то общественное внимание, которое сегодня уделяется Совкино, доходило бы до него, проникало бы в его работу, то мы имели бы квалифицированных работников. Я не отказываюсь от мысли, что в дальнейшем тов. Трайнин сможет выпускать хорошие фильмы, но сейчас это эксперимент. В чем же дело?.. Здесь дело в неправильности построения организации. Здесь мы видим финансовую организацию, административный аппарат, которые давят на все остальное и, не имея товара, начинают торговать. А товара нет и не будет, потому что вопрос кинематографической культуры так не решается. Возьмите такой момент, что на Украине не пускают картины Совкино. И хорошо… Теперь заключили договор, и что же?.. Надо жалеть Украину. (Аплодисменты). « Рейс мистера Ллойда»[lxxii] продолжится еще дальше. Надо пожалеть… Правда, Украина с нами расквитается. ВУФКУ пришлет нам своего «Тараса Трясило». Здесь вопрос не только Совкино, и нечего его выделять из всей системы кинематографической работы. Я дал несколько сценариев, и начали с хвоста, с самого скверного, причем сделали такое, что я не пошел на просмотр картины[lxxiii]. Я не мог пойти. Как это называется?.. Вы даете сценарий, его пропускают через Главрепертком, проходит сценарий на фабрику, перерабатывают {439} его, получается рабочий сценарий, и потом разводят руками: вышло что-то не похожее, ведь такого ничего и не было… Это все получается оттого, что во главе учреждения стоят люди, которые в кинематографе ничего не понимают. У нас и хвалят и ругают картины Совкино. Вот возьмите картину «Поэт и царь». Нравится картина… Но если вдуматься — какая дичь, какое безобразие — эта картина. Возьмите просто такие веши. Сначала с бытовой стороны… Выводится образ наиболее замечательнейшего за все время существования России поэта и поэта с замечательной биографией, т. е. человека очень сложного. Я спрашивал у людей, которые пишут стихи, как они это делают… По-различному… Но во всяком случае — дурацки взъерошив волосы, отведя левую ножку в сторону, сесть к столику и сразу написать блестящее стихотворение:
Я памятник воздвиг себе нерукотворный,
К нему не зарастет народная тропа…
— это есть потрафление самому пошлому представлению о поэте, которое может быть у самых пошлых людей… (Аплодисменты).
Или возьмите следующее. Пушкин был революционер для своего времени. И вот Пушкин, в присутствии воспитателя царских детей Жуковского, в кругу общества, за которым наблюдает шеф жандармов, читает свои революционные стихотворения, и ему Жуковский аплодирует. Это перегиб палки, и он идеологически в корне подрезает всякий смысл этой картины. Вы здесь дали схему. Мы знаем Пушкина бабника, весельчака, гуляку… Что же нам дается? Какая-то бонна в штанах… (смех), которая катает детей. Вот высушенная схема… Хорошее представление о Пушкине! Каково историческое значение, историческая ценность?.. Пушкин с императором — на фоне памятника, который поставлен Антокольским 35 лет назад. Мне сказал это Шкловский… Вот историческая и художественная ценность картины. Бросим валять дурака. Картина от начала до конца плоха и иначе быть не может. Так будет независимо ни от чего, если будет ставить Гардин. Все картины, вся продукция Совкино будут сведены на {440} нет, если мы не будем стараться поднимать художественную культуру нашего кинематографического дела. Совкино — монополист, и он будет и дальше все монополистом, и если Совкино не будет допускать художественного эксперимента, — дело захиреет. Указывают на Эйзенштейна, на Шуб. Нечего и говорить, что эти режиссеры — наша кинематографическая гордость, но они помимо Совкино стали такими. «Броненосец Потемкин» по первому просмотру пускали только на второй экран, и только после того, как его раструбила германская пресса, он пошел на первом экране. Говорят о победе Шуб[lxxiv]. Она художественная потому, что в основу кинематографической ленты положен совершенно другой принцип. Монтаж реальных кадров без малейшей доснимки. Что же делает Совкино?.. Оно отказывает Шуб в авторских. Вы снимали кусочки — это и мы можем сделать.
