ЦИРК И ВОЙНА
Страна, где важнейшими из искусств были кино и цирк, первым делом подчинила все манежи Центральному управлению государственными цирками, созданному в 1922 году. Цирки стали прокатными площадками, а свободная кочевая жизнь артистов превратилась в «конвейер». Так называли цирковые новую систему, при которой им по указу сверху приходилось бесконечно ездить по всему Союзу.
К сорок первому году все механизмы Главного управления цирками были отлажены, и циркизация страны шла полным ходом. Не было города, где бы не поставили цирк на полторы-две тысячи мест. Работало 68 стационарных, 18 передвижных и 8 цирков совхозно-колхозного типа. Как правило, здания были деревянными, без отопления.
С первых дней Великой Отечественной войны (1941-1945гг.) артисты цирка выступали на мобилизационных пунктах, на вокзалах перед отправкой фронтовых эшелонов, в госпиталях.
Многие цирковые артисты уходили на фронт прямо с манежа. Джигит-наездник Михаил Туганов, собравший из самых лихих наездников казаков «Донской казачий ансамбль», отправился на войну в день ее объявления.
Дзерасса Туганова, наездница, дрессировщица, н. а. РСФСР, дочь н. а. РСФСР Михаила Туганова: «Когда началась война, папа пришел в гардеробную к цирковым и сказал, что уходит добровольно на фронт. Хотя запросто мог и не пойти, потому что у него была сломана нога. И за ним пошли очень многие, в том числе „Казаки“. Влились в кавалерию Доватора. И там мой отец совершил такой подвиг, на который был способен только он. В том месте, где они стояли, была деревня, оккупированная фашистами, и ее никак не могли взять.
Художественный ансамбль во 2-м гвардейском
кавалерийском корпусе под руководством
М. Осташенко показывает
акробатический номер в Берлине. 1945 г.
Фото из фондов Музея циркового искусства
Папа уговорил своих ребят поскакать в эту деревню, спрятавшись у лошадей под животом — есть такой сложный трюк в джигитовке. Немцы увидели, что скачет табун лошадей, и ничего не стали делать. А когда лошади приблизились, всадники резко оседлали их и расстреляли врагов из автоматов. Так деревня была взята!» 1.
Все оставшиеся в живых артисты труппы Туганова участвовали в представлении, состоявшемся после взятия Рейхстага.
Конные дивизии, пехота, артиллерия, авиация — где только не было цирковых артистов. Так, акробат и воздушный гимнаст Владимир Довейко после окончания трех военных летных школ стал летчиком-асом и был специально отмечен в списке врагов Геринга.
«Смеющийся паяц, подлежит уничтожению» — именное такое предписание обнаружили советские историки после войны в списках врагов Геринга. Оказалось, что экипаж бомбардировщика потомственного циркового артиста Владимира Довейко в налете на немецкий город Бреслау в тяжелом воздушном бою сбил немецкого аса, племянника Геринга. На фюзеляже самолета Довейко был нарисован смеющийся клоун и надпись: „За советское искусство!“ Летая над Берлином, Бреслау, Франкфуртом, Фюрстенвальде и другими вражескими объектами, Довейко наводил ужас на фашистских солдат, которые прозвали его „смеющимся паяцем“» 2.
Среди 28 героев-панфиловцев, уничтоживших 18 танков противника у разъезда Дубосеково под Москвой, был акробат Иван Шепетков. Узнав о начале войны, он отправился на фронт пулеметчиком.
Поначалу артисты собирались в бригады стихийно и давали представления в мобилизационных пунктах, на вокзалах, в госпиталях. К 1942 году цирки стали создавать свои филиалы, а Главное управление цирками, эвакуированное в Томск, наконец смогло сформировать две фронтовых бригады.