Трайнин. Это не так…
Маяковский. За вашей подписью было приказано на фабрику — выдать столько-то наградных, и отказали в авторских. Я говорю на основании тех фактов, о которых может говорить каждый журналист. Я говорю относительно Шуб то, что мне говорили об этом приказе. Но если даже все неверно, то режиссер Шуб смогла сделать эту картину не благодаря существованию сценария, а только потому, что в основу был положен совершенно новый принцип монтажного характера, и следующую картину сделать нельзя, потому что хронику Совкино не снимало. (Аплодисменты). Этого Совкино не делало. Если оно будет оправдываться относительно Шуб, то Совкино влипнет по другой линии, что свою энергию тратило в области кинематографа по линии захватывающих пьес с красивыми барынями вместо некрасивой современной хроники. Простите, что мне приходится приводить случай персонального знакомства с этим вопросом, но на основании личного опыта я могу судить. Мной был сделан сценарий[lxxv]; в художественном совете Бляхин и другие говорили, что сценарий надо принять и т. п. Но как только они пошли на заседание административного аппарата читать этот сценарий, то вопрос не только о том, что {441} плохо (не в этом дело), а как все перекосились лица у художественного совета. А тов. Ефремов под конец сказал: «Не люблю футуристических штук».
Товарищи, административно-финансовый аппарат сидит на всей культурной работе Совкино. Без подготовки квалифицированных работников, молодого кадра, без понимания того, чем является кинематографическая культура, мы не сдвинем с места вопросы кинематографии. (Аплодисменты.)
II
Товарищи, я целиком присоединяюсь ко всему, что говорил тов. Смирнов, с поправкой, что мы это уже говорили раньше, и тов. Смирнов присоединился к нам. Присоединяюсь я с одним коррективом, что для того, чтобы организовать хронику сегодняшнего дня, нужно откинуть старую художественную картину, перейти через нее. Вопрос организации хроники — это вопрос колоссальной сложности, вопрос художника, режиссера, монтажера и т. д. Это тот же вопрос поднятия художественной картины.
Здесь говорят, что тов. Смирнов якобы договорился до такой чуши, как закрыть коммерческое кино… Чушь!.. Мы только говорим, что массы, которые платят за кинематографические штучки, — не верхний слой нэпа или более или менее зажиточные слои, а много-десятимиллионная масса тех же текстильщиков, вузовцев, которые платят по гривеннику, и создаются миллионы. И сколько бы вы ни пытались, сколько ни старались, сколько бы дохода от публики, потрафляя вкусам, ни получили, — вы делаете скверное и гнусное дело. Правильность ваших положений опровергает постановка революционных фильм, как «Броненосец Потемкин», которые оправдывают себя коммерчески. Наша кинематография насквозь старая. С этим Протазановым[lxxvi] лезут столетние древности кинематографии. Кинематографа не было, а уже был Протазанов. Со всех сторон лезут эстетические пошлости, и никакой связи с советской современностью эти пошлости не имеют… Вы говорите — подите и покритикуйте. {442} С какого черного хода мы будем залезать в Совкино, если журналистов не принимают и с ними не разговаривают. Мы вот и критикуем, мы сейчас поговорим.
Говорят, что вот Маяковский, видите ли, поэт, так пусть он сидит на своей поэтической лавочке… Мне наплевать на то, что я поэт. Я не поэт, а прежде всего поставивший свое перо в услужение, заметьте в услужение, сегодняшнему часу, настоящей действительности и проводнику ее — советскому правительству и партии. (Аплодисменты).
Я хочу сделать свое слово проводником идей сегодня. Если у меня есть понимание, что миллионы обслуживаются кино, то я хочу внедрить свои поэтические способности в кинематографию, так как ремесло сценариста и поэта в основе своей имеет одну и ту же сущность.
Последнее замечание относительно безответственности. Критика самая ответственная, потому что она идет под нашими фамилиями в отчетах газет и в ощущении всех окружающих. А ваша критика безответственная, потому что она канцелярская, и неизвестно, кто там скрывается. Запомните, товарищи. Не помахиванием руками вас встретят на любом собрании, где вы заговорите о кино. (Аплодисменты).
[О кино] [lxxvii]
Самое большое пожелание для советского кино на десятый год[lxxviii] Октябрьской революции — это отказаться от гадостей постановочных «Поэт и царь» и дать средства, зря растрачиваемые на такого рода картины, на снимание нашей трудовой революционной хроники. Это обеспечит делание таких прекрасных картин, как «Падение династии Романовых», «Великий путь» и т. д.
Пользуюсь случаем при разговоре о кино еще раз всяческим образом протестовать против инсценировок Ленина через разных похожих Никандровых[lxxix]. Отвратительно видеть, когда человек принимает похожие на Ленина позы и делает похожие телодвижения — и за всей этой внешностью чувствуется полная пустота, {443} полное отсутствие мысли. Совершенно правильно сказал один товарищ, что Никандров похож не на Ленина, а на все статуи с него.
Мы хотим видеть на экране не игру актера на тему Ленина, а самого Ленина, который хотя бы в немногих кадрах, но все же смотрит на нас с кинематографического полотна. Это — ценный облик нашего кинематографа.
Давайте хронику!
[О «Двадцать пятом»] [lxxx]
Я думаю, что переделка поэмы на театральное действие — опыт очень трудный, уже по одному тому, что современный актер в области декламации цепко держится за старые традиции. Почти все чтецы, которых я слышал, или классически подвывают, или делают бытовые ударения, совершенно искажая стихотворный ритм. Но все же я считаю инсценировку поэм или стихов чрезвычайно важной работой для театра, потому что, запутавшись в переделках старых пьес на новый лад или ставя наскоро сколоченные пьесы, театры отвыкли от хорошего текста. Получается такое впечатление, что текст даже будто не очень важен для театра.
Что касается конкретной постановки моей поэмы «Двадцать пятое», то я видел только черновую репетицию, и тем не менее могу с уверенностью сказать, что спектакль из поэмы несомненно получится и, думаю, будет смотреться с интересом.
«Клоп» [lxxxi]
Это — феерическая комедия в 5 действиях и в 9 картинах.
Мне самому трудно одного себя считать автором комедии. Обработанный и вошедший в комедию материал — {444} это громада обывательских фактов, шедших в мои руки и голову со всех сторон, во все время газетной и публицистической работы, особенно по «Комсомольской правде».
Эти факты, незначительные в отдельности, прессовались и собирались мною в две центральные фигуры комедии: Присыпкин, переделавший для изящества свою фамилию в Пьера Скрипкина, — бывший рабочий, ныне жених, и Олег Баян — подхалимничающий самородок из бывших домовладельцев.
Газетная работа отстоялась в то, что моя комедия — публицистическая, проблемная, тенденциозная.
Проблема — разоблачение сегодняшнего мещанства.
Я старался всячески отличить комедию от обычного типа отображающих, задним числом писанных вещей.
Основная трудность — это перевести факты на театральный язык действия и занимательности.
Сухой перечень картин таков:
1. Присыпкин и Баян на деньги мамаши Ренесанс закупают для предстоящего красного бракосочетания красную ветчину, красноголовые бутылки и красное прочее.
2. Молодняцкое общежитие обсуждает бегство Присыпкина из окопов трудного быта и за выстрелом самоубийцы Зои Березкиной, любившей Присыпкина, вышвыривает «жениха», с треском отрывающегося от своего класса.
3. Съезжались к загсу трамваи,
Там пышная свадьба была.
Свадьба Присыпкина и Эльзевиры Ренесанс — маникюрщицы, обстригшей бывшие присыпкинские когти.
4. Пожар уничтожает всех действующих лиц. Среди живых нет никого. Среди трупов не досчитывается один — судя по ненахождению, сгоревший по мелочам.
Выводы:
Товарищи и граждане!
Водка — яд.
{445} Пьяные
республику
зря спалят.
.................................................
Случайный сон —
причина пожаров.
На сон
не читайте Надсóнов
и Жаровых.
5. Проходят десять пятилеток строительства и борьбы за культуру. Труп по мелочам не сгорел. Целого и замороженного в ливне воды пожарных Присыпкина обнаружили в бывшем погребе. Механическое голосование всей федерации постановило Присыпкина воскресить.
Последние новости про
оттаивающее,
водкой питающееся
млекопитающее —
таковы.
6. Млекопитающее разморожено вместе с уползающим на стену прекрасным дородным клопом образца 1928 года.
«Автодоры» и прочее бывшего Тамбова сразили Присыпкина. Он падает на руки стрелявшейся, теперь здоровой, но постаревшей на 50 лет Зои Березкиной.
7. Репортер рассказывает о страшной «Трехгорной» эпидемии, заражающей город. Рабочие, производившие «пиво» для облегчения Присыпкину трудностей перехода к культурному времени, массой ложатся в больницы, сраженные однажды и случайно попробованным алкоголем. Даже собаки дома, где проживает Присыпкин, заражены микробами подхалимства, не лают и не бегают, а только «служат», стоя на задних лапках.
О девушках и говорить не приходится: они поражены приступами романсовой влюбленности.
По городу идет охота на невиданное насекомое «клопус нормалис», случайно обнаруженное черной точкой на белой стене и после долгих засад водворяемое в ларец директора зоосада.
{446} 8. Все попытки сделать из Присыпкина будущего человека разит неудача. Врачи отказываются от этого дышащего спиртным перегаром существа. Самому существу, привыкшему к мокрой водочной жизни, отвратительна стеклянная чистота. Существо протестует против того, что его разморозили для того, чтобы засушить. Существо раскидывает предлагаемые ему развлечения вроде книги Муссолини «Письма из ссылки». Пришедшее в отчаяние существо приведено в радужные чувства только объявлением зоосада о поисках человекообразного существа для ежедневных обкусываний и для содержания свежеприобретенного насеко