Василий Алексеевич Курицын (р. 1922), акробат, акробат-эксцентрик, акробат в жанре каучук, иллюзионист:
В Балтийский флот меня забрали в 1941-м, восемнадцати с лишним лет. Из Москвы нас привезли сюда, в Питер. На площади Труда в то время была морская база и Клуб моряков. Там нам выдали морскую форму, и меня прямиком из Клуба направили в Восточный оборонительный район Кронштадта. Ситуация была очень серьезная — немцы стояли под Петергофом и вели обстрелы по Кронштадту. Всегда существовала опасность нападения, а сдать военно-морскую базу было ни в коем случае нельзя. Опасность особенно возрастала зимой, когда залив замерзал. В нашем районе нас посылали на лед группами уже с началом сумерек, часа в четыре, и оставались мы на заливе до самого рассвета. Надо было отойти от берега метров на двести-триста и там встречать противника. На таком холоде, на морозном ветру, на льду, где скрыться-то негде, мы проводили ночи. Были и стычки с немцами — десантники на нас нападали, немцы-то ох как хотели Кронштадт заграбастать. Люди погибали в боях, но больше от мороза и от бомбежек — Кронштадт очень сильно бомбили. Но город все равно делился своим запасом продовольствия с Ленинградом, баржами туда продукты посылали, а на себе экономили. От этой экономии у меня цинга образовалась. Если бы я все время на льду торчал, то, конечно, жив бы не остался. Но мне повезло, «Яблочко» спасло — мой любимый номер, который я придумал еще до войны.
Тогда особенно в моде была чечетка, и я исполнял ее как раз под песню «Яблочко». Чтобы звук был лучше, я работал на фанере, а еще прибивал к туфлям легкие металлические пластинки. И вот играло «Яблочко», я изображал чечетку, а в финале — бац! — перескакивал с ног на руки и заканчивал танец уже на руках. Публика всегда была в восторге, где бы я его ни играл — на манеже ли, перед сослуживцами в чистом поле или на сцене. Здорово меня эта чечетка выручала, до самого последнего времени.
Так вышло, что политотдел взял меня на время с обороны в Дом Флота. Служба все равно шла, и позже я вернулся на передовую, но все-таки это была небольшая передышка. Я стал участвовать в концертах — и на выезде, и в самом Доме Флота. Показывал эквилибр, совместимый с каучуком, — это и складки, и каучук как таковой, и стойки на кирпичиках разные придумывал, но заканчивал всегда «Яблочком». Моряки его очень любили — не случайно этот танец считается матросским. Концерты хорошо проходили, сохранилась даже хроника, где мы песни поем нашей компанией. Иван Дмитриев, народный артист, старпом из «Полосатого рейса», его весь Союз потом знал. Герман Орлов, тоже замечательный артист, очень известный в будущем — мы с ним выступали после войны в Доме моряков с пародийными куплетами. К нам в Кронштадт и звезды приезжали. Например, Клавдия Шульженко давала концерты несколько раз, и мой товарищ Володя Моисеев аккомпанировал ей на рояле и аккордеоне.
Были случаи, которые я запомнил, — например, когда командующий Балтийским флотом Трибуц встречал подводную лодку. Начальник Дома Флота мне сказал: «Спляшешь им свое „Яблочко“». Короче говоря, на пристани, когда командующий приветствовал подводную лодку и моряков, играли ансамбли, и я вместе с ними выступал. Но больше всего нам тогда запомнился даже не командующий, а жареный поросенок. Это было событие из ряда вон, самолетом или, может, на корабле его доставили, не знаю, но мы таких кушаний с начала войны не видели.
Когда случился прорыв блокады, меня перевели в десантники, под Ленинград. В этом качестве я и дослужил до сентября 1945 года. По конец войны командующий Ленинградским фронтом Говоров устроил небольшой парад в Токсово. Там была создана первая после войны здравница, санаторий для раненых солдат. Для меня этот парад памятен тем, что во время него я познакомился с будущей женой. Началась совсем другая, послевоенная жизнь.
Олег Денисович Жуков (р. 1930), акробат на «подкидных досках», вольтижер на батуте, акробат-эксцентрик, клоун «Дядя Ваня»:
Я цирк полюбил с раннего детства. В 1937 году мой отец впервые повел меня на Фонтанку. Все номера мне понравились, но было почему-то страшно: дрожал, прижимался к отцу, думал, что за люди, наверное, волшебники. Не хотел уходить из цирка, но отец уговорил: «Придем еще». А утром его как «врага народа» забрали и увезли на «воронке» в Большой дом. Отпустили через два года, досрочно, чтобы забрать на войну с финнами — он был отличный специалист, механик. А в 1941 году он ушел уже на Великую Отечественную, где и погиб в 1944-м. Виделись мы только один раз — в 1943-м, когда он на несколько минут забежал домой.
Еще до войны был случай, когда я убежал за границу с настоящими уличными клоунами. Их звали Мишель и Виль, и они выступали у нас во дворах. Прыгали, произносили смешные реплики, показывали фокусы. Один из них увидел меня и спросил: «Хочешь быть артистом?» Я, конечно, сказал, что хочу. Тогда он, по сути, подбил меня на побег, но велел оставить записку. Мы поехали в финский город Териоки и там выступали. Делали несколько пирамид, показывали фокусы, и я даже делал мостик на перше. Но потом я заскучал по дому, по родителям и сестре Вере. И однажды на деньги, данные мне на продукты и штиблеты, купил обратный билет в Ленинград. Дома меня искали уже по всей России и были очень рады, что я вернулся.
Мне уже было много лет — одиннадцать, — когда началась война, и я все-все помню. У меня товарищ был, нас с ним эвакуировали в Новгородскую область, к хозяйке. Мы пожили там, помогали ей, но потом думали-думали и решили в Питер обратно вернуться. Ночью потихоньку сбежали. Тяжело было. У меня сразу слезы, когда вспоминаю. Потихоньку пошли и за три дня попали в Питер. Приехали на Васильевский остров — дома покушать уже нечего. Давали 125 грамм хлеба иждивенцам, синего, как бумага. Есть невозможно.
Жили пять человек в кухне. Тетенька была, мама была, царство ей небесное, брат был и мы с сестрой. Старались достать какое-то дерево, чтобы потопить. Ходили иногда со Съездовской линии до Балтийского завода. А мороз в то время был 41 градус, плюнешь — замораживается. На заводе столовая была, где моя тетка работала. Дошли — и сразу поесть, супу она нам давала. Чуть-чуть погреемся — и домой, по пути досточки собираем. Так мы и жили, и все почти вокруг умирали. Я недалеко от университета жил, помню как сейчас: один человек, профессор литературы, лежит с куском хлеба и умирает.
Владимир Казимирович Шилинский-Лерри (р. 1932), акробат, клоун:
Когда началась война, мы с мамой и братом были на даче. Помню, что всю ночь на 22 июня, представляете, филин ребенком плакал. Мы попросили хозяина дачи, чтобы он свез нас в Ленинград. Отец уходил в армию, и были считанные дни попрощаться. Мы оттуда на телеге поехали — мать с вещами погрузили, а сами с братом бежали сзади. Телега провалилась на мосту, мать упала в реку и пропала под водой. А плавать она не умела — хорошо по дну прошла на свет. Пришли на вокзал, мать мокрая, в мою рубашку укутана. Там встретили цыган, и те по ее глазам большим решили, что она своя. «Чавела», — говорят. А она: «Чего?» Смеху было! Одна цыганка отвела меня в сторону и сказала: «Тебе будет сопутствовать победа». Так, я думаю, и вышло.
В. Шилинский-Лерри. Фото В. Вострухина
В школе, где я учился в блокаду, теперь музей Ольги Берггольц. Мне повезло, что эта школа была рядом с нашим домом и поэтому я мог ходить туда до последнего. Чтобы мы продолжали учиться, нам выдавали по конфетке. Для нас, ребятишек, это было настоящим подарком, потому что ни сахара, ни пирожных мы не видели уже очень давно. Их просто не было в магазинах. Я терпел, свою конфетку приносил маме, а старший брат съедал. Когда конфеты закончились, нам стали давать печенье. Я его также приносил маме, и она меня хвалила, целовала за это. Помню, мама варила какие-то клеи, растения. Эта еда была очень горькой, и от нее болел живот. В школу приходило все меньше и меньше детей, и только и слышались рассказы о том, кто умер, а кто лежит без сил. Я был посильнее других, потому что занимался спортом. Со взрослыми ребятами рыл окопы возле школы, и руководившие работами солдаты давали нам полсухаря. Это поддерживало силы. Однажды я пришел в школу один. Даже учительница не пришла — заболела. Меня встретила, кажется, директор и сообщила, что школа закрывается, потому что нет учеников. Так закончилась моя школьная пора. Чуть позже в школе был организован госпиталь, а еще позже мой дом, что стоял рядом со школой, разбомбили. Фашисты метили в госпиталь, но промахнулись и попали в наш дом. Мы в то время находились в гостях, поэтому уцелели. Когда я разбирал завалы, меня придавило и ребра поломало. До сих пор детские ребра там не рассосались — эта травма мне не раз в цирке аукнулась.
Тяжелее всего было в первую зиму блокады, в 1942 году. Фашистские самолеты летали низко, нагло, едва не задевая крыльями трубы двухэтажных домов. Я иногда даже мог рассмотреть лица летчиков. Вы не представляете, как хотелось раздобыть автомат и подбить хоть один самолет! Это была моя самая заветная мечта! Я все время сидел в окне чердака и наблюдал за самолетамиразведчиками, которые выслеживали, где расположены зенитные комплексы, с тем чтобы ночью их разбомбить. Ночью фашисты часто бомбили Палевский сад. После бомбежек было страшно видеть, как буквально целые улицы исчезали с лица города.
Мы как могли участвовали в обороне Ленинграда. Кроме нас с братом, в нашем доме мальчишек не было. Мы дежурили на чердаке во время бомбежек и следили, чтобы зажигалки не подожгли дом. Фашисты еще сбрасывали такие открытки с ангелочками, которые через какое-то время воспламенялись. Они были очень красивые. Одну такую открытку я по незнанию принес домой. Она загорелась на шкафу, но нам удалось ее вовремя потушить. Поскольку я был маленький и легкий, то меня привязывали за ногу, чтобы я мог достать застрявшую в карнизе зажигалку и сбросить ее вниз. Уже в первый год блокады мы с братом стали пухнуть от голода, и к нам даже приходил врач из Палевской больницы. Он дал нам белую таблетку, которая имела сладковатый привкус. Брату она так понравилась, что он потребовал еще.
В 1943 году нас отец вывез из Ленинграда Дорогой жизни. Он был, конечно, не в Ленинграде, его отпустили из армии спасти семью, и он без оружия прошел через немцев. Все благодаря тому, что хорошо владел джиу-джитсу — его когда-то китаец научил. Когда ехали уже, я видел, как машина впереди нас ушла под воду — мы вовремя остановились. Это было чудо, которое спасло мне жизнь. Но все же главное чудо произошло много позже войны, когда мы встретились с женой.
У Вали удивительная история. Она, в отличие от меня, из знаменитой цирковой династии. В семь лет уже выступала на сцене. Представьте: блокада начинается, солдаты на фронт идут, а в цирке девочка маленькая в белом платье на грациозной лошади. Сказка. Однажды она выступала перед уходившими на фронт солдатами. Налетели немецкие самолеты, все попрятались под товарный поезд. Валя оказалась рядом с солдатом. Она спросила: «Почему ты не стреляешь? У тебя же есть ружье!» Солдат попытался возразить, но все-таки выстрелил дважды — и попал! Так Валечка помогла сбить «мессершмитт».
Мы прожили вместе 48 лет, счастливо прожили. Мой дед, красавец, дожил до 106 лет. А все почему? Потому что любовь была. Я убедился, что только это и продлевает мне жизнь: любовь к жене, к цирку, к спорту.
Цирк и война вещи несовместные. И тем не менее цирковые бригады на фронте дарили бойцам радость, давали отдых, по-своему приближали Победу.